Тот, кто приходит в ночи

      Концертный холл гудел. Осветители, декораторы, гримёры и прочие-прочие носились как ужаленные. До начала оставалось всего ничего. И вроде всё было продумано, отстроено, отлажено, но в последний момент оказывалось, что здесь провисает, тут недожато, а там пережато, это подправить, то подшить-распустить.       И весь этот мандраж передавался Сяо Чжаню. В себе он был уверен на девяносто девять и девять процентов, но всё равно волновался. Всегда волновался. Это уже на сцене становилось легко и свободно, и всё получалось будто само собой — хотя, конечно, не само собой, а в результате многочисленных репетиций и прогонов, но на сцене это не вспоминалось, вообще не думалось ни о чём. Он просто делал то, что любил больше всего, то, чем жил и чем дышал.       Вот и сегодня томительные минуты ожидания и мгновения самого выступления, рокот влюблённой в него толпы, слепящие лучи софитов и перемигивания сотен огоньков — всё для него. А после — всего пять минут в тишине гримёрки, глоток прохладной воды — не холодной, чтобы не застудить разгорячённое горло, но и не тёплой, иначе совсем противно будет. И так пот в три ручья льётся, хоть выжимай всего. Сейчас бы в душ. Домой и в душ. И к нему.       Сяо Чжань прикрыл мечтательно глаза, откинулся в кресле. Подоспели гримёры, начали снимать накладные пряди, протирать лицо влажными ватными дисками, совершать ещё какие-то манипуляции, готовя лицо, всего его к новому образу, к новому выходу на сцену.       Прямо сейчас сорваться домой не получится, а жаль. И в зале его не было — Сяо Чжань бы почувствовал, не мог не почувствовать. Потому что его взгляд сопровождал почти на всех выступлениях, под его взглядом Сяо Чжань решался на такие откровенные движения, на какие никогда бы не осмелился в здравом уме, но от осознания того, что он смотрит, вело так, что Сяо Чжань сам диву давался, откуда в нём взялась эта жажда показать себя, продемонстрировать так, когда ещё не вульгарно, но уже на грани, на самой тонкой, едва осязаемой грани — сорваться и рухнуть как нефиг делать, а потом ласкать себя, представляя на месте своей руки его широкую ладонь. Но так нельзя, так совсем пошло, поэтому только обозначить, намекнуть, чтобы зал взорвался, чтобы каждый в зале мечтал о том, что позволено только одному.       И тут кто-то накрыл его пах. Сяо Чжань вздрогнул и открыл глаза. Гримёр мученически вздохнула и молча стала оттирать что-то с левого века — должно быть, подводку. Сяо Чжань в это не вдумывался. Сяо Чжань вообще сейчас был не в состоянии вдумываться во что-либо. Он покрывался холодным потом и смотрел вниз — промеж своих ног, а там, склонившись к самой ширинке и проходясь розовым языком по своим же длинным пальцам, восседал Ван Ибо и довольно ухмылялся.       — Ты… — захлебнулся возмущением Сяо Чжань. Гримёр непонимающе посмотрела на него в зеркало, подняла вопросительно плечи. Сяо Чжань отрицательно мотнул головой, Ван Ибо улыбнулся шире и требовательнее сжал его член — тот с готовностью отреагировал. Сяо Чжань тихонько заскулил.       — Вам плохо? — забеспокоился менеджер. Ван Ибо подул на вздыбленную ширинку и провёл по ней языком. Сяо Чжань стиснул зубы.       — Всёнормально, — ответил, почти не разжимая губ. Ван Ибо потёрся о него щекой и так, прижимаясь, доверительно сообщил:       — Они не видят меня, Чжань-гэ. И не слышат. Только ты. Всё это только для тебя.       Сказал и откинул светлую чёлку, выгнулся назад, прочертил невозможными пальцами линию по своей футболке, оттянул ткань, притормозил у кромки светло-голубых джинсов и глянул с вызовом, закусив губу.       — Хочешь, Чжань-гэ? Хочешь?       И тут же одними губами: «Скажи да. Да. Скажи это, Сяо Чжань». Сяо Чжань нечленораздельно полузадушенно прохрипел что-то и схватился за узел галстука, а хотел бы ниже. Но ниже никак, не здесь, не сейчас. Это Ван Ибо никто не видит, не смотрят вообще в ту сторону, хотя как это возможно?! Вот он стоит на коленях, раскачивается как змея, гипнотизирует, блестит глазами, оглаживает себя, задирает край футболки и хватает его зубами — так, чтобы был виден его бледный живот с двумя родинками, опускается и снова приподнимается, опускается и приподнимается, глядит нагло, призывно из-под полуопущенных ресниц, ведёт рукой ниже, обхватывает себя, вскидывает бёдра, и Сяо Чжань вообще не слышит, что там говорят вокруг, о чём его спрашивают, просто что-то мельтешит на фоне, а он ног не чувствует, всего себя не чувствует и только дрожит мелко-мелко.       В нос ударил резкий запах. Нашатырь. Ван Ибо нахмурился. Сяо Чжань стрельнул на него зло глазами, поджал губы.       — Я хочу тебя, гэ. Я соскучился. Две ночи не видел. Сил нет терпеть, как хочу.       — Господин Сяо, вы в порядке? Вы точно в порядке? — спрашивали наперебой менеджер с гримёрами.       — Д-да, я… я в порядке. Задумался просто, — нашёл в себе силы ответить Сяо Чжань. Потянул полы рубашки, расправил на брюках. Ван Ибо смотрел виновато, всё естество Сяо Чжаня продолжало тянуться к нему и ныть о недополученных ласках. Ван Ибо придвинулся ближе, втиснулся промеж ног, развёл их собой, огладил ладонями бёдра и вскинул умоляющий взгляд.       — Можно, гэ? Я тихонько. Только поцелую тебя здесь, раз уж в губы пока нельзя. Пожалуйста, Чжань-гэ? Мне очень надо. Очень-очень.       «Чудовище», — ответил ему мысленно Сяо Чжань. Вслух было бы странно, а он себя пока в руках держал, пусть и очень плохо. Сидел в кресле и изо всех сил пытался сосредоточиться на том, как порхают кисточки на веках, как цепляют что-то блестящее к его волосам и на ухо, как что-то торопливо говорят, напоминают о том, откуда ему надо зайти, на кого посмотреть и куда потом выйти, а внизу Ван Ибо тянет за молнию, смотрит восхищённо и целует нежно, трепетно прямо в подрагивающую, истекающую смазкой головку, слизывает, обводит языком, проходится по всей длине — раз, другой, третий, и Сяо Чжаня в каждый из них потряхивает и едва ли не подбрасывает, но он мужественно стискивает зубы, крепится, пока наверху его поливают лаком, а в паху уже горит, полыхает и жутко мокро, и будет ещё мокрее, и как бы всё же нет, потому что если да, то как он будет это объяснять, как пойдёт в таком виде, как не умрёт со стыда?       — Ну вот и всё, — возвестила гримёр и довольно посмотрела на отражение Сяо Чжаня. Отражение сглотнуло и вцепилось в подлокотники. — Что-то вы какой-то бледный. Хм. Странно, тот же тон использовали, что и обычно. Может, потемнее сделаем?       — Нет! — пискнул Сяо Чжань. — Нам и, правда, пора.       Ван Ибо горестно вздохнул и отстранился. Уложил заботливо член Сяо Чжаня, всё ещё стоявший воинственно, застегнул ширинку и плавно поднялся, зашёл за спину, наклонился и, куснув мочку, прошептал:       — Я буду смотреть на тебя, Чжань-гэ. И буду дрочить. Всё равно никто меня не увидит. А ты увидишь. Будешь смотреть в зал и видеть только меня.       — У тебя пунктик на публичных местах или что? — прошипел Сяо Чжань, вставая. Гримёры уже расселись по диванам, отдыхая, менеджер ждал у распахнутой двери, поэтому можно было надеяться на то, что его странных бесед с самим собой никто не слышит.       — У меня пунктик на тебя. Ну и да, в гримёрке зажать тебя тоже хотелось. Люблю, когда ты смущаешься и злишься. Это заводит, ох, как заводит, — шептал Ван Ибо то на одно ухо, то на другое, пока шли тёмными коридорам к сцене, — и в коридорах этих хочу, и в том углу хочу, вообще хочу. Слушай, гэ?       Сяо Чжань затормозил. Всё равно надо было стоять здесь, пока не объявят его выход.       — Гэ, ты слышишь? Чжань-гэ? Сяо Чжань? — Ван Ибо требовательно дёрнул его за рукав. Сяо Чжань повернулся резко. «Ну что ещё?» — горело невысказанным.       — Я тут подумал, гэ. Может, это ты меня укусил, а? — спросил Ван Ибо и загыкал своим этим гремлинским смехом. Сяо Чжань закатил глаза «за что мне это всё?».       — Ладно, гэ. Не злись, — подкрался со спины, оплёл руками, умостил подбородок на плече. Сяо Чжань вздохнул «неугомонный ребёнок».       — Если ты не хочешь, то ничего не будет. В смысле, я тихо посижу, посмотрю на тебя и двинем домой. И ничего делать не буду. Если ты не хочешь…       — Хочу, — буркнул Сяо Чжань, вырвался из объятий и пошёл на сцену. Ван Ибо расплылся в улыбке и шагнул в темноту.