Тот, кто приходит в ночи

- Чжань-гэ, ты ли это? – смеётся Ибо, сгибаясь от охватившего его веселья, - вот уж не знал, что ты можешь так крепко выражаться. - С тобой поведёшься, ещё и не так научишься, - смущённо говорит Сяо Чжань. Волшебство момента разрушено, и ему нестерпимо стыдно за жар, всё ещё тлеющий в его теле. А Ван Ибо, зараза такая, только хуже делает, когда вдруг успокаивается и неспешно приближается, а потом, замерев в миллиметре от лица Сяо Чжаня, произносит очень тихо: - Чжань-гэ, а Чжань-гэ? Я тебе станцевал? Сяо Чжань кивает, не отрывая зачарованного взгляда от горящих глаз Ибо, от его блестящих губ и всего его. Ибо смотрит чуть лукаво, склонив голову набок и продолжает эту мучительную пытку. - А если я тебе станцевал, то, знаешь, что должен сделать теперь? Сяо Чжань отрицательно мотает головой. Ибо делает страшные глаза, как если бы он был серым волком, а Сяо Чжань угодившей в его ловушку Красной Шапочкой. - А теперь я должен тебя… съесть, - всё так же тихо, совсем не по законам сказочного жанра, заключает Ибо. И Сяо Чжань кивает, не до конца понимая, какой реакции от него ожидают. Рядом с Ибо ему вообще сложно рационально мыслить и принимать взвешенные решения. Он сам себя не узнаёт в такие моменты и напоминает себе вдрызг пьяного. Взгляд Ибо не отпускает, Сяо Чжань силится вспомнить, что же он там спрашивал. Что-то про то, что станцевал и теперь должен его съесть. И Сяо Чжань спрашивает первое, что выдаёт его измученный разум: - Как съесть? Вот так прямо и съесть? Прям здесь? Сейчас? Ааа… а ты не подавишься? - Я буду аккуратен, - ухмыляется Ибо так плотоядно, что Сяо Чжань понимает – шутка зашла слишком далеко, и это уже никакая не шутка, а… продолжать и анализировать он не хочет, вот просто не готов сейчас. Он вообще всё это не заказывал – ни поехавшую крышу, ни Ибо, от которого ведёт так, что хоть вешайся, потому что шагнуть дальше нельзя. У него контракт, обязательства, выстраданное место в индустрии, а Ибо… сколько ему? Ну максимум восемнадцать, и то не факт. И Сяо Чжаню страшно, очень страшно от своих мыслей, желаний, страшно разрушить то, чего он успел добиться, но куда страшнее разрушить то, что у него с Ибо, чем бы это ни было. - У меня завтра с утра съёмка, - Сяо Чжань смотрит на часы, - то есть, уже сегодня. - То есть ты от меня сбегаешь? - Нет, я… у меня, правда, съёмка с утра. - И что на этот раз? Что Чжань-гэ будет впаривать людям? - Средство для отбеливания кожи, - смущается Сяо Чжань и косится на Ибо, уже отошедшего на пару шагов, - тебе, наверное, не понять. Ибо согласно хмыкает. - Чжань-гэ тоже таким пользуется? У Чжань-гэ хорошая кожа, приятная. - Ты так говоришь, будто трогал, - неловко смеётся Сяо Чжань, Ибо отводит взгляд. - Ладно. Пошли, провожу тебя. - А ты? Тебя же тоже нужно проводить до дома. Уже глубокая ночь, мало ли что. Ой, - спохватился Сяо Чжань, - и родители наверняка волнуются… - Забей. И он забивает. Ему хотелось бы узнать больше о семье этого парня, понять, почему у того нет никакого желания рассказывать о ней, делиться большим, и, может, он смог бы помочь – если не делами, то хотя бы советом. Ещё ему жуть как хочется узнать, где Ибо так научился танцевать – он-то сам не то чтобы совсем деревянный, но танцы – это точно не его конёк. Быть может, потом он попросит и его научить двигаться если не так же, то хоть чему-нибудь из того, что умеет Ибо. И появится ещё один повод видеться с ним чаще, не только по ночам, но и днём. Он уже и оправдание для агентства придумал: будет брать уроки танцев. Все эти мысли и много других, им подобных, проносятся в голове Сяо Чжаня, наскакивают одна на другую, пока длится дорога к дому. Вот и знакомый магазинчик. Сяо Чжань притормаживает и уже открывает было рот, чтобы пожелать спокойной ночи, когда Ибо коротко мотает головой и идёт дальше, и ничего не остаётся, кроме как нагнать его, чтобы, не ровен час, не свернул не туда – откуда ж ему знать, в какой стороне находится нужный дом? Чем ближе, тем сильнее волнуется Сяо Чжань. Попрощаться ли с Ибо у ворот, или надо пригласить его подняться? Ну потому что на улице же холодно, метеорологи, вон, снег обещали, а без снега ещё холоднее, чем с ним. И чашка горячего чая никому не повредит – замёрзшему пацану так тем более. Повинуясь импульсу, Сяо Чжань нащупывает в темноте руку Ибо. И впрямь – ледяная. Тот напрягается. - Ты чего это? - Да так, проверить хотел. - Что проверить? - прищуривается Ибо. - Холодно тебе или нет, - отвечает Сяо Чжань, и кажется ему, будто Ибо уже не глядит таким волком. - И как? Проверил? - Проверил. Холодно. - И? - Поднимешься? - Зачем это? - Чаем тебя угощу, - смеётся Сяо Чжань, - из самого Чунцина привёз. - Зачем так далеко? Здесь, что, нет такого? - Здесь любой есть, какой только захочешь, но всё это не то. - Почему это? - Потому что не из дома, - отвечает Сяо Чжань и заходит в лифт, вопросительно смотрит на Ибо. Тот всё ещё нерешительно топчется. - Не уверен, что твоя кошка мне обрадуется, - криво улыбается он. Сяо Чжань закатывает глаза и силком втаскивает Ибо в лифт. - Куда она денется. Кошки вообще в массе своей не жалуют незнакомых людей, так что, как ты там говоришь? Забей. А… а откуда ты знаешь про то, что у меня есть кошка? – спрашивает Сяо Чжань и тут же смеётся, сам отвечает, - а, ну да, точно, я ж корм у тебя покупаю. Ибо ничего не отвечает, смотрит в упор на Сяо Чжаня. Под таким пристальным вниманием ключи в кармане находятся далеко не с первой попытки, а потом и замок что-то глючит. Когда дверь наконец открывается, Сяо Чжань чувствует себя так, как если бы сутки сражался на тросах – измученным и позорно вспотевшим. Он заходит первым и выжидательно поворачивается к Ибо, который застыл словно перед невидимой преградой и теперь выглядит несколько сконфуженно. - Ну, ты заходишь? – спрашивает Сяо Чжань. И опять эта кривая ухмылка Ибо, из-за которой хочется его сразу и обнять-пожалеть и тоже обнять, но уже не для того, чтобы жалеть. - А ты приглашаешь? – едва слышно говорит он. - Что за вопрос? Конечно, приглашаю. Заходи. Ибо переступает порог, а Сяо Чжаня вдруг пробирает мороз по коже. Он зябко ёжится, не понимая, от чего вдруг в квартире так холодно, не должно быть так. Полы тёплые, он чувствует, как приятно стопам, но кончики пальцев покалывает, да и всё тело будто заледенело. - Что-то не так? – беспокоится Ибо и выглядит при этом немного виноватым. - Д-должно быть з-замёрз, с-согреться н-надо. С-сейчас ч-чайник п-поставлю. Сяо Чжань идёт на кухню и уже набирает в чайник свежую воду, как вдруг слышит в коридоре страшный грохот. Бросая всё, он спешит туда, а там Орешек, в диком испуге, вся вздыбленная и распушившаяся, прижалась к двери гостиной и яростно шипит на напряжённого Ибо. Тот, не мигая и чуть наклонившись вперёд, смотрит ей в глаза, и Сяо Чжаню снова начинает казаться, что он спятил, потому что чудятся ему в этом переглядывании переговоры, неслышимые для его ушей – переговоры, заканчивающиеся шатким перемирием. Орешек, дёрнув хвостом и зло зыркнув на Ибо, подходит к Сяо Чжаню, опирается передними лапками о его ноги и кротко мякает. Он берёт её на руки, успокаивающе гладит и только потом спрашивает: - Что это было? - Тебе лучше знать. Я предупреждал, - нервно улыбается одним уголком рта Ибо. - А… ага… бывает. Наверное, она не ожидала увидеть незнакомого человека и испугалась. - Угу. - И вы...? - И мы поговорили. Я заверил её, что не съем тебя. Она не поверила, но решила не скандалить и проследить. Сказала, что, если я тебя трону, она мне глаза выцарапает. Так себе угроза, если честно, - последнюю фразу Ибо адресовал Орешек. Та утробно зарычала, но спрыгивать с рук Сяо Чжаня, чтобы снова кинуться в наступление, не стала. Сяо Чжань же устало рассмеялся и пошёл обратно на кухню, бросив на ходу: - Вот уж не знал, что ты не только в танцах хорош, но и в беседах с кошками. - О, Чжань-гэ, во мне сокрыто много талантов, - ответил Ибо, следуя за ним. - И мне позволено будет узреть их все? - Возможно, - он подошёл ближе и глянул так, что Сяо Чжань забыл про чайник, спустил с рук протестующе мяукающую Орешек и сам потянулся навстречу Ибо, его губам, по которым невыносимо плавно, как в замедленной съёмке, скользнул влажный язык, и поймать бы его, ощутить уже на своём языке, прикоснуться к белым скулам и покрыть их поцелуями, а потом спуститься ниже и впиться наконец в этот проклятый кадык, который только что во сне уже не снится. И Сяо Чжань сам себе удивляется, как он ещё держится, как ещё не сделал всё то, о чём прежде и думать боялся. Раз за разом он одерживает внутреннюю победу, рыдает над своей стойкостью (на хрен она б не сдалась) и уже готов сдаться, когда Ибо первым накрывает его губы своими – целует легко, одними касаниями, трепетно, но вместе с тем так порывисто, так жарко, что Сяо Чжань срывается на стон и, наплевав на все обязательства, съёмки с утра и прочее, тянется продолжить, углубить поцелуй, вложить в него всего себя, но Ибо вдруг отстраняется, хватает Сяо Чжаня за плечи и дышит сорвано, часто, прячет глаза и отворачивается. - Ибо? Что-то не так, Ибо? – испуганно спрашивает Сяо Чжань. Вот, он всё разрушил. Он не смог держать себя в руках, и вот, пожалуйста, получите и распишитесь – минус один… друг. Ибо, занавесившись светлыми волосами, мотает головой. Пальцы его так сильно сжимают плечи, что Сяо Чжань отстранённо констатирует для себя: «завтра в этих местах будут синяки» и «хорошо, что для съёмки не нужны оголённые плечи». - Ибо? Посмотри на меня, Ибо? Пожалуйста? – Сяо Чжань чуть не плачет, по крайней мере, он очень близок к этому. Но Ибо всё так же не смотрит. - Прости меня, Чжань-гэ, - говорит он и расцепляет пальцы, отшатывается и идёт к двери. Сяо Чжань потрясён, Орешек на стуле тоже – она больше не рычит и даже не смотрит зло на Ибо. - За что простить, диди? Это ты прости этого старого гэгэ. Старого дурного гэгэ. Ведь это я… я не смог сдержаться. - Чжань-гэ наговаривает на себя. Чжань-гэ самый замечательный. Это диди… Прости меня. Я не должен был… и это всё… моя вина… - Я… я не понимаю. За что ты просишь прощения? Бо-ди, прошу, скажи? - Рассвет скоро. Мне пора. Надо… надо смену братцу передать. Прощай, Чжань-гэ, - печально улыбается Ибо и уходит. Сяо Чжань едва сдерживается, чтобы не сорваться следом, не умолять его вернуться. Он стоит так ещё какое-то время, до боли в глазах вглядывается в полумрак в холле, надеясь, что Ибо покажется снова, что он пошутил, и что не было этого «прощай». Зачем ему говорить «прощай»? Почему не «пока»? Ведь это так на него не похоже. Почему он просил прощения, если первый же поцеловал? За поцелуй? Или за что-то ещё – что-то такое, чего Сяо Чжань не знает? Но что это? Он сползает по стене, а потом, так же ползком движется к двери, чтобы наконец закрыть её. И странное дело, больше он не чувствует себя защищённым. Как будто дом этот без Ибо превращается просто в квартиру, в коробку с набором комнат, такую же, как и сотни других в отелях, где он бывал. *** Утром он с трудом поднимается. Голова звенит от недосыпа, глаза болят, и всё тело налилось такой тяжеленной усталостью, будто он накануне провёл в тренировочном зале больше, чем положено. Но Сяо Чжань знает – это сказывается ночная прогулка и пережитое после. Это не заданные вопросы и не полученные ответы. Это стыд, что снедает его изнутри. Осознание совершённого, непоправимого. Это страх… страх потери. Он больше не бежит от самого себя, а пытается разобраться в себе. Думает, пока едет в машине до студии. И пока стоит под софитами, пока рассказывает вызубренный текст, думает, спрятавшись за маску с улыбкой. И потом, когда отвечает на стандартные, привычные уже вопросы интервьюеров, не прекращает думать о том, что с ним происходит и как его угораздило так вляпаться. И что самое важное – как теперь с этим жить, как сохранить то, что у него есть и, да, как вернуть Ибо, что ему сказать, потому что, положа руку на сердце, Сяо Чжань не представляет, как быть без него. Он согласен и дальше мотаться в магазин дядюшки Чжоу только для того, чтобы просто увидеть Ибо, хоть на мгновения, минуты побыть рядом. И стоит больших усилий не сорваться прямо со съёмок, чтобы не бежать туда – успокаивает себя только тем, что Ибо там всё равно сейчас нет. Можно было бы, конечно, попытаться использовать эту возможность, чтобы узнать больше о нём у неизвестного ему «братца», но не факт, что тот будет откровенничать с каким-то мутным типом. Мутный. Именно таким видится сейчас себе Сяо Чжань. Мутным и спятившим. Его никогда не тянуло не то что к юношам, его к мужчинам никогда не тянуло. Он всегда был по девушкам и даже чуть было не женился – всё было настолько серьёзно, что родители успели купить им дом рядом с собой в Чунцине, но пожив немного вместе, они успели понять до свадьбы, что лучше им не связывать жизнь друг с другом. Слишком разные, слишком непримиримые во многих вопросах и не так чтобы слишком любящие друг друга, чтобы тратить силы на притирку и на поиск компромиссов. И потом он встречался только с девушками, пока не стало вообще ни до кого, потому что постоянная гонка на опережение, потому что тут не то что любить кого-то, тут поспать бы хоть немного, да перекусить и в туалет успеть сходить. Какая тут любовь? Она и по контракту под строгим запретом – шаг вправо, шаг влево, и прощай Сяо Чжань, поминай, как звали. Да его не то что агентство, сами фанатки с потрохами сожрут, агентству ничего и не останется. Так что, Ибо в этом чётко расчерченном, распланированном графике точно не стоял. Но он был – не в графике, а в сердце и голове Сяо Чжаня. Стоило закрыть глаза, и вот он возникал перед внутренним взором, встряхивал светлыми волосами, подмигивал и улыбался этой своей невинно-порочной улыбкой так, что Сяо Чжань до боли в костяшках стискивал кулаки и только что не выстанывал его имя. - Господин Сяо, с вами всё в порядке? – тревожный голос менеджера доносится словно издалека. Сяо Чжань опускает голову и молча поднимает раскрытую ладонь, типа «всё окей, не паникуйте», но менеджера сложно обмануть. – Вам плохо? «Мне очень плохо. Мне жуть как плохо. Ты даже не представляешь, насколько мне плохо», - закричал бы Сяо Чжань, если бы не был очень воспитанным и сдержанным айдолом. Но он был. И оставался им. Поэтому собрал волю в кулак и ответил: - Всё отлично. И голос его даже не дрогнул. Вот что значит – актёр высшего класса. Сяо Чжань поаплодировал бы себе, если бы руки не казались слабыми плетями, повисшими вдоль тела. - Но вы выглядите неважно, - менеджер не бросал попыток докопаться до правды. - Всё может быть. Устал, наверное. Приму ванну, посплю и буду в норме. Завтра что у нас? - С утра репетиция, а потом съёмка для журнала, вы же помните? - Да-да, конечно. Помню. Солнце уже давно отправилось на боковую, опередив Сяо Чжаня, когда они наконец добрались до дома. Пожелав спокойной ночи, Сяо Чжань махнул рукой менеджеру, отпуская его, поднялся на лифте до своего этажа, а потом спустился вниз и бросился бежать к магазинчику дядюшки Чжоу. Он так и не придумал, что скажет Ибо, с чего вообще начнёт разговор, и сам поражался своей внезапной, столь непохожей на него безрассудности, но думал, что сначала увидит Ибо, а там слова польются сами по себе, как не раз бывало в его присутствии. - Ибо, я… - начал он, залетая в магазин и замер. За прилавком стоял дядюшка Чжоу собственной персоной. Стоял и вопросительно смотрел на Сяо Чжаня, а на прилавке перед ним лежал раскрытый журнал кроссвордов. - Добрый вечер, - приветливо, как старому приятелю, улыбнулся дядюшка Чжоу. Сяо Чжань кивнул. - А где Ван Ибо? – собственный голос показался ему чужим, каким-то хриплым, испуганным. Дядюшка Чжоу нахмурился. - Какой ещё Ван Ибо? - Ну… внук ваш. Ван. Ибо. Внук. - Нет у меня никакого внука. Ни Ван, ни Ибо, ни ещё какого-нибудь. Я ж рассказывал вам как-то, что не сложилось у меня с семейной жизнью. Сначала недосуг было, потом уж никто не пошёл за меня, так и остался бобылём. Должно быть, запамятовали. Дел много, вот и замотались, забыли, да и я не так чтобы часто рассказывал. Один раз поделился, да вы не запомнили… Дядюшка Чжоу всё говорил и говорил, а Сяо Чжань отказывался верить. Не может быть такого. Не может быть, чтобы всё это ему привиделось. Не настолько он спятил. Может, всё дело в старике? Маразм у него или что. От чего-то же его лечили в больнице? - Дядюшка, а где вы были всё это время? Вас же долго не было. - Так в больнице. - А что с вами было? Вроде никогда на здоровье не жаловались. - Да чёрт его знает. Не помню я, - смутился дядюшка Чжоу, поразившись тому, что и впрямь в точности не помнит, по какой причине очутился в больнице, - помню, что болел вроде чем-то, был в больнице. Болел. А чем же я болел? Во дела. Ну, болел и болел. Значит, надо было, - совсем как-то нелепо закончил он, став в этот момент до невозможного похожим на неигрового персонажа, такого, у которого ограниченный набор реплик и сверх заданного программой он не может ничего сказать. - Понятно, - говорит Сяо Чжань, хотя ему совсем ничего не понятно, - а кто же всё это время, пока вы были в больнице… кстати, не помните, в какой именно? Кардиологической? Может, в травматологии или хирургии? - В больнице, - сердито отвечает дядюшка Чжоу и склоняется к кроссворду. Только Сяо Чжань и не думает отступать. - Хорошо. В больнице так в больнице. Так вот, кто всё это время, пока вас не было, заменял вас? - Никто. - Как это никто? Работал же как-то магазин без вас. Круглосуточно даже работал. - Простите, господин Сяо, но вот это уж точно лучше мне известно, работал мой магазин или нет. И я вам точно говорю – не работал. А если бы он вдруг каким-то чудом работал, то и выручка за этот период в кассе осталась, и записи с камер наблюдения. А записи я каждое утро просматриваю, чтобы убедиться, не произошло ли чего за время моего отсутствия. Так что, мой вам ответ – магазин не работал. И если вы ничего брать не будете, то не тратьте, пожалуйста, моё терпение. Спасибо. Извините. Пожалуйста. Будете брать что-нибудь? - Да… да, я, пожалуй, корм… Корм для кошки. - Тот же что обычно? – не преминул продемонстрировать свою память дядюшка Чжоу. - Тот же, что обычно, - на автомате ответил Сяо Чжань.