***
Время и жизнь вернулись на круги своя. Попытки сдать сессию в периодах между лекциями не давали результата, который Гермионе хотелось бы видеть. Преподаватели относились к ней с пониманием, хотя ни один из них не преминул указать, что поставленные зачёты идут скорее авансом, нежели действительно заслуженно, что, несомненно, угнетало чувство гордости, которое ещё частично пыталось существовать внутри. Гермиона и впрямь старалась наверстать упущенное. Лекция по Криминалистическому исследованию замков, а также о способах их отпирания и взлома, была весьма увлекательной, но вызывала крайний дискомфорт от мысли, что ничто не может тебя уберечь от акта незаконного вмешательства. Профессор Люпин, как всегда, был на высоте, рассказывая в мельчайших подробностях, демонстрируя наглядные примеры. Для Гермионы это выглядело больше, как руководство по взлому любых замков. Хотя, зная о прошлом профессора, было неудивительно, что степень его осведомленности в подобных сферах была на продвинутом уровне. Стараясь записывать всё как можно скорее, Гермиона пыталась игнорировать своего нового призрачного спутника, что снова стал являться в темноте, стоило профессору включить проектор и погасить свет. Она прятала глаза в тетради и старалась лишний раз не смотреть в сторону темноты. «Это ты сделала, гадкая девчонка. Ты виновата во всём. ТЫ! Убила меня», этот голос стал частью её мыслей. Руки подрагивали, от чего почерк стал небрежным и ломанным. Естественно, такое поведение не могло остаться незамеченным. — Гермиона? — осторожное прикосновение прохладных пальцев к руке, заставило девушку вздрогнуть и подскочить на месте, громко заскрипев стулом. В кабинете повисла тишина. — Герм, тише, это я. Джинни. Блеск глаз в полумраке, шум проектора — как вода по трубам; неравномерное перешёптывание — всё слишком напоминало Её, слишком повторяло тот вечер, когда боль пронзала руки и было тяжело дышать. Гермиона не могла это больше выносить, а поэтому, схватив свои вещи, бегом двинулась вниз между трибун, зажимая уши, не желая снова слышать Её смех, Её шёпот и Её крики — это было всё слишком. Пробегая мимо профессора Люпина, она лишь успела услышать его краткий вопрос, как дверь захлопнулась за её спиной, отрезая тьму и оставляя ту позади. Кажется, это был полноценный провал. Стоя в комнате общежития перед раскрытым чемоданом, Гермиона трезво давала себе отчёт в том, что собиралась сделать. Это не было необдуманным решением, ещё будучи в больнице, девушка позволяла себе подобные шальные мысли. Что пошла не по той тропе, свернула на ложную дорожку, которую ей указывала вовсе не мораль, а исключительно собственные тщеславие и уверенность в своей неизменной и непоколебимой правоте. Сейчас же она думала иначе. К тому же, этот «призрак», что периодически её навещал, не давал ей покоя исключительно в стенах университета. И как это воспринимать иначе, если как не знак свыше? Собранные небрежно вещи, утрамбованные книгами и отныне бесполезными тетрадками. Она делала всё словно в каком-то трансе: разум погрузился в вакуум, где среди мыслей впервые стало тихо. И Грейнджер подумалось, что эта тишина стала символом верного решения. Протрусив в рюкзаке наскоро сброшенные со стола вещи, девушка запихнула следом ноутбук, резко дернув молнией. Металлический звук резанул по ушам, словно прорезая образовавшееся в голове затишье и заставляя оглядеться. Пустота — это всё, что она оставляла за собой. Пустые полки и шкаф, на скорую руку заправленная постель и тотальное отсутствие каких-либо признаков её присутствия. Когда-то её уютный уголок, отражавший всю её былую сущность, теперь стал пустым, серым и тихим, какой являлась сейчас она сама. Вот он, её нынешний лик и образ! Внутри что-то содрогнулось от мысли о том, что она совершенно растеряла себя прошлую. Но кое-что оставалось… Выпустив воздух сквозь стиснутые зубы, Грейнджер села за стол подруги, притягивая к себе брошенные когда-то тут листы, быстрым и размашистым почерком оставляя записку. Она не могла оставить друзей без капли информации, они не должны переживать о ней снова. И единственное, о чём она просила — не искать её. Хватит её собственных кошмаров, не хотелось тянуть в них ещё и своих друзей. Прижав лист на столе чрезмерно яркой статуэткой в виде лисы, Гермиона сдёрнула с подоконника заботливо оставленный там шарф и, быстро намотав его себе на шею, покинула комнату, волоча следом чемодан. Эта страница её жизни подошла к концу. Произошедшие события, увиденное и совершённое окончательно дали ей понять: юриспруденция — не её стезя, мантия судьи или прокурора слишком почтенна для неё. Ко всему прочему, она больше не хотела сидеть на месте и копаться в бумажках, поправляя белый воротничок. Она отказывается это делать. Пора было действовать.***
Ранняя весна всегда бывает зябкой. Извечная лондонская влажность и порывы ветра со всех сторон света, которые успевали обежать эту небольшую, но великую страну за мгновения, сейчас прорывались под тёплое пальто девушки, что кутала нос в шарф, вышагивая твёрдым шагом по тротуару. Спальный район, тихие улочки, и зелёные в летнее время газончики сейчас встречали Гермиону жухлым рыжевато-серым цветом. Скорее, даже коричневым, грязным и мрачным. В таких близких небольших коттеджиках собирались семьи, девушка могла видеть их силуэты в жёлтых окнах — единственный источник цвета в этой мгле. Звук её каблуков поднимался в воздух и растворялся в шуме ветра, скитающегося по улицам. Теперь она была одна, сама по себе, и такие тёплые и уютные ужины — более не её прерогатива. Гермиона чувствовала тоску и иррациональную зависть к тем людям, которых успевала замечать в окнах краем глаза, но заставляла себя смотреть только вперёд и ни в коем случае не сбавлять шаг. И вот он… её дом, когда-то родной и любимый, сейчас выглядящий призраком в тени этой улицы с оживлёнными залитыми светом изнутри окнами. Тропа, что вела к крыльцу, представляла собой смесь из снега и грязи, ведь никто её не чистил всю зиму, а поэтому вся территории демонстрировала собой плачевную картину заброшенности и пустоты. Гермиона замерла, поставив рядом чемодан, и осмотрела дом внимательнее: окна гостиной, кирпичная кладка дымохода, что прежде согревал холодными вечерами, и окно её собственной спальни на втором этаже с решётчатыми створками. Когда-то это было её местом счастья и покоя, когда-то оно было заполнено счастливыми и радостными воспоминаниями. А сейчас… она боялась узнать, что почувствует, когда переступит порог. Хотя, что ещё ей оставалось делать? Шумный вдох и выдох, как перед погружением в воду, так же она готовилась погружаться в свои воспоминания. Ухватив ручку чемодана покрепче, девушка направилась ко входу. Ноги вязли в снегу, смешивая тот с грязью только сильнее, местами проваливаясь в мерзкие хлюпающие лужи, но она уже решила. Ключ под кашпо. Дверь с засохшим рождественским венком, заботливо повешенным матерью прежде, чем её отправили на самолёт. В глазах заблестели слёзы после воскрешения этой картины в памяти. Гермиона отчётливо помнила, как её мама вышла из этой двери в то утро и неторопливо повесила это украшение, поправляя листья остролиста. «Дом должен продолжать жить», — сказала она тогда. А сейчас… внутри Гермионы сжался тугой узел. Эмоции поднялись из глубин и выплеснулись наружу ударом кулака. — Дом должен жить? А что насчёт меня, мама? Как жить мне? — воскликнула она, упираясь взглядом в дверь, но ответом была ей лишь тишина. Гермиона шумно выдохнула. Какая же она глупая, что пытается получить ответы там, где их априори быть не может. Она сама сделала этот выбор, сама решила остаться. Сама… Уткнувшись лбом в дверь, Грейнджер сделала несколько глубоких вдохов прежде, чем попыталась вставить ключ дрожащими пальцами в замок. Щелчок, и она оказалась в склепе своих воспоминаний. Всё было словно вчера: ужины с родителями, игра с мамой в шахматы, чтение книг с отцом перед камином, их споры и семейные просмотры кино, когда вся улица уже спала крепким сном. Гермиона остановилась в широком проходе в коридоре, смотря в гостиную. Она могла поклясться, что ждала их: услышать приветствие родителей, почувствовать их объятия и тихое убеждение, что всё это лишь сон. Ничто иное, как простой кошмар, который она успела надумать. Вот кружка из-под кофе на столике, видимо, забытая мамой в то утро, потому что она всегда была достаточно рассеянной, чтобы таскать кружку с собой по дому, пока собирается, и забывать её в самых неподходящих местах. Отцовский джемпер на спинке кресла, брошенный им в последний вечер своего пребывания. Отец… Гермиона зажмурилась и отвернулась. Этот человек предал их, всю их семью, молчал столько лет и творил то, что невозможно принять! Встряхнув головой в нежелании слышать собственные воспоминания об этом человеке, Гермиона прошла дальше, замирая на кухне. Неожиданное воспоминание о Малфое, когда он был тут, всплыло в сознании. Тогда он стоял прямо тут, у плиты. Она словно могла разглядеть их фантомы, как неуклюже лежал нож в её руке, и как заботливо он прижался сзади, пытаясь научить, а после… Сердце подкатило к горлу. Он попросил её тогда, впервые в жизни она слышала его надломленный и молящий голос. Постоять просто так. Сейчас она поняла, что именно в этот момент его маска треснула, и она смогла увидеть его настоящего, сломанного, вымотанного и такого… нуждающегося в поддержке. Внутри всё словно рухнуло, заставляя её снова сбежать. Эти мысли были слишком болезненны. Топот собственных ног по скрипучим ступеням. Наверх. Убежать и скрыться. Она не может. Не может и не хочет жить с этими призраками в своей голове. На подходе к двери в свою спальню, Гермиона снова замерла. Дверь в главную ванную была распахнута, и на раковине в полном беспорядке стояли все флакончики с уходовой косметикой от мамы. На дрожащих ногах девушка подошла ближе и увидела её халат, висящий на крючке. Её слабая и трясущаяся рука потянулась навстречу нежной розоватой ткани. Она не понимала, что делает и зачем, но рука сама поднесла вещь к лицу, от чего девушка зарылась носом в ткань, делая глубокий вдох. Он пах мамой, словно она была прямо тут. И в этот момент последняя ниточка внутри, словно держащая её, как марионетку, оборвалась. Потому что ноги ослабли и подкосились. Как безвольная кукла, девушка осела на пол, прижимая к себе то малое, что осталось от её семьи. Изнутри рвался крик, который застревал где-то в горле, вбиваясь в гланды подобно острым гвоздям. Она поняла. В этот момент Гермиона отчётливо осознала, что вокруг неё осталась пустота. Никого, кто мог бы обнять и утешить. Друзья не в счёт, и речь сейчас идёт о ком-то более близком, о ком-то, чей запах позволяет почувствовать себя слабой, о ком-то, кто знал её с самого начала и любил даже после самых обидных слов, выкрикнутых в гневе. — Мама… Я… я не справлюсь. Пожалуйста… Прошу вас… — хрип выходил с рыданиями, её ожившей болью, обретающей форму и плоть вокруг неё, а она лишь хотела позвать того, кто всегда её защищал. — Пап.***
Утро встретило людей такими редкими в это время лучами солнца. Гермиона недовольно поморщилась и попыталась спрятаться от этого назойливого луча, что решил ворваться в не зашторенное окно, она не хотела подниматься. Но всё было напрасно. Словно специально этот солнечный нахал всегда находил себе поверхность для отражения, чтобы посветить ей прямо в глаз. Грейнджер не хотела вставать, но глаза всё же открыла. Мутно и нечётко. Она сняла вчера последние контактные линзы, можно сказать, буквально выплакала те из глаз, так что теперь ей предстоял новый квест в поиске своих очков, но… тяжесть апатии была сильнее. Она пригвоздила девушку к родительской постели, на которой она заснула прямо поверх покрывала, сжимая в руках мамин халат. Почему жизнь продолжается, когда хочется всё прекратить? Она с удовольствием бы поставила сейчас свою жизнь на перемотку, поставила на скорость х5, как на старых видиках, чтобы эта внутренняя боль побыстрее прошла, и она свыклась со своей вчерашней мыслью. Но нет, волшебного пульта, как в фильме «Клик», не существует. А ей придется прожевать каждую скрепку и каждый гвоздь в персональном океане страданий. Добро пожаловать на стеклянный банкет, ваше ведро из осколков воспоминаний подано! За окном шумел ветер и ветки соседского дерева неустанно барабанили по старой раме, выбивая свой собственный ритм, понятный только природе. После половины ночи, проведенной без сна, Грейнджер приняла для себя два решения: она больше не может жить в этом доме и должна перебраться в место, которое не несёт столько болезненных воспоминаний. А, во-вторых, ей надо необходимо выбраться в город по важному делу. Спустившись чуть позже на кухню, чтобы позавтракать, Гермиона обнаружила, что домашние запасы не просто скудны, как обычно, а катастрофически пусты. Нашёлся только засохший тост, не внушавший надежды на чудо воскрешения, и давно заплесневевший джем, забытый в дальнем углу бокового шкафа. «Ожидаемо», — пробормотала Грейнджер себе под нос, хлопнув деревянной дверцей. Оставалось только опереться о столешницу и осмотреть кухню свежим взглядом. Она принимала для себя произошедшее, и все потери, что пришлось понести. Одного лишь не могла в себе принять — неспособность бороться со страхом перед призраками, что постоянно появлялись перед глазами. Ещё свежие раны в душе не позволяли забыться, слишком яркие чувства, ранее приносившие счастье, сейчас превращались в соль на открытых ранах. Девушка прошлась по дому, убравшись в нём до конца и застелив мебель покрывалами, как это всегда делали родители перед длительными поездками в командировки, а также переупаковала чемодан, не забыв уложить небольшие мелочи от родных. Но прежде, чем двинуться дальше, для Гермионы оставалось ещё одно незавершённое дело.***
Стены тюрьмы встретили уже знакомой и почти родной серостью. Холодный ветер, словно мяч, рикошетил от высокого забора и почти сбивал с ног. Кутаясь в пальто, Гермиона уверенно направлялась ко входу, осознавая, что где-то на задворках памяти вновь всплывают образы из того дня, когда её похитили. Остановившаяся поблизости машина заставила её вздрогнуть, но из авто лишь вышел какой-то офицер и проследовал к проходной. Гермиона позволила себе пару секунд дабы успокоиться и последовала за мужчиной. Пролёт за пролётом, она спускалась в подвал в сопровождении конвоира, и впервые попыталась представить каково это — быть заключенным. Когда тебе всегда дышат в затылок, когда подвох и подстава могут прилететь с любой стороны и привести с собой твою смерть. Волосы на затылке зашевелились от ужаса, но Грейнджер лишь сжала кулаки на лямке рюкзака. — Вам сюда, — сопровождающий затормозил у одной из двери, когда они спустились на этаж морга. Гермиона поёжилась, осматривая длинный коридор, покрытый белой, местами отколовшейся плиткой. Это помещение словно собрало в себе все клише о подобный местах: жуткие каталки в коридоре с грязной свисающей простынью, гробовая тишина и мигающая лампочка под потолком. Было нетрудно представить, как с другого конца из-за серых дверей вырывается плотоядный монстр, чтобы сожрать их со всеми потрохами, но это были лишь фантазии. Грейнджер нервно сглотнула и прошла в указанный кабинет. А тут уже всё было относительно лучше, по крайней мере, обитые старым деревом стены не навевали хоррор-настроения. За одиноким столом в окружении целой сотни железных хранилищ для документов сидела женщина в огромных очках с толстыми стёклами и что-то бормотала себе под нос, пока пыталась накинуть петлю на спицы, постоянно сверяясь со схемой. Гермиона удивилась безумным кудрям на её голове, которые разве что сдерживал повязанный сверху разноцветный платок. В целом женщина производила приятное впечатление, хотя и вызывала опасения в своей адекватности. Табличка гласила: «Доктор Сивилла Трелони, патологоанатом». Гермиона набралась смелости и негромко прочистила горло. — Ох! — женщина вздрогнула и почти подскочила на своем стуле, в растерянности смотря по сторонам, но довольно быстро найдя Гермиону глазами, доброжелательно улыбнулась. — Вы меня напугали! В этом месте не так часто встретишь живых. Чем я могу Вам помочь? Гермиона неуверенно оглянулась на конвоира, что так и остался стоять позади неподвижной стеной. По всей видимости, чувство такта у таких людей атрофировано с рождения, потому что мужчина даже бровью не повел. Гермионе пришлось продолжить: — Здравствуйте, меня зовут Гермиона Грейнджер. Я пришла узнать о своём отце, он… погиб здесь, — она ощущала оживлённость своего сердца, которое разгоняло кровь всё быстрее по сосудам, гремело в ушах, только вот пальцы почему-то холодели, а колени начинали дрожать. — Его зовут Адам Грейнджер. При озвучивании имени, доктор Трелони вздрогнула, но тут же отложила свои спицы. — Да, да, припоминаю. Такая смерть, — пробормотала она себе под нос, но уже шла в сторону одного из шкафов, откуда затем вытащила ящик и стала перебирать пальцами огромное количество папок. Досье, поняла Грейнджер, но от слов женщины напряглась. Она до сих пор не знала, как умер её отец. И не была уверена, что готова будет узнать. Но в то же время… — Как… как это произошло? — неловко спросила она, обращая внимание на подрагивающие тонкие, даже костлявые, пальцы женщины. Она видела неуверенность и какую-то скованность в её движениях, пока та обдумывала свою речь, и вскоре из недр ящика была выужена тонкая папка. Трелони не позволила девушке взять ту в руки, делая вид, что не заметила попытки, поспешно возвращаясь за свой стол и пряча взгляд за толстой оправой. — Вот, Адам Грейнджер. Статус: мёртв. Тело было кремировано и сейчас находится в хранилище. Вы будете забирать? — женщина очень старалась держать непроницаемую маску, но, очевидно, Гермиона слишком долго водилась с Малфоем, потому что стала подмечать и взволнованно вздувшуюся вену на шее и каплю пота, что скатывалась по виску. Доктор нервничала, но очень старалась это скрыть от взгляда посетительницы. Она не сможет молчать, поняла Гермиона, и решила идти дальше. — А вы ответите на мой вопрос? Вы не имеете права скрывать это от меня, я ближайший родственник. Мадам Трелони сразу поникла, плечи её опустились, и сама она словно сжалась под острым взглядом девушки, которая несмотря на свой возраст, смотрела на неё небывало мудрыми глазами. Возможно, в тот момент женщина удивилась или даже испугалась такой силы, что была в посетительнице напротив, совершенно игнорируя старый стул для приёма, который давно покрылся пылью ввиду ненадобности. Но после таких мыслей держать язык за зубами уже казалось невозможным. — Это было ножевое ранение. В спину. Мистеру Грейнджеру проткнуло легочную артерию, он скончался за 6 минут, у него не было шанса выжить. Гермиона нервно сглотнула, но ни один мускул не дрогнул на её лице. Что ж, он хотя бы недолго мучался. Хотя ей страшно было представлять ту боль, что он ощущал всё то время, пока истекал кровью. Ладонь невольно легла на левое предплечье, где остались особенно сильно выделяющиеся витиеватые порезы. Тут останутся самые глубокие и уродские шрамы, врачи сразу предупредили и предложили возможность провести пластику, чтобы избавить её от рубцов, но по какой-то непонятной для себя причине Гермиона отказалась. Ей хотелось оставить это напоминание своей неосторожности. А ведь Малфой предупреждал её, говорил быть внимательной и не совать нос в тюрьму. Она не послушалась, и оказалась в том подвале. — Я заберу прах, — после минутного замешательства, ответила Гермиона. — Где я должна расписаться? Пластиковый пакет с пылью — всё, что осталось от человека, которого когда-то она беззаветно любила, а потом так же сильно презирала. Но Гермиона не могла сказать, что ненавидела его за произошедшее. Нет. Ненависти как чувства, она априори не испытывала ни к отцу, ни к кому-либо ещё. Она держала этот пакет в руках и ощущала тоску, в чём-то даже вину за грубые слова, брошенные в последнюю встречу. Она пожелала ему сгнить в этой тюрьме. Что ж, он практически буквально воплотил её пожелание в реальность. — Его личные вещи, — офицер полиции в лице молодой девушки выложила на стол одежду, обручальное кольцо и часы, которые Адам носил всегда. Гермиона с удивлением для себя обнаружила, что была рада видеть эти вещи. С тоской погладив аккуратно сложенный пиджак, она подцепила пакет с часами и быстро распаковала, вырисовывая круг пальцем по циферблату. Как сейчас она помнила, эти часы ему подарила мама на одну из годовщин их свадьбы. На обратной стороне красовалась гравюра «Сейчас и навечно». Ком подступил к горлу от осознания силы их чувств к друг другу, которые были разрушены в одно мгновение. Весь их мир! Планы, ожидания, желания — всё превратилось в ничто! — Распишитесь, — голос девушки ворвался в голову подобно сквозному порыву ветра, что сносит всё со стола. Точно так же были смыты и мысли, переключая Гермиону на механические действия. Она уже сложила вещи себе в рюкзак и повторно убедилась, что пакет с прахом не просыплется, предупреждая неприятный конфуз. Однако, её что-то остановило. Девушка сделала шаг назад к окошку выдачи и осмотрела офицера полиции, набрасывая в своей голове вопрос. — Простите? А можно вопрос? Офицер в лице Амелии Уокер оторвала взгляд от компьютера и кивнула с дружелюбной улыбкой на устах. — Почему Вы стали полицейским? Почему Вы решили прийти сюда? Девушка удивилась вопросу, но всё же на её лице появилось задумчивое выражение. — Мой отец был копом, мой дед был копом. Мне просто не посчастливилось родиться девушкой в такой семье, казалось, у меня уже с самого рождения было определено, что я продолжу эту династию. — Хотите сказать, на этом настояли родители? — Вовсе нет. Я росла в семье, где за столом обсуждали дела и зацепки в расследованиях, а по выходным водили на игру в бейсбол со всем отделом расследований. У меня это оказалось в крови. Такая открытая и дружелюбная улыбка. Гермиона задумалась о том, что скорее всего эта девушка была счастлива найти себя в продолжении династии полицейских. И это заставило её задуматься о себе. А кто она такая? Гермионе было сложно ответить, что находилось в её крови: тяга к знаниям, к тайнам или к науке? Слишком сложно понять, когда твой компас ценностей рассыпался в прах. — Спасибо, — пробормотала она и всё же покинула стены тюрьмы.***
Когда приходит тот день, в котором ты осознаешь, что совершенно не знаешь себя, как ты отреагируешь? Будет ли это паника? Или полное разочарование в себе самом? Гермиона впервые за всю свою жизнь задалась этим вопросом и не могла найти ответа. Ведь раньше такие вопросы казались совершенно глупыми и очевидными. Она была Гермионой Грейнджер, дочерью своих эксцентричных родителей-учёных, которая стремилась к порядку и справедливости и видела свое будущее в роли прокурора. Выдвигать обвинения людям, совершившим те или иные преступления, ей казалось совершенно верным решением. Но теперь… Повидав картину тьмы с изнанки, Гермиона задумалась о том, что вероятнее всего ошибалась во всём. Так почему она должна думать, что всё ещё права насчёт себя? Собственная жизнь словно встала на паузу, как кинолента, приостановленная на видеокассете, и теперь она могла рассмотреть кадр в мельчайших деталях, просмотреть его от угла до угла, исследовать всё, что скрывалось на заднем плане и попытаться понять. И пока единственное, что она для себя осознала — что родной дом стал клеткой. Уже в гараже, снимая брезент с отцовского пикапа, она понимала, что вряд ли вернётся назад. Точно не в ближайшее время. Но было на её памяти одно место, которое всегда приносило покой. Мелькающие придорожные посадки, урна с прахом отца на соседнем сидении, пару чемоданов с вещами в кузове и заунывная песня по радио, которая словно специально спрашивала действительно ли она в порядке? И пока Гермиона не знала на этот вопрос ответа. Домик Альбуса был всегда в отдалении, сколько она его помнила. На просторной лужайке, окружённый посадками клёна и смотрящий задним двориком на большую гладь озера, он сейчас выглядел немного обшарпанным ввиду сезонной изменчивости, но родители никогда не продавали его, потому что в редкие отпуска использовали его как место для пикника и отдыха семьей. Это было место покоя, единения с природой и с самим собой. И Гермионе оставалось только надеяться на то, что это место поможет ей найти саму себя. — Теперь это наш дом, пап, — сказала она, слушая звук ветра, что застревал в ветках деревьев и расходился слабыми волнами на воде. Теперь это место их покоя.