Книга первая. Пламя

Я сплю, и мне снятся река, бескрайние зеленые поля, перемежающиеся небольшими лесками; солнце мягкое, ясное голубое небо и прекрасный голос женщины, поющей о Родине, её лесах, полных зверья, и равнинах, о любимом, который ушел в дальний поход и не вернулся. Её чистый и сильный голос трогает меня до глубины души, и слезы скатываются по моим щекам. Маленькая ручка гладит нежно по голове, усыпляя. Но затем эта сказка разрушается: истошный крик оцарапывает мои барабанные перепонки, грубо вырывая из сна. Я сразу же срываюсь со своей постели и, найдя в незнакомой мне комнате дверь, выбегаю наружу, в коридор. Иду на крики и вскоре натыкаюсь на небольшую компанию из Лео, Луизы, Тима и Аски; суетясь, они не замечают меня. -Принесите еще морфия! – кричит кому-то вдогонку Лео и тут видит меня. Его глаза на секунду округляются, но затем он берет себя в руки и уверенно подходит ко мне. -Очнулась, значит? – спрашивает он немного нервно; впервые в его речи я слышу такой сильный акцент. И сам он выглядит порядком осунувшимся и усталым. – А вот один пациентик так и не проснулся. Столько проблем – нервный он больно. Просто псих. Что-то в его интонации не заставляет меня сомневаться в личности этого пациента. Придаю своему лицу умоляющее выражение, и Лео вздыхает, качая головой, но все же делает неопределенный жест рукой, который можно принять за согласие. Я бросаюсь к приоткрытой двери и оказываюсь в комнате по размерам точно такой же, как и моя. В иной ситуации я бы описала убранство и лепнину на потолке, но едва я вижу на кровати очертания сломленного тела, как все посторонние мысли вылетают из головы. Я подбегаю, но приблизившись к кровати больного, теряю весь свой энтузиазм. Исхудалое тело вызывает у меня страх того, что я сделаю своим вмешательством только хуже. Наступаю этому чувству на горло – не к месту оно, совсем не к месту. Осторожно сажусь, чтобы не дай бог не потревожить сон больного, но он оказывается, не спит; дергается, когда под моим весом кровать чуть прогибается и смотрит на меня, будто бы и не видит. Его глаза впали и потускнели до такой степени, что кажутся мне прозрачными и почти лишенными блеска. -Алекс?.. – произношу неуверенно и касаюсь пальцами его раскрытой ладони. Алекс дергается, как ударенный током, но в его глазах мелькает тень мысли и осмысленности. Вдруг он сильно сжимает мои пальцы. Я чуть не начинаю вопить от боли, но останавливаюсь вовремя, подумав о том, что мои вопли на психически больного впечатления не произведут. Наоборот, я лишь напугаю его. Медленно Алекс тянет меня на себя, а во взгляде его столько испуга, что я не могу отказать. Я забираюсь на кровать с ногами и покорно жду, пока Алекс устроит на моих коленях голову. Он тут же засыпает, тихо подмурлыкивая как кот, отзываясь на мои мягкие прикосновения. Входит Лео, что-то говоря прислуге, да так и застывает с раскрытым ртом. -А… ну… я… Я прижимаю к губам палец, делая страшные глаза. Лео продолжает мяться у порога, не зная, куда себя деть. В конце концов, он пальцем показывает куда-то назад и говорит: -Пойду, скажу, что в морфии мы более не нуждаемся. С этими словами он удаляется, оставляя меня наедине с больным. Алекс спит до самого утра естественным сном, без помощи каких-либо лекарств, а я сплю вместе с ним, потому что заняться больше нечем, а уйти я не могу: он чувствует мое отсутствие и сразу же просыпается. Так проходит неделя, долгая и невыносимая, но все же особенная своим спокойствием неделя. А потом мы оба идем на поправку. Мои обожженные и израненные руки разбинтовывают, а Алекс начинает ходить, правда, пока по комнате и лишь из-под палки. Не закатывает истерик, не находя меня подле себя после пробуждения, просто сидит и ждет. А спустя восемнадцать дней происходит и вовсе чудо. Я отлучаюсь буквально на полчаса для того, чтобы распорядиться о завтраке для «бедного больного сеньора», а вернувшись, застаю Алекса одетым, побритым (как же меня раздражала эта его двухнедельная щетина!) и причесанным. Он как раз застегивает на чистой белой рубашке последнюю пуговицу и приветствует меня мягкой улыбкой и фразой: -Скоро еда? Я жутко голоден! Его голос звучит бодро и весело, отчего я впадаю в ступор: он ведь хранил полное полнейшее молчание до этого момента! -Не смотри на меня как на привидение! – укоряет он меня, шлепая смачно по макушке и стараясь не смотреть на мою правую щеку, но взгляд его так и тянет туда магнитом, - Так что насчет еды? -Скоро будет, - отвечаю совсем потерянно и ощупываю незатейливую прическу – косу колосок, сделанную Луизой. Сегодня я одета в футболку с коротким рукавом, большая часть руки открыта, и Алекс напряженно вглядывается в мою кожу, которая покрыта почти зажившими ожогами; сейчас о них напоминает лишь небольшое покраснение и некоторая боль. Алекс теряется на несколько секунд, а затем, смущенно кашлянув, спрашивает сухо: -Это я сделал? Я не отвечаю, но все говорит само за себя. Я жду, что он скажет что-то, например извинится, как сделал бы Алекс, которого я знаю. Но этот Алекс не делает ничего. Он застывает, уставившись в одну точку, повыше моей головы, ничем не примечательную, и зависает: не шевелится, не моргает, даже не дышит. Я пугаюсь этого. Хлопаю в ладоши и неожиданно пискляво вскрикиваю: -Алекс, проснись! Он действительно, будто просыпается. Дергается, резко опуская голову и смотря с непониманием. Затем улыбается, чтобы сгладить ситуацию. -Может, прогуляемся по садам, которые Лео с таким упорством выращивает уже более ста лет? – предлагает Алекс беззаботно, и я соглашаюсь. По пути я вспоминаю про завтрак, но останавливать этот неожиданный порыв я не решаюсь - пусть пройдется. Это ведь так плохо, когда долго не выходишь на свежий воздух. Спускаясь вниз по огромной парадной лестнице, встречаем самого хозяина садов, а заодно и всего поместья. Скрывая свое удивление о столь разительной перемене в нашем больном, он сообщает нам о том, что на горизонте появились тучи и кажется, собирается дождь. Но Алекса это не останавливает, после двух с лишним недель проведенных в постели, он ожидаемо и оттого странно активен. Вытаскивает-таки меня на улицу, едва я надеваю плащ, который «пожертвовал, оторвав от собственного сердца деньги», Лео. Красота садов не трогает меня, я всегда была к ним равнодушна; Алекс, призадумавшись о чем-то, тоже хранит молчание. Неожиданно он громко смеется, а потом так же резко замолкает и идет спокойно дальше. Как и предсказывал Лео, начинается дождь. Он застает нас на полпути к конюшням, накрывая плотной непроницаемой стеной. Приходится повернуть обратно, но мы вымокаем до последней нитки, прежде чем добегаем до крыльца черного входа. Нам открывается дверь в узкий и темный проход, ведущий еще через несколько дверей в главную залу. Я по привычке направляюсь к спальне Алекса, но он останавливает меня со словами: -Давай к тебе. Переоденешься, а я могу и потерпеть. Я пожимаю плечами: почему бы и нет? Моя комната пуста и уныла, потому что я уже две недели как тут почти не бываю. Одежды, ясное дело, у меня почти нет, только то, что на мне сейчас, и одно легкое платье из бледно-голубого шифона с подкладом из тафты на груди, которое было в шкафу этой комнаты. Алекс осматривается по сторонам, и, пока он занят этим, я быстро сбрасываю с себя мокрый плащ и не менее мокрую футболку с бюстгальтером. Когда совершаю последнее, взгляд Алекса упирается мне в спину, и я чувствую, как впервые с начала затишья ломаются замки на его дверях. Он упускает ручеек своих чувств – остановить их поток не в силах уже никому. Мысль о том, как же трогательно выглядит моя худая белая спина с торчащими лопатками, я отбрасываю и принимаюсь одеваться. Но вот только пальцы никак не могут справиться с пуговицами, руки непонятно из-за чего дрожат. Но вот видение своего же шрама на плече я выбросить не могу, равно как и сопровождающие его чувства. -Виноват не ты, - говорю отчужденно, - а я. Если бы не я, ничего этого не произошло бы. И твое здоровье было бы в порядке. -Это не так, - качает головой Алекс, - В том, что случилось со мной, виноват один я. Я мог догадаться, что они используют тебя, но пожелал этого не видеть. Я слишком зациклился на самом себе, думал, что если заявлюсь туда, они согласятся на обмен. Кто же мог подумать, что они… -Постой, что ты хочешь?.. -Я был в соседней камере. Я был обескровлен и привязан и я слышал каждый твой крик, чувствовал каждую сломанную кость. Они пытали тебя только ради того, чтобы больно было мне. Мой шок велик, я не то, что как дышать забываю, я вообще забываю о том, что дыхание мне не нужно. Хочу повернуться, но Алекс останавливает, положив промеж лопаток ледяную ладонь. -Нет, не надо. Я не хочу видеть в твоих глазах обвинение. А его я заслуживаю, - горько заканчивает он, склоняя голову. Его глаза подмечают бегущую по моей спине дождевую каплю. Все же это так странно – быть и собой, и им одновременно. -Я не буду говорить, что ты его не заслуживаешь. Не меньше чем я, во всяком случае. Но толку-то от того, что мы будем выяснять, кто и в чем виноват. А теперь я переоденусь, если ты не против. Быстро натягиваю платье и уже потом снимаю джинсы. Алекс убирает руку, но лишь для того, чтобы обнять меня, едва я заканчиваю переодевание. «Не шевелись. Давай просто постоим вот так» Это звучало бы приказом, если бы было произнесено вслух, но Алекс боится, что голос подведет его и потому передает мне свои мысли телепатически. Его руки немилосердно дрожат. Прижиматься вот так друг к другу приятно, особенно, когда наша кожа нагревается от длительного контакта, и я просто закрываю глаза и отдаюсь во власть чувств и почти идиллического покоя. К вечеру Лео собирает всех в уютной малой гостиной. Вероятно, в его времена это было привычным и даже приятным обязательством, и эту прекрасную комнату украшали дамы в легких воздушных платьях, а в иное время в кринолинах. Наше вечернее общество разношерстно: я и Алекс, на всю голову больные; Лео в паре с Луизой – оба веселы и бодры, красиво одеты; Тим, на котором болтается подранная майка, заляпанная его же кровью; и наконец Аска. Алекс вполне здоров, чтобы бодро обсуждать планы на будущее, в которых, как я замечаю, меня нет. Затем все переходят к обзору прошедшей битвы. Все живы-здоровы, кроме некоего Ярослава, который погиб, защищая Еву. Аденауэр-старший укрылся в своих землях и наступил перерыв в войне. -Вот только не знаем, что делать с Марией, - под конец сетует Лео, вгоняя и меня и Орлова в ступор. -То есть? – кричит он громко, - Вы её не убили!? Но почему!? -Эй, успокойся, - я осторожно кладу руку на его плечо, боясь сумасшедшего блеска в его глазах, совершенно ему не свойственного. Однако я полностью разделяю его точку зрения: с ней нужно скорее покончить. Мысль о том, что кто-то, кто выступает за Альбрехта, находится в том же доме, что и я вызывает во мне жгучую ненависть и жажду убийства. Алекс обеспокоенно смотрит на меня, и лишь тогда я замечаю, что пальцами судорожно вцепилась в правую щеку. Убираю ладонь, но наверное рубец, после того как я его натерла, выглядит не самым лучшим образом. Чувствую на себе жалостливые взгляды, а сил терпеть это не имею. Я поднимаюсь со своего места и, сославшись на головную боль, возвращаюсь в свою комнату. Там я падаю на кровать, не раздеваясь, и через пару минут забываюсь тревожным сном. Мне снится что-то странное. Я вижу перед собой девочку, русоволосую и миловидную, играющую со мной. Она говорит со мной на незнакомом, но понятном мне языке. Зовет очень часто по имени: -Алекс! Алекс, иди сюда, посмотри! И я шагаю, покорно наблюдая за белым котенком, который барахтается, запутавшись в покрывале. И как будто бы в минуты умещаются целые недели, потому что не по дням, а по годам мое чувство привязанности к этой девочке растет. Но вдруг – какая-то вспышка. Реальность резко меняется, падая куда-то вниз. Крис несет её, мертвую, на руках и укладывает на диванчик в детской спальне, а у меня ком в горле и сказать ничего толкового не могу, лишь шепчу: -Этель… Этель, как же так… Альбрехт, свою дочь… Кристиан устремляет ко мне взгляд своих бледных глаз, которые блестят небывалой злобой и гневом – это первый раз, когда я вижу в его глаза столь сильное чувство. -Я убью его, - говорит он тихо сквозь зубы, словно бы с трудом вообще выталкивал изо рта звуки, - Клянусь могилой моей матери – я убью его… Я выныриваю из сна, хватая воздух ртом и, кажется, вновь забыв, что не нуждаюсь в кислороде. В дверном проеме стоит Алекс, скрестив руки на груди, и смотрит через окно на небо, которое потемнело и уже мерцало огоньками звезд. -Это мое воспоминание, - произносит он, отрываясь от косяка, с которым совершенно сливался. – Ты не должна была этого видеть. Он пересекает комнату и садится на постель передо мной. Берёт мои ладони в свои и внимательно разглядывает их. А я – я молчу, не в силах и слова молвить, потому что все еще нахожусь под впечатлением от сна, и в горле стоит непреодолимый ком. Алекс наклоняется к моему лицу и на несколько секунд просто прислоняется к моему лбу лбом своим, а затем касается губами моей щеки, каждого израненного миллиметра. Но слюна вампиров не лечит, как говорится во многих книгах. Вот и он не сможет вылечить все мои рубцы, количество которых увеличилось за последние месяцы. Прямо-таки выросло в геометрической прогрессии. Не уверена, что после предстоящей обильной кормежки останется хотя бы парочка. Алекс опускается на спину и меня тянет за собой – так мягко и плавно, что я не падаю, а опускаюсь в его объятия. Руками, собрав со всех сторон расшитое покрывало, он набрасывает его на нас и шепчет, раскаленным дыханием обжигая скулу. -Чтобы теплее было. Я согласно киваю и проглатываю застоявшуюся горечь, сбрасывая с себя наконец-таки эти странные видения. Алекс прикрывает глаза и засыпает. Я уже выспалась ранее, но тихонько лежу рядом и вскоре сама, поддавшись царившей в комнате атмосфере, начинаю дремать. Утром решаю покончить со всеми видимыми напоминаниями о произошедших со мной ужасах. Поднимаюсь с постели, еще когда Алекс спит крепким сном младенца. В аккуратном маленьком комоде беру нож, который нашла еще давно, во время обследования комнаты. Он небольшой, лезвие едва ли больше шести сантиметров, и это вгоняет в небольшое уныние: с первого раза с делом не справлюсь. Но жить так дальше нельзя. Дальше по коридору находится просто огромная ванная комната, куда я и иду, собрав предварительно все свои принадлежности для душа, свежую одежду и самое главное – пакеты с кровью, чтобы не сделалось еще хуже. Я не умываюсь, только снимаю одежду, чтобы не испортить её. В зеркале отражается мое лицо, неузнаваемо изменившееся: бледное, острое, немного озлобленное и растерянное. И ведь действительно – я совсем потерялась. Я рассматриваю огромный рубец, занимающий всю щеку и скулу, и мне он кажется, сейчас особенно уродливым, чем когда-либо ранее. Я зажимаю на щеке кожу и оттягиваю её, как можно дальше и заношу ножик. Нескольких секунд мне хватает на то, чтобы собраться, а затем я делаю резкий взмах…