Есть обычаи, которые нельзя нарушать, есть принципы, которые направляют людей на верный путь. А есть цели, которые готовы перечеркнуть два первых понятия для своего выполнения. И сын одного из старейшин ордена смотрел пустым взглядом на окровавленные трупы глав, которые оказались препятствием в достижении его идей.
— Ты доволен? — с усмешкой спросил своего приятеля Николай Гоголь, доставая раскладной нож из шеи отца брюнета. — Или сделать тебе сувенир из их голов?
Брюнет ничего не ответил, выходя из комнаты. Он был погружен в свои мысли, в которых молодой Охотник думал, что ритуал прошел отлично несколько дней назад. Он не чувствовал боли от потери родителя, ему стало все равно на всех, радость потеряла свой вкус, его глаза стали гореть ярким неестественным цветом… Ломать кости одним легким движением или без затруднений сворачивать другим шеи, отрывая головы. Это было проще, чем держать в руках перо. Только за это мрачное величие и опасно-прекрасную ауру он заплатил многим… Чтобы эксперимент удался, он был готов убить весь мир.
— Федя! — к брюнету подошел какой-то пузатый мужичек, он был одной из пешек ордена. — Печати подчинения я расставил всем, они даже не заметили.
— Молодец, Саш, — равнодушно издал Достоевский. — Где Гончаров?
— Я тут, — ответил мужчина, призраком выходя из комнаты. — Я приготовил все для собрания ордена, осталось дождаться утра. Хотите чая? Или еще чего?
— Добудь мне крови, — кинул Федор, заходя в ту комнату, из которой только что вышел Иван.
Гончаров кивнул, пренебрежительно посмотрев на Пушкина. У соратников Достоевского свои причины следовать за «безумцем» и «монстром», за самим «Дьяволом». Если Иван просто служил ему из-за клятвы (а еще из-за опытов, которые над блондином проводил Федя), которую он дал, когда Федор спас его родных, то и Пушкин, и Гоголь просто не любили нынешнюю структуру ордена (многого от нее натерпелись) и были готовы на все, чтобы как-то изменить реальность. И им было все равно, что их «друг» сделал из себя вампира.
Вообще Федора интересовал вопрос, как появился Дракула в обычной семье, почему он родоначальник упырей. Он рассматривал много литературы с разных веков, но ответа найти он все не мог. Неужели это обычный мутагенез? Он уже хотел сдаться, как вдруг ему в руки случайным образом попали манускрипты, в которых описывался ритуал, как из человека сделать нежить. И самое страшное было, что ритуал в девяносто девяти процентах людей убивал, а не давал им способности вампиризма.
Достоевский долго думал, стоит ли над кем-то делать такое, пока не пришел одним вечером к мысли: зачем кому-то давать такие силы, если сам можешь их получить. Потом же, после проведения ритуала, ему захотелось стать кем-то большим, чем он являлся сейчас. И первой его целью был захват власти в ордене. Он давно нашел рычаги на многих Охотников, а тех, кто ему был не угоден, давно не было на этой бренной земле. Но о следующем своем шаге мужчина не говорил, и не многие могли знать, что в его голове творится.
Сейчас же он рассматривал несколько фотографий, на которых были изображены какой-то шатен с прищуром, мрачный мужчина с темными волосами и сорокалетний хорошо выглядевший мужчина с серебряными волосами. Это были основные препятствия: Король вампиров, его племянник (которого Федя надеялся заполучить, как своего соратника) и белый волк, вожак большой системы, которая держала не только вампиров и оборотней в узде, но и самих Охотников, которые, по определению, должны бороться с псами.
Вообще, именно со стаей этого вожака у Охотников был весьма интересный и пикантный договор, в котором прописывалось их содружество: нежить белого волка не трогает смертных, Охотники не трогают «стаю». Но было, так сказать, неприличное условие со стороны ордена, в котором волк отдавал звериный ген для рождения сильных, непобедимых Охотников. Хоть ген оборотня и доминантный, но ген члена ордена был не менее сильным: детей, которые рождались волками или убивали, или отдавали белому волку, а вот людей с улучшенными характеристиками обучали жестко и дельно для их миссии в виде боевой мощи.
Рвать договор с этой организацией («стаей») Федор не хотел, потому что имела она немалый вес. Но белый волк никогда не примет его, убившего стольких невинных людей и совершившего переворот вампира. Все же у Достоевского были не совсем честные и благородные цели. Он ненавидел свое происхождение, орден и всех людей старшего поколения, потому что они были монстрами хуже, чем упыри.
И снова перед глазами Феди стояла картина, как он, десятилетний ученик академии, под началом своего наставника пошел на первую миссию против вампиров. И тогда добрая и детская душа Достоевского не смогла стоять в стороне и смотреть на смерть невинных людей, которых члены ордена не собирались спасать. Федор же кинулся вампирам наперерез, закрывая собой беззащитных людей и наставляя серебряное оружие на нежить.
Он смог спасти людей и победить вампиров, но когда они вернулись, его наказали за неповиновение приказу. И наказанием его была прилюдная порка в сорок ударов плетью. Как же он орал, ненавидел отца, который спокойно и равнодушно на это смотрел, как он слушал, как отец выносил ему приговор, как Федор гордо встал, истекая кровью, и пошел в свою коморку, превозмогая боль. Он помнил, как ужасно болела исполосованная спина, как он просто уснул, не обработав раны, как потом мучился в лихорадке…
Такие наказания повторялись множество раз, пока он не смог показать свою гениальность. И после этого его только стали уважать: он придумал много стратегий, пересмотрел системы охраны, модифицировал оружие, упорядочил систему образования… Но только его слабое тело и непризнание отца не давали долгожданного успокоения. И вскоре он нашел способ, как ответить на свои вопросы и посмотреть в холодные и ненавистные глаза отца. И теперь перед нами новый, совсем чуждый этому миру Федор Достоевский, который больше был не способен на понимание и жалость, который больше не мог простить ордену все унижения, которые он претерпел. Теперь он — новое божество. Теперь он — вершитель мира. Теперь он — революционер. Теперь он — властитель ночного и дневного мира.
***
Дазай рассматривал усталое лицо волчонка, который просто не понимал, зачем ему изучать основы вампирского общества. Страдали они этой темой уже четвертый день, на который, мягко говоря, вампир уже был в каком-то отчаянии. Внезапно почувствовал, как сердце неприятно сжалось, будто его проклинают где-то, но он откинул эту мысль, все же усталость давала о себе знать… Все же быть учителем не по его части. Да и еще эта Чуя, которая вечно норовит задеть или опозорить классного руководителя. Нет, Осаму спокойно парировал все ее выходки, просто постоянное раздражение и какая-то помешанность на дампирше напрягали мужчину.
Так еще Ацуши был никудышным учеником, но при этом тот пугался каждый раз, когда Осаму был в ярости и собирался уходить. Но боялся Накаджима, что его просто покинут, раз он такой глупый. Оборотень воспринимал Дазая как старшего брата, который просто заботится о нем из-за любви к младшему. Ему было сложно без непонятных истерических движений отпускать вампира на работу.
— Времени у нас не осталось, Ацуши-кун, — вздохнул Осаму, — поэтому завтра ты уже отправишься на учебу в пансионат. Так что и я смогу, как порядочный учитель, проживать там. Не волнуйся только, страх вампиры не любят… Ты уже многое знаешь, просто не поддавайся панике.
— Легко тебе говорить, — вздохнул Накаджима, — я же не представляю, как там будет…
— Просто не лезь к напыщенным мразям из аристократии, — дал совет вампир, — просто держись дампиров или обращенных. Чем больше живей нежить, тем лучше для тебя.
— И почему ты так не любишь своих сородичей?.. — неловко спросил Ацуши.
— На то свои причины, — устало улыбнулся Осаму. — Раз уж завтра тебя запрут в школе, не хотел бы покататься по ночному городу?
Хоть они уже живут вместе пять дней, но общались они мало: то Ацуши спит, то они занимаются, то Дазай на учебе. И все это время Накаджима просидел взаперти, находясь в квартире. Только один раз Осаму брал с собой волчонка, чтобы прикупить ему одежды.
— Да! — щенячьими глазами смотрел Накаджима, ему нравилось, как лихо и мастерски водит Дазай машину, как скручивает живот от набранной скорости, создавая чувство полета, как пейзаж непонятными полосами мелькает… У оборотня был просто детский восторг, потому что на машине ему за все годы жизни не приходилось ездить, не считая общественного транспорта.
— Вот и хорошо, — потрепав пушистые светлые волосы, Осаму накинул на себя любимое пальто, ожидая, когда Ацуши будет готов выходить.
Накаджима был полностью не готов, так что он носился по дому, не зная, как стоит одеться. Но врожденное чувство стиля помогло ему — эту особенность Дазай заметил сразу, начиная уважать мальчика за это. Все же стиль играл немаловажную роль в жизни полуживой нежити. Сейчас же Осаму закрывал дверь и чувствовал все нетерпение юноши, который не мог спокойно стоять. Что-то непонятное и непривычное разливалось в груди вампира, он это сравнивал с серебряным колом в сердце…
Когда они сели в машину, Дазай, непривычно для себя, улыбнулся открыто и подумал, что он бы хотел себе именно такого сына, а не вычурного вампира или автоматизированного дампира. Чтобы отвлечь себя от мыслей, которые были вызваны необычной связью, которой не учел Осаму, пересаживая кусок своей плоти оборотню, он включил радио. Там заиграла песня, которая была спокойной, но вселяющей тревогу…
За клыки не влюбляйся в вампира,
Даже если они красивы.
Никогда не зови его в гости,
Ведь тебе пригодятся силы.
Внезапно, на выезде из двора, появился худощавый бледный мужчина, которого Осаму не знал, но при этом человеческого в нем мало ощущалось. Останавливаться вампир не стал, давая по газам и понимая, что своего волчонка обратно он не отвезет. Сам же мужчина с горящими глазами ухмылялся, садясь на скамейку под деревом, которая одиночно стояла у дома.
«И кто это был? — Осаму удрученно прикусил губу, покосившись на Ацуши, который с восторгом рассматривал дорогу — слишком тот по-детски выглядел, слишком хотелось это сохранить вампиру… И это испытывали его родители, все же они были одной крови и плоти? — Он меня дождется… Отвезу его к Оде, пусть присмотрит, а я пока с этим разберусь».
— Ацуши, — Дазай не сводил сейчас взгляда с дороги, — я отвезу тебя к Оде. Он тебя в пансионат доставит. Насчёт вещей не волнуйся.
Накаджима ничего не ответил, только удручено кивнул, продолжая рассматривать мелькающие здания.
