Тот, кто приходит в ночи

Первый раз Сяо Чжань проснулся в полдень. Ибо спал. По крайней мере, Сяо Чжань очень надеялся, что это сон такой. Осторожно потрогал его за руку — твёрдая и ледяная. Положение тела тоже не изменилось — как покоился на спине, так и не сдвинулся. Мертвенно-бледный, с заострившимися чертами лица и спутанными волосами — бурыми от засохшей на них крови. Сяо Чжань неосознанно потянулся к ним, чтобы расчесать пальцами, но в последний момент отдёрнул руку. В тех фильмах про таких созданий как Ибо, говорилось, что и во сне приближаться к ним не стоит — убьют и не заметят, что-то вроде рефлекса, защитной реакции. Не факт, что и это не придумки, но проверять это на своей шкуре как-то не хотелось. В ногах муркнула, разворачиваясь в колбаску, Орешек. Сяо Чжань погладил её за ушком. — Что, уже не шипишь на нашего гостя? И правильно. Только нервы портить. Пойдём, покормлю тебя. Пока насыпал корм в миску, пока ставил чайник (больше по привычке, чем по желанию) и пока мылся в душе, всё прикидывал и так и эдак события ночи. Если это была охота на Ибо, то кто-то целенаправленно шёл за ними, чтобы сообщить тварям. Либо же знал, куда Ибо отправится. Выходит, это кто-то из его клана. Но кто и зачем? Насколько безопасно Ибо возвращаться? И насколько безопасно оставлять его здесь? Не могут же они вечно прятаться. Хорошо бы ещё пакетами с донорской кровью разжиться, но как это сделать, не выходя из дома, да и выходя тоже, Сяо Чжань не представлял. Не может же он просто позвонить менеджеру и сказать: «Здрасти, мне бы парочку… нет, лучше десять пакетов крови. Так, на всякий случай. Немного очкую, что меня сожрут. У меня тут, видите ли, типа вампир под кроватью. А так всё хорошо, да. Отлично просто». Сяо Чжань встряхнулся, отгоняя глупые мысли. Это Ибо мог бы запудрить голову кому угодно, а он таким функционалом обделён — набор кистей ограничен, выбирай, из того, что есть. Попробовать сходить в центр переливания крови и как-нибудь купить? Допустим, он даже сообразит, к кому обратиться, но что делать с Ибо? Оставлять его одного категорически не хотелось. Мало ли что. Что именно — Сяо Чжань не знал и узнавать не желал. Покидать «крепость», когда вокруг чертовщина всякая творится, тоже виделось ему крайне неразумным. Не ровен час, утащат, а потом ещё и Ибо начнут им шантажировать. Или сама же родня Ибо прикончит бедного Сяо Чжаня, чтобы больше не страдал их драгоценный и не подвергал себя опасности. От всех этих мыслей голова шла кругом. Наскоро позавтракав омлетом, нервно схрумкав яблоко вместе с косточками, Сяо Чжань вернулся в спальню, сел на пол и принялся ждать. Часы показывали только два часа дня. До заката ещё часа три-четыре — спасибо зиме. Но всё равно, долго. Телефон пиликнул входящим сообщением. Менеджер. Интересовался, как дела, поздравлял с отличным выступлением, сообщал о двух выторгованных для него выходных и спрашивал, дома ли он сейчас. Сяо Чжань уже хотел было ответить по пунктам, но передумал, так и зависнув большим пальцем над экраном телефона. А что, если это ловушка? Что, если нечто взяло его менеджера в оборот и через него пытается выяснить, где сейчас Сяо Чжань, жив ли он, и жив ли Ван Ибо? Так что, нет, он не будет отвечать. Не сейчас. В конце концов, менеджер сам сказал, что у него выходной, так что он может быть где угодно и с кем угодно, главное, чтобы подальше от камер и любопытных фанатов — и вот с этим как раз-таки было всё ок. Впрочем, только с этим и было. — Мда, — глубокомысленно изрёк Сяо Чжань, почесал в затылке. Ещё немного подумал. Подхватил на руки успевшую заснуть Орешек и утащил её в другую комнату. В том, что Ибо не причинит ему вреда, он был уверен. А в том, что они не подерутся с Орешек — не очень. Повозился, устраиваясь поудобнее рядом с Ибо на полу и снова заснул. *** Проснулся он от пристального взгляда — того самого, который не давал ему покоя целый месяц. Голодного, требовательного, жадного и… выжидающего. В комнате темно так, что хоть глаза выколи — эффект такой же. За стеклопакетами не слышно ничего, как и должно быть, особенно зимой, а вот из-под кровати раздаётся чьё-то дыхание — урывками, словно тот, кто там находится, сдерживает себя. В другой комнате истошно кричит Орешек, царапает дверь и пол под ней. Но она всего лишь кошка, а дверь закрыта на щеколду. У Сяо Чжаня цепенеют кончики пальцев. И кажется, выдохни он сейчас, то увидит облачко пара. Но нет, он ничего не увидит, пока не включит свет, а для этого надо пошевелиться, надо встать, но страшно не то что на спину повернуться — страшно дышать. — Ибо? Ты… как? — свой голос кажется Сяо Чжаню чужим — ломким и дрожащим. Ибо шумно втягивает воздух и замирает. И в этой обрушившейся тишине собственное сердце стучит так громко, что Сяо Чжань близок к тому, чтобы оглохнуть. Нет, так дальше продолжаться не может. Нервы и так ни к чёрту. Уж если чему и суждено случиться, то пусть случается прям сейчас. Сяо Чжань собирает всю свою смелость в кулак, душит инстинкт самосохранения («где ты раньше был, сволочь?») и поворачивается, чтобы встать и наконец включить свет, как тут же оказывается пригвождённым к полу — кисти в стальном захвате чужих рук, в тело вжимается чужое сильное, холодное, но хорошо хоть не окоченевшее больше. — Живой, — с облегчением выдыхает Сяо Чжань и плачет. Скопившееся напряжение выходит тихо, но бурно. Он смеётся и рыдает одновременно под аккомпанемент не замолкающей в дальней комнате Орешек и настороженный взгляд Ибо. Всё ещё темно, но Сяо Чжань уже привык настолько, чтобы различать силуэт над собой и даже глаза, нос, губы, всего Ибо. Смутно, смазано, не так, как хотелось бы. Но лучше так, чем вообще никак. — Ты… голоден? — успокоившись, спрашивает Сяо Чжань и чувствует, как Ибо деревенеет. — Хочешь… хочешь меня? Он медленно кивает и шумно дышит. Закатывает глаза, выпрямляется, а потом припадает к шее Сяо Чжаня, но не кусает — лижет горячо, влажно, поигрывает клыками и снова лижет, целует, прихватывает кожу губами, спускается ниже, забирается ледяными пальцами под футболку, дует то на один сосок, то на другой, вылизывает их и проходится клыками — не кусая, только дразня, покалывая, — и Сяо Чжань сдавленно шипит, сгорая от этих жадных прикосновений, выгибается навстречу, подставляется и сам ласкает такое желанное тело над собой, лихорадочно снимает рубашку, дорывая уцелевшие после ночной схватки куски ткани, борется с ремнём на брюках Ибо и когда побеждает, стонет сладко, радостно, вызывая у Ибо ответный стон — низкий, утробный; позволяет себя освободить от стесняющей одежды — такой лишней, жаркой и ненужной сейчас. Позволяет делать с собой всё, что угодно, желая этого всем сердцем, всем телом. Сам тянется к паху Ибо, накрывает его ладонью, обхватывает твёрдую плоть, оглаживает большим пальцем головку, размазывая выступившую смазку, но Ибо резко убирает его руку и приникает к члену Сяо Чжаня, заглатывает по самое основание, и Чжань давится стонами, всхлипывает и хрипит, толкается в этот холодный рот, стискивает волосы Ибо и вбивается с оттяжкой, с пошлыми хлюпающими звуками, со всей страстью, на какую только способен. На краю сознания бьётся шальная мысль, что он сейчас и без члена может остаться, но так хорошо, так упоительно и зубодробительно прекрасно, что ему плевать и на это, на всё вообще плевать, пока Ибо старательно обрабатывает его, пока пальцы Ибо подбираются к его входу, поглаживают там, надавливают, проверяя, подготавливая, размазывая стекающие смазку и слюну, проникая и изучая его внутри. Сяо Чжань бьётся, дрожит, сердце его заходится в бешеном стуке от восторга и паники сразу. Он не готов, совсем не готов. Никогда не был готов. Не думал и не гадал, что когда-нибудь придётся вот так, придётся с мужчиной, что будет хотеться с мужчиной, будет так хотеться, что яйца сведёт от боли, от желания, что сам будет насаживаться на искусные пальцы, такие искусные, что всё внутри раскрывается и сжимается от предвкушения большего, прошибает острой волной жгучего удовольствия, и Сяо Чжань, тонко вскрикнув, изливается в этот невозможный рот. — Ибо… Бо-ди, что же ты делаешь со мной, что делаешь, — горячечно шепчет Сяо Чжань, перебирая пряди его волос, пропуская их сквозь пальцы, расцепляя от слепившей их крови и ещё какой гадости. Ибо шипит, когда Сяо Чжань тянет особенно сильно. Ибо водит носом по коже Сяо Чжаня, дует на волоски, касается лёгкими поцелуями, а руки его всё ещё там — одна почти эфемерно оглаживает внутреннюю сторону бёдер, проходится по икрам, пальцы другой… Сяо Чжаню стыдно думать, осознавать, что делают внутри него пальцы Ибо, что они делают с его телом и… что будет дальше. Ему и хочется этого «дальше», и страшно волнительно. Странное ощущение распирающей боли и вместе с тем заполненности, так хорошо и так правильно, так, что мысли путаются, и дышать без стонов и тихого поскуливания не получается. — Гэ, Чжань-гэ, прости. Я не спросил позволения, — говорит Ибо в самое ухо, и низкий голос его обволакивает, туманит сознание. — Придурок. Какой же ты придурок, — Сяо Чжань весь подаётся навстречу, сжимает его руками и ногами, утягивая в себя, трётся щекой о щёку. — Чжань-гэ не нравится? Мне прекратить? — спрашивает, поигрывая клыками на мочке, вылизывая ушную раковину, пока его пальцы всё двигаются и двигаются там, растягивая, сгибаясь и упираясь во что-то очень приятное — такое, что и боль отступает на второй план. И там уже влажно — от собственной ли смазки, или же Ибо подготовился, и… Сяо Чжань не хочет об этом думать. Ему хорошо. Особенно так, когда Ибо прикусывает его шею и снова интересуется — не хочет ли Сяо Чжань, чтобы всё прекратилось. — Только посмей, — отвечает Сяо Чжань, — и я первым выставлю тебя на солнце. И чем дольше ты будешь тянуть, тем более вероятно… ах… что я это… это… ди… — Это приглашение? — улыбается Ибо ему в губы, и Сяо Чжань возмущённо кусает наглеца за нижнюю. — Что, тебе и туда требуется приглашение? — Нет, — довольное хмыканье и новое нажатие пальцами, — но я бы очень хотел, чтобы ты пригласил, чтобы ты попросил… — Чудовище… ах… ненавижу тебя… как же я тебя… люблю… хочу… да сделай ты это уже наконец! Да… да… приглашаю… хочу… хочу… пожалуйста. И Ибо входит — медленно, осторожно, весь дрожа от напряжения, от едва сдерживаемого желания, давая привыкнуть к себе, к распирающей боли. Целует зажмуренные глаза Сяо Чжаня, лоб, нос, губы, вовлекает в поцелуй — лёгкий, почти целомудренный, если бы не язык, танцующий по самой кромке губ, выманивающий язык Сяо Чжаня, заигрывающий с ним. — Ибо, пожалуйста, — рвано хрипит Сяо Чжань, уворачиваясь, — дай мне… не так… не так… Ибо толкается сильнее, глубже, целует уже по-настоящему — напористо, грубо, рычит, когда Сяо Чжань режется о его клыки, судорожно сглатывает и вбивается, вбивается. Сжимает руками так, что тесно в груди, кости едва не трещат, но Сяо Чжань не против, совсем не против сгинуть в этой сумасшедшей гонке, раствориться в Ибо без остатка, отдать всего себя. Ему больно и вместе с тем до странного хорошо. Остро и невозможно. Стиснутый в объятиях, он зацеловывает плечи Ибо, кусает их, вдавливает пальцы в его спину, в крепкую задницу, подгоняя, вжимая. Жаркое наслаждение расходится огнём по жилам, бьёт в голову, и когда Ибо вонзает в него клыки, Сяо Чжань вскрикивает от сладкой боли и срывается на громкие стоны, кончает так бурно, как никогда в своей жизни. Кончает, сотрясаемый чужим рыком. — Гэ, — ласково целует Ибо в ухо, — Чжань-гэ, ты как? — Я… нормально… нет. Охуительно, — расплывается он в улыбке и припадает к губам Ибо. Тёплые. Надо же. Тёплые. И весь он тёплый. Живой. Горячий. И без клыков. И как же так хорошо целоваться, намного лучше, чем с ними. Как же прекрасно вообще быть с ним, думает Сяо Чжань и замирает, поняв одну вещь. — Что? Что такое? — беспокоится Ибо. — Орешек. Она больше не орёт. Поняла, что ты не такой уж плохой? — Или смутилась, закрыла лапами уши и спряталась под одеяло. Чжань-гэ такой громкий, такой отзывчивый, лучший гэгэ. — И много у тебя было гэгэ? — выгибает бровь Сяо Чжань. Не то чтобы он ревновал, просто интересно. Да, именно так, говорит себе Сяо Чжань. Ибо хмыкает. — Гэгэ — ни одного. — А не гэгэ? Ибо напрягается и прячет лицо в изгибе шеи Сяо Чжаня. Выдыхает сквозь стиснутые зубы и молчит. Не такой реакции он ожидал. Думал, что Ибо отшутится, съязвит, но чтобы так. Будто он нечаянно вскрыл едва зажившую рану, дёрнул за корочку, и теперь та снова кровоточит. Надо бы сменить тему, но в голове, как назло, ни одной нормальной мысли, и Сяо Чжань ляпает первое, что кажется ему наиболее безобидным. В конце концов, это ведь касается его напрямую. — Теперь на меня опять будет вываливаться всякая жуть? — Прости. Я не хотел, — покаянно вздыхает Ибо. — Что, опять не хотел? — притворно обижается Сяо Чжань, — вот так разовьёшь во мне комплексы. Сплошное «не хотел». — Я… хотел сдержаться. И у меня это получалось. Думал, что справлюсь. Почти ведь справился. — О да, ещё как. Я бы тебе не простил, если бы ты вдруг оставил меня без члена. — Идиота кусок, — ласково тянет Ибо. Сяо Чжань смеётся. — От идиота куска слышу. Так что там с жутью? Будешь опять ходить за мной по пятам и отгонять всех? — Я мог бы по-другому, но мне бы не хотелось, — Ибо крепче обнимает его, и Сяо Чжань рассеянно гладит его по голове. — По-другому? То есть как? Есть какой-то универсальный способ отвадить их от меня раз и навсегда, но ты не хочешь возиться? — Не хочу, чтобы тебе было плохо. Не хочу привязывать к себе против воли. Не хочу подчинять. Я бы сделал это ещё тогда, если бы не боялся всего этого, если бы не боялся, что ты… возненавидишь меня. — Бо-ди, ты меня пугаешь. Что может быть хуже жути, подстерегающей на каждом углу? — Моя кровь. — В смысле? — Я могу дать её тебе. И тогда твари поймут, что ты помечен, что ты мой. Ты перестанешь принадлежать миру живых, но и частью нашего мира не станешь. Твоя кровь больше не будет петь ни для кого, кроме меня. Только я буду слышать её, только со мной она сможет говорить, для всех остальных из моего мира ты станешь чем-то вроде мёртвого сосуда. Ты станешь меньше болеть. Может, вообще не будешь болеть — зависит от твоего организма. Ты проживёшь чуть дольше, чем прожил бы без моей крови. Увядание почти не коснётся тебя. Ты будешь стареть, но так медленно и незаметно, что все будут гадать, к каким косметологам ты ходишь. — Пока что-то одни плюсы, — нахмурился Сяо Чжань, — подвох в чём? — Подвох в том, что ты не сможешь ослушаться меня. То есть, конечно, ты будешь оставаться самим собой, но стоит мне щёлкнуть пальцами, стоит приказать, как ты кинешься это исполнять, и не будет иметь значения, хочешь ты этого или нет. Где бы ты ни был, я смогу не только найти тебя, но и призвать. Абсолютная власть. — И ты не хочешь? — Не хочу. И ты бы не хотел. — Но я хочу. — Что? Да ты ебанулся? — Отнюдь. Мне надоело бояться. Это, может, тебе в твоём мире привычно всякие морды наблюдать, а меня как-то, знаешь, жизнь к такому не готовила. Да и к тому же, я верю тебе. Не просто верю, а знаю, что ты не будешь пользоваться этой властью. Разве что в целях моей безопасности, а с этим я как-нибудь смирюсь. — Чжань-гэ, ты не знаешь, на что готов подписаться. Это свяжет тебя по рукам и ногам… — Ты уже связал меня по рукам и ногам. Уже оплёл так крепко, проник так глубоко, как никто и никогда. И я сейчас совсем не о том, о чём подумал твой извращённый мозг. Хотя… и об этом тоже. Ты проник под кожу, в сердце, разум, стал моей жизнью и смыслом, стал всем. Сколько ещё раз я должен буду сказать это, чтобы до тебя наконец дошло? Я не отпущу тебя. Вопрос лишь в том, будешь ли ты со мной, не отпустишь ли первым? — Не отпущу, — тихо и серьёзно отвечает Ибо. — И даже когда я постарею? — Не отпущу, — повторяет упрямо. — Тебя же стошнит от дряблой кожи, ты сам когда-то говорил… — У тебя не будет дряблой кожи… да если б и была, это всё равно будешь ты. — Это ты сейчас так говоришь. — Всегда буду. Всегда буду рядом. Буду с тобой. Ни за что не отпущу. Мой гэгэ. *** Кровь Ибо горчит. На вид как любая другая, но не на вкус. Отдаёт сожалениями о содеянном, невозможностью исправить ошибки, боязнью потерять. Растекается леденящим колючим ужасом по венам, втыкается в кожу изнутри, выбивает озноб и холодный пот. А ещё она говорит с ним — нервно, с отчаянной надеждой, сбиваясь, убеждая. Сяо Чжань отчётливо слышит её робкий, тихий, но такой настойчивый, упрямый голос — голос сердца Ибо, сердца, что толкает кровь, запускает её, приводит в движение. Он хотел бы послушать ещё, но едва успевает сделать пару-тройку глотков из разодранного самим же Ибо запястья, как раны от клыков затягиваются, и под губами оказывается прежняя прохладная и гладкая кожа. Невозможно удержаться, чтобы не поцеловать, что он с удовольствием и делает. Ибо над ним втягивает воздух сквозь стиснутые зубы, а кожа под губами Сяо Чжаня покрывается мурашками. — Такой чувствительный Бо-ди, а говорил, что монстр, — посмеивается Сяо Чжань, приподнимается и оставляет лёгкий поцелуй на губах Ибо. Думает отстраниться, но Ибо ловит его, притягивает ближе, и какое-то время они так и сидят, нежась в объятьях друг друга. На кухне приятный полумрак от светильника над плитой. На стуле свернулась калачиком Орешек. Когда Сяо Чжань выпустил её из комнаты, она обиженно дёрнула хвостом и с царственным видом прошествовала мимо — на кухню. Милостиво склонилась над миской с насыпанным туда кормом, после чего умылась, села, обернув вокруг лапок хвост и принялась ждать. На появление Ибо из душа она почти не среагировала — не вздыбила шерсть, не зашипела угрожающе, только наградила его убийственно-презрительным взглядом, отвернулась и вспрыгнула на стул тут же на кухне. А Сяо Чжань глаз не мог оторвать от такого домашнего Ибо — со светлыми влажными волосами, растрёпанными после сушки полотенцем, в его спортивных штанах и серой растянутой футболке, сползающей на одно плечо и открывающей умопомрачительные ключицы. Ибо понял всё по его взгляду, понимающе и радостно усмехнулся и, подлетев к Сяо Чжаню, потащил того в спальню, на ходу стягивая одежду, цепляясь руками, ногами, губами, голодно дыша в ухо и шею, но больше не кусая. И даже целовались они без крови. И всё вообще не похоже было на первый, такой сумасшедший и спонтанный раз. Было долго, сладко и пронзительно нежно. И под подушкой таки обнаружился лубрикант. «Я надеялся, — изображая вселенское смущение, но являя самую суть порока, признался Ибо. — Боялся, что всё же не выдержу и снова приду к тебе. И не смогу. И буду мудаком. И не знал как быть, потому что нельзя так с тобой. Но я купил это давно, и он давно валялся тут. И вот…» Сяо Чжань прерывал поток его несвязных оправданий и целовал, обещая себе возмутиться потом. И вот теперь они сидят на кухне, после душа, пахнущие друг другом, и Сяо Чжаню кажется кошмарным сном то, что произошло всего несколько часов назад, прошлой ночью. Только то, что здесь — реально. Он, Ибо, Орешек и эта кухня. Весь остальной мир, всё, что поджидает их за дверью — не более чем кошмарный сон. И он хочет в это верить, надеется, что если будет сильно верить, то всё так и окажется. — Теперь тебя не убьют, — роняет Ибо, разрушая карточный домик желаний Сяо Чжаня. — Не убьют за знание моей сути, — считает нужным пояснить он. Ага. То есть за это не убьют, а за что-нибудь другое вполне могут, думает Сяо Чжань, но озвучивать свои мысли не спешит. Ему слишком хорошо и спокойно. Поясница только ноет, а в остальном всё отлично. Всегда бы так проводить ночи выходных, как эту. — Я не могу прятаться здесь вечно, — снова подаёт голос Ибо. — А говорил, что живёте вечно, — усмехается Сяо Чжань. Ибо хмурится. — Не в этом дело. — Я понял. Ты должен найти тех, кто напал на тебя… — На нас, — поправляет Ибо. — Не суть. Должен найти тех, кто заказал нападение на нас и уничтожить их. Так? — Так. — Есть мысли, кто бы это мог быть? — Нет. — А если подумать? Кто мог знать, что ты повезёшь меня туда? — Семья. — Все в семье? — Мама, папа, брат. — О как. Так брат, значит, всё-таки есть? — Не родной. Папа прижил его от другой женщины. Сын любовницы. У мамы не получалось. Я же рассказывал, что мы редко рождаемся. Бывает, что и за сотни лет никого. За всю вечность никого. И у мамы с папой так было. Более трёхсот лет вместе, но зачать наследника так и не удавалось. А потом папа спутался с той женщиной, и она понесла от него. Потом так получилось, что ту женщину убили. Она повадилась питаться в одну деревню. Её заметили люди и убили. Ей ещё повезло. Так делать нельзя было. Нельзя охотиться в одном месте. Нельзя оставлять следы. Нельзя на тех, кого могут хватиться. Нельзя показываться и пугать. А она нарушила сразу все законы. Должен был собраться совет кланов, чтобы решить её судьбу, чтобы наказать. Её бы приговорили к страшной казни, но люди успели первыми. В общем, грохнули её, а ребёнок остался. Его приняли в семью. Маме, конечно, тяжело было, но она понимала, что пока не появится законный наследник, то ничего она сделать не сможет. А наследник, то есть я, мог и не появиться. Мама даже привязалась к нему. Он же неплохой. Умный, почтительный. Братца растили, готовили к перерождению, к возможному наследованию, как спустя сто лет появился я. Ну и вот. — Так, значит, из-за тебя он лишился возможности стать во главе клана? — Я тебя умоляю! — Ибо фыркнул, — какая-такая возможность? Это если папа вдруг решит отойти от дел или… в общем, это так, на всякий случай. — И на этот случай вся власть перейдёт к тебе, да? — Ну, типа да. Ты к чему клонишь? — А ты не понимаешь? Ваш клан самый сильный, да? — Ну. — Что это значит? — Много чего. Слово моего отца является решающим на совете кланов. — Слово главы клана Ван, прямым наследником которого мог бы стать твой братец, не будь тебя, так? — Нет, — упрямо мотнул головой Ибо, — ты не можешь его подозревать. — Почему это? — Брат не такой. Он заботился обо мне. Давал наставления. Был рядом, когда мне было плохо. Вытаскивал меня, когда… он спас меня, понимаешь? Это не может быть он. — Но точно не твои родители. — И не он. — Ибо? — Чжань-гэ? — Бо-ди? — Гэгэ? — Будь со мной, А-Бо. — Всегда, Лао Сяо. — И будь осторожен. — Всенепременно. — Ты же знаешь… — И я тебя, Чжань-гэ. Очень. Так, что съел бы всего. — Как леденец? — Самый сладкий, гэгэ.