Тот, кто приходит в ночи

Ночью Сяо Чжань проснулся от острого желания купить сока. Всё равно какого, лишь бы пойти и купить. Хотелось настолько сильно, что всю сонливость как рукой сняло. Наскоро одевшись и заверив Орешек, что всё хорошо, он скоро придёт, Сяо Чжань отправился за соком. И ноги сами понесли его в магазин дядюшки Чжоу. Разум пытался взывать, увещевать, что идти туда уж точно смысла нет — на часах половина четвёртого, дядюшка Чжоу давно спит в своей кровати и видит десятый сон. Но куда там! Сяо Чжань упрямо шёл, очень быстро шёл, будто его что тянуло. «Сейчас опять какая-нибудь жуть вывалится», — с тоской подумал он. Но жуть вываливаться не спешила. Фонари светили ровно, тени не ползли, и Сяо Чжань уже не знал — то ли радоваться, то ли ожидать появления большей напасти. Тренькнув колокольчиком на двери, он наконец ввалился в магазин, да так и застыл на пороге. Из-за прилавка на него в упор смотрел Ван Ибо. Нервно кривил губы и трескался лицом. Весь какой-то нахохлившийся, напряжённый и при этом… ранимый. Казалось, тронь его, и он разревётся. — Ты? — выдохнул Сяо Чжань, не двигаясь с места. — Я, — покаянно кивнул Ибо. — А где…? — Дома. Дела у него. Нездоровится. — Так дела или нездоровится? — Какая на хрен разница? — окрысился Ибо. — Я поговорить хочу. С тобой. — Да ладно? — хохотнул Сяо Чжань, — и о чём же? — О том… о том, что произошло тогда у тебя дома. Ну, — замялся Ибо, вспыхнув ушами, но всё же нашёл в себе силы продолжить и не отвести глаз, — когда я тебя поцеловал. — Ага. И что ты хочешь мне сказать? Прости, гэгэ, но ты — древний дед, поэтому мы не можем быть вместе? Или «прости, гэгэ, но мама с папой меня накажут»? — Сяо Чжаня несло, и он сам понимал это, но остановиться не мог, не желал. Он хотел разозлить Ибо, чтобы тот не юлил, не выдумывал причины, которые уже наверняка собирался озвучить, а сказал правду. — Так что, малыш Бо, в чём причина? — Ты можешь заткнуться и просто выслушать? — сморщившись будто от зубной боли, глухо спросил Ибо. И Сяо Чжань заткнулся. И сам этому удивился. Несмотря на свой характер, казавшийся мягким посторонним людям, он умел, когда надо, проявить твёрдость, но в этот раз молча послушался. Ибо нервно взъерошил волосы и посмотрел на него затравленно и пугающе нежно. Так нежно, что Сяо Чжань прислонился плечом к стенке. — Чжань-гэ… ты… ты удивительный. Самый лучший. Самый красивый и вообще… самый охуенный. Я… ты нравишься мне, Чжань-гэ. У меня башню сносит, так хочется быть с тобой… Ибо говорил и говорил ещё что-то, и Сяо Чжань честно пытался его слушать, хотел слушать, но в голове билось только «у меня башню сносит», «башню сносит», «сносит». Тогда, в ту единственную ночь, когда Ибо ему приснился, он сказал эту же фразу. Конечно, может быть, что это подсознание так спроецировало образ Ибо, и фраза — всего лишь фраза, но… — Дядюшка Чжоу сказал, что у него нет внука. — Что? — Ибо вытаращил глаза. — Дядюшка Чжоу сказал, что у него нет внука, — упрямо повторил Сяо Чжань, — ни Вана, ни Ибо, ни ещё какого-нибудь. Нет. Внука. — Ты, что, меня вообще не слушал? — вскричал Ибо. — Слушал. Так кто ты? И почему дядюшка Чжоу сказал, что у него нет внука? — Да мне вообще срать на этого старикана! Я почём знаю, какого хрена он так сказал?! Может, маразм у него или ещё какая хрень?! Может, с памятью проблемы?! У всех стариканов хреновая память! — Он кроссворды разгадывает. — И? — набычился Ибо. — Хорошая у него память. — Хорошая память и кроссворды не спасают от маразма, — резонно заметил Ибо. Сяо Чжань кивнул и уже почти готов был испытать облегчение, как вспомнил ещё об одном моменте. — А камеры? — Да с ними-то что не так? — Дядюшка Чжоу сказал, что отсматривал камеры. Что всегда отсматривает камеры, чтобы убедиться в том, что во время его отсутствия ничего не произошло. — И? — Судя по камерам, магазин не работал. Дядюшки Чжоу не было, без него магазин не работал. — Ты сам-то видел эти записи? — Нет, я… он мне рассказал… — Но не показал, так? — Так. Хм… — Да хоть захмэкайся, а старикан твой — маразматик, — припечатал Ибо, и Сяо Чжань рад бы был ему поверить, но всё происходящее с ним в последнее время несколько пошатнуло веру в простые объяснения. Взять хоть этого парня — даже в самом страшном сне Сяо Чжань не мог представить, что так легко, на слово раз привяжется к малознакомому человеку, что будет желать его так, как никого не желал прежде, что будет счастлив просто видя его перед собой, так близко — только руку протяни и коснись, и он не растает как сон… — Ты… ты вообще реальный? — вопрос сорвался с языка прежде, чем Сяо Чжань его обдумал. — Реальнее некуда, — невесело хмыкнул Ибо. — И… и что дальше? Ты ждал меня здесь? — Ждал, — кивнул Ибо, — хотел попрощаться с Чжань-гэ. — Что? Почему? Куда ты… — Так будет лучше. Для тебя. Безопасней. Живи и ничего не бойся. — Ибо… Бо-ди… — Пора, Чжань-гэ. Моя смена на исходе. Пора домой. Магазин сам себя не закроет. Живи хорошо и долго, Чжань-гэ, — сказал Ибо, и Сяо Чжань готов был поклясться, что в глазах у него стояли слёзы, весь он выглядел надломленным и так сильно сжимал корпус своего телефона, что тот треснул. — Бо-ди… — Чжань-гэ, ты не помогаешь. Уходи, прошу тебя. Ты… скоро ты всё забудешь, потерпи немного, и всё станет как прежде. — Но я не хочу как прежде! — А надо. Прощай, гэ. Сяо Чжань мог бы спросить его про завтрашнюю закрытую вечеринку, не родственник ли он тех Ванов, мог бы сказать, о том, что чувствует сейчас, как болит его сердце, но посмотрев в безжизненное бледное лицо Ибо, решил просто уйти. Если судьбе будет угодно, они встретятся. Если нет… значит, нет. И если всё будет так, как надеется Сяо Чжань, то он ещё скажет своё слово. Когда он пришёл домой, в ушах всё ещё стоял едва различимый звон колокольчика над дверью магазина. Дзинь-дзинь, нашёптывал он, и Орешек у ног не одобряла то, что хозяин так поздно где-то шастает. Дзинь-дзинь, и Сяо Чжань забирался под одеяло и закрывал глаза. Дзинь-дзинь, и Сяо Чжань вспоминал, как хмурится Ибо и хмурился в ответ, засыпая. *** Такой охраны Сяо Чжань ещё не встречал. Он бывал на разных мероприятиях, выступал и для политиков, и для представителей мафиозных кланов (хотя и не видел особого различия между теми и другими), и через какие только уровни безопасности не проходил, каких только мордоворотов не видел. Но эти на входе в едва ли не самый роскошный ресторан Пекина не шли ни в какое сравнение со всеми предыдущими. Форма одежды у них была очень непривычная. Затянутые во всё чёрное — это понятно. И даже руки в перчатках — тоже, в принципе, понятно, но капюшоны, надвинутые по самый подбородок? Что они там разглядят из-под этих капюшонов? А когда Сяо Чжань с менеджером приблизились, возникло ощущение, что прогоняют их через рентген, но без рентгена, сканируют так дотошно, что в какой-то момент под кожей сильно так зачесалось, а голову прошило вспышкой боли. Хлопать их по телу в поисках оружия и других запрещённых предметов не стали, только один из капюшонов придвинулся ближе, навис над самой головой и шумно вдохнул воздух. Сяо Чжань поднял взгляд и обомлел — лица в капюшоне не было, ни кончика подбородка, ни белеющих щёк. Вообще ничего, сплошная чернота, дышащая на него холодом. «Могильным», — мысленно подчеркнул зачем-то Сяо Чжань. Капюшон постоял так ещё немного и потом, словно нехотя, отстранился, кивнул другим капюшонам, и их наконец пропустили. Внутри же играла нейтральная музыка, такая расслабленная и обычная, что Сяо Чжань тихо выругался. Померещилось. Опять какая-то муть мерещится. Но к психотерапевтам он больше ни ногой. Не скажешь же очередному желающему ему помочь за приличное вознаграждение: «Доктор, простите, но мне кажется, вы немножко мертвы. Да не немножко, а множко». В том, что следующий поход обернётся очередной чертовщиной, он не сомневался. Внутренне стиснув зубы, Сяо Чжань принялся вежливо рассыпать улыбки под одобрительный взгляд менеджера. Собравшиеся в богатых вечерних нарядах и смокингах смотрели на него как-то слишком заинтересовано, казалось Сяо Чжаню. Но он предпочёл списать это на приступ паранойи. На него всегда смотрели заинтересовано, но в этот раз интерес был другого рода. Он чувствовал себя маленьким мальчиком, идущим вдоль клеток с бойцовыми собаками, только что слюной на него не капавшими. Сам же он при этом не мог выцепить ни одно лицо — все они расплывались неясными бледными пятнами, как если бы зрение его вдруг резко ухудшилось. Сяо Чжань покосился на менеджера, бодро шагавшего рядом — тот оставался вполне чётким, вплоть до малейшей морщинки. «Ага. Ладно», — подумал Сяо Чжань, хотя что именно ладно, он бы не сказал, вместо этого начав повторять мантру «абстрагироваться-абстрагироваться-абстрагироваться», присовокупив к ней ещё «сфокусироваться на выступлении-сфокусироваться на выступлении-сфокусироваться…». И, в принципе, удалось. Гримёрку отвели светлую и просторную, и даже не холодную, а то он порядком продрог, пока добирался до неё. Хотел было сунуться за сцену, чтобы посмотреть и послушать, что там говорят, но менеджер совершенно бесцветным голосом сказал ему: — Нельзя. Не положено. Велено сидеть здесь. Они сами тебя позовут. — Когда? — Когда надо будет, тогда и позовут. — Эм… с вами всё в порядке? Вы странный какой-то. — Велено сидеть здесь. Тебя позовут. Жди, — ответил менеджер. Выглядел он при этом, действительно, очень странно: сложив руки на коленях, как примерный мальчик, сидел неестественно прямо, как жердь проглотил, и смотрел куда-то в стену за спиной Сяо Чжаня. — Эй? Менеджер Ву? Я… переживаю? — Сяо Чжань помахал раскрытой ладонью перед его лицом, но тот остался сидеть как сидел и, кажется, вообще не моргал. — Да что с вами такое? — Велено сидеть здесь. Тебя позовут. Жди. Когда Сяо Чжаня наконец позвали, он со скуки обкидал менеджера бумажными шариками с ног до головы, украсил его голову заколками и, истерически хихикнув, накрасил ярко-красной помадой губы. Было нелепо и не смешно. Скорее страшно. Очень страшно. До тошноты и головокружения. Снова вспомнился дядюшка Чжоу, как он кивал таким же болванчиком и говорил одно и то же. И продолжать убеждать себя в том, что происходящее только казалось ему, становилось всё сложнее. У мужчины, пришедшим за ним, тоже не было лица, как и у всех тех, кого Сяо Чжань успел повстречать в фойе. Точнее, может, оно и было, но сфокусироваться на нём не удавалось, как Сяо Чжань ни щурился. Наверное, нацепи этот тип маску, было бы не так странно и жутко, как то, что лицо его было какой-то колеблющейся, мерцающей рябью помех, светлой массой, в которой смутно угадывались тёмные, перетекающие друг в друга, глаза и дёргавшийся то к одному уху, то к другому, красный рот. — Могу я спросить…? — закинул удочку Сяо Чжань. — Не можете, — обрубили его. — И всё же… кто вы? И… зачем я здесь? — Узнаете. Если позволено будет. — А сейчас.? — Не позволено. — А что же позволено? — Петь. Прошу. Музыка заиграла. Сяо Чжань поднялся на сцену и ступил в круг света. Проморгался, привыкая. Попытался вглядеться в зал, но за круглыми столиками были всё те же размытые лица, подсвеченные небольшими светильниками. Он закрыл глаза, отдаваясь на волю мелодии и своим ощущениям. А когда открыл, голос полился плавно и чисто. Он пел о смеющемся синем море, о горечи поражений и радости побед, о том, что не подвластно узреть человеку, но что известно только небесам, о великих чувствах — таких великих, что сердце едва способно их вместить, о переменчивости ветра и страхе одиночества. Он пел эту старую песню, слова, знакомые с детства, легко слетали с языка и уносились ввысь. Он вкладывал всего себя в неё и вспоминал о том, как слушал её рядом с Ибо, плечом к плечу. От внезапного появления взгляда Сяо Чжань едва не выронил микрофон, но выровнялся и смог закончить. А потом одна мелодия влилась в другую, более надрывную. И Сяо Чжань вспомнил, как удивлялся тогда, услышав её в плей-листе Ибо. Не обычное его тунц-тунц-тунц, а такая невыразимая тоска по утерянному, по тому, что могло бы сложиться, но не сложилось. Он пел и умирал на каждой строчке, с каждым куплетом превращаясь в ничто. В конце его голос уже дрожал, едва не срываясь на рыдания. Менеджер бы похвалил его, отметил замечательную актёрскую игру и профессионализм, только никакой это игрой не было. И в следующей песне он уже просил: посмотри же на меня, посмотри. Если ты здесь, посмотри. И мне не надо ничего. После ты можешь и не смотреть, не говорить со мной, только позволь… позволь идти в твоей тени. Взгляд не отпускал. Держал крепко — так, что Сяо Чжань почти физически ощущал фантомные пальцы на своих руках. Взгляд дрожал, и это напряжение передавалось и Сяо Чжаню. Он чувствовал, что тому, кто на него смотрит, плохо. И когда он, закончив петь, на мгновение закрыл глаза, а потом открыл их, пытаясь совладать со своим бешено бьющимся сердцем и чужой болью, то увидел того, чьё лицо единственное было чётким для него — Ибо. Этот взгляд принадлежал Ибо. И тот самый первый… тоже был Ибо. И тот, кто спасал его от жутких тварей, и кто преследовал неотступно, доводя до нервных срывов — это всё был Ибо. Сяо Чжань не знал, чувствовал это. И теперь Ибо смотрел на него открыто, но радости в глазах не было, только мука, отчаяние. С таким лицом люди обычно решаются на то, чего всеми силами хотели бы избежать. Люди… но был ли Ибо человеком? Этого Сяо Чжань не ведал. Он стоял, оглушённый повисшей тишиной, и все слова, которые он проговаривал раньше, представляя этот разговор, застревали в горле. Он хотел ответов, но страшился их. И когда он уже почти решился, с места поднялась женщина, сидевшая рядом с Ибо. Очередная женщина без лица. — А-Бо, — на Сяо Чжаня она даже не смотрела, — как тебе наш подарок? Ты доволен? Теперь ты можешь делать с ним всё, что хочешь. Мы уже продумали, как стереть его из мира. Никто и не вспомнит. Получить разрешение, конечно, нелегко, но ты же знаешь — для нас нет ничего невозможного. Всё для тебя, мой мальчик. Это они сейчас о нём? Сяо Чжань вслушивался в её глубокий голос и откровенно не въезжал, как могут быть слова этой женщины связаны с ним? Как кто-то вообще может такое говорить? «Стереть из мира», «никто не вспомнит»… «подарок»?! — Это… — наконец подал голос хмурый «А-Бо», — это не то, чего я хочу. — А чего же ты хочешь, милый? — Забрать его и спрятать от вас. Спрятать так, чтобы никакая тварь из здесь присутствующих не смела протянуть к нему свои лапы, — ответил он зло. — Но, милый, ты же знаешь, что для этого надо сделать… — Не хочу. Нам пора. Он встал из-за стола и направился к сцене. Женщина неодобрительно покачивала головой, зал роптал, Сяо Чжань едва удерживался в сознании, а Ибо шёл и смотрел только на него. И по мере того, как он подходил ближе, Сяо Чжань подмечал, как подозрительно блестят его глаза, как упрямо поджимает он губы и как судорожно сжимаются кулаки. — Пойдём, — хрипло сказал Ибо и, не отрывая от него взгляда, бросил стоящим у сцены капюшонам: — мужика, что прибыл с ним, НЕ трогать. Доставить домой в целости и сохранности. Внушить, что всё прошло хорошо, Сяо Чжань молодец, Сяо Чжаню нужен отдых. Один… нет, два дня и две ночи. Больше этот мудила не сможет выбить для него. Музыкантов его тоже доставить домой и не трогать. Понятно? Капюшоны кивнули. — Пошли вон. Капюшоны взметнулись одной смазанной тенью и сгинули. — Ну, — это уже Сяо Чжаню, — ты идёшь? Или мне тебя как принцессу из логова дракона похищать? Взвалить на плечо и тащить? — Я б не отказался, — нервно хихикнул Сяо Чжань, всё ещё пребывая в шоке от разворачивающегося перед ним остросюжетного кино — такого натурального, ещё и с ним в главной роли. Сценарий, правда, вручить забыли, но, может, это фишка такая у режиссёра — играть по ходу дела? — Чжань-гэ! — требовательно позвал Ибо. — А? — Слезай уже! Осторожно только. Ноги не переломай. И Сяо Чжань слез. Неловко, путаясь в проводах и чудом не навернувшись со сцены. Ибо сцапал его за руку холодной своей, потащил к выходу, продираясь сквозь ряды, которые смыкались всё плотнее и плотнее, но никто не осмеливался приблизиться так, чтобы коснуться руками, только взглядами — цепко, изумлённо и с надеждой. С надеждой, что и им всё же обломится. Сяо Чжань не видел их глаз, не успевал не то что сфокусироваться, но взглянуть на кого-нибудь, при этом он буквально осязал, как его щупают, как примериваются и выжидают. И только присутствие Ибо спасало. Пока спасало. *** Над ними — усеянное звёздами небо, внизу — сверкающий Пекин, не засыпающий и ночью. Там город, жадный до жизни, тут — тишина, нарушаемая лишь шелестом веток. Рядом мотоцикл Ибо — единственная понятная и не потусторонняя вещь, хотя кто знает, из каких закоулков Ада малец его притаранил? Когда они мчались по дорогам, и Сяо Чжань изо всех сил прижимался к Ибо, ощущая холод от него и сквозь слои одежды, город, казалось, проносился мимо уж слишком быстро, неправдоподобно быстро. Не сказать, что у Сяо Чжаня был опыт езды на мотоциклах, он и с велосипедом с трудом управлялся, но ирреальность происходящего этой ночью зашкаливала. Сейчас он кутался в тяжёлую парку, но холодно ему было не столько от промозглого ветра, сколько от волнения и неторопливо поднимающейся паники. Мгновения назад он хотел о стольком спросить, а теперь и не знал — есть ли смысл. Быть может, и впрямь, лучше так? Оставить прошлое прошлому. Забыть. Представить, что приснилось… всё приснилось. Тем более, что и Ибо не торопится говорить, только стоит с видом побитой собаки и смотрит так влюблённо, но и так горько, беспрестанно облизывая губы, собираясь с духом, что Сяо Чжаню в какой-то миг становится жаль его. Это ему бы бояться, шарить по карманам в поисках если не зёрен риса, то на худой конец и монет — вдруг поможет? Вдруг Ибо кинется их пересчитывать и не помчится за ним, а Сяо Чжань доберётся до дома, закроется на все замки, зашторит окна, обнимет Орешка и будет… и будет жалеть всю жизнь, если не решится хотя бы попытаться узнать всё сейчас. — Так всё же, это был ты? — спросил он. Ибо виновато кивнул. — А в гримёрке… тогда… когда я потерял сознание и очнулся в больнице… Это тоже был ты. И Ибо снова кивнул. Сяо Чжаню было страшно спрашивать дальше, но не спросить он не мог. — Что… что ты сделал со мной? — Укусил, выпил твоей крови, — потупив взор и пряча огонь, взметнувшийся в глазах, тихо ответил Ибо, но тут же вскинулся и начал говорить быстро, жарко, словно боясь, что Сяо Чжань его оборвёт. — Но я не хотел. Не хотел тебя убивать. Мне башню снесло. Понимаешь, Чжань-гэ? Ты же понимаешь? Я как увидел тебя по телеку, как услышал твой голос, так думать больше ни о чём не мог. Только о твоей улыбке, о том, как ты звучишь, как ты ходишь, как дышишь, как бьётся твоё сердце, как горяча твоя кровь. Я не хотел тебя мучить. Просто я так сильно желал тебя, желал видеть и слышать, что не мог контролировать. Я пытался! Я, честно, пытался! Но потом ты пропал на три дня, и я как с ума сошёл! А когда ты вернулся, когда я снова увидел тебя… я не знаю, как так получилось… Может, я просто хотел сказать, какой ты классный. Хотел прикинуться твоим фанатом и… не знаю. Я, правда, не знаю, что я собирался делать, зачем пошёл в твою гримёрку! Но когда ты открыл дверь, я… я не сдержался. Прости, Чжань-гэ. Прости меня. Ибо замолчал, тяжело дыша. Хотел коснуться Сяо Чжаня, но тот отшатнулся, ошарашено глядя на него, и Ибо, медленно сложив пальцы, опустил руку. — А дядюшка Чжоу? Его ты тоже кусал? — Что?! Да сдался тебе этот старикан?! — впервые за весь разговор возмутился Ибо. — Что я вообще дебил какой его цапать? Меня ж вырвет от одного вида его дряблой кожи! Я ему и так смог внушить всё, что мне надо было. — Хреново ты внушил, — не удержался от подкола Сяо Чжань. Ибо хмыкнул. — Ну да, есть такое. Лень возиться было. Но ты же всё равно повёлся. — А братец? — Какой братец? — Который в дневное время там сидел. Ты сам говорил… — Да не было никакого братца. Я так. Просто сказал. Всё равно ж ты проверять не пошёл бы, — Ибо улыбнулся, так широко и ярко, что у Сяо Чжаня защемило сердце. — Что, так уверен в себе был? Уверен, что приходить я буду только ради тебя? — Но ведь так всё и было, — подмигнул Ибо и позволил своему языку скользнуть по губам медленно, очень медленно — так, что Сяо Чжань сглотнул и поспешил отвернуться. — А потом? Другие взгляды? — Родня моя, — буркнул Ибо. — Интересно им стало, по кому я сохну. — Жуть? — Гуи. Низшие. Стервятники. Падальщики. Гуи. Гуй. Сяо Чжань читал про таких существ в сказках, но и представить не мог, что они и в самом деле существуют. По сказкам выходило, что это демоны, покрытые в своём первоначальном обличье рыжей шерстью, похожие и в то же время не похожие на людей, способные принять любую форму и довести человека до нервного срыва, а то и смерти своими выходками. — Стервятники? — Стервятники, — кивнул Ибо. — Слетаются на чужой пир. И если жертва недобита, ну или недопита, добивают и допивают её. Когда… когда я оставил тебя в живых, они, видимо, решили, что я… наигрался. Грань между жизнью и смертью, явью и навью истончилась. Всегда истончается в таких случаях… наших случаях… и люди начинают видеть всякое, видеть их. У одних силёнок едва хватает на то, чтобы питаться страхом, другие могут утащить и сожрать. — И ты…? — Я пытался тебя оградить от них. Показывал, что я… что я ещё… — Ибо замялся, подыскивая слова. — Не наигрался? — пришёл ему на помощь Сяо Чжань. Ибо вздрогнул, но кивнул. С каждым его кивком Сяо Чжань чувствовал, как всё тяжелее становится дышать, как сердце теснится в груди, будто окованное железными цепями. — Но я не играл. Не играл. Чжань-гэ? — взмолился Ибо, — поверь мне? Ты, правда… Правда, понравился мне. Очень понравился. Я и в магазин тот вонючий пошёл ради тебя, чтобы узнать тебя лучше, думал, справлюсь с собой. Я не играл, гэ. — А что же ты делал? И почему эти твари исчезли, а потом снова появились? Точно! Всё началось снова после того, как ты мне приснился! Ты… ты не снился, так? Ведь так? — Сяо Чжань уже почти кричал. Он наконец-то прозрел, пазл стал складываться, но это его совсем не радовало. Он смотрел на Ибо и надеялся, что хоть сейчас тот опровергнет его догадки, но… нет, Ибо мотнул головой. — Не снился. Пришёл. Правда. Сам. — И всё то, что ты тогда делал со мной… — Не снилось. — Так. Тааааааак, — Сяо Чжань взлохматил волосы и принялся ходить туда-сюда, изредка косясь на Ибо и стараясь, очень стараясь не поддаваться на его несчастный вид, несчастный ШИКАРНЫЙ вид в этом долбанном ШИКАРНОМ чёрном смокинге, белой рубашке с галстуком-бабочкой. Как вообще этот пацан зефирной внешности может быть кровососущим монстром? Как он может быть таким наглым, бесстыдным и в то же время очаровывающим своей мнимой невинностью? Кто его вообще таким создал? Или это особенность их вида? Чтобы уж наверняка и в самую цель? Чтобы жертва сама приползла на брюхе и умоляла её съесть и трахнуть? Нет, сначала трахнуть, а потом съесть, и можно даже одно в процессе другого. — Что ты вообще такое? — Сяо Чжань резко затормозил и подлетел к Ибо. — На Западе таких, как мы, называют вампирами. — А здесь? — Тот, кто приходит в ночи. — Ну, — Сяо Чжань несколько истерично засмеялся, — в ночи, знаешь ли, много кто приходит. Те же гуи. — Они не так страшны, чтобы бояться их называть. — А ты, выходит, страшный тип? — Выходит. — И… как же вы такие появляетесь? Один укусил другого, поделился своей кровью, а потом… — Чжань-гэ пересмотрел фильмов. Это так не работает, — криво усмехнулся Ибо. — А как это работает? — Мы рождаемся. Рождаемся такими. Растём как все дети, достигаем совершеннолетия и проходим обряд инициации. До этого мы смертны. Нас можно убить так же, как и людей. Мы ранимся. Можем терять кровь. Даже болеем. Всё, как у людей. Пока не пройдём обряд инициации. После — вечность и неуязвимость. Но не каждый решается. Есть те, кто сознательно отказывается и проживает обычную смертную жизнь. Есть и просто трусы бесхребетные. — Ты не из их числа? — Не из их. — И сколько тебе сейчас? — Не переживай, ты всё ещё дед. — Так сколько? — Двадцать два. — А когда… — Семнадцать. — Почему? — Было интересно. Был зол и упрям. Хотел доказать, что всё могу. Что круче всех. Что не боюсь ничего. — А как проходит обряд инициации? Что надо сделать? — Убить себя.