Тот, кто приходит в ночи

      Чем он думал, когда соглашался, Сяо Чжань понятия не имел, но догадывался. Тем самым, чем думать точно не стоит, если не хочешь проблем. Их он не хотел, а хотел Ван Ибо. И желательно вот прям сейчас. Но сейчас нужно было держать лицо, петь и танцевать. И если в первом и втором он был уверен на девяносто девять и девять процентов, то в танцах не особо — всё же не совсем это его, но номер поставлен, движения отрепетированы, зал перекликается приветственными огоньками и восторженными писками, и деваться некуда.       Сяо Чжань улыбнулся, перехватил удобнее микрофон и запел, позволил себе было раствориться в этой любви, забыть о всём и просто двигаться, как в районе солнечного сплетения полыхнуло ощущением чужого взгляда — его взгляда. Сяо Чжань выровнял сбившееся дыхание (профессионал он или где?) и, закрыв глаза, продолжил петь.       Взгляд не отпускал — требовательно жёг и давил, следил так пристально, что Сяо Чжань только чудом не запутался в проводах и своих ногах, но вспомнил связку, крутанулся вокруг своей оси и послал волну по телу, внезапно для самого себя входя в раж.       Он смотрит? Что ж, пусть смотрит. Всё это только для него, уж Сяо Чжань постарается, выложится на все не девяносто девять и девять процентов, а стотыщпятьсот процентов, чтобы кое-кто там думать забыл, как дразнить гэгэ. Считал, что самый умный, хитрый и коварный? Пиздюк мелкий, соблазнитель недоделанный-переделанный. Уж Сяо Чжань ему покажет, как надо соблазнять, чтобы не только один пиздюк воспламенился, но и весь зал с ума сошёл.       И Сяо Чжань показал, а зал восторженно поддержал, взвизгнул и не утихал, возносился всё выше и выше — Сяо Чжань тянул ноты, зал подвывал, взгляд впивался в мозг и делал почти больно. Он рванул рубашку, зал взорвался оглушительными воплями. Он провёл пальцами по влажной коже, и кто-то взвизгнул «Сяо Чжааааань» и, кажется, заплакал.       В груди уже не просто горело — там выжигало от его взгляда. Сяо Чжань плавился под ним, и очень сильно хотел посмотреть туда, откуда тянуло и звало. Хотел смотреть только туда, бухнуться на колени и ползти, ползти, ползти, признавая поражение. Ещё и руки сводило от неимоверного желания коснуться себя сильнее, запустить руки в штаны и сделать это наконец.       Но Сяо Чжань держался — пел и одаривал своей улыбкой каждого, кто пришёл сегодня ради любимого айдола, самой яркой звезды. А он двигался только для него. Титаническим усилием поворачивался спиной, но самоконтроль трещал по швам, и он вместе с ним — прогибался в пояснице, вилял бёдрами, но тут же отвешивал себе мысленную пощёчину и возвращался на ту самую грань, когда всё это можно было ещё назвать искусством танца, обязательной составляющей горячего шоу, когда это ещё можно показывать по телевизору, но уже стыдливо краснеть щеками и ушами, унимая участившееся сердцебиение.       Сяо Чжань вспоминал, как танцевал Ван Ибо, и пытался если не повторить в точности, то передать то настроение, передать изматывающую страсть, и каждое движение шло от сердца и того, что ниже — тоже шло, в каждом движении сквозило желание, и зал орал в экстазе, а где-то там в экстазе стонал Ибо, и даже через весь этот рёв людской толпы Сяо Чжань услышал его и сам чуть не спустил в штаны на последнем аккорде.       Как его выводили переходами, как усаживали в машину, он не помнил. Всё слилось в беспрестанное щёлканье затворов, вспышки камер и зашкаливающий восторженный писк со всех сторон. Он думал, что Ван Ибо сунется к нему ещё в одном из тёмных коридоров, утащит под сцену, за сцену, в какой-нибудь из углов или просто хлопнет дверью гримёрки, вышвырнет всех вон и воплотит всё то, что так расписывал.       Сяо Чжань по-прежнему был против одурманивания людей, превращения их в послушных болванчиков, но сейчас был почти согласен на это, потому что всего один тихий стон, перекрывший гул толпы, музыку, команды режиссёров в ухе, как у него едва не сорвало тормоза, но он снова сдержался, выдохнул, окинул зал победным взглядом и понял — Ван Ибо на него больше не смотрит, его нет здесь, исчез, испарился.       Ушёл совсем? Или только притаился в темноте, чтобы выйти потом и накинуться, оплести всем собой и утащить, припасть к шее и вонзить клыки? Так больно и так сладко при одной только мысли об этом. У Сяо Чжаня вообще было много мыслей — и все они наскакивали одна на другую, одна смущабельнее другой.       Он улыбался и благодарил всех, кого встречал, принимал поздравления и восхищения, стыдливо опускал ресницы и думал, что уже не может, не выдерживает, что страстно желает, чтобы Ван Ибо забрал его, избавил от всех этих изъявлений взаимной вежливости, чтобы Ван Ибо раздел его и подарил разгорячённому телу такую желанную прохладу.       Но Ван Ибо не было. И к Сяо Чжаню стала подкрадываться тревога. Не хватало только гнетущей драматичной музыки на фоне, чтобы всё это стало напоминать триллер. Он на грани большого пиздеца — вот как это ощущалось. Решил проучить мелкого-наглого и нажил себе проблемы — серьёзные такие проблемы. И даже лампы на подземной парковке его дома трещали и звенели будто угрожающе.       Сяо Чжань распрощался с менеджером и водителем, скрестил в кармане пальцы и, выдохнув, решительно зашагал к дверям, ожидая нападения в любой момент. Может, из-за этого угла выскочит? Или из-за этого? А, может, из-за колонны? Или вообще сзади напрыгнет и загыкает в ухо?       В лифте нападения тоже не случилось, хотя тягуче медленно закрывающиеся створки так и намекали на то, что «Вот прям сейчас всё будет, Сяо Чжань. Только моргнёшь и уже прижат к холодной поверхности, пересчитываешь спиной все кнопки, свет бьётся в припадке, а сам ты не успеваешь отвечать на поцелуи и выстанывать в жаркий рот его имя».       Но нет. Лифт довёз его до нужного этажа, подёргавшись на ненужных. Сяо Чжань ступил в коридор, и лампочки над головой подозрительно радостно загорелись. В любое другое время не подозрительно, а сегодня как-то напрягающе. Как улыбка маньяка из какого-нибудь фильма ужасов. Брр.       Вот. Он почти дома. Почти дошёл. Почему же так подкашиваются ноги? Он ведь не сделал ничего такого, за что стоило бы просить прощения. Ну, подумаешь, немного поиграл. Так ведь Ван Ибо сам виноват — сам провоцировал, сам же получил. За что боролся — на то и напоролся. Что не так-то?       Сяо Чжань уже был готов озвучить все эти аргументы, но в квартире его встретила только Орешек. Потёрлась о него, взмахнула хвостом и засеменила на кухню. Ну хоть что-то в этом мире остаётся неизменным, улыбнулся Сяо Чжань, стянул пиджак и прошёл за кошкой, надеясь, что Ван Ибо обнаружится на стуле. Не обнаружился. Зато обнаружилась Орешек возле пустой миски и укоризненно взирающая то на нерадивого хозяина, то на миску.       — Сейчас-сейчас. Сейчас всё будет, девочка, — ласково обратился он к Орешек. Вымыл руки, вытер их и потянулся к банке с кормом, по ногам прошлось холодом. Сяо Чжань замер с банкой в вытянутой руке и обернулся — никого.       — Ибо? — неуверенно позвал он.       — Мрм? — Орешек приподнялась и лениво поточила коготки передних лапок о его штанину.       — Я не понял, вы сговорились? — спросил Сяо Чжань у Орешек. Та снова муркнула и умильно зажмурилась, оставила в покое штанину, вернулась к миске и с поникшим видом уселась возле. Сяо Чжань насыпал корма, почесал затылок, пожал плечами и пошёл в ванную.       Ван Ибо не оказалось и там. Сяо Чжань нервно потоптался на массажном коврике, стянул с себя одежду, забросил её в корзину для белья и включил воду. Проверил температуру, удовлетворённо кивнул, как вдруг шею опалило чужим дыханием. Сяо Чжань подпрыгнул от неожиданности, развернулся, уже готовясь обрушить на Ван Ибо гневную тираду, но наткнулся взглядом только на приоткрытую дверь.       — Сквозняк? — пробурчал Сяо Чжань и выглянул из ванной. В коридоре чинно умывалась Орешек. Заметив хозяина, она подмигнула ему жёлтыми глазами и важно прошествовала в гостиную. Сяо Чжань закрылся в ванной, хмуро посмотрел на себя в зеркало — бледный, с всклокоченными волосами, не снятым мейком — чернющими глазами и яркими губами он сам был похож на вампира. «Только, — подумалось ему, — если бы я был вампиром, я бы не прятался по углам, а задал бы тебе такую трёпку, что мало не показалось бы».       Стоп. Сяо Чжань снова посмотрел на себя. По всему выходило, что именно это мстительный пиздюк и пытается сейчас провернуть — только сначала доведёт до ручки-трясучки, а потом к трёпке перейдёт. Трёпке. По ягодицам — так, чтоб звон на всю квартиру, так, чтоб прострелило сладостной болью по телу.       Сердце заныло, а член вопросительно приподнялся. Сяо Чжань стиснул зубы, встал под тёплые струи воды и прикрыл веки, усмехнулся недобро и провёл большим пальцем по своему члену, огладил покрасневшую головку, смазал выступившую каплю, подумал ещё и тихо позвал:       — Ибо. Ибооо, знаешь, что я сейчас собираюсь делать? Что я делаю прямо сейчас? Я сделаю это сам. Сам, без твоей помощи, без твоих пальцев на моём члене. Я сам приласкаю себя, сам… ах… сам доведу себя до…       Он только успел сжать себя у основания, как Ван Ибо прижался к нему, вдавил собой в стену, скрутил в кольце рук и прорычал:       — Только посмей. Только посмей, и я…       — Что? — задушено прохрипел Сяо Чжань и вогнался в свой кулак, — что ты сделаешь, Ван Ибо?       — Выебу, я выебу тебя, Чжань-гэ, — проскулил Ван Ибо и укусил его за шею, тут же застонал, зацеловал и принялся вылизывать в месте укуса, а потом спустился ниже, ещё ниже и резко развернул Сяо Чжаня к себе, впился в его рот — смял его так исступлённо, словно они не виделись не две ночи, а два месяца как минимум.       Сяо Чжань только и успевал, что хватать воздух и возвращаться к самым вкусным губам на свете, забыв о том, что собирался проучить наглеца, собирался его как следует помучить. Какое тут мучить, когда сам изнемогаешь и только мечтаешь о том, чтобы стать ближе, притереться кожа к коже, но Ван Ибо какого-то чёрта был всё ещё в одежде — футболка намокла и просвечивала, и Сяо Чжань не мог понять, чего ему хочется больше — чтобы Ван Ибо снял её наконец или же оставался в ней, потому что вид белой влажной ткани, облепляющей его сильное красивое тело, сводил его с ума.       С громким стоном оторвавшись от губ, Сяо Чжань приник к соску, темневшему сквозь футболку, и прикусил его. Ван Ибо всхлипнул, обхватил его за затылок и вжал в себя, потёрся бёдрами о бёдра Сяо Чжаня, недвусмысленно намекая, что делать дальше. Сяо Чжань согласно промычал, укусил другой сосок и завозился, борясь с пряжкой ремня и пуговицей тесных джинсов, проклиная то, что они такие плотные, проклиная то, что они такие мокрые, проклиная то, что они вообще сейчас были на Ван Ибо. Проклинать самого Ван Ибо он не мог — его он целовал, вылизывал, гладил и любил. Так любил, что Ван Ибо подрагивал, постанывал и тоже целовал, вылизывал, гладил и любил. А потом снова развернул к стене лицом и толкнулся языком меж его разведённых ягодиц. Сяо Чжань вскрикнул от изумления, восторга, смущения и жгучего удовольствия — так они ещё не делали. Он вообще не знал, что так можно. И он бы оттолкнул Бо-ди, сказал бы ему, что так не надо, это слишком, но это и правда было слишком — слишком горячо и хорошо, чтобы сопротивляться. Он шире расставил ноги и сам подался навстречу юркому языку, оплывая в этих ощущениях и разлетаясь на сотни, тысячи прозрачных дрожащих капель на стенках ванной. Он даже коснуться себя не мог — потому что едва держался на ногах и в сознании, и всё, что он сейчас мог — это стонать и внутренне кричать ОХТЫБОЖЕМОЙБЛЯДЬБЛЯДЬБЛЯДЬВАНИБО!       — Ван Ибо, — заскулил он и сорвался в сплошное «о», когда прохладнаяя широкая ладонь накрыла его изнемогающий член, сомкнулась вокруг него и заскользила, сжала, задвигалась резко, и Сяо Чжань излился с гортанным криком, ноги совсем перестали его держать. Он довольно обмяк на так вовремя поднявшегося Ван Ибо, откинул голову ему на плечо и зажмурился, приходя в себя. По телу разливалось приятное, тёплое, и сам он казался себе невесомым, лёгким, растёкшимся по надёжной опоре.       Ван Ибо ласково провёл пальцами по его скулам, линии челюсти и прижался влажными губами, вовлекая в поцелуй, а потом так, целуя и оглаживая, потянул из ванной, повёл в тускло освещённую одним настенным ночником спальню, уложил на кровать и навис, внимательно заглядывая в глаза.       — Ты чего? — прошептал Сяо Чжань.       — Никогда так больше не делай, — серьёзно сказал Ван Ибо.       — Как так?       — Не отворачивайся. Всегда смотри на меня, только на меня.       — Только на тебя, — заверил Сяо Чжань и клятвенно приложил руку к сердцу.       — Я люблю тебя, — выдохнул Ван Ибо ему в губы.       — И я тебя люблю, — вернул ему поцелуй Сяо Чжань.       И вроде они уже не раз признавались друг другу в любви, но каждый раз как в первый, и каждый раз у Сяо Чжаня неизменно замирало сердце и, споткнувшись, бухало с новой силой; поджимались не только пальцы на ногах, но всё поджималось и трепетало от восторга, а сам Сяо Чжань смотрел в эти сияющие глаза, в изгибающиеся в мягкой нежной улыбке розовые губы, целовал этот нос и чувствовал, как его накрывает огромной, неподъёмной просто благодарностью к этому самому прекрасному созданию и к тому чудовищно-поразительному миру, частью которого он был. Ван Ибо. Его Ван Ибо.