***
Нога соскользнула с обросшего водорослями камня, но Хэл успел перенести центр тяжести и завалился набок, чтобы не упасть и не разбить башку. Только плечо поцарапал. Он осмотрел ранку, лизнул. Солёно. Нащупал стопой, куда можно безопасно ступить дальше. Сколько по скалам не лазай, здесь слишком скользко, нельзя терять осторожность. Большинство, такие как Джек, пробирались здесь ползком, боясь высоты, но Хэл и Кэрол, напротив, старались забраться как можно выше, чтобы прыгать оттуда ласточкой. Эти три секунды были настоящим полётом — только ветер в ушах и свобода. Но сейчас было не до прыжков. Хэл добрёл до более пологого участка, откуда спускали в воду катера. Опираясь на скалу, стояли дощатые эллинги, от них в воду спускались рельсами слипы. На одном из них, почти у самой воды, сидела сгорбленная фигурка. Заставив себя не спешить — ещё не хватало свалиться в воду так близко у цели — Хэл принялся лезть дальше. На секунду он испугался, что она плакала, но зря. Кэрол не плакала, она злилась — слёзы испарялись из уголков её глаз прежде, чем рисковали пролиться. Она упрямо не обращала на него внимания, поигрывая деревянным браслетом на щиколотке. Браслет, подаренный Джимом, был когда-то ярко-синим, но из-за морской воды и солнца стал грязно-оранжевым. Хэл хотел подождать, пока она сама будет готова говорить, но терпение не было его добродетелью. — Чем я провинился? — Ненавижу тебя! — рыкнула в ответ Кэрол. — Это я понял, но сделал-то я что? — Родился! Хэл лёг на нагретую солнцем деревянную рельсу, сквозь растопыренные пальцы разглядывая небо. Жестокие слова не обидели его, в этом они были похожи: оба не боялись бросаться громкими и обидными заявлениями, одно мгновение любили, а в следующее ненавидели, а потом снова любили — и всё от чистого сердца. Подтверждая эти наблюдения, спустя несколько минут Кэрол, перекипев, перестала кидаться на него. — Ты ведь всё ещё планируешь становиться пилотом? — она застала его врасплох подобным вопросом. Он пожал плечами. — Мама никогда в жизни не даст мне денег на лётные курсы. Все наши деньги уйдут Джеку на университет в следующем году. Он собирается стать окружным прокурором. Кажется, метит в президенты. Кэрол невольно прыснула. Джек вёл себя так, будто его кампания уже началась. За обеденным столом он важничал, словно как минимум вёл речь перед Сенатом. Хэл, насмешливо надувшись, торжественно просил его Августейшее Величество передать соль, раз у него пока не появилось секретаря. Мама шипела, что это вовсе не смешно, Джек пытался выйти в люди, пытался ради него же, неблагодарного. Джим улыбался в тарелку, старательно заедая любой вырвавшийся смешок. Друзей у Джека не было — были полезные связи. Занятия делились на потенциально полезные для нетворкинга и будущей карьеры и бессмысленные. Он будто бы даже серьёзно задумался о том, чтобы жениться на Кэрол, богатой наследнице авиационного магната, и, если пару лет назад такая новость привела бы её в восторг, сейчас она вызывала только смех. — Папа может помочь этому индюку получить стипендию. Чего у него не отнять, сидение в книжках от заката до рассвета не прошло для него даром. — Да будь у нас хоть все деньги мира, мама бы всё равно ни копейки не выделила мне на курсы. Ты же знаешь, что она против всего этого. — Тогда папа заплатит за твои курсы. Он будет только за. Скажет, что это можно считать инвестированием — ведь работать-то ты пойдёшь на него. — Я не могу, — скривился Хэл, — он и так много для меня сделал, да и мама убьёт его, если он выкинет что-то такое. — Ты ребёнок, а она взрослая, как-то переживёт, — отрезала Кэрол. — Она откажется от его помощи, — покачал головой Хэл, — уедет куда-нибудь к родственникам в Айову, будет работать. У неё со здоровьем не очень. Она это скрывает от нас, но я вижу. К тому же, остаётся ещё Джим, я не могу так с ним поступить. Он уже не ребёнок, ему пятнадцать, и ему нужно думать о своей семье. Беззаботное существование кончилось со смертью отца. Хотя бы потому, что вместе с ним ушла уверенность в завтрашнем дне, ушло что-то важное, неосязаемое, но ощутимое после пропажи. Когда-то Мартин Джордан очаровал Джессику, когда-то очаровал Карла, когда-то очаровал весь Коаст-сити. Люди приходили смотреть на его полёты, люди хотели находиться как можно ближе к этой тёплой, смелой личности с заразительным смехом. Отец любил их безмерно, но не оставил им многого. Родственники по стороне отца помогали чем могли, приглашали к себе, но они жили скромно и посреди нигде — мама, городская женщина до мозга костей, не вынесла бы жизни в каком-то глухом, забытом Богом городишке. Формально старшим был Джек, и он обязался заботиться о них, но, прежде чем он будет в состоянии вступить в свои обязательства, ему необходимо было доучиться, выбиться, и пока что все семейные средства тратились на него. Согласиться на предложение Карла было легко — хотелось безумно — но он знал, что мама не простит Карлу такого предательства. Между ними и так установилась прохладца после смерти отца. Джек и Джим, похожие во всём на мать, переняли её запутанные чувства по отношению к тому, кто якобы забрал у них отца, разговаривали с благодетелем вежливо, но холодно. Карл и мама говорили, что Хэл — вылитый отец. Но если от первого это звучало как комплимент, то от второй словно ругательство. Храбрый отец, покорявший небеса. Непутёвый отец, бросивший семью на произвол судьбы. Любящий отец, игравший с детьми в прятки. Глупый отец, не способный отказаться от риска даже ради семьи. Хэл не мог понять, кто из них прав — правы ли оба, а может, и никто. Но ему казалось, что в небе он найдёт ответ. Что там он станет как-то ближе к отцу. Что наконец-то станет лучше. Поэтому он должен был летать. Не мог не. — Вот поэтому я тебя и ненавижу! — выкрикнула Кэрол. — Если бы у меня была возможность летать, я бы ни за что не отказалась от неё! Плевать на всё! Хэл с удивлением посмотрел на неё. Так вот в чём всё дело? — Твой отец не разрешил тебе стать пилотом? — угадал он. — Потому что ты девчонка? — Потому что я его наследница! — в её глазах снова закипали слёзы. — Мне нужно научиться управлять «Феррис Эйркрафт», у меня не будет времени на «всякие развлечения»! Я так завидовала тебе, а ты, оказывается, уже сдался. Слабак! — Кто тебе сказал, что я сдался? Её глаза мгновенно высохли, и она смерила его взглядом. — И что ты собираешься делать? — сердито спросила Кэрол. — Лет двадцать гнуть спину, чтоб накопить на курсы? Хэл улыбнулся, жмурясь, прикрываясь от солнца ладонью. — Пойду добровольцем, — признался он. В тот вечер мама, не иначе как шестым чувством, свойственным только матерям, почувствовала что-то и заставила его поклясться, что он никогда не пойдёт по стопам отца. Он нарушит это обещание. И ещё много-много других.***
Хэл цедил тёплое пиво, наблюдая за играющей на сцене любительской музыкальной группой. Он и ещё пару ребят приходили сюда по выходным поддерживать Джимми и Билли. Вот только остальные мало внимания обращали на музыку, старательно вылупившись на барменшу. Блондинка-южанка в ковбойской шляпе и подвязанной под внушительным бюстом рубашкой давно уже привыкла к местной солдатне и не обращала на них никакого внимания. После выступления, похлопав Джимми по плечу и пообещав угостить его пинтой, Хэл поспешно выбрался из окружившей того толпы. Когда он прибыл в Форт Кэмпбелл, Кентукки, то словно оказался лет на десять в прошлом. Недавно открылся сезон охоты, городок наполнился мужчинами в лисьих шапках и ружьями за плечами. Отовсюду доносился собачий лай. Охотники-любители уходили группами, ещё до рассвета. Обычно человека три-четыре нанимали одного проводника и пару носильщиков. В прошлом году капитан, который обычно ограничивался штаб-сержантом, взял с собой на охоту нескольких отличившихся рекрутов. Хэлу охота не пришлась по душе. Высматривать что-то в земле, вынюхивать в воздухе, долго сидеть на одном месте, поджидая, чтобы добыча сама подошла к тебе. Он чувствовал себя одной из собак, которые всё порывались сорваться с цепи и устроить погоню. Совсем скоро их подразделение отправят на фронт, и Хэл, сперва ненавидевший пропахший сигарами и пролитым пивом Кентукки, понимал, что будет почти скучать по этой ленивой, архетипично американской атмосфере. Джимми ждал своего увольнения как праздника. В часть Форт Кэмпбелла он попал не по своей воле: либо добровольцем, либо в тюрьму. Он ненавидел режим дня, приказы, ненавидел оружие, ненавидел бравых молодцев с неизменно краснеющими щеками и верой в превосходство белых людей, ненавидел начальство, благоволящее таким молодцам. Хэлу казалось, что ещё вот-вот, и он загнётся — но тут ему пришла с последними письмами от родных гитара. Их койки стояли рядом, и Хэл частенько слушал, как Джимми бренчал, напевая что-то под нос. Конечно, проблемы на этом не закончились — узнав об этой слабости, некоторые мудаки иногда крали гитару, издевательства не прекратились. Но по выходным Джимми выступал в клубах, и в такие моменты всё отходило на второй план. В это время Хэл, точно так же ненавидевший, когда ему указывали, почувствовал себя, впервые за долгое время, на своём месте. Наконец-то его существование приобрело чёткие контуры, в его жизни появилась какая-то организованность. После смерти отца в маме что-то сломалось. В ней не осталось ни сил, ни желания. Джек решил, что всё решат деньги, и ушёл в учёбу, а на плечи Хэла легли заботы о самом себе и Джиме. Оказалось, в «Феррис Эйкрафт» нужен был помощник на полставки. Хэл знал, что мама строго-настрого запретила принимать любые подачки от Карла. Но ведь это были не дармовые деньги, а плата за работу! Джек от предложения оскорблённо отказался, а Хэл, подслушавший разговор, пришёл сам, готовый работать полную ставку, сверхурочно! Да, ему всего двенадцать, но он быстро учится! Мистер Феррис ни за что не пожалеет, если даст ему шанс! Карл растерянно глядел на него, словно не вполне понимая, о чём он, потом рассмеялся и предложил приходить к одиннадцати. Уходя на обеденный перерыв, забирал Хэла с собой, отговариваясь, что начальник обязан кормить своих помощников. Но ему всё же хотелось чего-то большего. Чего-то своего. Став старше, он был безмерно благодарен Карлу — в том числе и за то, что он никогда не заставлял его чувствовать себя обязанным. Во многом он и Кэрол стали ему гораздо ближе собственной семьи. Карл, пускающий томатный суп через нос, чесавший начавшую лысеть голову (которую он старательно прикрывал тремя зачёсанными прядями) был реальнее чем призрачный отец, которого Хэл видел, когда приходил к нему на работу. Вечер перед его уходом в армию закончился огромной ссорой, и Хэл ночевал на вокзале, ожидая свой поезд в Форт Кэмпбелл. В армии он начал с чистого листа. Его рвение вознаграждалось, ему сулили быстрое повышение. Никто не знал о его семье, никто не знал о его отце, и люди всё равно тянулись к нему. Джимми иногда разрешал ему послушать незаконченные песни, Райли и его идиоты приняли его как своего. Он мог летать. Он мог защищать людей. Он стал частью чего-то. Мама держала своё слово и не отвечала на письма. Месячное жалованье, которое Хэл отсылал, приходило обратно нетронутое. Зато ему писала без конца Кэрол. О том, какое вышло кино, какое платье она надела на вечеринку (всё грозило закончиться полной катастрофой, потому что Джули посмела прийти в таком же, но вечером Кэрол провожал до дома Джейсон Белмор, а на Джули чудесное платье от Диор смотрелось как на корове седло), что университет полнейшая трата времени и легкотня. — Эй, красавчик, — позвала его Джилл. Он послушно помог ей прикурить, потянулся привычно поцеловать, но она мягко отстранилась. — Поговорить надо, — сказала она. Из-за южного акцента значение её слов не сразу доходило до Хэла. Она могла разносить кого-то в пух и прах, но звучало это томно и почти флиртующе. Собственно, так они и познакомились. Ещё в первый их, зелёных рекрутов, визит он заметил её испытующий взгляд через стойку. Попросил пива, спросил, снимает ли она шляпу во время секса. — Ну ты и наглый кобель, — растягивая слова, произнесла она, подперев щёку рукой. Ему показалось, мечтательно. Потом оказалось, что уничижающе. Впрочем, какая разница, ведь Джиллиан Пёрлман, южная красавица, пригласила его в свою квартирку пятнадцати минут от бара. Кэрол утверждала, что всё потому что он смазливый, вот и любая дурацкая реплика сходит ему с рук. Хэл как-то не интересовался отношениями, но в шестнадцать решил, что пора, и практически сразу оказался на заднем ряду в кинотеатре с девчонкой, по которой пускали слюни все парни из его класса. Отношения быстро изжили себя, и на выпускной на заднем сидении одолженной машины уже вертелась другая признанная подростковым спермотоксикозным советом красавица. У Хэла своего мнения на этот счёт не было: нет, он понимал вроде, что они не уродины, но реакция парней на них была ему непонятна. Наверное, он ждал какой-то Великой Любви. Или просто все преувеличивают значение влечения и влюблённости. Так же легко, как они появлялись, эти девушки уходили, сменяясь новыми. Хэла считали сердцеедом, но, по правде, у него просто не получалось удерживать их. Рано или поздно девушки уходили. Серьёзные отношения не выходили. Девушка оказывалась не той, Хэл не старался, чёрт его знал, в чём дело. Зато Хэл научился сразу распознавать характерные нотки. Немного печальные, но решительные, нотки я-собираюсь-расстаться-с-тобой. С Джилл у него были, кажется, самые долгие отношения. В основном потому, что они могли видеться только на выходных. Городок при военной базе, потому на недостаток мужского внимания она не жаловалась, и, если захочет, в два счёта обзаведётся мужем, даже несмотря на слухи о её связях и её работе в баре. — Я, кажется, втюрилась в тебя, — вздохнула она, и на миг Хэл подумал, что ошибся в своих предположениях о расставании, но затем она продолжила, — поэтому пора прекращать это всё. — Не вижу связи, — лениво возразил Хэл. В таких ситуациях спорить не имело смысла, только энергию потратишь. Если девушка решила расставаться, то наверняка уже всё продумала и даже организовала себе путь для отступления, запасной аэродром для утешения. Ещё больше, чем разрыв отношений, девушки не любили, когда нарушались их планы. — Ты скоро отбываешь во Вьетнам, — услужливо объяснила Джилл, — и забудешь там обо мне в первые же полчаса. — Зачем загадывать на будущее? — Вот любят же мужики снимать с себя всю ответственность. Мол, ну уехал, вот и всё расставание, да? Зачем объясняться? Нет, я не хочу оставаться дурочкой с разбитым сердцем, поэтому объяснимся как полагается. — Кто вообще говорит, что если я уеду, то это обязательно значит расставание? — Не надо задуривать мне голову, будто ты когда-нибудь сюда вернёшься за мной. Если мужчина планирует вернуться, то оставляет что-то в знак обещания. — Хочешь, чтобы я замуж тебя позвал? — Не хочу, — покачала головой Джилл, — так не хочу. — Что я сделал не так? Я тебя обидел? Нам ведь не было плохо, так? Зачем разрушать то, что есть, нам ведь так… — Удобно? — предположила Джилл. — Ты ведь собирался сказать «удобно», не так ли? Собирался. И что? — Слушай, ты мне очень нравишься. Но я же не дура. Когда ты со мной, ты всегда думаешь о чём-то другом. Я тебе не нужна. Не знаю, кто тебе нужен, но точно не я. — Ты тоже мне нравишься! Она снова покачала головой. — Не так, как нужно мне. Мне кажется, я знаю, в чём дело, я не слепая. Но я не буду давить. Когда сам разберёшься, может, у нас получится стать друзьями. Ещё посмеёмся над этим. — Как я разберусь, если ты не скажешь мне, что я делаю не так?! Джилл задавила сапогом докуренную сигарету, послала ему воздушный поцелуй и вернулась в бар. Воздушный поцелуй отдавал сигаретным дымом. Когда Хэл вернулся в часть, раздосадованный, отвратительно трезвый, чурающийся закравшегося в глубину души облегчения, которым сопровождалось каждое такое расставание, его встретили сочувствующими взглядами. И как только они успели пронюхать? Неужели кто-то подслушал их с Джилл разговор? Она не такая, не стала бы болтать… — Прости, приятель, — похлопал его по плечу Райли, — как только я понял, что к чему, тут же перестал читать. Нельзя этим девкам верить, да? Только отвернёшься, и уже «дорогой Джон» … Он протянул ему немного смятый конверт и махнул руками, разгоняя любопытствующих. С некоторым удивлением Хэл понял, что это было адресованное ему письмо. От Кэрол. Что же, ясно. Парни иногда брали и зачитывали письма от девушек. Хэлу это даже нравилось немного. Можно было закрыть глаза, вслушиваясь в глубокий голос Райли, говорящий о разлуке, о любви… Можно было представить, что… Хэл оставил свои постеры с Аленом Делоном и Шайенном дома, не говорил ни с кем и даже в мыслях не позволял себе признаться в том, что что-то в нём другое. Что несмотря на то, что эти парни приняли его с распростёртыми объятиями, приняли за одного из них — он был немного другим. Он не понимал до конца, что они чувствовали, пытался имитировать, но рано или поздно девушкам становилось этого мало. Джилл раскусила его раньше, чем он раскусил сам себя — и он отчаянно боролся с этим пониманием. Хватался за любые клише, пытался найти себя и уже запутался, где он настоящий, а где выдаваемое за действительность желание. Он всегда носил с собой фотографию матери и Кэрол, и когда все решили, что она его девушка, он не стал спорить. Видимо, они украли письмо от неё, думая, что он прячет от них горячие излияния в любви, а наткнулись… Ещё в прошлом письме Кэрол со смехом сообщила, что Джейсон Белмор сделал ей предложение. Хэл недостаточно знал его, но достаточно доверял суждению Кэрол. В отличие от него, она всегда знала, кто она такая и чего хотела. Она не казалась влюблённой, но не ему судить. Был ли он сам влюблён хоть раз? С другой стороны, этот Белмор был богачом. Несмотря на отнекивания, Кэрол была создана для бизнеса и управления. Если она посудит, что Белмор будет полезен «Феррис Эйркрафт», то не упустит такого шанса. И потому Хэлу ничего не оставалось, как просто поздравить её. Лишь в конце он позволил себе одну-единственную ремарку. «А если он тебе наскучит, в Кентукки нередки несчастные случаи во время охотничьего сезона». Её ответ был… странным. Кэрол сказала, что приняла предложение, что выходит замуж. Но счастливым письмо не казалось. Оно было сердитым. Каждая строчка сквозила разочарованием и обидой. «Я почему-то ждала другой реакции». В своей обычной манере Кэрол плевалась ядом. Как будущей жене, ей не приличествовало находиться в личной переписке с другим мужчиной, не связанной с ней родственными узами. Да и Хэл, как оказалось, рад избавиться от неё, что же, она не станет больше надоедать ему своими глупыми письмами. Не забыла она и о Джилл, и, хотя они не встречались ни разу в жизни, придуманный Кэрол образ, если честно, был достаточно точен. Возможно, в другой день Хэл не стал бы ломать голову над этой истерикой. Они с Кэрол ссорились и мирились как дышали, это был язык их дружбы. Как волны, такие настроения накатывали на них и уходили, циклично и непредсказуемо. Подыграв, что его одновременно бросили и невеста, и любовница, он даже смог бы разжалобить парней и получить завтра добавку в столовой. Но после тяжёлого разговора с Джилл каждое слово било его пощёчиной. Что он сделал не так? Почему? Почему, почему, почему? — Джордан, — Райли вернулся, присел рядом на койку, — не раскисай, друг. Хэл зажмурился, стараясь отделить себя от окружения. От голубых глаз, от голоса, так красиво читавшего чужие слова о любви, от запаха, от того, как собственный желудок бухнул куда-то вниз, стоило ему сесть рядом. — Совсем забыл, тебе пришло ещё одно письмо. Может, это поднимет тебе настроение. Семья тебе раньше вроде не писала. Хэл встрепенулся. Быть того не могло — и всё же это происходило на самом деле. Он сразу узнал мамин почерк. Едва не разорвал конверт. Райли, посмеиваясь, отошёл, оставляя его один на один с письмом. Она всё же не выдержала оборону. Не принимала от него деньги, не отвечала на звонки, игнорировала письма — и всё же читала их, не могла не читать. Потому что в последнем Хэл говорил о скором отправлении во Вьетнам. Возможно, он ещё успеет съездить и попрощаться с ней. Возможно, она простила его… Письмо было коротким. «Можешь не возвращаться.»***
Задача разведывательного отряда в том, чтобы составить подробную карту местности, выведать расположения людей, оружия и запасов врага, и проводить мелкую партизанскую деятельность, дабы внести суматоху и по возможности перерезать доступ врага к этим самым запасам. Для проведения крупномасштабных операций разведывательным отрядам необходимо дождаться подхода основных сил. Иногда к основным силам приходиться пробиваться. Разведывательная кампания во Вьетнаме была нацелена на железнодорожные линии, автомагистрали, мосты и нефтяные объекты, а также на линии снабжения, идущие по тропе Хошимина на юг. Китай и Советы любовно помогали Северному Вьетнаму наращивать свои поставки зенитной артиллерии и ракет класса «земля-воздух». Журналисты, не скупясь, называли их систему противовоздушной обороны самой мощной из всех существующих. И не были неправы. В это время в Южном Вьетнаме тоже хватало работы. Официально задача состояла в том, чтобы уничтожить поддержку Севера, но на практике границы разумного и дозволенного становились немного размыты. Хэл, как и многие, считал, что доносившиеся до них случаи были произволом. На уже захваченных территориях шла совсем другая война, в которой размываются границы «свой-чужой», «друг-враг», о которой ни слухом, ни духом впереди. Впереди всё намного чётче, ты не задумываешься о справедливости или о метафизических материях. Ты думаешь лишь о том, как бы выжить, как вывести своих ребят, чтобы спасти как можно больше из них. Распределить рацион, достать подходящую одежду, обувь и лекарства, адекватное оружие, москитные сетки. Из-за влажной жары любые ранки воспалялись и гноились, некоторые спали, не разуваясь, потому что ноги так напухали и натирались, что, сняв сапоги, обратно их уже не натянешь. Из-за плохого доступа к воде и привычной еде, повисла угроза полной дизентерии. Вчера в офис капитана совершенно случайно влетел осколок, мгновенно убив его. Первый лейтенант перенял на себя командование. Необходимо было уходить отсюда. Сначала отправить донесение в штаб, потом забрать с собой всё, а что нельзя забрать — уничтожить. Не оставить никаких документов, никаких припасов, ничего, что могло пригодиться врагу. Местные на их приходы и уходы реагировали достаточно равнодушно. Никто не выказывал ни открытой поддержки, ни открытой враждебности. Во многом, как раз из-за этой временности — никогда не знаешь, будет ли над головой тот же флаг завтра, так зачем присягать ему вслух на верность. Но если уж начистоту, то многие и вовсе не различали их. Им было всё равно, кому давать еду и стирать простыни, кого лечить и чьи самолёты будут летать над головой. За блестящую операцию и минимальный урон Хэла повысили до капитана. В душе вспыхнула искорка гордости, он пил с уже своим отрядом до утра, кто-то достал мяса, и они пожарили его. Ложась спать, зная, что проснётся как обычно в пять (через полтора часа, мать его), чтобы начать работать, чтобы продумать стратегию продвижения — теперь он навсегда ответственен за своих ребят — Хэл сонно подумал о том, что не уверен, на той ли стороне. Но он не собирался переходить на сторону Вьетконга. Могло ли так быть, что в этой войне не было хорошей стороны? Одно он знал точно: он сделает всё ради своих ребят. Сделает всё ради обычных людей, которые страдали от войны больше всех. Много раз ему казалось, что вот оно — момент, на котором ему положено сломаться. Сложить руки. Остановиться. Но нет. Его волю так просто не сломить. Он не сдастся пока жив.***
— Не желаю слышать ничего от человека, который в начальной школе на доклад о любимой книге притащил «Искусство войны» и который ест бургеры ножом и вилкой. — Мне просто так удобнее. — Ты просто сноб. Считаешь, что в праве осуждать чужие интересы? — Хэл, твой любимый фильм «Робот против Мумии Ацтеков». — Коммуняки в чём-то правы. Ты зажравшийся буржуй, а «Робот против Мумии Ацтеков» произведение искусства, и я не собираюсь терпеть подобную диффамацию! — Ты случайно использовал это слово в правильном контексте. — Это должно было меня обидеть? Просто уточняю. — Не более, чем тебя обидела природа. — Говорит человек, который всегда выглядит так, будто у него под носом что-то сдохло. — Не всегда, только когда ты рядом. — Или это запор. — И вот мы снова съехали на туалетный юмор. — Ты, конечно, удостаиваешь своим вниманием только высокие материи. — Не совсем, иначе я бы не разговаривал сейчас с тобой. К сожалению. — Почему ты так ненавидишь меня?! — Ты переоцениваешь степень моих чувств по отношению к тебе. — Как холодно, Б, и это после всего, что между нами было?! Брюс не выдержал и фыркнул, уходя вперёд. Хэл стиснул губы, но всё равно они расплылись в идиотской улыбке. Этот говнюк шёл вперёд так уверенно, а ведь он даже не знал дороги. — Я уже забыл, с чего началась ваша дискуссия, — бесцветно заметил Дж’онн. — Какая арка в комиксах о Сером Призраке лучшая, — с готовностью подсказал Хэл, — Брюс не прав. — Арка о Вороньем Совете не принадлежит к комиксу о Сером Призраке, это комикс о Защитниках, в которых состоит Серый Призрак, — с такой же готовностью отчеканил Брюс, не оборачиваясь. — В скрупулёзном занудстве часть твоего обаяния, Б. А вот вкус, к сожалению, ни за какие деньги не купишь. Брюс почти развернулся, чтобы что-то ответить, но Дж’онн горестно вздохнул, и он, очевидно, решил быть мудрее и закончить нелепый спор. Как будто сам не начнёт всё заново при первом же удобном случае. Ха! Хэл благодарил небо, что Брюс упрямо вышагивал впереди, потому что он всё никак не мог перестать улыбаться как последний придурок. Дж’онна сначала волновали их вечные перепалки, и он пробовал вмешиваться (получая от обоих), но потом он, кажется, понял, что они так общаются, и привык. Наконец Брюс начал притормаживать. Не став ожидать вопроса, Хэл объяснил, как найти нужное им место. — Мы на верном пути, — вполголоса произнёс Дж’онн. — Когда мы зашли, я понял, что начал чувствовать сотни новых сознаний вокруг. Насекомые, птицы, еноты. Они были словно окружены каким-то пузырём, недоступные для меня. И подобных мне. — Идеальное место, чтобы спрятать что-то важное, — тихо согласился Брюс. Всё изменилось. Нет, естественно, спустя почти двадцать лет никто и не ожидал увидеть картинку из детства, но всё равно под ложечкой засосало. Бетонные плиты потрескались, и из трещин росла трава. Вместо окон зияющие чёрные дыры, вокруг осколки. Повсюду мусор, и судя по рисункам на стенах, сюда приходят крутиться скейтеры. Таблички с названием аэродрома везде сняты, о них свидетельствовали только тёмные прямоугольники на дверях. Наконец они дошли до небольшого эллинга. Глубоко вздохнув, Хэл толкнул дверь и вошёл. Он ожидал, что внутри будет пыльно, затхло, темно — ничего подобного. Это здание часто использовали. Здесь жили. На столе стоял графин с водой, мирно гудел холодильник. Посредине гаража, оттеснив «Ласточку» в угол, стояла кровать, похожая на больничную койку. — Карл? — прохрипел кто-то из вороха простыней. Хэл чертыхнулся. В кровати лежал мужчина. Сначала показалось, что с него содрали кожу, оставив оголённые мышцы. Но приглядевшись, становилось понятно, что это и был своеобразный эпидермис цвета сырой говядины. А ещё от него исходило лёгкое зелёное сияние. Это был не человек. Мужчина с трудом приподнялся на постели, настороженно оглядывая их жёлтыми глазами с вертикальными зрачками. — Ты не Карл, — сказал он. — Меня зовут Хэл. Карл умер. — Вот как, — он на миг прикрыл глаза. — Меня зовут Абин Сур. Только тогда Хэл заметил, что мужчина был ранен. У него была огромная сквозная рана на животе. Рану обволакивал пласт зелёного света. Брюс и Дж’онн остановились у входа, наблюдая, но не вмешиваясь. — Я подозревал нечто подобное, когда Карл перестал приходить, — улыбнулся Абин Сур. — Но ты пришёл, а значит, я тоже наконец-то могу отдохнуть. Прошу, не вини Карла, он хороший человек. Он спас меня. За то короткое время, что мы провели вместе, мы стали настоящими друзьями. — Что? Я ничего не понимаю! — воскликнул Хэл. Пласт света с его раны исчез. — Я хранитель космического сектора две тысячи восемьсот четырнадцать. Я был на Земле когда-то, где-то сто земных лет назад… Интересная планета. Интересные люди. Жаль, что у нас так мало времени. Я хотел бы столько тебе рассказать… Но моё время вышло. Пришло твоё время, Хэл Джордан. Свечение погасло. Без него странное тело выглядело неожиданно хрупким. «Зелёный Фонарь сектора две тысячи восемьсот четырнадцать мёртв. Поиск замены, поиск… Замена найдена.» С пальца Абин Сура соскользнуло зелёное кольцо. Оно зависло в воздухе перед лицом Хэла. «Хэл Джордан с Земли, — произнёс голос, смутно напоминающий одновременно отца и Карла, — ты способен победить великий страх». Кольцо опустилось на его палец — Хэл успел подумать о том, что оно идеально подошло ему — и всё вспыхнуло ослепительно зелёным. «Добро пожаловать в Корпус Зелёных Фонарей».