Брюс почти грубо вытолкал его из ванной и усадил на кровать. Присел, чтобы их лица были на одном уровне, гаркнул:
— Приступ будет?
Хэл помотал головой. Он глубоко вдыхал и выдыхал, ясно соображал. Всё в порядке, хотелось сказать, держу себя в руках, но надо было сосредоточиться на дыхании. То, что Брюс знал про приступы, его даже не удивило.
— Мне надо осмотреть тело, — уже мягче сказал Брюс. — Если что, Дж’онзз может заблокировать все впечатления, пока мы не вернёмся в гостиницу.
— Не надо, я в норме, — Хэл подтолкнул его, — только выйду продышусь. А ты давай скорее.
Брюс ещё раз смерил его оценивающим взглядом, напоследок сжал плечо и перешёл в рабочий режим. Вытащил из кармана диктофон, начал нашёптывать: «Тридцатое апреля, среда, тысяча девятьсот шестьдесят девятый год, Бейлисвилль, Монтана, предположительное самоубийство способом вскрытия вен. Мужчина пятидесяти лет, светлые волосы, высокого роста, особые приметы: родинка у левого глаза, палец на правой руке не разгибается до конца, скорее всего, вследствие старой травмы. Судя по описанию, погибший является Даниэлем Янгом, но нужно провести опознание…»
Хэл решительно встал и вышел из спальни. Не хотелось выслушивать фактическое суммирование чьей-то смерти.
Потому, наверное, Янг и пришёл сказать об отъезде соседке. Иначе она первая бы начала его искать. Незачем старушке подобное зрелище.
Беспорядок в кабинете на этот раз показался каким-то почти трогательным, живым. Последнее, что осталось от хозяина дома. Скоро комнату уберут, сотрут его следы из существования, и не останется уже ничего. На столе лежала его рукопись. У Янга ни семьи, ни друзей, книгу он дописать не успел, получается, на этом всё. Кто станет приносить цветы на его могилу, кто будет помнить о нём?
Подчинившись мимолётному порыву, Хэл поднял рукопись, пролистал. Просто скрепленные листы, а некоторые, кажется, даже написаны от руки. Не успел перепечатать… В печатной машинке всё ещё торчал листок. Хэл включил настольную лампу.
«Каждую ночь я возвращаюсь в прошлое. Слишком много чужой боли, я больше не вынесу. Простите меня.
Даниэль Янг»
И снова о смерти в трёх предложениях. Ещё лаконичней, чем механический осмотр Брюса. Да и зачем попусту тратить слова, когда настоящая предсмертная записка была в руках Хэла. Неизданная автобиография человека, переставшего бежать от прошлого, решившего встретить его лицом к лицу.
Выключив свет, он ещё пару минут привыкал к воцарившейся темноте.
***
Алан Скотт
Анна Савенлович
Даниэль Янг
Гай Гарднер
Гарольд Джордан
Дженсен-Линн Хейден
Джон Стюарт
Кайл Райнер
Утром все трое были подавлены. Ещё одна ниточка оборвалась. Даже сквозь маскировочную жизнерадостность просвечивалась естественная угрюмость Брюса, ещё более явная, чем обычно. Он шесть минут тридцать четыре секунды жевал один кусок французской гренки (Хэл, подпирая щёку, следил за временем). Их упадническое настроение подействовало и на Дж’онна. Он тела не видел, потому единственный смог спать этой ночью, и вышел почти свежий к завтраку, но практически сразу скис, и теперь помешивал вот уже четвёртую ложечку сахара в чае.
Под глазами у Брюса снова залегли круги, наверняка он раз пятьдесят прослушал свою запись, стараясь найти какую-то зацепку. Хэл зашёл к нему под утро и заставил лечь в постель, но вряд ли ему удалось поспать хоть часок. Хэлу не удалось.
Он провёл ночь за чтением рукописи Янга.
— Я никак не могу перестать думать об одном, — признался Хэл.
— О том, что будет на обед? — лениво поддел его Брюс, погружённый в свои мысли.
— О том, почему он покончил с собой вот так внезапно. Учёба не привлекала его, но он окончил университет на отлично. Его участие в подпольной деятельности не было позывом сердца, он вступил в Сопротивление только затем, чтобы приглядывать за младшей сестрой, и всё же он вывез больше сотни людей из Парижа.
— Ты к чему-то ведёшь? — вернул его к теме Дж’онн.
— Он производит впечатление человека, который не станет бросать всё на полпути. Человека чрезвычайно ответственного, — твёрдо сказал Хэл. — Так почему не закончил мемуары?
Светлые, безжизненные глаза Брюса заблестели.
— Он сначала писал от руки, — поторопился объяснить Хэл, чувствуя, что обнаружил что-то важное. — Я ещё не дошёл до конца, но там где-то треть рукописи ещё в черновом виде.
— А предсмертная записка напечатана, — пробормотал Брюс. — Покажи мне рукопись, немедленно.
— Знаешь, если ты будешь разговаривать чуть вежливее, у тебя ничего не отвалится.
Его уже не слушали — Брюс словно стрела полетел по лестнице к их комнатам. Хэл переглянулся с Дж’онном.
— Что он задумал?
— Не уверен, что понял бы, даже если бы оказался у него в голове, — тихо ответил тот.
Брюс осмотрел рукопись, потребовав, чтобы Хэл кратко пересказал, что успел прочесть.
Янг родился в семье среднего класса. Отец владел похоронным бюро, мать выращивала цветы. Родители смогли позволить себе отправить его в университет, но инженерия его мало интересовала, зато он увлёкся учением Маркса. Французы вбирали в себя жажду к протестам и революции с молоком матери. Он с нежностью, но и некой насмешкой рассказывал о своей юности. Ох уж это высокомерие привилегированных юношей, которые ищут чему бы противостоять просто от скуки. Его сестра была не такой. Младшенькая, любимая и лелеемая всеми, она выросла настоящей волчицей. Храброй, своевольной и абсолютно неуправляемой. В ней всё было настоящим, с гордостью утверждал автор. Его рвение немного поутихло с началом оккупации. Помогал чем мог, но старался не высовываться. Главное, выжить, думал он, а потом оказалось, что главным всё же было другое.
Оставаться в стороне не получилось, и вдруг никогда не проявлявший интереса к семейному бизнесу, старший сын принял управление над похоронным бюро. Янг подолгу засиживался в офисе. В университете он и впрямь не слишком внимательно слушал и природным даром к плотничеству не обладал, но зато обладал фантазией на детали и силой воли. В нём открылся гениальный изобретатель. Вскоре он без проблем начал развозить свои гробы по всему Парижу и окрестностям. Заказы поступали со всей Франции, а особенно из Тулузы. Сестра находила клиентов, а он предоставлял товар. Так они проработали несколько лет, пока сестра, водившая дружбу с немецкими офицерами, не упомянула тайком о приближающемся рейде. Рейд произошёл на два дня раньше указанного, власти обнаружили гробы удивительной конструкции: снаружи кажущиеся обыкновенного размера, но с хитроумным двойным дном и щелями для поступления воздуха. Кроме живого груза, гробы Янга частенько перевозили и припасы со взрывчаткой и оружием.
Благодаря друзьям из секретных служб, Янг был предупреждён в последний момент и успел бежать. Его переправили в Америку, где он скрылся в глуши, оборвав с ними любой контакт. Попытки спасённых им людей связаться после войны он отвергал.
В это время Брюс рассматривал втиснутый между страниц конверт с фотографиями. Хэл и Дж’онн заглядывали через его плечо. Детские он отбросил сразу, взрослые быстро просматривал, пока не остановился на фотографии Янга с девушкой. Он одет в щегольской костюм, у неё модная короткая причёска, спрятанная под берет. Янгу на фото лет двадцать пять, но его с лёгкостью можно было узнать, как и в девушке рядом его сестру. Семейные черты, хорошо выглядевшие на её брате, делали её внешность грубоватой, но была в ней и в самом деле какая-то харизма, чувствовавшаяся даже через старое чёрно-белое фото.
Сунув фотографию в карман, Брюс пасовал рукопись с конвертом Хэлу и умчался прочь. Это ж до чего он такого додумался, бедняга, что даже не стал ещё два часа занудствовать, а сразу побежал? Да и куда в этой дыре можно было побежать? Может, к телефону?
Но у телефона его не было. Пришлось ждать. Хэл терпеть не мог ждать.
И в этот миг он нащупал в конверте что-то. Среди фотографий лежал сложенный лист бумаги, исписанный аккуратным почерком Янга.
«Дорогая Жюли,
Хоть я знаю, что читающий это письмо никак быть тобою не может, позволь мне эту небольшую блажь. Своё последние обращение я хотел бы озаглавить её именем, безымянный читатель, так что не обессудь, ведь если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет в живых.
Любимая моя сестричка, не проходит и дня, чтобы я не подумал о тебе. Когда-нибудь, возможно, я смогу простить гнусных американцев за предательство, а себя за малодушие, но гнев питает меня и придаёт решимость. Пока не закончено дело, я не смогу упокоиться.
Недавно нелепые газетчики раскопали мою историю, назвали меня «героем», что за чушь! Какой из меня герой? Это ты была настоящей героиней, ты убедила меня начать сопротивляться и помогать американским собакам… Если бы ты была жива, уверен, именно ты была бы одной из Избранных. Я же был избран только потому, что во мне жива частичка тебя, и даже эта крошечная частичка достойнее миллионов людей по всей стране.
Поэтому, в память о тебе, я не подведу! Я знаю, что за мной следят, я хорошо стал определять такие вещи. Но я жду важного звонка. Не могу рассказать деталей, потому что покажусь сумасшедшим, и мои слова воспримут как безалаберный лепет выжившего из ума старика, поломанного войной. Но я не сломлен. Мой ум даже яснее, чем прежде, я набрался опыта и, не побоюсь слова, некой мудрости. На всякий случай пишу это письмо, на случай если враг окажется хитрее и сильнее меня. Но знай, я не сдался! Я проявил слабость лишь однажды. Когда они сказали мне, что ты погибла, и я сбежал из Франции, не оглядываясь. Я едва не сдался, когда узнал, что тебя убили много позже. Американцы заведомо решили, что не станут и пытаться спасти тебя, и оставили тебя в руках нацистов. Как старший брат, я обязан был защитить тебя, не дать в обиду, уберечь. Но я не справился со своим долгом. Я бросил тебя, а ты, я уверен, даже не винила меня за это, возможно, радовалась, что хотя бы мне удалось спастись…
Но я понял, что не имею права теперь сдаваться. В моей жизни появилась новая цель. Я пишу книгу о тебе, маленькая моя, славная, смелая девочка, не чтобы устыдить слабовольных предателей, не чтобы изобличить ужасы оккупации, а чтобы после моей смерти ты продолжала жить. Чтобы о твоей истории кто-то узнал. Чтобы восстановилась справедливость.
Существование этого письма означает, что всей моей подготовки и решимости не хватило. Простите меня за то, что не сумел довести дело до конца. Знайте, Жюли, неизвестный читатель, что я боролся до самого конца. Что я не сдавался. Я не хотел умирать, не ждал смерти как избавления. И собираюсь продолжать борьбу даже после смерти.
Отчаянно скучающий по тебе,
Даниэль
P.S. Неизвестный, ставший свидетелем моей невольной исповеди, прошу тебя, найди Карла Ферриса. Он расскажет о деле гораздо полнее и убедительнее меня. Меня вот он убедил. Если же Карла Ферриса постигла моя печальная участь, то последняя надежда остаётся на Хэла Джордана.
Если тебя найдут, Хэл, то ты должен понять, что Карл старался отгородить тебя от всего этого. Он любил тебя как сына и не хотел ввязывать в свои дела. Но другого выхода не осталось. Хэл, ты должен прийти туда, куда ведёт тебя зелёный свет. Навести Ласточку. Карл говорил, что ты поймёшь. Прости, что перекладываем на тебя решение проблем стариков, но ты должен сделать это. Иначе всё пропало, и нашему миру, такому, каким мы знаем его, придёт конец.»
И здесь какая-то «Ласточка»… Кто же это может быть? И куда его вёл зеленый свет? Он имел в виду сны? Хэл напряжённо вглядывался в строчки, надеясь, что ответ окажется там — может, какой-то шифр, стоит по-особому прочесть слова и откроется настоящее значение? Да и «Избранные», это что ещё за чепуха? Если бы Хэл не знал Карла, то подумал бы, что речь о какой-то секте. Почему на каждый ответ появляется ещё тысяча вопросов?!
Появлению не было предвестников, ни топота в коридоре, ни скрипа двери. Просто Хэл моргнул, а у двери уже стоял Брюс.
— Янга убили, — одновременно произнесли они, и замолчали, переваривая сказанное. — Как узнал?
Брюс начал первым. Хэл знал, что, услышав о новой загадке, он тут же начнёт её решать и ничего объяснять уже не станет. Удивительное противоречие: несмотря на то, как ревностно он защищал свой разум, Брюс почему-то был свято уверен, что все были с ним на одной волне, а те, кто не понимал его, делали это предумышленно.
О том, что Янга убили, Брюс начал подозревать ещё после разговора с соседкой. Из-за всё тех же пресловутых зачахших цветов. Не могли они за неделю так зачахнуть, с уверенностью отрезал ботанист с мировым именем Брюс Уэйн. Хэлу казалось, что он идеально держал себя в руках, но Дж’онн мысленно тронул его, чтобы убедиться, что он не бросится через всю комнату на гада. Дж’онн, конечно, такими словами не выражался, это Хэл сам прибавил красок.
Месторасположение Алана всё ещё высвечивалось, хоть он и умер. Значит, для списка быть живым вовсе необязательно. По телу, пролежавшему в воде в наглухо закрытом помещении, трудно определить срок трупа по стадии разложения. Первым делом Брюс проверил мусорный бак в доме. Упаковки продуктов все старые, в холодильнике всё испортившееся, со сроком годности не позднее четырнадцатого апреля. Значит, как минимум четырнадцатого Янг вряд ли уже был в живых. А может, и раньше.
Хэла едва не вырвало, когда он думал о том, что старушка прожила неделю по соседству с трупом. Но теперь картинка обрисовывалась куда более жуткая.
— На шее были характерные синяки, — хладнокровно вещал Брюс, — без контекста очевидный вывод напрашивается сам собой. Эксперт заключит, что сначала Янг попытался повеситься, но не получилось. Осечка, передумал, испугался. Просто выбрал другой способ для самоубийства. Я полагаю, что перед смертью убийца привязал его, так что когда Янг дёргался или пытался освободиться, то душил сам себя. Его пытали.
— Черт возьми, — вздохнул Хэл, закрывая ладонями лицо.
— Убийцей была женщина, которую видела соседка. Я только не мог понять, почему Янг впустил её? Он был нелюдимым, был умным, так почему открыл двери незнакомке? А может, она не была незнакомкой?
— Только не говори, что это была соседка, — простонал Хэл, — не говори, что она выдумала эту женщину и сама его убила.
— Что? — скривился Брюс. — Нет. Что за идиотская теория? Это была его сестра.
У Дж’онна округлились глаза, а Хэл покрутил пальцем у виска.
— Ты совсем сбрендил. Теперь у нас ещё восставшие из могил?
— Да нет же, — закатил глаза Брюс, недовольный их реакцией. Наверное, ожидал восторженных оваций. Выпендрёжник. — Мы же знаем их модус операнди. Воображения им не достаёт, действуют по одной и той же схеме. Выбирают ближайшего человека, у которого есть стопроцентный доступ к жертве, выдают себя за этого человека, совершая убийство при свидетелях, чтобы не возникло никаких сомнений.
Вот только к Даниэлю Янгу не было такого доступа. У него не было родных или друзей, он не открыл бы ни соседке, ни сантехнику. С Карлом они, вероятно, разработали собственную систему опознавания. Любая попытка случайного преступления, типа ограбления, выглядела бы подозрительно в таком сонном месте.
— Нужно было застать его врасплох, лишь бы он пустил кого-то в дом, — подтолкнул его мыслительный процесс Брюс.
Даниэль Янг так скучал и испытывал такой стыд перед сестрой, что на пару минут просто-напросто забылся при виде неё. Забыл обо всех предосторожностях. Может, где-то промелькнула здравая мысль о том, что это невозможно и было откровенной засадой, но чувство взяло верх над разумом. Он просто не мог не пустить сестру в дом.
— Они знали, что это сработает, потому что он не врал, что думал о ней каждый Божий день, — надломившимся голосом произнёс Хэл.
Наверняка, вошедшая оглушила его в то же мгновение как оказалась внутри. Пытала, терзая его видом сестры, возможно, роясь в его голове, заставляя раз за разом вспоминать о самых страшных, самых тёмных моментах его жизни. А потом приняла облик Янга и пришла к соседке, сообщая ей об отъезде, чтобы сбить окружающих со следа.
— Выходит складно, но пока это всё косвенные доказательства, — вмешался Дж’онн.
— Я показал фотографию соседке, — сказал Брюс, — она подтвердила, что видела именно эту женщину вечером воскресенья, тринадцатого апреля. Достаточно прямое доказательство?
С лица Дж’онна сошла вся краска.
— Бог мой, — прошептал он.
Не сразу до Хэла дошло, что это за чувство. Он думал, что ему противно, что ему жалко Янга и Алана, жалко детей Алана, обвинённого в его убийстве Сэма Чжао, жаль Кэрол, жаль себя самого, оставленного ещё одним отцом. Но нет. Его переполнял гнев. Гнев, который он не чувствовал уже несколько лет, всепоглощающий, клубящийся внутри словно красный дым, застилающий глаза. В школе после драки его отправляли к кураторше, которая говорила о проблеме с контролем агрессии. Распространено среди мальчиков в такой ситуации, участливо говорила она. Такая ситуация — это, наверное, имеется в виду, когда на твоих самолёт отца загорается в воздухе, и ты вынужден смотреть, как он камнем летит вниз, как бросившиеся на помощь люди не могут подойти, потому что от обломков несёт неимоверным жаром. Он не стал с ней спорить, она ведь взрослая и профессионал. Потом военная комиссия каким-то образом узнала о старых бумажках. Они тоже говорили что-то об агрессии, что-то о неконтролируемости, ну и с позором уволили его.
Хэл прошёлся по комнате и вдарил кулаком о стену. Воспоминания об этом злили ещё больше. Неуверенное успокаивающее прикосновение Дж’онна к мыслям взбесило. Да нормально всё с ним! Разве их не выводило из себя происходящее? Разве им не хотелось выбить всю дурь, убить всех этих подонков, считающих, что они могут с такой легкостью ломать чужие жизни? Дж’онн убил своего обидчика, а потом внезапно превратился в пацифиста?
Брюс отослал Дж’онна вызвать полицию в дом Янга. Дж’онн, кажется, даже с неким облегчением, вышел. Хэлу стало немного стыдно, но гнев это не уняло. В голову пришла шальная мысль, что Брюс остался с ним наедине, чтоб подраться и спустить пар. Но он скорее снова попытается отчитать его как малолетку. Сразу видно, привык иметь дело со своим выводком детей. Небось он из тех взрослых, что заканчивают спор фразой «Моё слово — закон». Ох чёрт, так даже лучше. Пусть попробует открыть на него рот, чтобы у Хэла был лишний повод вмазать ему.
— После смерти сына меня держало лишь одно желание. Найти и убить того, кто это сделал.
Брюс застал его врасплох. В который раз.
— Я знал, кто это сделал, — продолжил он, — но убийца скрылся. Я неделями бродил по городу, пытаясь найти хоть намёк на то, где он залёг. Это нескромно, но я считаю себя приличным детективом, а задача не составляла особого труда. Но я не спал, не ел, я сошёл с ума и не соображал трезво. У меня на руках были все составляющие, но я не мог составить из них уравнение. Я просто бродил по городу и избивал любого, кто попадётся мне под руку.
Он вытащил из своей сумки аптечку и знаком показал, чтобы Хэл дал ушибленную о стену руку.
— Законно не значит морально правильно, — получается, всё-таки нравоучения? — Мне часто приходится действовать вне закона, поэтому мне нужен был свой свод правил. Нельзя действовать как захочется, даже если у тебя хорошие побуждения, иначе границы дозволенного будут становиться всё размытей и размытей. Благими намерениями вымощена дорога в ад, я не раз убедился в этом.
— А твои правила, конечно же, образец моральной чистоты, — едко отметил Хэл. — Не много ли ты на себя берёшь?
— Возможно. Но оставаться в стороне, мне казалось, ещё хуже. Я живу по этим чётко очерченным правилам, и главное из них не убивать.
— Не убий, — передразнил его Хэл.
— Сложное правило, когда каждый день сталкиваешься с такими людьми, как те, что убили Карла, Алана и Даниэля. С могущественными людьми, которые могут ускользнуть от любого наказания, которые вернутся и воздадут троекратно. Но я искренне верил, что нет безнадёжных случаев. Что каждый, даже самый низкий и отвратительный человек достоин шанса раскаяться.
— Ну ты прямо настоящий христианин.
— А потом я понял, что я высокомерный эгоист, — очень тихо, но твёрдо признался Брюс, и Хэл сдержал свой язвительный комментарий. — Когда мой сын умер, и я понял, что это такое. Ни на секунду не задумался о какой-то морали, каких-то правилах.
Хэл бросил пытаться отшутиться.
— Тебе удалось убить его?
— Нет, — Брюс вздохнул, — конечно, возможность была, но я не смог.
— Почему?
— Потому что не имею права, — ответил он, — потому что боль любого родителя, потерявшего ребёнка, такая же, как у меня. Потому что я не могу убить их всех. Потому что, начав, я уже не смогу остановиться. Но облегчения это не принесёт. Никому. Потому что на самом деле, в смерти моих детей был виноват я сам.
— Детей?
Почему-то вспомнилась непонятная оговорка Стефани о том, что происходит после смерти. Брюс сейчас казался ему постаревшим, утомлённым, придавленным грузом своих недо-мёртвых детей.
— Больше всего на свете я хотел бы оградить их от всего этого, — сказал Брюс, и эта фраза тоже отозвалась узнаванием в Хэле, — хотел бы, чтобы они жили просто и счастливо, даже если бы это значило, что они никогда не знали меня. К сожалению, я не могу их остановить. Могу только попытаться сделать всё, чтобы помочь им.
Он закончил обрабатывать его сбитые костяшки и вернул ему руку. Сердце отбивало безнадёжное: не отпускай, не отпускай, не отпускай. Расскажи мне всё. Я ведь здесь. Я никуда не денусь. Я останусь рядом.
— К чему я веду? Я усвоил это учение лишь когда потерял самое дорогое. Ярость и гнев, которые ты сейчас испытываешь, на самом деле направлены не на них. На себя. На своё бессилие. В глубине души ты злишься на себя, ненавидишь себя за то, что не уберёг их, что не остановил виновников, что всё это происходит из-за тебя.
— Иди к чёрту!
— Это неправда. Это не твоя вина.
— Я тебя сейчас ударю, я клянусь.
Брюс плавно отстранился, спрятал аптечку и взял свою и Дж’оннову сумки. Выходя из номера, он обронил:
— Самое сложное, это принять. Что ты не можешь всё контролировать, что это не твоя вина.
— Ты сам-то веришь в то, что говоришь?
— Нет, — честно сказал Брюс, — но я пытаюсь.
И вышел.
Как ни странно, гнев утих. Он понял, что имел в виду Брюс. Чтобы переиграть этих ублюдков, нужно отпустить слепую ярость. Нельзя терять голову. Хэл жил на эмоциях, действовал по наитию, бросался в омыт, не оглядываясь. Когда его увольняли из армии. Когда записался добровольцем в воздушные войска и тем же вечером уехал на базу. Когда, услышав, как приятель назвал Кэрол «грязножопой чиканос», он без раздумий сломал тому нос. Когда пятилетним залез в отцовский самолет и сразу же решил, что посвятит свою жизнь небу. Он не жалел ни об одном своём выборе, с достоинством встречал последствия. В таком подходе даже было какое-то своё благородство. Он не хитрил, не увиливал, поступал как приказывало сердце. Но здесь, как бы ему не хотелось решить всё простой дракой, здесь такое не пройдёт. Нужно было собраться, нужно было успокоиться и подумать. Карл оставил ему подсказки, нельзя было подвести его. Тут не поможет гениальный детектив Брюс, эти подсказки мог понять только Хэл.
Куда вёл его зелёный свет? К Ласточке. Но кто такая эта Ласточка? Хэл напрягся и попытался проанализировать свои сны. Запутанные коридоры замка Дракулы, бескрайняя неземная пустыня, аэродром и горящий отцовский самолёт… Стойте, самолёт не был отцовским. Отцовский был совсем другим, Хэл запомнил о них каждую деталь. Репаблик XF-91 «Сандерсептор», прототип истребителя-перехватчика, использующий один воздушно-реактивный двигатель по время полёта и объединение четырёх малых ракетных двигателей для дополнительной тяги во время набора высоты и перехвата, быстро устаревшая модель с обратным конусным крылом — попытка разработчиков решить проблему аэродинамического подхвата. Норт Американ F-82 «Твин Мустанг», двойной дальний поршневой истребитель, разработчики обнаружили проблему с установленными на нём двигателями Эллисон V-1710-119, и отец так и не полетал на нём. Смеялся, что подождёт, пока Хэл дорастёт, а другого напарника ему и не надо. И их любимая старушка, Вулти XP-54 «Свуз Гуз», прототип истребителя на большой высоте, внутренняя автоматизированная система разработана так, что траектория пушки может быть увеличена без изменения направления полёта. Из-за проблем с лайкаминским двигателем и нехватки запчастей, «Гусей-Лебедей» сняли с производства и начали разрабатывать второй прототип, 42-108994. «Гусыне» предстояло отправиться на переработку деталей, но Кэрол, пожалевшая неказистую носатую дурнушку, потребовала оставить её. Карл и Мартин поколдовали над ней, чтобы играющие дети не смогли случайно поднять её в воздух или включить обстрел, и оставили оболочку истребителя детям на радость. Кэрол решила, что получившая вторую жизнь пташка заслуживала новое имя, и гусыня превратилась в…
— Какой же я дурак! — вскрикнул Хэл.
«Согласен, — произнёс в голове насмешливый хрипловатый голос. — Если ты там застрял, потому что снова дерёшься со стенами, то сделай одолжение, бей головой».
«Я всё понял! Нужно спешить! Объясню по дороге!»
Зелёный свет вёл его туда, где всё началось. Хэл знал, куда звал его таинственный голос из снов.
