забудет

— Свали, Лютик. Это вырывается у него непроизвольно, от раздражения, хотя Геральт буквально и скрипит зубами, чтобы сдержаться, но с самоконтролем у ведьмака плохо (на самом деле, он просто не привык пытаться подавить свои позывы послать кого-то подальше и быть, как это называется, — ах да, повежливее). Лютик таращится на него пару секунд, однако Геральт этого не видит, потому что не удосуживается даже обернуться ради разговора, однако тихий звук закрывшейся двери он слышит и еле заметно закатывает глаза. Пожалуй, он и прежде не обратил бы никакого внимания на эту маленькую перепалку (ну, одностороннюю), однако сейчас у него перед глазами постоянно маячит Цири, как живое напоминание обо всем человеческом, что в Геральте есть, поэтому уже спустя пару часов он чертыхается и выходит из своей комнаты. Геральт знает, что он прав, потому что в самом деле, какого черта: больной Лютик серьезно притащился к нему, не менее серьезно пытаясь заикнуться о каком-то заказе и о том что возможно для них есть дело — а дело, в сущности, пустяковое, и опасности никакой в себе не несет, и уж точно может подождать, но бард поднимается к нему в комнату и нести начинает что-то про то, что было бы неплохо растрястись… А сам трясется в лихорадке и явно еле двигается, пытаясь скрыть жар и нездоровый румянец от температуры — и короче, ведьмак со всех сторон поступает верно, когда шикает на него, как на ребенка, не давая глупой идее возможности разрастись до серьезного плана. Тем не менее в глазах Цири он, вроде как, видит немой укор — или кажется? потому что та невозмутимо болтает с ним о всякой всячине и ни слова в упрек не говорит. Однако у Геральта в голове так некстати всплывает картинка связанного барда и его уверенного «не придет», что ведьмак хмурится и прожигает тяжелым взглядом стену — Лютик, чего доброго, и правда свалит, и поминай как звали. «И ищи его потом заново», ехидно мелькает в голове предательская мысль, от которой Геральт раздраженно отмахивается. Возможно, он бы никому не рассказал, что серьезно думает об этом, — ему бы точно ответили, что ему просто совестно, но совесть определяется людьми как моральная ответственность перед чьими-то чувствами, вот только Геральт плевать хотел на чувства. И точно не чувствует ничего сам. Но возникновение некоторого спокойствия все же испытывает, когда спускается вниз, на первый этаж, и видит Цири, весело рассуждающую о чем-то и усиленно постигающую правила игры в нарды. Лютик сидит, закутавшись в плед, и выглядит изможденным, а под глазами его пролегают тени; кажется, он действительно увлечен их совместным с Цириллой развлечением, но ему, судя по всему, легче, и вещи он по сумкам не собирает. После этого открытия на Геральта снова накатывает раздражение — гораздо более привычное и безопасное, чем мысли о том, что надо кого-то идти и искать и прочее, и прочее. — Лютик, — мрачно говорит он и кладет руку тому на плечо, прикидывая мысленно, как долго бард будет рассказывать о своем оскорблении в самых светлых чувствах. Ведьмак ожидает, что менестрель сейчас демонстративно отведет взгляд и сложит руки на груди, обиженно хмыкнув, и выдержит целых две или три минуты игнорирования Геральта, однако Лютик удивляет: поднимает совершенно ясные глаза и непринужденно улыбается: — О, привет, а я и не заметил, как ты пришел. Хочешь поиграть с Цири? Она делает успехи, ты знаешь. Конечно, ей далеко до меня, но в принципе… Геральт удивленно поднимает бровь, смотря на него, но Лютик встречает его взгляд совершенно непринужденно, и ведьмак… не понимает. — Что-то не так? — интересуется Цирилла, и Геральт щурится. — Нет, все в порядке, — и наклоняет голову, потому что это предел недоумения, которое он может выразить. Цири пожимает плечами, и Геральт садится рядом с ней на пушистый ковер.

***

Его недоумение только усиливается ближе к ночи, когда Лютик теряет выход из комнаты, хотя они живут в этом доме уже около недели — хозяева без колебаний позволили им обитать здесь в их собственное отсутствие, потому что Геральту были давно должны за некоторую услугу и даже считали его — Господи, прости — другом, а с болеющим Лютиком продолжать путь они не могли. Это сначала. Потом, с секундным опозданием, до Геральта доходит, что Лютик абсолютно серьезно собирается идти спать, в чем, конечно, само по себе нет ничего необычного, вот только бард чрезмерно любил бодрствовать, полуночничать и заниматься всякой ерундой (с пользой проводить время вместо того, чтобы быть в отключке, Геральт) и засыпал обычно уже на ходу по пути к ближайшей горизонтальной поверхности, когда уставший организм все же брал свое. Геральт, конечно, списал бы все на болезнь, но проблема в том, что все предыдущие дни хворающий Лютик либо бредил в горячке, либо активно «проводил время с пользой» и кое-как, но держался на ногах. Цирилла тоже провожает Лютика удивленным взглядом, но, посмотрев на ведьмака, только пожимает плечами. Смутное беспокойство Геральта только усиливается, когда бард бросает из-за двери звонкое «сладких снов» и уходит к себе. Не то, чтобы Геральт запоминал, но обычный Лютик всегда желал ему исключительно «доброй ночи».

***

Дни в этом странном месте тянутся, и как-то не менее странно, Лютик выздоравливает медленно, но верно, и лихорадочный блеск пропадает из его глаз, но Геральта все равно не покидает ощущение неестественности происходящего. Бард действительно ведет себя так — или делает вид — как будто ничего не произошло, и ведьмак бы, конечно, и не думал бы обращать на это внимание (такие мелочи, это все такие пустяки), но мелочей, которые выглядят как-то неправильно, становится все больше и больше, и Геральт буквально на уровне инстинктов знает, что что-то не так. Его даже посещает шальное воспоминание о той их странной встрече, (ты любишь его; я? конечно), и Геральт потирает переносицу и пытается убедить себя, что этого «конечно» вполне достаточно, что именно из-за этого «конечно» Лютик и не говорит ему ни слова. Потому что, черт возьми, любит, и это звучит так странно, потому что он — Геральт из Ривии, он — мясник из Блавикена, чудовище, монстр, мутант, таких не любят, но в это Геральт хоть и с опаской, но поверить может, и пусть он абсолютно точно знает, что Лютик и правда бы всегда простил, но с его природной склонностью к драматизму не прокомментировать бы не смог. Ну потому что не может быть, и если это — ладно, Геральт не столь силен в вопросах чувств, но в какой-то момент он понимает, что на самом деле не так: в пределах слышимости с тех пор, когда Геральт сказал ту самую резкую фразу, ни разу не звучала лютня. Лютик удивленно моргает в ответ на это заявление и разводит руками: не хотел надоедать — и Геральт почти рычит, выглядит-то убедительно, но он почти уверен, что это ложь. Ведьмак почти уверяется в том, что это — либо и правда не Лютик, либо Лютик, но конкретно съехавший с катушек, когда тот приходит в норму и воодушевленно выдергивает Геральта все же разобраться с мелкой нечистью, которая водится в этих краях. Обычный Лютик действовал всегда одинаково; у Геральта даже выработался рефлекс и работал в таких случаях он почти машинально — бард постоянно со своим неуемным любопытством лез в пекло посмотреть на происходящее, затем (каждый раз) с искренним изумлением обнаруживал, что там опасно и с воплем отбегал за плечо ведьмака. Этот Лютик только тихо ойкает, увидев существо — а на рожон не лезет, сразу шагает назад, и даже слова под локоть не говорит, пока Геральт умело орудует мечом. Голова твари падает на землю. Лютик по-прежнему не выдает своих обычных чрезмерно впечатленных комментариев. — Блядство, — шипит Геральт и мысленно матерится. Какого черта.

***

Ведьмак совсем выходит из себя с каждым мелким подтверждением того, что что-то происходит. Шансы на то, что этот Лютик — настоящий Лютик, по мнению Геральта, стремятся к нулю, поэтому он решается на отчаянный шаг — действительно отчаянный, Геральт даже придумать ничего глупее и безрассуднее не может, но да, это действительно происходит: он собирается извиниться. Существует примерно девяносто девять процентов вероятности того, что то, что он скажет — будет хорошим стратегическим ходом в решении возникшей проблемы; а оставшийся один процент, с натяжкой идущий на то, что проблемы никакой нет — это ровно столько, насколько Геральт действительно готов произнести невнятное «извини» перед настоящим Лютиком. Так что риски вполне оправданы. Бард сидит, задумчиво уткнувшись в книжку и тихо шелестя страницами, а на появление Геральта реагирует вполне спокойно, убрав записи в сторону и сложив руки на коленях, всем видом показывая, что слушает и внимает. — Не напугал? — равнодушно интересуется ведьмак, незаметно косясь на лицо Лютика. Лютик обычный никогда не упускал возможности демонстративно отчитать Геральта за то, что тот тихо подходит со спины (ты меня в могилу однажды сведешь!), но этот ни слова не говорит, только пожимая плечами. — Нет, а что ты хотел? Да почему ты спрашиваешь, — думает Геральт, — ты ведь просто не затыкаешься при малейшей возможности, и тебе никогда не нужно знать причину. Вслух же он говорит: — Извини. Получается у него это совершенно безэмоционально, ведьмак ничего не может сделать со своей деревянной интонацией, и знает, что извинения обычно приносятся не так; но еще он знает, какой реакции ожидать: его бард в ответ на очень редкое «спасибо» всегда впадает в ступор и пытается отшутиться (не получается, потому что у него все эмоции всегда на лице написаны). Поэтому на первое в своем роде извинение Лютик должен если не упасть в обморок, то точно потерять дар речи на пару мгновений, а затем компенсировать несколько секунд молчания, сбивчиво тараторя ни о чем; Лютик должен, но только удивленно распахивает глаза и рассеянно смотрит на ведьмака. — За что? — За то, что послал тебя. Лютик явно делает вид, что понимает, о чем речь. — А, это… Мелочи. Бывает. Нет. — Ну ладно, — пожимает плечами Геральт, а потом разворачивается на каблуках и уходит. Один процент сомнения исчезает.

***

Геральт, почему-то, не сомневается. «Я? Люблю. Кто об этом не знает? Кроме него, конечно», и ведьмак не хочет признавать, что этого, может, и не знал, но точно знает своего личного, черт дери, поэта, настолько хорошо, что может предугадать любую его реакцию. Поэтому в конце концов он и не-Лютик оказываются в его комнате, почти вплотную стоящие друг к другу, и расстояние между их лицами так невелико, что а) малейшее движение, и оно исчезнет вовсе; б) насчет намерений Геральта никаких сомнений возникнуть не может. Геральт и не признает, но эмоции в выражении лица Лютика, которое рисует воображение, выглядят так живо, что Геральт почти их ощущает; вот только ровным счетом ничего — в человеке напротив. Спектр чувств мысленного Лютика предельно прост и понятен: удивление — смятение — паника — неуверенная надежда — отчаяние — удивление — смятение — паника. И ожидание чего-то неизвестного, конечно. Стоящий перед Геральтом человек, бесспорно, тоже выглядит выжидающе, но черты его выдают с головой, потому как в них прослеживается пустая наивность и натянутость. Геральт приближается еще на миллиметр и аккуратно хватает за запястье; губами бард все-таки мельком касается губ ведьмака (а тот по-прежнему не чувствует ни-че-го), а затем Геральт эффектным движением заламывает ему руку, флегматично рассуждая, как теперь выяснить, где, собственно, оригинальный Лютик и как его вернуть. С раздраженным смирением Геральт думает, что он поверить не может в то, что творит. Но он уверен, что не ошибся, потому что это — не настоящий Лютик, определенно.       …Настоящий, как ни странно, действительно обнаруживается.

***

Геральт не знает, что хуже и что бы он предпочел: действительно оказаться правым (что значило бы, что он и правда Лютика настолько хорошо знает и чувствует, что по сущим мелочам определил разницу), или ошибиться, как последний кретин. Но когда Лютик (вот этот — точно реальный, блять), безбожно дрожащий и явно еще более больной, чем был неделю назад, когда они поссорились, оказывается, наконец, перед ним, Геральт с неудовольствием замечает за собой что-то, подозрительно похожее на облегчение. Лютик сидит, показательно насупившись, а потом все-таки обнимает — сначала легко, будто спрашивая разрешения — а Геральт и не против вовсе. — Оно играло на моей лютне! — позже возмущается бард, трепетно регулируя колки и перебирая струны. Геральт в сторону усмехается. — Оно не играло. Именно это меня и насторожило. Лютик только хмыкает. — Ну конечно. Цири мне все рассказала. «И ходил он сам не свой»… — Да заткнись, — беззлобно отзывается ведьмак и качает головой. Потому что на самом деле, это правда, несколько преувеличенная, пожалуй, но… — Нет, серьезно, Геральт. Это даже приятно, в самом деле, ну, что ты отличил меня от этого. — Оно просто было недостаточно раздражающим, что не могло не вызвать подозрения. Лютик затихает на минуту. Потом спрашивает: — Ты его отпустил? Ведьмак пожимает плечами. — Да. Метаморфы в большинстве своем безобидны. — Я слышал, — говорит Лютик, — что они просто хотят иметь возможность жить, но не могут иметь своего облика, поэтому ищут возможности принять чужой. Геральт молча кивает: это правда. —…И поэтому приходят к оставленным людям, залечивая их разбитые сердца, принимая облик тех, кто ушел, — преувеличенно пафосно сдувая челку со лба и извлекая несколько надрывно звучащий аккорд, добавляет он. Ведьмак мысленно усмехается. — Ты же и ушел. — Мы оба знаем, что я собирался вернуться! — энергично кивает бард. — И я так и знал, что часть про разбитое сердце вопросов не вызовет! Геральт закатывает глаза и ничего не отвечает.

***

       Но в одном он все-таки ошибается. Нет, логическая цепочка безукоризненна, и все оказывается на самом деле так, как Геральт и полагал: удивление — смятение — паника — неуверенная надежда — отчаяние — удивление — смятение — паника Одна неточность. Все эти чувства почти полностью перестают быть заметными за единственным самым сильным. Даже изученный тысячу раз вдоль и поперек, настоящий Лютик не устает его удивлять, и это странно и пугающе, но поразительно… Нормально. Геральт затаив дыхание смотрит, как весь страх и все смятение перекрывает доверие И ведьмак не испытывает никакого дежавю, вглядываясь в лицо Лютика, потому что в отличие от фальшивки, этот — живой. Несмотря на все сквозящее в его глазах удивление, Лютик полностью, безгранично ему, Геральту, верит, и без слов позволяет творить, что вздумается (уверенный, что Геральт навредить не может, кретин; но Геральт соответствовать постарается). Ведьмак хватает его за локоть, как тогда — того, поддельного; но в этот раз обходится без всякого членовредительства — делает действительно то, что вроде как подразумевается, и притягивает Лютика к себе вплотную. А потом целует, да. Бард ошарашенно моргает, и его ресницы мельком щекочут Геральта по щеке; а затем Лютик закрывает глаза и неуверенно касается кончиками пальцев лица ведьмака. А Геральт хмыкает и выдыхает в губы одобрительно, и тогда Лютик в ответ тихо смеется удовлетворенно и без малейших колебаний, зараза, бессовестно распускает руки.              А вечером Геральт почему-то уверен, что бессонница сегодня отступит, когда Лютик закидывает руку ему на грудь и тепло дышит ему куда-то в шею. А потом сонно еле слышно бормочет: — Доброй ночи, Геральт. И все так. ________________ Примечания автора: подружка, которая читала сие нечто, пока оно было еще на стадии черновика и существовало в природе только наполовину, выдвинула предположение, что у Геральта проснулась совесть, и я просто такая ха. Ха. ХА. окей. А, да, и еще: я честно хз что это. А извиняться все равно не буду.