delta

он просыпается в пустой постели, но с кухни раздается шум, как и всегда. он берет себя в руки, пытаясь в хоть какой-то порядок привести свои волосы, и направляется по холлу в главную комнату. конечно же, хосок пьет кофе, облокотившись на стол, а юнги стоит у плиты, готовя глазунью. после сна они выглядят помятыми и мягкими в бледном зимнем свете, проходящем через окно: очки хосока съезжают на его нос, поверх его пижамы синий халат, а щеки юнги пухлые, и его губы открыты в сонной сосредоточенности . намджун позволяет себе наблюдать, зная, что теперь ему можно. позволяет теплу появиться в груди, а сердцу успокоиться. спустя мгновение хосок замечает его в дверном проходе и выпрямляется. — ох, ты проснулся. юнги поворачивается в сторону намджуна, на его губах играет маленькая нервная улыбка. они оба словно немного сомневаются, и намджун понимает, что сам ведет себя не лучше — не уверен, как все будет спустя ночь, что ему можно, что они теперь будут делать. а затем хосок ставит чашку на столик и идет к нему, двигаясь с поставленной целью. намджун не понимает, что происходит, пока хосок не кладет руку на его шею и не притягивает его для поцелуя. он немного грубее, чем с юнги, немного напористее, но полон того же желания. — вот, — говорит он, отрываясь от намджуна, который моргает в шоке, — теперь мы квиты. юнги фыркает, и хосок подлетает к нему и быстро чмокает его в губы. — теперь мы все квиты. — дурак, — говорит юнги, но в голосе все равно любовь и нежность, — ты постоянно меня целуешь. хосок пожимает плечами, и намджун точно уверен, что румянец жжет его щеки. они продолжают сбивать его с толку — ему интересно, изменится ли это со временем. интересно, волнует ли его это вообще. но юнги замечает его напряженность, потому что выражение его лица смягчается, когда он бросает на него взгляд. — джун-а, — говорит он, — все нормально. расслабься. — хочешь кофе? — спрашивает хосок, пока намджун пытается опустить свои плечи и успокоить свое лицо. — да, — он все еще чувствует вкус вина, и ему хочется от него избавиться. хосок достает кружку с райаном, которая неофициально стала намджуновой, и наливает ему кофе. нежно отдает ему ее в руки. обычно он предпочитает крем и обильное количество сахара, но этим утром он решает не заморачиваться и выпивает обычный черный кофе, пытаясь не морщиться из-за горького вкуса. — детишки звонили насчет тебя, — рассказывает юнги, выключая плиту и вываливая глазунью на тарелки, которые достал хосок. намджун замечает, что он приготовил для всех и он чувствует себя по-странному трогательно. это кажется еще важнее сейчас — юнги, готовящий завтрак, в свете последних событий, — я сказал, что ты в порядке. они о тебе очень волнуются. — я о них тоже волнуюсь, — говорит намджун, — они хорошие дети. очень мне помогли. — я рад, — бормочет юнги, и намджун делает в голове заметку отправить им сообщение, когда они закончат с завтраком. хосок впускает в дом холли, стряхивая с его шерстки снег, и они садятся за стол, чтобы позавтракать. юнги поставил на стол тарелку с фруктами и тостами. обычно в это время он уже на работе, приятно проводить с ним время здесь. видеть, как он кушает с этими пухлыми щеками и издает маленькие ворчащие звуки, попивая кофе и пытаясь разбудить себя. — сегодня не открываешь ресторан? — спрашивает намджун. — ни в коем случае, — отвечает юнги, — я позвонил сокджину и рассказал о том, что произошло, и он пообещал, что если я появлюсь на работе сегодня, то он уволит меня и сделает совладельцем чонгука. похоже на сокджина. — он знает? — спрашивает намджун, вспоминая тот оценивающий взгляд в ресторане, — обо мне? нас? — большую часть, — признается юнги. хосок берет его руку в свою, крепко сжимая, — я... мне было сложнее. имею в виду, хосоку было трудно, но я много страдал. моя служба — я не мог делать многие вещи из-за плеча — но все равно было сложно, и у меня была жуткая депрессия, когда я вернулся из армии. все вещи, связанные с временами трейни... стало еще хуже. и я прятал это, потому что меня этому учили, но когда мы приехали сюда. я не знаю. я будто сломался? мне стало очень плохо. — он напугал меня до смерти, — тихо признается хосок, — я думал, что потеряю его. юнги поднимает руку хосока и целует тыльную сторону ладони, и намджун чувствует старый удар страха в груди, вспоминая, как наблюдал за тем, как юнги боролся с собственной головой, когда они были подростками, и он думает в ужасе, что бы было, если бы юнги проиграл. юнги делает глубокий вдох. — а сокджин помог. сильно. словно взял меня под свое крыло, хотя с самого начала сказал, что он понятия не имеет, как быть хеном, и что ожидать многого я не должен. врун. он был — он замечательный — не говори ему, что я это сказал, и он был родом из кореи и гей, и даже был в индустрии некоторое время, так что он просто... понял. даже если он не смыслил ничего в депрессии, он понял все остальное. страх, тоску по дому, неуверенность — все. я думаю... — юнги тихо смеется, — я думаю, он, возможно, спас мою жизнь. и об этом тоже не рассказывай ему. он и так знает. черт. намджун думает, что при следующей встрече ему нужно обнять сокджина, даже если из-за этого он завизжит и ударит его. — в любом случае, — продолжает юнги, – да, я рассказал ему. помимо хосока, он единственный, кто знает обо всем. о том, что мы были трейни, что случилось, что я чувствовал к тебе — все. я попросил его не говорить тебе ничего — не хотел, чтобы было неловко. но, да. — я рад, — отвечает намджун, — что он был у тебя. — я тоже, — говорит юнги, — у сока были хвиин и генри, у меня — сокджин, и нам это нравилось. мы оба нуждались в этом. в опоре. — да, — соглашается хосок, — мы были типа проебавшимися детьми, даже когда переехали сюда. они очень помогли. — а потом вы помогли детишкам, — предполагает намджун, и юнги улыбается ему, сладко и счастливо. — да. а теперь, кажется, они платят той же монетой, — он наклоняется и нежно тычет в щеку намджуна, туда, где находится ямочка. — у меня никогда не было кого-то, с кем я мог бы поговорить, — признается намджун, потянувшись к руке юнги, не думая. он почти отстраняется, когда осознает это, но юнги переплетает их пальцы, а улыбка хосока и его яркие глаза говорят, что все хорошо, — было слишком рисково. типа, был джексон. он понимал кое-что из этого, но... не совсем. я был этой... этой персоной так долго. кем-то, кто мальчик-плохиш, уверенный в себе, занимающийся сексом с большим количеством девушек, но это был не я. я не мог быть собой — даже меньше, чем мог быть джексон. и это было... блять, я не должен жаловаться, да? он чувствует себя ужасно из-за того, что жалуется, ведь в сеуле у него есть пентхаус и сотни тысяч поддерживающих его фанатов, а еще деньги, с которыми он даже не знает, что делать. когда его шкафы заполнены дизайнерской одеждой, а люди подлизываются ради его внимания и одобрения. когда он может махнуть рукой и получить все, что захочет. но то, чего он желает больше всего, всегда было недосягаемым: быть собой, быть любимым, быть любимым эти двумя людьми в частности. ну, думает он, возможно это более досягаемо теперь. — ты можешь жаловаться, — говорит ему юнги. — да, — соглашается хосок, — деньги и слава не умаляют трудности, джун. все в порядке. — было чертовски тяжело, — выговаривается намджун, — было так, блять, сложно. я был... я был так одинок. скрипит стул, и он поднимает взгляд на хосока, что обходит стол. он обнимает намджуна за шею, и намджун чувствует, как подбородок хосока прижимается к его макушке, а тепло от руки юнги все еще чувствуется в его собственной, и прикосновения такие приятные. до приезда сюда его давно так не обнимали. так, блять, давно. — у нас все получится, — говорит хосок так же уверенно, как и прошлой ночью. он говорит это так, словно другого выхода и нет, и намджун верит ему, — это займет время, но у нас получится. — мы оба хотим, чтобы все получилось, — уверяет его юнги. — тогда... я позвоню компании, — отвечает намджун, у него почти начинает кружиться голова, и он не может поверить тому, что говорит, — и скажу им, что я остаюсь. — что они сделают? — волнуясь, спрашивает хосок. — засудят меня, наверное, — отвечает намджун и понимает, что ему все равно. они могут оставить себе рэп монстра, если хотят. он будет двигаться дальше. юнги и хосок разделяют взволнованный взгляд, и намджун тянется погладить щеку хосока, все еще сжимая руку юнги. — все в порядке. правда. я все еще хочу заниматься музыкой, но с той частью своей жизни хочу покончить. я со всем разберусь. хосок чмокает его в макушку. — ладно. — новая глава для всех нас, — объявляет юнги, и намджун чувствует, как его щеки начинают болеть из-за слишком широкой улыбки. _ _ тем вечером он звонит компании, когда в сеуле раннее утро. сидя на кухонном столе и набирая номер, он рад, что хосок и юнги пошли выгуливать холли, дабы дать ему немного личного пространства. компания бушует, как он и предугадывал. пытается вразумить его — напомнить, от чего он отказывается, уходя. когда это его никак не трогает, они угрожают легальным способом. они заберут всю его старую музыку, его платежи, все, что он спродюсировал под их именем. они сделают так, что он никогда не подпишет контракт ни с одной компанией кореи. — сделайте это, — отвечает он, зная, что шокирует их этим, — я переживу, мне плевать. они не могут его достать. он на вершине ебаного мира, потому что юнги и хосок тоже любили его. могут все еще любить его. могут полюбить его снова. кажется, он разрывает цепи, которые сдерживали его все это время, и смотрит, как они тонут в океане. — ты никогда больше не сможешь выступать как рэп монстр, — говорит руководство, — ты это понимаешь? — да, — отвечает он все так же спокойно. пустые апартаменты, пустая сцена, выпивка поздней ночью, вина, желание, слава, которая никогда не имела значение, музыка, у которой не было души, компания с их нескончаемыми требованиями к его жизни, имиджу и личности — пусть вода заберет все это. он свободен.