Mr. Greenlantern or: How I Learned to Stop Worrying and Love the Bat

Хэл сошёл с бега на ходьбу. Взял дорогу вверх по улице, в противоположную от станции метро сторону. Вскоре его путь пересёкся с рельсами, и он, от нечего делать, последовал за ними, добрёл до одинокого столба, служащего остановкой. Нарыл в кармане мелочь и сел на трамвай. Внутри воняло мокрой шерстью и потом, людей было немного, но облезлые сидения не манили, и Хэл схватился за поручень у дверей, разглядывая медленно проносящийся за окном город. На вопрос, как добраться до набережной, водитель с пиратской повязкой на глазу хохотнул, обнажая отсутствие большинства зубов. Впрочем, спустя минут пятнадцать недо-Харон велел ему сходить. Где-то между доками блестело море, запахло тем самым особенным: водорослями, глиной и рыбой, мокрым песком и гнилым деревом. Как оказалось, набережной тут по сути и не было, во всяком случае, не в том смысле, к которому привык Хэл. Море всегда действовало на него успокаивающе, но Дэлаверский залив с готэмской стороны ничем не напоминал Западное Побережье. Противоположный берег залива закрыла завеса тумана. Выступ, на котором стоял старомодный маяк, казался краем Земли. В таких живут отшельники, ждущие наивных туристов, случайно забредших в их владения. После этого никто их уже, конечно, никто больше не видел. Берег был по большей части промышленным. Здесь стояли лишь товарные склады и крупные алюминиевые ящики, сгруженные с суден. Порт горел жизнью: вокруг слышалась ругань, рабочие переносили карго на грузовики, а за всем этим наблюдала портовая башня, в которой, судя по всему, решались таможне-пошлинные дела. Рабочие сновали в тумане словно муравьи, и Хэл понял, что злоупотребил портовым гостеприимством, когда поймал подозрительные взгляды охранников, развалившихся на шлагбауме и посасывающих едва тлеющие сигареты. Вскоре от них остались одни огоньки от сигарет, две оранжевые точки в молочной мгле. Наконец Хэл добрёл до человечества. Перед ним вытянулся длинный пирс, увенчанный колесом обозрения. Под колесом стоял фургончик с мороженым и небольшое круглое здание с куполообразной крышей, оказавшееся залом с игровыми автоматами. В зале был только скучающий кассир-подросток и одинокий мальчишка, идущий на рекорд в пинболле. Хэл купил несколько жетонов и сыграл в новенький Чикаго Коинс Спидвей, спиной чувствуя чужой заинтересованный взгляд. После единственной игры он подарил остальные жетоны отвлёкшемуся от пинболла мальчишке и вышел. После тёмного зала, обитого коврами, пасмурное небо показалось ему ярче, а воздух свежее. Он даже засмотрелся на рыбный ресторанчик, в котором сидела одна пожилая пара и тройка кумушек с собачками и бутылкой белого вина, несмотря на ранее время. Но от мысли о еде его затошнило, так что он занялся разглядыванием чаек и пляжа. Невесёлый галечный пляж пустовал, не считая парочки детей, не сезон, да и погода пасмурная. Хэл поправился: детей оказалось трое. Мальчик в круглых очках и младенец, которого он сначала не заметил, сидели на небольшом покрывале дикой расцветки, а девочка постарше бросала камешки в воду. Темноволосые и бледнолицые, одетые словно прямиком из девятнадцатого столетия, они представляли из себя то ещё зрелище. Из тумана к ним приблизился высокий мужчина в высокой шляпе-котелке. Он покашлял в платок, и у них завязался разговор. Судя по всему, они были знакомцы. Дети собрали вещи, свернули своё покрывало в валик и ушли вместе с ним. Хэл пытался представить, каково тут летом: ослепительное солнце, молодые семьи с колясками, длинная очередь за мороженым, загорающие, ресторанчик лопается под натиском голодных отдыхающих в воскресенье, а вечером зазывно горящее колесо обозрение. Но представлялось всё с трудом. Почему-то казалось незыблемой истиной, что здесь вечно царила мрачная, промозглая погода, рыбный ресторанчик пустует даже в середине сезона, из фургончика мороженщика доносится заунывная детская песенка из фильма ужасов, а ржавое качающееся на ветру чёртово колесо однажды всё же рухнет и утащит это всё за собой на морское дно. Хэл понял, почему дома казались ему издалека кривоватыми. Они представляли из себя взгромождённые друг на друга коробки. Вместо того, чтобы снести здание и построить на его месте многоэтажку, на крыше одного дома как будто бы сооружали другой. Из-за этого фундамент не выдерживал, и всю пирамидку слегка кренило. Вокруг носились стайки детишек в сношенных башмаках и дырявых куртках с чужого плеча. Словно воссозданный Гувервилль. Он чувствовал, что за ним неотрывно следили, но, когда оборачивался, дети мигом прятались по переулкам, а окна захлопывались. На углу пристроились три панельщицы, и одна из них поманила его пальчиком. Её подруга наклонилась, разглядывая его. — А ты, молодчик, часом не военный? — спросила она. — Я таких за версту чую. — Служил, — подтвердил Хэл, — доброволец. О том, что его уволили с позором, он умолчал. Зазывающее лицо первой проститутки исказилось в презрительной гримасе. — Значит, ты у нас любитель в войнушку играть, да? — взвизгнула она. — Здесь таких не жалуют. Пшёл отсюда! Пшёл, я говорю. Для острастки она плюнула ему вдогонку. Хэл быстро отошёл, ныряя в первую попавшуюся аллею. Не сказать, что он не был согласен с подобным сантиментом. Парковая аллея, должно быть, когда-то представляла из себя самое подходящее место для романтической прогулки или отдыха какого-нибудь утомившегося поэта. В контраст трущобам, эти дома были элегантными — когда-то. Сейчас побелка с колонн и лепнины осыпалась, кое-где чернели выбитые окна, валялись осколки стекла, скамейки стояли оплёванные. Голые корявые ветви тянулись в серое небо, а по грязному разбитому асфальту стлался молочный туман. Единственной достопримечательностью оставалась монументальная живопись — на высокой стене одного из домов красовалась нарисованная идеальная семья: мужчина, женщина и между ними их сын. Хэла этот памятник семейным ценностям не заинтересовал. Конец аллеи выходил в узкий проулок, выглядывающий на оживленную центральную улицу, но на самой аллее никого не было — или так ему казалось. На ветру покачивался старый указатель. Крайм алли. Ну естественно, куда без этого. Для полноты картины не хватало только итальянцев в костюмах и фетровых шляпах, играющих в кости за столиком посреди улицы. Люди, снующие туда-сюда по улице, были, напротив, самыми обыкновенными. Обычные рабочие у края дороги, обычные офисные акулы, идущие быстрым шагом, зажав подмышкой папки с документами, плечом прижав телефон к уху, балансируя в другой руке стаканчик с кофе. Обычные бабули, наблюдающие за всеми через окна французской булочной. Оставшееся за спиной показалось нереальным, сном. Будто Хэл вышел из другого мира. Случайно забрёл во временную петлю, брешь в пространстве и времени. Реальность уже играла с ним такие шутки. Итак, что делают люди в последний день своей свободной жизни? Он прогулялся, чтобы запомнить чувство свежего воздуха, хотя, учитывая клубящийся над заводскими трубами смог, насчет свежего воздуха это он преувеличил. Побывал в последний раз у океана. Хотелось бы ещё полетать напоследок, но откуда тут достать самолёт? Взгляд зацепился за кинотеатр. Это было величественное здание, с крупной вывеской, с широкими дубовыми дверями и портье в красной форме. Правда, подойдя поближе, он заметил, что форма была вся в подпалинах и пятнах. Один из них подтянулся было, чтобы открыть перед гостем двери, но Хэл поднял руки, показывая, что сам справится. Парнишка с облегчением завалился обратно на стену, продолжая жевать свою жвачку и пялиться на сгрудившихся на крыше напротив ворон. Билетёр, в таком же форменном красном пиджаке под горло и феской, его присутствию прямо-таки удивился, будто посетители в их кинотеатре редкость. Подумав, Хэл попросил билет на «Сэма Виски», хот-дог, солёный попкорн и содовую с сиропом. К залам вела широкая мраморная лестница, с потолка висела переливающаяся всеми цветами радуги хрустальная люстра, стены были оббиты бархатом. Раньше это было театром, в зале даже сохранилась небольшая сцена, а задник затянули белым экраном. Рубка суфлёра превратилась в кабинку оператора. В зале компанию ему составлял старик, сопящий в углу. Немногочисленные работники кинотеатра, судя по всему, сжалились над ним и будить не стали. Хэл был человеком простым и подобные излишества не любил, но даже у него сердце ёкало от слоя пыли на люстре, от скатавшегося бархата, от скрипучих потрескавшихся сидений со стёртыми подлокотниками. Коридор пропах туалетом. Сюда перестали вкладывать деньги, и великолепный театр пришёл в упадок. Прослеживалась тенденция. Проезжая по городу, становится ясно, что не весь он такой: здесь был и застеклённый деловой центр с высотками и неоновыми огнями, и сохраненные памятки истории: здание окружного суда и готические соборы. Всё это поражало воображение и содержалось в отличном порядке, в то время как остальная часть города чахла и разрушалась. Словно определённые пятачки земли в Готэме высасывали соки из остального города. Паразит процветал, пока его организм-носитель погибал. Начался фильм. Хэл не особо следил за происходящим, не сумев отгородиться от наполняющих голову мыслей. Главный герой Берта Рейнольдса и его подружка Энджи Диккенсон особого интереса не представляли. Клинт Уокер, вот это уже другой разговор. Хэл послушно рассмеялся над парой шуток, не вслушиваясь, потерянный в жёстком лице Уокера и его холодных светлых глазах. Он, бляха, просмотрел каждую серию «Шайенна». Его фотография лежала в ящике стола в его комнате аккурат под фотографией Ален Делона. У него не было ни невесты, ни детей, а семья оборвала всякое общение с ним, так что единственное, что ему оставалось — вспоминать чёртовые светлые глаза, похожие на льдинки на загорелом лице. Высеченное ветром из камня лицо, вихри тёмных волос. Сильные руки с мозолями, поджарое тело, сдержанная ухмылка. Господи, у него был типаж. Хэл был слабаком, ну и ещё некоторые описания, которые он даже про себя в голове не решался высказать. Увидел смазливую рожу и растаял. Тьфу. Если не раздумывать над всем этим, то как будто бы и проблемы не было. Хэл, признанный миром психолог. Попкорн оказался отсыревшим, булочка в хот-доге черствая, а от сиропа в содовой свело зубы. Хэл смял картонки и сложил их в карман, чтобы выкинуть у входа. — И долго ты собираешься жалеть себя? — спросила у него темнота требовательным, хрипловатым голосом. Хэл сощурился, пытаясь разглядеть его, но свет экрана слепил глаза, и найти его силуэт в темноте не удалось. — Как ты сюда пролез? Как вообще нашёл меня? — Это мой город, — невозмутимо ответили ему. — Кстати об этом, скажи честно, автор «Семейки Аддамс» Готэмом вдохновлялся? — Просто остальные жители Нью-Джерси спят в гробах леопардовой расцветки, — последовал едкий ответ. Не дожидаясь конца фильма, они вышли из зала. Брюс уже снял с себя костюм Фрэнка Диксона, но ещё больше стал напоминать частного детектива. На нём был светлый плащ, на глаза надвинута фетровая шляпа, скрывающая лицо в тени. Он не брился, но небольшой отдых явно пошёл ему на пользу. Хэл в свою очередь проворочался всю ночь. Штаб-квартира, в которой они его оставили, была и вправду неплохой. Удобная постель, огромная аптечка, звуконепроницаемые окна (и в нём росло подозрение, что пуленепробиваемые). Но в эту ночь к нему вернулись кошмары, и ему удалось заснуть лишь под утро, пока он по привычке не проснулся в пять. Брюс завёл его в какой-то задымленный паб. На улице вокруг круглых высоких столиков уже собирались группки идущих с работы, а они зашли внутрь, поднялись на второй этаж и уселись в углу. Брюс сходил за двумя кружками эля и рыбой с картошкой фри. Он подтолкнул тарелку к Хэлу. Его изысканный вкус, видимо, оскорбил ужин, состоящий из хот-дога и попкорна. Хэл хотел было отказаться, но пахла еда изумительно. Ему хотелось морить себя страдальческим голодом, но, по правде, даже во время боев, выходя от товарищей в полевых госпиталях, аппетит у него не пропадал. Тяга к жизни была слишком сильной. Пока он ел, Брюс начал объясняться. — Ты, наверное, думаешь, что я держал тебя близко, так как подозревал. Или что я не хотел ранить твои чувства. Это не так. — Да я заметил уже, внимательность к чужим чувствам не твой конёк, — фыркнул Хэл. — А остроумие не твой, — парировал Брюс. — В обоих случаях «виновники» уж слишком очевидны. Записаны на камеру даже, хотя глупцами не являются. Не обольщайся только, пожалуйста. Так или иначе, но я верю Сэму Чжао. Он не кажется мне убийцей. На записи камеры с коридора «ты» зашёл в кабинет Карла. Он сам открыл «тебе» дверь, пригласил «тебя» внутрь. Но что произошло внутри, неизвестно. В этом деле ты оставался единственной доступной мне ниточкой, связывающей события воедино. Мне необходимо было поговорить с тобой, не дать им посадить и тебя под замок. — И поэтому ты удалил запись? — Не я, — покачал головой Брюс. — Я взял оборудование, чтобы снять с записи копию и проанализировать её покадрово, но, когда я вернулся, запись уже исчезла. — Всё страньше и страньше, — пробормотал Хэл. — Я не врал копам. Карл хотел поговорить со мной, но потом перенёс встречу. Я ушёл в шесть, оттуда направился сразу домой и оставался дома всю ночь. Я не помню ничего особенного в тот вечер. Я лёг спать — и проснулся. Не раньше и не позже обычного. Он молчал, а потом решился сказать самое главное. — Я решил провести этот день как хочу, а завтра утром пойти в полицию. Сдаться. Если на той записи ты и вправду видел меня, значит, я убил старика. Тот говнюк Локвуд был прав, со мной случались странные вещи. Может, я рехнулся и угнал чью-то машину. Я знаю аэродром как свои пять пальцев, я там всё своё время с детства проводил. Найти обходной путь не так уж и сложно. Может, у меня ретроградная амнезия. Они отпили эля, слушая гул загруженного паба. Напротив их стола висела фотография какого-то пса в шотландке и шапке с помпоном. — Не думаю, — сказал Брюс. — Ты, наверное, заметил уже, что Готэм не самый обычный город. Но дело не в том, что здесь вечно творится какая-то чертовщина. А в том, что здесь это дело привычное. Чертовщина творится везде. Здесь человек, после несчастного случая ставший фигуральным и буквальным куском глины, способным принимать облик кого угодно или чего угодно, это не сюжет научно-фантастического романа, а криминальная хроника. Эко-террористка в прямом смысле имеет власть над растениями. Недавно полиция поймала гениального нейрохирурга, который сумел манипулировать волнами человеческого мозга, фактически гипнотизируя своих жертв. — То есть, ты хочешь сказать, что меня преследует шайка телепатов-гипнотизёров? — Я хочу сказать, что мы не знаем, с чем имеем дело, — сухо ответил на его сарказм Брюс. — Что я знаю точно, это то, что ты Карла не убивал. Я не сомневался, что ты начнёшь самоуничижение, если я расскажу тебе о записи — и что же это? Я оказался прав, ты именно этим и занимался весь день, тратя и своё, и моё время. — Карл был мне как отец! — взревел Хэл. — Ты можешь понять такое, козёл? Да даже если меня загипнотизировали — эти действия производил я, я убил его своими руками, я позволил этому произойти! Моих родителей больше нет, мои братья надеялись, что я подохну во Вьетнаме, у меня остался только Карл и Кэрол. У меня больше никого не было. Ты знаешь каково это?! — Знаю. Брюс поджал губы и слушал, не перебивая, давая ему выговориться. Когда Хэл закончил, его рука потянулась через стол к нему, но, вздрогнув, вернулась на место, и он сложил руки в замок. Но его взгляд изменился, что-то было в нём, нечитаемое, что-то пронзительное, от чего Хэл поверил ему. Брюс знал. Действительно знал. — Если ты хочешь узнать, за что умер твой второй отец, то тебе следует собраться, — жёстко сказал он. Но Хэлу сейчас именно жёсткость и была нужна, ему нужно было напомнить, что не время раскисать. — Если не сможешь — сиди в штаб-квартире. Если хочешь помочь, то не твори что в голову взбредёт. Хочешь правды, умей правду принимать. Как ребёнка его отчитывал, ей-богу. Хэл едва сдержался, чтобы не вскипеть заново. Но Брюс в чём-то был прав. Им нужно было работать вместе. Хэлу нужны были его таланты ниндзя, а для Брюса он действительно являлся единственным пока связующим звеном. — Я согласен, что история с китайцами — это ложный след, — сказал он. — Тот, кто убил Алана, охотился именно за ним. И кажется, я знаю, почему Карл пытался с ним встретиться. Брюс нахмурился, мгновенно переходя в режим детектива. Хэл упивался его безраздельным вниманием, лёгким раздражением от того, что он, как оказалось, не знал чего-то. Как игрушку на ниточке дёргать перед котом, который разом напрягается, готовясь к прыжку. — Сны, которые видел Алан Скотт, — не стал дольше томить он, — снились и мне. Начались где-то месяц назад, и всё одно и тоже: зелёный свет, кто-то зовёт меня. Знаю, звучит неубедительно, но не может же это быть совпадением. — Рассказывай впредь сразу. — А ты? — пошёл в нападение Хэл. — Ты мне хоть что-то рассказывать собираешься? Я тебе про сны сказал сразу как понял, что это важно. А ты у нас, чёрт возьми, головоломка какая-то. Я о тебе узнаю что-то лишь случайным образом, например, по фотографии в доме мёртвого человека! — Но это ведь не важно для дела, — немного растерялся от такого напора Брюс. — Это важно для меня! — Хэл мгновенно исправился. — Мне важно знать, в руки какого человека я доверяю свою жизнь и жизни моих близких. Подумав, Брюс кивнул. Хэл такого быстрого результата и не ожидал, но отступать не собирался. — Алан Скотт работал на меня. Я был знаком с обоими, с Аланом и Сэмом, они хорошие, достойные люди. Поэтом внезапная смерть Алана, обвинение в этом Сэма, вызвало у меня смятение и подозрения. Я решил провести своё расследование, чтобы разобраться. — Кто ты вообще такой? Боишься, чтобы никто не узнал тебя случайно, даже на другом конце континента. Раздаёшь награды за отвагу вместо мэра. Скрываешь лицо, притворяешься частным детективом, учился бороться против телепатов и медитации. Ты знаменитость? Тодд сравнил тебя с Рейганом. Ты актёр, поёшь? Чем ты занимаешься? — Кроме всего прочего, устраиваю вечеринки, — пожал плечами Брюс, загадочно ухмыляясь. В животе Хэла что-то трепыхнулось.

***

Смог обволакивал город, и едва выехав в предместье, Хэл сразу почувствовал перемену в воздухе. Дышать стало легче. Солнце уже зашло, и алое небо стремительно темнело, как темнеет подсыхающая кровь, в которой плавали коричнево-чёрные сгустки туч. Дорога выровнялась, вдалеке из-за деревьев мелькали высокие стены и заборы частных территорий. О том, что они въехали в Готэм Хайтс, говорила лишь небольшая арка. Такси свернуло с главной трасы и вышло на горную дорогу. С одной стороны на скалистых холмах раскинулся плотный кудрявый лес, с другой уходила к горизонту бесконечная гладь Атлантического океана. Хэл вдруг понял, что задержал дыхание от этой суровой красоты. Они уперлись в тяжёлые кованные ворота. Только после того, как их проверили по списку гостей, охранники впустили такси. Один из них сообщил в рацию о его прибытии. От ворот дорога шла довольно резко вверх, к водрузившемуся на вершине холма готическому викторианскому особняку. Хэл бывал в высшем обществе, он часто гостил в доме Феррис, несколько раз сопровождал Кэрол на мероприятиях. И уж где-где, а в Калифорнии любили пошлую роскошность. Феррис жили в хасиенде с будкой сторожа, конюшней, а в главном доме — двухэтажном, но просторном здании французского колониального стиля — было крыло для прислуги, в большинстве своём состоящей из латиносов. Но особняк Уэйнов был настоящим замком. Все пятьдесят, или сколько их там было, окон призывно горели в сумерках, двойные дубовые двери были распахнуты, и на крыльце стоял самый натуральный британец-дворецкий в крошечных круглых очках. Машины гостей объезжали фонтан посреди круглой площадки перед главным входом. Слепые глаза гипсовых химер, пускающих потоки воды из оскаленных пастей, следили за прибывающими. Хэл чувствовал себя не в своей тарелке, но ему показалось, что в одном из верхних окон мелькнула знакомая фигура, и он собрался с духом. Он приехал сюда, чтоб узнать Брюса получше. Мог бы и предупредить, что тут у него королевский приём. С другой стороны, из дорогих автомобилей выходили обычные люди. Подъезжая к мрачному особняку на скалистом утёсе, о который разбивались морские волны, Хэл ожидал бала Воланда и Маргариты, но попал на Электропрохладительный кислотный тест. Здесь люди были одеты проще, чем он ожидал от подобных мероприятий. Возможно, потому что это было закрытое собрание, для своих, без папарацци. Хвастаться брильянтовым колье на таком собрании просто-напросто дурной тон. Подтверждая его теорию, вечеринка проходила в одном из залов поменьше, а некоторые гости валялись прямо ковре с длинным ворсом. Свет в комнате был приглушен, высокие двери на длинный балконную террасу распахнуты. Хэл попробовал одну из креветок, торчавших хвостиками из резной пиалы с коктейльным соусом, взял бокал с шампанским, ища взглядом хозяина дома. Но Брюса нигде не было: только танцующие женщины в развевающихся кафтанах, тихая мелодия гитары, на которой кто-то бренчал в углу. Его подхватила под руку незнакомка. Она выглядела как ожившая иллюстрация пером, напоминая актрис из фильмов его юности. Платье обтягивало её как перчатка, а лицо было словно белая картинка, обрамлённая рыжей голливудской волной. — А я тебя не знаю, — лукаво улыбаясь, сообщила она. — Я Вероника Вриланд. Она произнесла это с неким значением, и реакция Хэла разочаровала её — эта мисс Вриланд очевидно привыкла к тому, что её фамилия производит впечатление. — Хэл Джордан. Замечательно выглядите, мэм. — Какой хороший мальчик, — восхитилась она. — И какой симпатичный! Где же Брюси откопал тебя? — Ты же знаешь, он терпеть не может, когда его так называют, — перебил её до безумия знакомый Хэлу голос. Он прищурился, стараясь высмотреть черты полулежавшей на диване блондинки. Пышные волосы, подколотые на затылке и струящиеся по плечам, жирно подведённые глаза, немного отклеившиеся накладные ресницы. Она заметила его узнающий взгляд, томно вздохнула, переходя в положение сидя и протягивая ему руку. Хэл невольно поцеловал протянутую ему ладонь, чем заслужил одобрительный возглас от мисс Вриланд. — Солдатик, неправда ли? — сказала Нэнси Синатра своим невероятным хрипловатым голосом. — Мне кажется, я эту выправку везде узнаю. — От вас ничего не скроешь. — Я была… там, во Вьетнаме. Пела для взводов. Многим очень понравилась та песня, про сапоги… — These boots are made for walking and that's just what they'll do, — фальшивя затянул Хэл, показывая, что и сам знал эту песню наизусть. — One of these days these boots are gonna walk all over you, — вместе с ним закончила Нэнси. — Я смотрю, вы тоже к ней неравнодушны. — Я один из ваших самых больших фанатов, — ухмыльнулся Хэл. На самом деле, когда вышла эта песня и Нэнси ездила поднимать дух американских солдат, его уже уволили. Впервые он услышал её летом шестьдесят шестого, когда зашёл в офис занести Кэрол заполненный отчёт. На парте одного из инженеров стояло маленькое радио, и корпящий над схемой невысокий парнишка громко и с северным акцентом (Аляска или Миннесота) подпевал ей. Парнишку звали Том Кальмаку, он оказался выходцем из Аляски, и вскоре они стали лучшими друзьями. — Как вы тут оказались? — спросил Хэл, предлагая ей свой нетронутый бокал шампанского, но Нэнси махнула ладонью, отказываясь. — На самом деле, я считаю себя больше девочкой Кали, чем Джерси, — сказала она, — но стараюсь навещать его… Брюса. Обычно я стараюсь выкроить полные выходные. Тут так свободно дышится… После развода с Томми он разрешил мне укрываться у него, терпел мои слёзы и разбитые вазы, кормил вафлями… — Брюси обожает журналистов, но сюда им путь заказан, для него эти публичные выходки словно полноценная работа, и в дом он их не пускает, — хихикнула мисс Вриланд. — Здесь такие вещи творились, лапушка Капоте бы душу отдал за такое. Он, видишь ли, пишет какую-то книгу о нас. Мерзкий сплетник. Но, Хэл, возвращая тебе твой же вопрос. Как оказался тут ты? — О, Брюс выкрал меня из Коаст-сити, — ухмыльнулся Хэл. Ответ показался обеим женщинам неудивительным и исчерпывающим. — Похоже на него, — протянула Нэнси. — Да-да, у него поразительное умение привлекать к себе прелюбопытнейших людей, — согласилась мисс Вриланд. — Но всё же. Кто вы? — Был капитаном в сто первой воздушно-десантной. — «Клекочущие орлы», — с придыханием произнесла мисс Вриланд. — «Задыхающиеся цыплята», — исправил её Хэл. — Потом я пошёл по стопам отца и стал лётчиком-испытателем для частной компании. — Лётчик! — мечтательно вскрикнула мисс Вриланд. — Невероятно. Мой отец генерал, но он мало о чём рассказывает, да и это ведь совсем не то. Вы же настоящий герой. Позже вы обязаны нам рассказать всё об этом. Я вас угощу! Как я рада, что поймала вас — Брюси никогда не делится со мной своими друзьями. — Потому что ты зовёшь его этим противным прозвищем. Не слушая их, мисс Вриланд поманила к себе одного из официантов. На его подносе была только горка сахарных кубиков. Внезапно Хэл понял, почему Нэнси ничего не пила, но глаза у неё уже блестели. — Я считаю, в том, что все хотят попасть на его вечеринки, есть и моя заслуга, — у неё был грудной смех, — но если Брюси узнает, что я снова пронесла добро на его вечеринку, он просто убьёт меня. Так что, капитан Джордан, мой хороший, давайте это будет нашим с вами секретом, ладно? — Но, когда он зайдёт сюда, разве не станет всё очевидным? — Сразу видно, что ты здесь новенький, детка, — улыбнулась мисс Вриланд, пальчиком проталкивая ему сахарный кубик через губы, — Брюси тут если и появится, то на минут пятнадцать, не более. Чтобы поймать его, тебе придётся постараться. Хэл отодвинул её руку, взял с подноса другой кубик и, повертев его, всё же отправил в рот. Мисс Вриланд снова рассмеялась. — Прости! Ты, наверное, подумал, что я флиртую с тобой тут безбожно! На самом деле, флиртую, но это я скорее по привычке. Ты такой красавчик, да ещё и храбрец, сложно удержать себя в руках. Но моему мужу бы такое совсем не понравилось, так что ты в безопасности, не бойся! — Я вовсе не… — О, ну да, вы наш бесстрашный лётчик-испытатель. — Я имел в виду, что вы невероятно привлекательны. Просто я, — здесь по делу; вдруг забыл, как поддерживать флирт с женщинами; по уши втрескался в… — Предпочитаете брюнеток, я так и поняла, — подмигнула ему мисс Вриланд. — О, я вижу ещё одно симпатичное незнакомое личико. Найдите меня через часок, хорошо? Я бы и вправду послушала о небе и о полётах. Она уплыла к жмущейся к стенке чернокожей девушке, подхватила её под руку точно таким же образом, как недавно Хэла. — Иногда мне кажется, что Брюс просто копирует её, когда выходит из дома, — задумчиво сказала Нэнси, плавно покачиваясь под музыку. — Но Ронни права. Тебе придётся искать, если хочешь увидеться с ним сегодня. Посчитав на этом аудиенцию законченной, она откинулась обратно на диван. Поняв, что большего он не добьётся, Хэл вышел на балкон, чтобы освежиться. Он не чувствовал никаких изменений. Находясь посреди нигде, вечера, когда они могли просто выпить пива или покурить травку, были приятной редкостью. Иногда он нюхал, чтобы прояснить голову и собраться, когда не было времени на сон и ошибки. Кислоту он до этого не пробовал и считал рассказы о её действии преувеличениями. А потом началось. Он не сразу заметил, как его взгляд обострился. Поднял руку, разглядывая поры и крошечные вмятинки на куртке. Побелка на балюстраде. Мысли убыстрились. Небо размеренно задышало. Хэл вернулся в зал. Голоса смешались. Кто-то пел «Хорошие Вибрации», кто-то пел: «Знаю точно, воцарился бы мир на всей Земле, Если бы мы оружие не предпочли хорошей ебле». Скорее всего, стихи сложили прямо здесь и сейчас. Хэл удивлялся, что в подобном городе на всех уровнях так сильны антимилитаристские взгляды. Его взгляд скользнул по чернокожей девушке, которая вскрикнула «Огонь, огонь!» и расплылась на его глазах. Хэл моргнул. Её кожа словно стекала с тела, таяла от невидимого огня. Он и сам почувствовал жжение в позвоночнике. Но ему огонь показался почти приятным: языки пламени лизали его кости, согревали его изнутри. Хэл вышел из зала, и никто не остановил его. Изредка ему встречались в коридорах другие люди, такие же заблудшие души. Они казались ему слегка гротескными, слегка нереальными. Изредка ему встречались в коридорах люди, которых в коридоре не было. Свет от лампочек разделился на три грани. Синеватая, жёлтая, красная. Мраморный пол пружинил под ногами словно батут, а ступени рассыпались под ногами. В первый раз Хэл оступился. На следующих он велел себе не забывать, что это всё было в его голове. Со ступенями всё было в порядке. Проще не смотреть под ноги. В окне шевелились верхушки мохнатых сосен, затекая в комнату спиралью. За ними мелькало что-то ещё. Пятидесятифутовая Нэнси Синатра, шагающая в высоких военных сапогах. Даже брильянтовое колье было раздавлено её тяжёлым каблуком — алмазные осколки разлетелись по тёмному, пропитанному кровью, ковру. Ковёр повесили над ними небом. Небо. Ни черта не было там шаткого, зыбкого, ненадёжного, лёгкого. Всё происходило с намерением, просчитанным и обдуманным. В самолётах не было ничего хрупкого. Он не был хрупким. Он не отдавался на волю ветрам, он управлял ветрами, потоками воздуха, воздушными ямами. Испытывать самолёты было словно объезжать дикую лошадь. Узнавать её повадки, находить с ней общий язык. Огромная металлическая птица, у которой был свой нрав, свои правила. Он знал небо досконально, чувствовал его как себя. Хэл отрывался от земли и летал. Впервые он оторвался от земли и летал сам, без какой бы то ни было помощи. Он парил над полом, совсем чуть-чуть, но если бы захотел, то мог бы оказаться в небе, в космосе, улететь куда душа пожелает. Готэмский мистер Гэтсби нашёл его сам. Он присел рядом с ним на ступеньках. Его присутствие Хэл сначала почувствовал, потом увидел. Движение в воздухе, запах, что-то необъяснимое — но он с закрытыми глазами бы знал, кто это. — Заставил меня бегать искать тебя всю ночь, — беззлобно пожаловался Хэл. — Да? — искренне удивился Брюс. — Я не знал. Тебе надо было расслабиться, я надеялся, что ты просто хорошо проведёшь вечер. — Я тоже. Они замолчали. В этом улучшенном зрении вид Брюса причинял ему почти физическую боль. Он был одет в простую чёрную водолазку и штаны, не чета броским нарядам своих гостей, под его взглядом он вытащил руки из карманов, положил их рядом на ступеньку. Каждый шрам. Гладкие, белые шрамы. Тёмно-розовые. Грубые, чуть выступающие над кожей. Только сейчас Хэл заметил, что шрамы тянулись беспорядочной цепочкой и по его шее, за ухом, уходили в волосы. — Какого хрена ты ни черта не делаешь? — спросил Хэл. Одна его бровь изогнулась. — По поводу? — Готэма, — выпалил Хэл. — Ты ведь не простой прохожий, явно любишь этот гадюшник, так почему не делаешь ничего? Ты ведь мог бы. — Что, по-твоему, я мог бы сделать? — Ну, начнём с того, чтобы снести этот замок и построить тут какой-нибудь центр. Школу. Не знаю, что угодно. — Этот дом не принадлежит мне, — сказал Брюс, опираясь на локти, вытягивая длинные ноги. Его руки напряглись, натягивая ткань рукавов. — Как-так? — Дом зарегистрирован как исторический объект. Он формально принадлежит городу и снести его нельзя. Но так как содержать подобный дом очень трудно и затратно, город с радостью, позволь выразиться, сдаёт его мне. Я не могу продать или сдавать этот дом, но могу здесь жить, проводить ремонтные работы и модернизацию. Моя семья построила этот дом и жила тут с тысяча девятьсот четырнадцатого года, это дом моих родителей, я рос здесь. Конечно, я испытываю к нему сентиментальную привязанность. Но локация важна мне и по другим причинам. И я вовсе не закрывался. Парк открыт для общественного доступа во время праздников и выходных, но сюда мало кто приезжает. Дорога, как ты мог заметить, не самая удобная. — Но у тебя всё ещё остаётся куча денег. Эта башня с огромной «У» — это ведь твоя, да? «У» значит Уэйн? — Если бы всё было так просто, — Брюс откинул голову назад, и его кадык дрогнул. — Некоторые проблемы деньгами не решишь. Готэм прекрасен, но он ненасытен. Работа здесь никогда не будет закончена. Он всегда будет требовать больше, больше, больше. Этому делу нужно посвятить жизнь. Обычно из него слова клещами надо вытаскивать, но тут он что-то разговорился. Очевидно, тему его города была ему близка. — Звучит очень по-философски, а конкретика? — Одним из основателей Готэма был мой предок, Соломон Уэйн. Он осушил болота и провёл тут железную дорогу. — Спасибо за урок истории, — съёрничал Хэл. — Ты бы назвал его полным говнюком, — улыбнулся краем губ Брюс. — Типичный капиталист, эксплуатирующий коренное население, рабочий класс и даже собственных друзей. Как иначе можно собрать такое состояние? Уэйны нарабатывали его многие годы, запуская свои руки в дела мирские и церковные, политические и культурные. Взятки, приватизация, монополия, финансовые махинации, давление на администрацию. Естественно, Готэм пытался сопротивляться. Но акты проходили со скрипом — пока мой отец не отдал наш дом, не помог ограничить влияние определённых семей на жизнь города. Идея была в том, что теперь средства будут идти не в чужой карман, а на нужды города. В итоге власть просто перехватили. Теперь деньги пошли в карман продажных прокуроров и полицейских, политиков и бизнесменов. Какие бы деньги я не вкладывал, я никогда не смогу проследить, на что они будут потрачены. Я пробовал. Это не дееспособно. Богатые обогащаются, бедные беднеют. А из-за актов, одобренных моим отцом, я не могу оказывать никакого влияния. Я едва добился разрешения построить новую ветку метро. Любая попытка с моей стороны вложиться во что-то теперь обрезается как поползновение на автономию Готэма. — Херня. — Если одним словом. Его накрыло новой волной прихода. Кожа Брюса едва мерцала в звёздном свете, но в то же время он сливался с полумраком, растворялся в тенях, входил воздухом в ноздри Хэла, наполнял его лёгкие. Если бы Хэл верил в Бога, он хотел бы поговорить о Боге. Поговорил бы о том, как он любит летать. Брюс повернул к нему лицо, и Хэл понял, что говорил вслух. Обо всём и ни о чём. Маленькая передышка, прежде чем броситься дальше искать справедливости и правды. Маленькая передышка, чтобы напомнить ему, что он ещё жив. Брюс не перебивал его. Он был абсолютно трезв, а Хэл не был уверен, насколько связно он говорил, но его слушали. Он впервые рассказал о том, что случилось тогда. Иногда он не был уверен, выбрел ли тогда из леса во Вьетнаме. Возможно, он всё ещё лежит там, на постели из лиан, пытаясь выглядеть клочок неба сквозь густые заросли. Три раза спасение было близко. Он видел свою команду, видел отца, видел маму, видел выход сам. Но каждый раз оказывалось, что это была просто обманка, галлюцинация. Он упрямо шёл, отказываясь сдаваться, но вдруг эта сила воли ему тоже привиделась? Вдруг он упал от изнеможения, надышавшись дурманящих испарений? И всё это — лишь длинный предсмертный сон. Во сне время течёт по-другому. Кажется, будто прошли года, а на самом деле всего пара минут. Он уже никогда не будет прежним. Хэл не был уверен, что вышел из леса — не был уверен, что тот, кто вышел, был ним. Люди в той деревне не сдали его, отогрели, дали еды и ночлег. Вернули американской армии. Он никогда не стремился воевать, убивать кого-то, но он верил в авторитет, верил в то, что американская армия несёт добро — после всего этого вера оставила его. Не мгновенно, капля по капле, пока в один решающий момент Хэл не понял, что не мог находиться больше там, не мог продолжать… Вечеринка продолжалась где-то в этом огромном доме, а они сидели в предрассветных сумерках, и слов уже не осталось. Нет, конечно, не сказанным осталось ещё многое, слишком, но говорить не хотелось. Брюс прикрыл глаза, а спустя целую вечность — Хэл не доверял внутренним часам сейчас — стало очевидно, что он уснул. Упал головой на его плечо. У подножия лестницы остановился дворецкий. Выглаженный костюм, ни следа усталости. Его удивленный взгляд смерил их, остановился на спящем, потом снова нашёл Хэла. — Вы сможете поднять его? — негромко спросил он. — Надо перенести его на кровать, а мастер Брюс нелёгкая ноша. Я могу позвать на помощь мастера Ричарда. — Я справлюсь, — ответил Хэл.