забудет

Обычно Геральт проводит ночи в чьей-то компании исключительно в тех случаях, когда ищет секса с девушками на одну ночь. И никогда в этих случаях не спит. Он не доверяет им ни разу — тем более не сможет допустить того, чтобы предстать пред ними беззащитным, в бессознательном состоянии, когда они могут делать с ним, что захотят. Пару раз он засыпал рядом с Йеннифер из Венгерберга: ее опасаться точно было нечего — заклинание джинна заставляло ее любить его отчаянно, до последнего вздоха, и навредить она бы потому ему не смогла, и вот уж в чьих чувствах Геральт не сомневался, пусть они и были вызваны искусственно. Лютик подвержен никаким заклятьям не был, однако Геральту оказывается неожиданно спокойно в одной кровати вместе с ним. И почему-то он не считает это за слабость. Лютик спит всегда крепко, неизменно утыкается лбом ведьмаку в плечо и обнимает обеими руками, и сам выглядит до чертиков уязвимым. И Геральт не чувствует никакой тревоги, проваливаясь в дремоту с ощущением чужого тепла в своих руках. Обычно бард абсолютно не беспокоит его по ночам, потому что не ворочается и во сне не разговаривает, а вес его тела для крепких мышц ведьмака совершенно не помеха. Однако когда Геральт из интереса или от бессонницы наблюдает за Лютиком пару ночей, то замечает, что сон у того тихий, но явно беспокойный порой. Геральт почти уверен, что Лютику снятся кошмары — нахмуренные брови и плотно сжатые губы, а также рваное иногда дыхание недвусмысленно говорят о том, что бард в своих мыслях не на седьмом небе от счастья. Но Геральт не вмешивается: воздействия на человеческий разум вне его компетенции, да и сам Лютик никакой помощи не просит. Никому из них, это, кажется, не мешает; ведьмак просто делает мысленную пометку об этом факте и ничего не предпринимает, а Лютик, видимо, привык. Геральт начинает думать об этом только тогда, когда получает примерное представление о том, что снится Лютику в кошмарах. Вернее, кто. В одну из тяжелых ночей Лютик впервые будит Геральта, причем не специально: бард хрипит и шепчет что-то в пустоту, цепляясь за рубашку ведьмака, и ресницы его дрожат. Геральт удивленно смотрит на него, не уверенный, должен ли что-то сделать, а худое тело дрожит в его руках, когда Лютик вдруг всхлипывает и на выдохе стонет: — Геральт… И, самое главное, в его голосе сквозит неподдельный страх. Геральта это открытие неприятно поражает. Ему привычно слышать от людей бросаемые в лицо слова: монстр, чудовище, зверь, тварь ебаная, ведьмак, одним словом. Однако Лютик с самого начала — уже столько лет — не стесняется показывать, что он-то Геральта не боится, что он-то видит в нем нечто большее, чем его мутации. Во сне же он в ужасе. В ужасе перед ним. Геральт, так вышло, по одному воплю Лютика может понять, что у того случилось, и то, как бард кричит его имя во сне, не сравнимо ни с чем. Ни от одной твари защитить Лютик не позвал бы его так, с первобытным страхом в голосе. Лютик всегда твердил уверенно, что Геральт пальцем его не тронет, а ведьмак негласно соглашался, но отчего-то бессознательному Лютику так безусловно страшно, что Геральт вдруг отстраненно понимает: боится. Даже Лютик, верный, преданный и безнадежно любящий Лютик подсознательно видит, как Геральт причиняет ему вред. Ведьмак трясет барда за плечо, когда тот совсем уж сильно захлебывается в слезах в приступе паники, и негромко зовет по имени. Лютик почти сразу утихает, но не просыпается, а Геральт не решает его разбудить. Аккуратно, почти бережно убирает руку из-под спины Лютика и тихо поднимается с кровати. Этой ночью Геральт больше не спит.

***

Наутро Лютик ведет себя как обычно, ничем не выдавая своего волнения и того, что эта ночь была какой-то особенной, и Геральт с неожиданной для самого себя горечью понимает, что, очевидно, нынешний инцидент не был чем-то из ряда вон выходящим. Он знает, что в реальности уже давно не может ударить и вообще даже пальцем тронуть своего барда, но скупое обычно на подробности воображение в этот раз щедро рисует тень ужаса в голубых глазах, и Геральту кажется, что он уже на самом деле успел ранить. Он не знает, кем видит его Лютик, — своим убийцей, избивающим его психопатом или палачом и пыточных дел мастером, просто бездушным монстром или же мясником. Единственное, что очевидно: Лютик умеет давить свой страх при свете дня, стоя с Геральтом лицом к лицу, а вот душа его боится, и им обоим не спрятаться от этой правды. Геральт в тупом бессилии стискивает зубы и сверлит взглядом спину барда, пока тот не оборачивается и в шутку не говорит: — Да что с тобой сегодня? Ты меня пугаешь. Если бы Геральт мог позволить себе такую роскошь, он бы вздрогнул.        — Ты меня боишься? — в конце концов в лоб спрашивает он у Лютика, посреди пути внезапно остановив лошадь и сразу спешившись. — Что? — удивленно поднимает бровь Лютик. — Ты, — сквозь зубы медленно проговаривает Геральт, выделяя каждое слово, — меня боишься? Бард растерянно закусывает губу. — Геральт, ты чего? Конечно нет, — и после секундной паузы неуверенно хмыкает: — Или ты так сейчас намекаешь, что надо? Геральт качает головой. — Правду. Цирилла с недоумением смотрит на разворачивающуюся сцену. Лютик отвечает сразу. — Нет, боже, что за бред, — он изучающе вглядывается в лицо ведьмака, а потом добавляет: — Я не боюсь тебя. Но, не буду скрывать, иногда я боюсь того, что ты можешь сделать. Геральт не видит разницы. Он с агрессивным видом щурится и отворачивается.

***

Проходит еще с дюжину дней, прежде чем они снова ночуют в месте, где есть крыша и где хотя бы с натяжкой можно устроиться со всеми удобствами. В дороге Лютик спит как убитый, и Геральт, наблюдавший за ним пару раз и видевший, как лунный свет путается в его волосах, готов поспорить: в эти ночи бард не видит снов вообще. Так сильно устает и выматывается, что ни кошмарам, ни мечтам не находится места в его голове. Первые разы на постоялом дворе Лютик тоже спит спокойно, а на третью ночь Геральт вдруг обнаруживает, что стоит раннее утро, солнце еще не встало, но барда рядом с ним нет. Геральт не может сказать, давно ли Лютик отсутствует, но, судя по всему, ушел он явно не только что. Ведьмак пожимает плечами и снова закрывает глаза, однако, снова пробудившись через пару часов, когда заря уже занимается, понимает, что Лютик так и не вернулся. Геральт фыркает и поднимается на ноги. За дверью комнаты Цири слышатся знакомые голоса, и Геральт, успокоенный, думает пойти обратно, однако невольно прислушивается и останавливается, сквозь тонкую щель наблюдая за ними. Цири сидит на полу, обняв колени, и неромантично шмыгает носом, а Лютик ласково и успокаивающе гладит ее по плечу. — Все будет хорошо, милая, — тихо бормочет он и тесно прижимается к девочке со спины, а та слабо улыбается и льнет в ответ. — Уже хорошо. Просто… — ее голос ломается, а губы чуть-чуть дрожат, и Лютик заключает ее в плотное кольцо из своих рук. — Ну, тише. Тише. Я рядом. Цирилла заметно расслабляется. — Да. Они сидят так несколько минут, и бард, кажется, начинает дремать, а Цири не двигается вовсе, как вдруг тишину нарушает ее тихий голос. — Знаешь… — она прочищает горло и продолжает, — я вижу ее. Я закрываю глаза и ничего не могу сделать, потому что каждый раз вижу, как они… — она давится непроизносенными словами. Лютик кивает понимающе и сочувственно. — Королева Калантэ потрясающая, — Геральт замечает, что Лютик говорит о ней в настоящем времени, не добавляя злое «была», и качает головой. — Не позволяй им даже в твоей голове, — бард осторожно касается костяшками пальцев лба Цири, — уничтожить это. Реальность, — он вздыхает, — она — здесь и сейчас, и главное помнить, что в жизни мы есть друг у друга. И мы справимся с этим вместе. Цирилла хватает его ладошку. — Поэтому ты ничего не боишься? — О, я много чего боюсь, — весело тянет Лютик. — Но к чему позволять страхам закрывать тебе какие-то из многочисленных дорог… — Что видишь ты? — перебивает его она, и в этот момент выглядит необычайно взрослой. — Худшие твои кошмары — что видишь в них ты? Лютик опускает голову, а ведьмак, собравшийся было уже уйти, останавливается снова. — Когда как… — уклончиво отвечает он, но замирает под пристальным взглядом зеленых глаз княжны. — Геральт. Это всегда Геральт, конечно. Цири приоткрывает рот и взволнованно вздыхает. — Я не понимаю. Он же никогда не причинит тебе вреда, почему ты… — Что? Нет-нет, — машет руками Лютик. — Ты чего, ты меня неправильно поняла, — он робко ей улыбается. Геральт в коридоре бесшумно приближается, расширяя щель между дверью и дверным косяком, ловя каждое слово. И оправдывая это простым любопытством. — Я… Я не его боюсь, как я могу его бояться. Я за него боюсь, — трепетно поясняет Лютик, а ведьмак пораженно поднимает брови. «Что», одними губами произносит он. — Что? — вслух вторит ему Цири. Лютик поджимает губы. — Путешествуя с Геральтом столько лет, я навидался… Всякого. И временами это было страшно, нет, хотя я вру, конечно, это почти всегда было страшно, — он хмурится и не может успокоить руки, — но я же знал, с кем иду, знал с самого начала. Он закрывает глаза и глубоко вздыхает. — Просто… Я смотрю на то, как он делает все это потрясающе каждый раз, спасает невинных людей, но как мне не думать о том, что однажды удача изменит ему? Я всего себя отдам, чтобы ему помочь, но… — в комнате стоит полумрак, но Геральт своим острым зрением замечает, что бард бледнеет смертельно. — Я же всего лишь человек, в конце концов. И я могу не успеть однажды, и я боюсь этого больше всего. Ведьмак сжимает рукой дверной косяк и почему-то чувствует отчаяние. Лютик не боится, что Геральт ему навредит. Вот только правда стократ хуже. Бард хрипло шепчет тихое «ну вот, теперь ты знаешь», и на секунду Геральту кажется, что тот обращается прямиком к нему. И ведьмак даже замирает на месте, пока не видит легкое движение в комнате и не видит, что Цири перебирается к Лютику на колени и гладит по растрепанным волосам. Лютик блаженно прикрывает глаза. — Я думала, — задумчиво тянет Цири, — что ты имеешь в виду то, о чем вы говорили тем утром, что Геральт «может сделать»… Лютик тихо смеется. — Все-то тебе расскажи. Цири серьезно кивает, и Геральту кажется, что она гораздо старше своего настоящего возраста. Ему приходит в голову, что она в душе не сильно младше и его самого, потому что нужна определенная взрослость для того, чтобы так лезть в душу к другому человеку с желанием помочь — ведьмак-то так не умеет — а может, это наоборот проявление детства, черт его разберет; у Геральта никогда не было ни того, ни другого. — Ну… — теряется Лютик. — Я… Ты же знаешь, что рано или поздно мне придется от вас уйти? Цириллу и Геральта снова явно посещают одни и те же мысли — Предназначенные, что с них взять — ведьмак возводит очи горе и продолжает непонимающе вслушиваться, а девочка просто спрашивает: — Почему это? Лютик мнется. — Ты знаешь… Он ведь спас меня, и сейчас, верно, считает, что я без него пропаду, поэтому и не выкидывает, как собачонку. И что же, он прав, — Лютик согласно кивает, — я и пропаду, вот только не так, как он думает. Я умею за себя постоять, несмотря ни на что, поэтому не сгнию в ближайшей подворотне, но, — он церемонно прикладывает руку к груди, — душа моя давно целиком и полностью принадлежит Геральту из Ривии. Он терпит меня сейчас, пока я не мешаю, но я помню, что он сказал мне тогда, — Лютик болезненно реагирует на собственные воспоминания. Геральт даже думает, что ему жаль (никогда не скажет, правда). — Так что это вопрос времени — пока он прогонит меня опять. А я этого боюсь, — он совсем сникает. — Я этого не хочу. «Это убьет меня, если — когда — случится снова», — четко слышится между строк. — Но как он может… — Цири делает неопределенный жест рукой в воздухе. — Вы же с ним… — О, не-е-ет, — смеется бард, — не начинай. Я не знаю, почему после стольких лет он позволяет мне так много, я просто… Наслаждаюсь и не думаю о будущем, покуда оно не наступило. И видно, что сам едва ли верит в свои слова. Геральт прислоняется лбом к холодной стене. Справедливости ради, они действительно не говорили о том, является ли их очередное путешествие вместе преходящим и разойдутся ли их пути, когда оно кончится, но Геральту казалось, что он не мог яснее дать понять: само собой, разумеется, нет, и что снова так жестоко отталкивать он, Геральт, не намерен, но… Выходит, это действительно нужно было прояснить и обсудить, но для ведьмака решение эмоциональных проблем было чем-то обыденным так давно, что вряд ли, пожалуй, было вообще. — Знаешь, — снова серьезно добавляет Лютик, — я все сильнее понимаю, что все отдал бы, лишь бы защитить и тебя тоже. Цири хихикает. — Ты тоже ничего. Он ласково щелкает ее по лбу и они заговорщицки смеются, и Геральт уходит, потому что девочка и бард начинают обсуждать какие-то мелочи, и эта сцена кажется Геральту донельзя интимной и личной для них, — там ему места нет. (Как будто все, что он успел услышать, лишь только для его ушей и предназначалось).

***

А следующей ночью Лютик снова дрожит во сне, беспорядочно шепча что-то побелевшими губами. Геральт замирает. Он может, теперь, пожалуй, он должен вмешаться, но оказывается гораздо проще подумать, чем сделать, и его рука замирает над плечом барда. Геральт знает, что не может пообещать не умирать, не может пообещать быть в порядке или даже беречься чуть больше — таковы уж издержки профессии и самый вероятный исход карьеры ведьмака. Но, может быть, — понимает Геральт, — это тот самый момент, когда они должны говорить. — Лютик, — хрипло зовет он. — Лютик!.. Бард замирает на секунду, а затем подскакивает резко на кровати, скидывая с себя руку Геральта. — Что… — он надрывно кашляет. — Что произошло? — Ты кричал во сне, — с убийственным спокойствием поясняет ведьмак. — Думаю, ты видел кошмар. — Я… — Лютик закрывает лицо руками. — Я… Да, Геральт, это так, — он дергано кивает несколько раз. — Извини, если помешал… Геральт за запястье отводит руку Лютика от его глаз и немигающе смотрит ему в лицо. Бард невольно ежится под этим взглядом. — Что ты… Они ни слова не произносят пару секунд. — Не уходи, — вдруг выдает Геральт и снова молчит, прожигая взглядом дыру в изголовье кровати за спиной Лютика. — Что?.. — удивленно выдыхает тот. Геральт примерно представляет, как это наверное должно звучать. «Мы не говорили об этом, но мне казалось, что все и так ясно; — я не собираюсь прогонять тебя снова. Я хочу, чтобы ты остался, и мы путешествовали вместе и дальше; ты, я, Цири и Плотва». Ладно да складно, вот только вместо этого он просто повторяет: — Не уходи. — Я… — Лютик растерянно смотрит, — ну, мне бы воды выпить… Геральт закатывает глаза. — Нет. В целом. В глазах Лютика наконец мелькает понимание. — О, — он сглатывает, — о. И замирает. Геральт кривится. Ему кажется, что на это признание нет правильного ответа, и как бы Лютик не отреагировал: рассмеялся ли («о, сам великий Геральт из Ривии молит какого-то барда остаться!»), справедливо возмутился бы («ты сказал мне столько дерьма, ты больно мне сделал, а теперь просишь с тобой быть, как будто я тебе принадлежу и ты думаешь, что можешь судьбой моей повелевать?»), или привычно попытался отшутиться, как: — Что ты, Геральт, зачем говорить очевидное? — ведьмак думает, что вне зависимости от ответа не сможет больше просить о чем-либо, так сильно это сложно. Но Лютик отвечает легко, и Геральту это кажется даже правильным, потому что бард говорит: — Ладно, — и в лице менестреля нет ни тени насмешки, когда он кивает, показывая, что действительно воспринял это всерьез. Геральт тут же целует его после этого, конечно. Лютик доверчиво обвивает руками его шею в ответ.

***

Ведьмак встречает рассвет уже бодрствуя, но к этому моменту Лютик как-то все равно успевает смотаться. Геральт привычно подходит к комнате Цири и застывает, как вкопанный, не уверенный, что должен испытывать по отношению к происходящему. Девочка сидит на коленях, волосы ее украшают какие-то фиолетовые цветы — Геральт никогда не был особо силен в ботанике — и поправляет на голове Лютика аккуратный венок, а бард смешно фыркает на щекочущие лицо стебли. Лютик довольно смотрится в зеркало на стене, поправляет пушистые одуванчики и между делом интересуется: — А что мы сделаем ему? Геральт возмущенно таращится. Цири морщится. — Думаю, он будет очень сильно не в восторге. — Значит, оставим его в покое? — Лютик разочарованно наклоняет голову, но Цирилла хитро улыбается. — Ни в коем случае. То ли обреченно, то ли, наконец смирившись, Геральт тяжело вздыхает. В конце концов, кто его спросит.