The other side of Paradise

Фёдор смахнул с кровати многочисленные бумаги разной степени помятости и сел на покрывало, перед этим расстегнув плащ и небрежно кинув его на стоящий рядом стул, который и без того служил вешалкой для одежды. Сегодняшняя битва вымотала его больше, чем он сам думал. Теперь только душ и отдыхать. Дазай почти перестала играть, по крайней мере взгляд у нее стал таким же пустым, как в тот момент, когда он ее поймал – мертвые провалы почти посветлевших глаз, которые, почти парадоксально, кажутся практически черными как у него самого. Она застыла возле стены куклой-болванчиком без воли, без жизни. – Зачем, – голос звучал безразлично, лишь по вопросительному слову понятно, что именно она спрашивает. На самом деле Дазай равно, целиком и полностью. Всего лишь понять для чего он намерен её использовать. Так она станет полезнее Демону Фёдору. – Ты прекрасно знаешь, зачем я здесь, – равнодушно отозвался парень. Он обычно и не играл, позволяя окружающим видеть эмоции, без которых слишком уж неестественно появляться на людях. Даже если это твои собственные подчинённые. Не игра с невольной гостьей, скорее отсутствие ответа. Как объяснить причины, если ты их сам не знаешь? Дазай не злилась, не обижалась, да больше всего на свете она желала ничего не чувствовать, только исчезнуть, но даже в этом желании мир ей отказал. Не в первый раз и, вполне вероятно, не в последний. Однако человек, который оказался спасителем, тот, от кого она ждала подобного, пожалуй, в последнюю очередь. – Ты ищешь Книгу, – она почти механически сделала несколько шагов и опустилась рядом с ним. Всё всегда упиралось в Книгу, ведь только творение сумасшедшего эспера, почти достигшего уровня Бога и погибшего в нескольких шагах от цели, имело ценность. – Но зачем тебе для этого я? Фёдор расстёгивал рубашку, размышляя над вопросом. Всё-таки его спонтанный поступок сыграл роль. В Дазай по-прежнему не оставалось ничего, пустой сосуд, в котором, если что-то когда-то и было, уже давно вытекло сквозь многочисленные дыры-раны от лезвий, но сейчас те капли, которые оставались, тянулись, стремясь к тому, что смогло задеть, пустить рябь. Не нужно понимать то, что ты чувствуешь сам. – Мой поступок не имеет определенной причины, – он встал, отодвинул босой пяткой очередную бумажку, покрытую схемами и расчётами и направился к выходу из комнаты пока в душе не застрял кто-нибудь, например Коля. – Не ищи смысл там, где его не существует, Осаму. Девушка не пошевелилась даже когда за ним захлопнулась дверь. Пальцы сжали жёсткую ткань брюк, голова чуть дернулась вбок, в лице мелькнуло что-то, будто она собиралась заплакать. Но не заплакала. Его слова действительно не имели смысла. Он не из тех, кто делает что-нибудь без определенной цели, не из тех, кто помогает просто потому что может. Они очень похожи, и именно поэтому она даже не сомневалась. Дазай хочет отпустить себя, но теперь душу что-то держит. Снова. Почти как с Одасаку, но его дружеские теплые объятия напоминали мягкое пушистое облако вопреки логике, объятия Достоевского крепкие, почти жёсткие на самой грани, так, что могут появиться синяки, а тонкие пальцы холодные. И теперь она словно прикована к этому телу, к мягкой плоти цепями, что крепче стали. Демон Фёдор ничего от неё не просил, ничего не предлагал, а она уже ощущает себя словно в клетке. И, казалось бы, он не держит её, и она вольна просто выйти из квартиры и исчезнуть – Дазай не сомневалась, что парень не стал бы ее останавливать. В душе расцветает ликорисом желание. Она не хочет уходить. Странное ощущение. Чего-то хотеть или не хотеть. – Твоя очередь, – девушка недоуменно посмотрела на Достоевского, сама не успев понять, когда он успел здесь оказаться. На голову накинули большое пушистое полотенце, и она стянула его с лица. Фёдор уже вернулся и теперь копался в шкафу в поисках другой рубашки. Из-за роста популярности Японии у иностранцев появилось больше квартир европейского плана. Только по этой причине спали они не на футонах, а на обычных кроватях. Да, это повышало риск их найти, но дольше чем до завтрашнего вечера им тут задерживаться на стоит. Едва босс мафии залижет раны, однозначно попросит свою подругу из агентства помочь ему в маленькой охоте. Дазай встала, прижимая к себе полотенце, не сводила взгляда с обнаженной спины парня. Если присмотреться, можно увидеть шрамы, огромное их количество: на плечах и на руках тоже. Наконец из шкафа появилась обычная серая рубашка, которую парень на себя накинул. Вместо нее забросил на верхнюю полку шапку. Дазай скользнула в коридор, добралась до ванной комнаты, прикрыла за собой дверь. Что бы он не предлагал или не делал, она не стала бы возражать. Проблема заключалась в том, что он и не пытался. И именно это обескураживало и выбивало. Она точно ему для чего-то нужна, но это отношение… Бинты белыми змеями ложились на крышку стиральной машины. Стоило, наверное, узнать у него, можно ли достать ещё. Всю кожу до локтей покрывали шрамы, иные, не как у него, но, кажется, она видела у него на пальцах такие же. Девушка забралась под душ. Горячая вода ощущалась на коже приятно, смывая засохшую кровь с бедер. Пожалуй, все не так уж и плохо. Лгунья. Пока все пусть идёт как идёт, а там она со временем разберётся с чем имеет дело. Обманывать себя так легко, когда ты сама этого хочешь. Похищали далеко не в первый раз, но всегда выручали Мори-сан или Юкико-сан. Теперь она не хотела бы видеть никого из них и даже готова была следовать пожеланиям любезного Хозяина, чтобы оттягивать момент встречи настолько далеко, насколько возможно. Проведя под душем максимальное для себя время, она вылезла, закутавшись в полотенце и вернулась в комнату, кинув недовольный взгляд на бинты. Белье тоже грязное. Впрочем, спросить не помешает. Ваня только открыл рот, когда гостья невозмутимо прошествовала мимо него по коридору в одном полотенце, едва прикрывающем бёдра. Знай он Господина Достоевского хуже, подумал бы, что тот притащил в дом девицу из Квартала Красных Фонарей, но тот никогда не подставил бы так своих, и несчастный парень терялся в догадках. Фёдор лежал на кровати, одна рука на груди, вторая свешивалась почти до пола. Когда открылась дверь, он скосил на неё взгляд повернулся набок и, предвосхищая её вопрос, сказал негромко: – За бельем сходи к Сигме. Она одолжит на первое время. Одежду можешь взять у неё же. В своей форме Исполнителя будешь привлекать слишком много внимания. Дазай кивнула, но его не слушала, ощутив знакомый запах крови. Нестерпимо захотелось ощутить сталь на коже, пусть она и сдерживала это желание столько сколько могла. Девушка сделала несколько неуверенных шагов. На коже блестели алые капли, переливаясь под неровным светом лампы. – А можешь одолжить мне лезвия?! – глаза засияли, губы чуть округлились в имитации восторженного изумления. Девушка сразу поняла, что Достоевского нельзя назвать нормальным человеком, но не ожидала от него такого уровня доверия. А иначе это назвать нельзя. Почему-то на том, что когда-то называлось душой, стало тепло. Фёдор пошевелился и сел, опираясь неповрежденной рукой о покрывало. Сияющая улыбка и искреннее желание, безумие, плещущееся в коричной радужке, на которое отозвалась его собственная тьма, вырвалась наружу толчками, расцвечивая амарантовый фиолет. – Они на самой нижней полке в коробочке, но они тебе не понадобятся. Иди сюда, – он чуть повел рукой, расцвеченной прекрасным алым, и Дазай приблизилась, плавно и мягко, почти беззвучно, села на кровать по турецки и посмотрела на его левую ладонь, крест-накрест расчерченную остро-заточенным лезвием. Фёдор устроился также напротив неё, обхватил пальцами ее покрытое шрамами запястье. Дазай словно чего-то от него ждала, и он чуть прищурился. Кажется, отвращения, если он верно понял. Даже забавно. Реакция не заставила себя долго ждать, растягивая улыбки губ в слабой улыбке. Подбор идеально выполнен. Дазай отзеркалила его улыбку и выдохнула. – Не будешь меня ругать, – скорее утвердительно и почти довольно. И Одасаку и Мори-сан смирились, но не одобряли ее увлечений и иногда то один, то другой поднимали эту тему. Равнодушие Достоевского к этой теме и разочаровывало, и будоражило. Холод напротив чувствительного участка кожи, нажим идеально отмеренный так, чтобы выступила кровь, но недостаточно глубоко, чтобы оставить шрамы, которым потом понадобится хирургическое вмешательство. Полотенце чуть сползло, оголяя грудь, но никто из них не обратил внимания. Алое тепло на коже, он ведёт пальцем, размазывая узкую полоску по её шрамам. Ощущение бьёт как по венам, принося наслаждение. Ещё один надрез рядом, уже длиннее и глубже. Она вздрогнула и судорожно выдохнула, широко раскрытыми глазами наблюдая за его действиями. Фёдор снова улыбнулся, но теперь реакция пришла почти вовремя, сгустком тепла где-то в области груди, и это тепло растёт. Она позволяет всё, готова позволить себя уничтожить. Жажда смерти плещется, её можно ощутить едва протянув руку, казалось вот-вот можно коснуться. Следующая царапина скользит наискось, распарывая полузаживший шрам. Девушка едва заметно поморщилась, но ничего не сказала. Однако это немного привело ее в себя. – Ты тоже любишь, верно? – тонкие пальцы сжали его ладонь, на которой алеет глубокая царапина. Себя, в отличии от неё, он почти не щадит, даже несмотря на то, что потом это чревато рядом проблем. Впрочем, у него есть возможность воспользоваться услугами эспера с целительной способностью. А вот Дазай этой возможности лишена начисто. – Люблю, – Фёдор не видел особого смысла с ней спорить и передал ей кинжал, хотя, возможно, тот несколько тяжеловат для её руки. Но она промолчала, покачала рукоять в ладони, привыкая к балансировке, и вернула услугу. Лезвие вспороло кожу быстро и так глубоко, что Дазай даже вынырнула из блаженного забытья, в котором пребывала. Непривычное оружие, отличное от лезвий и ее игл, слишком тяжёлое и потому повело. Хорошо, что рядом нет крупных артерий. Но крови много, расползающейся во все стороны, скрывающей кожу. – Похоже я немного облажалась, – почти виновато, хотела отдернуть руку, но Фёдор не позволил, сжав запястье крепче, словно так же как тогда, когда обнимал ее на улице. Наслаждение ощущалось вспышкой, как будто тепло сосредоточилось в одной точке и вырвалось наружу. – Продолжай. Грин потом поправит. Все равно не люблю дергать его по пустякам, – буднично пояснил он, буквально вжимая ее ладонь с ножом в собственное запястье. Возможно сильнее чем стоило. Душу охватил азарт. Никогда раньше он не позволял никому делать подобное. Если, разумеется, не брать в расчет Комплекс, но там никто не интересовался его желаниями. Девушка выжидала буквально долю секунды, чтобы продолжить. Одного слова оказалось достаточно, но из вежливости и на остатках самоконтроля она выслушала его до конца. Круговым движением вокруг безымянного пальца правой руки, почти случайно, но в последний момент перехватив контроль. Словно что-то её вело. – Сильнее, – снова нажал на её руку, и Дазай подчинилась, словно вырезая кольцо вокруг его пальца. – Отдай мне, – его голос звучал мягко, не приказ, просьба, но сейчас звуки сплетались в причудливую вязь, словно он ткал сеть заклинания, которым поймал ее душу. Его лицо оставалось почти неподвижным, будто он не ощущал боли в изрезанных ладонях и пальцах, в глубине зрачков билось что-то, то ли идеально контролируемое, то ли попросту неспособное прорваться на поверхность. Он повторил то же самое с её пальцем, в уголках губ застыла усмешка, но она сама начала эту игру. Он всего лишь поставил точку. Глубоко, резко и больно. Чтобы на всю жизнь. На ту, которая ещё осталась у них обоих. Девушка тяжело дышала, вцепившись пальцами в полотенце и пачкая его алым. Отпустило, почти отпустило. Она вернулась в реальность, чтобы обнаружить, что сидит полуобнаженная напротив Фёдора, а тот равнодушно на неё смотрит, не выказывая никаких признаков беспокойства. – Стало легче? – Фёдор забрал у неё нож и встал. Теперь их обоих снова ждала раковина. А ещё стоит раздобыть бинты. О комфорте гостей нужно заботиться. Сигма и Ваня появились по одному его слову и принесли все необходимое. – Господин Достоевский, вы снова, – Сигма говорила тихо, без обвинений, но с очень отчётливой горечью. За что с ней едва не начал спорить Ваня, и Фёдор прогнал их обоих разбираться где-нибудь подальше отсюда. Выражение беспокойства от подчинённых он вполне принимал, но куда менее откровенное, и терпеть не мог, когда вокруг него начиналась суета. Попросту не понимая логически, в чем здесь проблема. Он контролировал ситуацию, зачем переживать? Хотя с эмоциональной точки зрения нанесение травм их беспокоило. Вполне адекватная реакция, которую он мог принять, но не осознать. Более-менее вменяемо к этому относился только Коля. Скорее просто потому что и сам не понимал о чем стоит переживать. Пока девушка старательно перематывала руки, он тоже привёл себя в порядок и забинтовал ладонь. Рациональная необходимость обращаться за лечением сейчас отсутствовала. Недостаточно сильные повреждения, которые требовали бы использования способности. Значит позже. В голове всплыло два определения подряд: «прихоть» и «каприз», которые, кажется, находились друг к другу очень близко. Он слабо улавливал разницу. Вот они те слова, которыми можно объяснить причину, по которой Дазай оказалась сейчас здесь, хотя, рационально говоря, выгоднее она была бы мертвой. Переиграть его способна только она, но теперь что-то изменилось. Пока он собирал с пола раскиданные бумажки, потому что они окончательно надоели, девушка переоделась в такое же домашнее платье как у Сигмы, только синее, до колен и с кармашками. В России такая одежда продавалась на любом рынке и стоила недорого. В Японии она в новинку. Дазай забралась под одеяло и зевнула. Парень оглянулся. Её откровенно клонило в сон. Вероятно, прошлую ночь она не отдыхала, и смерть друга и что бы за этим не последовало, вымотало девушку до предела. Фёдор выключил свет и вышел на кухню. Нестерпимо хотелось курить. Сколько раз он начинал и бросал эту привычку и вспоминать не хотелось. Там уже сидел Коля, в домашней одежде и с волосами, убранными в небрежный растрёпанный хвост, перемотанный несколько раз, чтобы не мешался. И тоже курил, приоткрыв окно. Теперь по кухне гулял ветер, и парень задвинул дверь, чтобы не стало холоднее в остальном доме. – Дост-кун, я думал ты спишь, – улыбнулся Гоголь, стряхивая пепел в пепельницу и щурясь. Второй глаз был незрячим, не реагировал на свет. И они оба прекрасно помнили почему. Да ещё слишком давняя травма не поддавалась даже исцелению Грина. У любой способностей есть предел. Это как вырастить руку, которой уже нет много лет. – Или опять бессонница замучила? –Да, есть такое, – сон прошёл. Могло хотеться спать, но не уснёшь, как ни старайся. Бессмысленно тратить время, лучше заняться чем-нибудь полезным. Коля на мгновение застыл, словно к чему-то прислушиваясь, достал из кармана пачку и протянул ему. – Опять расшумелись? –Да. Чего-то им весело на ночь глядя, – лицо исказилось, меняя выражения: одно, второе, третье. И в итоге стало почти нормальным, лёгкая улыбка словно часть его самого. Давно прибитый гвоздями образ, маска не для внешнего мира, скорее для внутреннего. – Привет передают. Ну, ты понял.. Фёдор отмахнулся, мол не нужны объяснения. Они слишком давно друг друга знали, и, пожалуй, только один мог назвать другом другого, несмотря ни на что. В этом и заключалась причина, по которой парень так благоволил Коле и терпел практически все его выходки, а тот усиленно пытался не выйти за грань, хотя как за неё не выйти, если ты ее не чувствуешь? – Скажи, Дост-кун, почему мы сегодня отступили? Могли бы добить тварь, и проблем сейчас стало бы меньше. – поинтересовался Коля, потянулся к окну и приоткрыл чуть шире, бинты на пальцах и руках давно перестали его интересовать. Он и так слишком многое знал и почитал нормальным. Даже не так, приемлемым. Что такое нормальность знал мало кто из них. –Эта женщина, Фукузава, – Фёдор тоже закурил. – Она застала нас врасплох, а класть всех ради цели слишком большая цена. Их лидер ещё не вступил в игру. Пиррова победа в лучшем случае. – Теперь остатки агентства объединятся с мафией и нам придётся несладко. На чужой территории и без поддержки, – Коля вздохнул. В такие моменты маска становилась мягче, более приемлемой. Но это роскошь, которую он мог себе позволить только в присутствии Достоевского. При нем и голоса затихали или, по крайней мере, переставали так орать и создавать шум. Нравился он им или, по крайней мере, что-то вынуждало их успокаиваться. – А то и правительство подключится. – Не то, чтобы в Империи эта поддержка играла роль, – Фёдор усмехнулся, передвинул стул ближе к окну и прикрыл глаза. Лидер прикрывал только деятельность Небожителей: хочешь выживать, выкручивайся сам или плати за помощь непомерную плату. В той разрухе, в которой сейчас находилась их некогда великая страна, легко было мутить воду. Только не когда ты в розыске за уничтожение Комплекса и тот факт, что к перевороту ты отношения не имеешь, роли не играет. Они и так заплатили непомерно высокую цену просто чтобы выжить. Фёдор поморщился, припоминая каким на деле был дураком. Гениальные мозги не помогут, если о мире ты знаешь не больше впервые вышедшего из деревни в большой город подростка. Можно читать чужие сердца с лёгкостью и уничтожать все на своем пути. Вот только даже на тебя найдётся акула покрупнее или, хотя бы, похитрее. Коля знал о чем он думает. Так или иначе, через это они прошли вместе. Только он был таким надоедливым и плаксивым ребенком, что до сих пор поражался почему Достоевский не оставил его позади. Возможно способность счёл полезнее, чем её отсутствие. Иной причины и быть не могло. Ладно, не время предаваться воспоминаниям. – Ты ведь уже понял, Дост-кун, верно? – шутливо потянул он облокотился об стол, положил голову на руки и заглянул ему в глаза. Голоса заверещали наперебой, советуя ему замолчать, заткнуться, придержать язык и дальше по нарастающей. – Что случится, если Лидер узнает о твоей настоящей цели, это действительно будет конец игры? – Я определённый период своей жизни знал мало о мире, но таких людей как он понять могу. Понять их цели и желания. Не играй со мной, Коль. Ты ведь хотел сказать несколько иное, – почти докуренная сигарета отправилась в пепельницу только чтобы ее место заняла другая. Гоголь время от времени предпринимал попытки переиграть его, но ни разу не преуспел. Впрочем, попытка не пытка. В его голосе почти нет эмоций, а лицо практически лишено выражения на контрасте со словами, которые слетают с губ. – Ну вот всегда ты такой скучный, – надулся Коля недовольно, отстранился от стола и прижался боком к стене. Хотел его удивить, но, похоже, не сработало. Разумеется, аналитик Небожителей давно прекрасно просчитал все последствия. Ещё когда решился раскрыть им свою истинную цель. Свою, а не Лидера. То, что они называли Фёдора своим Лидером, было их личным решением. Их пятерых. – Что будешь делать, если среди нас есть один лжец, который на самом деле предан ему, а не тебе? – Я точно знаю, что он есть, – произнес парень, теперь с улыбкой и каким-никаким выражением. Возможно почти искренним. – И в нужный момент он ударит мне в спину, когда Книга будет найдена. Когда все будет близко к завершению. Проблема в том, что из-за способности босса сложно понять, кто именно. Допрос ничего не даст, а то и вовсе это спящий агент. А может он пошел на это добровольно. Проблема в том, что мне нужны вы все. Если я поставлю под сомнение верность хоть кого-то из вас, это разрушит всё. – И ты думаешь, что я тоже могу быть им? – Коля задумчиво нахмурил лоб, подпирая ладонью подбородок. – Кто угодно. Преданный Гончаров, тихоня Сигма, спокойный Горький, доктор Грин, и ты, клоун Гоголь, человек, которого я знаю дольше всех. У каждого из вас есть способ уничтожить меня, кроме, пожалуй, Сигмы, но и её способность может навредить мне. Есть некоторая информация, которой может воспользоваться Лидер. Поставлю на неё – могу проиграть. Хотя у тебя, Макса и доктора возможностей куда больше. Коля расхохотался и застучал ладонью по столу. – Дост-кун, за то я тебя и обожаю. Только ты можешь так спокойно сидеть на кухне и рассуждать, кто из нас готов всадить тебе нож в спину. А мы ведь лучшие, те, кому ты позволил узнать больше. Те, кто согласились разделить твою мечту. И теперь ты так легко и просто в нас сомневаешься! Просто очаровательно! – Преданность ничего не стоит. Её можно перекупить, перепродать, сымитировать. Я легко умею читать других и могу ввести в заблуждение любого из вас, но если вами уже играют, или вы позволяете это делать, мне не так легко разобраться. Даже мои способности имеют предел, – отозвался он. Очень часто многое вещи решала именно ситуация. Лидер загнал его в ловушку достаточно давно, оставив только крошечную лазейку возле которой разместил «засаду». Все попытки окончательно сбросить оковы рассыпались в прах. Оставалось идти ва-банк, и риск того стоит. – Мы все пошли за тобой, зная, что это путь в один конец. Мы ляжем костьми, умрем ради нашей мечты, ради исполнения того, ради изменений, и разве наши жизни стоят хоть что-нибудь? Даже самую малость? – Коля пафосно раскинул руки в стороны и куда менее красиво ударился запястьем об стену. – Ай-яй-яй! – Видение мечты отличается. С виду кажется, что мы с Лидером мечтаем об одной и той же вещи, но на деле поверхностное впечатление – ложь, – Фёдор не питал иллюзий по поводу мира, по поводу людей в нем, подавляющее большинство которых вызывало исключительно недоумение: почему ему вообще должно быть дело хоть до одного из них? Возможно до сих пор ничего не изменилось, и лишь один Гоголь вызывал в душе нечто отдаленно похожее на эмоции. И то могло быть обманчивым. В безжизненном мире предсказуемые человеческие манекены играют в свои игры. Стоя на горе трупов достаточно сложно понимать, что жизнь имеет цену. Нет, ему говорили, так или иначе, базовые принципы морали и устройства социума строго обязательны к изучению. – Твои слова ранят меня в самое сердце…наверное, – Коля хихикнул. Его снова очевидно доставали голоса, и тембр скакал вверх-вниз, и эмоциональная окраска. – Но я понимаю. Я могу поклясться, что ни о чем не договаривался с Лидером, но разве что-то изменится? – Ничего. Нет гарантии, что человек не знает, что его используют. Будем ждать и наблюдать. – А если бы это оказался я, ты бы расстроился? – полюбопытствовал парень. – Это признание? – чуть приподняв брови в имитации удивления, спросил Фёдор. – Ну это было бы слишком глупо, – вздохнул Коля только. – Нет. Мне просто интересно, почувствовал бы ты хоть что-нибудь кроме своей привычной пустоты. Фёдор замолк. На сей раз действительно надолго. Застыл в одной позе как неживая кукла, уставившись в одну точку, куда-то за окно, в темноту. И тишину нарушил также внезапно. – Не знаю, – плечи неловко поднялись и опустились, почти растерянно, почти по-человечески. Один из немногих вопросов, ответ на который Достоевский действительно не знал. Парадоксально, но способный прочитать и просчитать любого, он совершенно не понимал собственные эмоции. Разумеется, он знал об их существовании, но нельзя сказать, чтобы знание чем-то помогало. – Я не имею желания лгать тебе, потому отвечаю честно. Коля улыбнулся шире. Кольнуло в груди что-то в области сердца, но не слишком это и играло роль. Он давно привык к отсутствию какой-либо реакции, тем сильнее удивился, когда Фёдор взял к себе Дазай, вот так просто, словно котенка с улицы принёс. – Ты уверен, что твоя гостья не пожелает вернуться домой? Отпустишь её? – Дазай некуда возвращаться. Она по сути такая же как мы. Жаль только, времени осталось не слишком много, и просто жить – непозволительная роскошь, – Фёдор устроился на подоконнике, не обращая внимания на бьющийся прямо в бок холодный ветер. – Она не уйдёт, по крайней мере если не уведут силой или не выманят. Но я пойму. – Она тебе понравилась? Совсем тебе несвойственно. Фёдор некоторое время размышлял, провести здесь черту или можно поговорить ещё немного. Не то, чтобы Гоголь, далёкий от обычных людей мог помочь разобраться в себе. Самому бы помощник не помешал. – Помнишь, Жуковский и твой отец потакали своим капризам. У них были прихоти, так это называл Куратор, – тихий хлопок, и окно сдвинулось вбок и закрылось. Слишком холодно стало. Не хватало схватить воспаление лёгких. Коля скривился так, словно съел целую горсть лимонов, как и всегда, когда речь заходила о Гоголе-старшем. Пожалуй, самая нелюбимая его тема, которую он и поддерживал неохотно. Да они оба не слишком любили говорить о прошлом. Но раз уж он сам завел разговор, придётся потерпеть. – Знаешь, очень мечтаю забыть, но никак не получается. С радостью бы подарил свои счастливые воспоминания кому-нибудь другому и жил спокойно. Эх, мечты-мечты, – он прижал руку к груди и искренне продекламировал, словно читал роль в театре. – Она – моя прихоть. Пожалуй, это единственное, что я могу ответить. Мне просто захотелось. Впервые за очень долгое время. Меня оно удивляет не меньше твоего, но других ответов у меня нет… Они оба молчали некоторое время, сидя в комфортной тишине, нарушаемой лишь дыханием. Коля шевелил губами, но по глазам заметно, он не здесь. Очевидно ушел в себя. Лишь изредка ногти скребли по поверхности стола. Фёдор же размышлял. Вопрос вызвал странные ассоциации. В некотором очень извращённом смысле он завидовал Дазай. Завидовал тому, как легко она сделала шаг с крыши. Он одновременно понимал её и не понимал. Словно кусочки мозаики, от которого есть не все фрагменты. Несмотря на всю их похожесть, парень так бы не сделал. Его что-то держало, вело. Возможно его цель, его желание, едва ли не единственное, которое он испытывал до предела, во всех оттенках ощущений. – Ладно. Пора идти спать. Завтра после обеда лучше съехать, пока босс мафии не пришел в себя. Я знаю как найти управу на эту мечницу, но если она найдет нас раньше, это будет конец игры. Лидеру даже стараться не придётся, – он оттолкнулся ладонями от подоконника и спрыгнул на пол. Коля вырвался из своих мысленных разговоров и кивнул. – Доброй ночи, Дост-кун. – И тебе тоже. Достоевский вышел из кухни. На улице уже занимался рассвет.