Книга первая. Пламя

По началу я не чувствую своего тела. Но потом постепенно начинают оттаивать плечи, руки, кончики пальцев. Ноги становятся самыми последними в очереди на оживление. Я разминаю шею, сетуя на затекшее от долгой неподвижности тело. Простыни шелковые и холодные. Ненавижу такие. Комната, в которой я просыпаюсь, роскошна до неприличия, кровать раза в четыре больше, чем у Алекса, да еще и с балдахином. И все такое темное, темное даже для погруженного в вечерний сумрак. Моя одежда лежит аккуратно свернутая и выстиранная поверх комода из темного дерева. Я с сомнением беру её в руки, нюхаю, морщась от приторного запаха цветов, и все-таки надеваю. Все лучше, чем ходить голой. Позади слышится порыв воздуха – распахнулась дверь – и шаги. -Мило с твоей стороны навестить меня, Крис, - произношу я голосом таким же приторным, как и запах моего белья, в которое я только и успеваю одеться. Это не особо и смущает. Ни его, ни меня. -Одевайся. Тебя отец вызывает, - жестко бросает он. -Что за отец? -Мой. -Собрался сватать нерадивого сыночка? – с издевкой спрашиваю я, натягивая на худое тело черную майку и кардиган. Губы Криса дергаются, но так и не принимают ни форму улыбки, ни форму усмешки. Как будто-то бы он… презирал… Кого? Я послушно следую за Крисом по коридорам, разглядывая окружающую меня обстановку. Все эта роскошь, до смеха вычурная. Хозяин этого дома полный идиот, раз потратил кучу денег на всю эту позолоту. И вдруг мне приходит в голову то, что мы с эти странным парнем и не познакомились толком. Я говорю ему об этом, ожидая, что он повернется, остановится. Но вместо этого он как скороговорку отчеканивает свое имя и ускоряет шаг. -Кристиан Франц Альбрехт Аденауэр. -У-у! Как длинно! Калашникова Анна Сергеевна, можно просто Аня, - я почти бегу за ним, - А можно мне звать тебя Крис? Кристиан – слишком длинно. И он снова кривит губы, но молчит. Я принимаю это за согласие. -Эй, подожди! Если ты Аденауэр, значит твой отец – глава клана… Эй, не иди так быстро! Так, значит – ты наследник!.. Я догоняю Криса, как раз тогда когда он останавливается перед массивной дверью из дерева. Он кладет руку на дверную ручку и проводит по ней пальцами. Я могу лишь догадываться, что он ощущал в тот момент, но его взгляд на мгновение стал колючим, но немного грустным. -Он ждет. Пошли. Я ожидала чего угодно. Ожидала увидеть кровавого цвета обои и бледного мужчину, закутанного в черный плащ. Ожидала увидеть красавчика с зачесанными назад светлыми волосами и янтарными глазами. Но отнюдь не думала, что кабинет главы клана Аденауэров, клана, который держит в страхе всю Европу, будет таким… обычным. Хотя с зачесом не прогадала – у отца Криса были прекрасные черные волосы, зализанные назад, отчего его лицо казалось вытянутым. В мгновение промелькнула мысль: «Да это же Крис, но старше!». Но я её отвергла. Движения не такие, более резкие и грубые. Мимика и жесты выражали бездушность абсолютную, а выражение глаз было жестоким. У Криса глаза были скорее грустными и злыми, но не жестокими. А двигался сын в отличие от отца более плавно и грациозно. Все эти сравнения и оценивания не заняли и больше секунды. Аденауэр-старший поднимается и, как истинный джентльмен, целует мою руку, вежливо улыбаясь. Я кротко улыбаюсь в ответ, стараясь быть спокойной. -Милая фройляйн, рад, наконец, увидеть вас. Альбрехт Аденауэр к вашим услугам. -Прямо ко всем? – я хитро прищуриваю глаза, позволяя ему и дальше держать меня за руку, - Вопрос сойдет за услугу? -Разумеется. И кляня себя, чем свет, я медленно, с придыханием произношу: -Прошу назвать точную дату моей смерти. Кажется, все вокруг замирает. Даже часы перестают тикать, а ветер за окном хлестать ветками деревьев по стеклу. Напряжение разрезает грубый смех Альбрехта. -Смерти? Вашей? Ох вы, шутница! Я не собираюсь убивать вас. «Пока» - про себя прибавляю я и готова поклясться – он делает то же самое. -Тогда прошу назвать имя старикашки с мешками золота, которому вы меня хотите сплавить, - дерзко продолжаю я, - Сомневаюсь, что вы упустите такую возможность – молодая, полная жизни чистокровная вампирша в вашем замке, без пары, - качаю головой, - Не дело. Гадкая улыбка Аденауэра-старшего убеждает меня в том, что я права. Липкий страх опутывает меня, а в горле застревает ком. Я с трудом сглатываю его. Еще одно доказательство того, что под красивой оберткой может быть гниль. -Я не буду вам подчиняться, - одеревенелым губами тихо выговариваю я, - Ни за что. И не стану ложиться под ваших слуг ради усиления мощи клана. Я не игрушка, - последнее сказано шепотом. Альбрехт смотрит на меня с сожалением, постукивая пальцем по столешнице письменного стола. Лицо его выражает крайнюю степень расстройства. -Очень жаль. Я надеялся, мы сработаемся, - жестом показывает на дверь, глядя на Криса, - Уведи. Я спокойно покидаю кабинет, но едва его дверь скрывается за поворотом, я падаю на колени. Руки трясутся, а по лицу градом бежит пот. Я стираю его рукавом кардигана, тяжело дыша, как выброшенная штормом на берег рыба. Крис помогает мне подняться, его действия даже сквозят заботой, за которую я ему безмерно благодарна. -Ты, наверное, голодна? – Крис смеряет меня оценивающим взглядом, отворяя передо мной дверь. Я захожу и, не осматриваясь, плюхаюсь в рядом стоящее кресло. Прикрываю лицо ладонями. -Нет, спасибо. Я ожидаю того, что он уйдет, оставит меня одну со своими мыслями, но Кристиан садится на корточки передо мной, заглядывая в лицо. -В чем дело? -Ничего -Почему ты не уходишь? -Это моя комната. -И что же я здесь делаю? – Крис приоткрывает рот, чтобы ответить, но я вскидываю палец и прерываю его, - О нет, нет! Я угадаю! Ты и есть тот самый старикашка, за которого меня хотят выдать. -Ну, начнем с того, что я не старикашка, - осторожно произносит он. -А чем закончим? Он не отвечает, но внезапно наклоняется ко мне и оставляет на моих губах поцелуй. -Закончим тем, что ты мне к черту не нужна. Я ослепительно улыбаюсь ему, хотя внутри все сжимается в тугую пружину. -Рада, что хоть что-то у нас взаимно. На этом наш странный диалог заканчивается. Я сворачиваюсь в кресле калачиком и начинаю дремать. Сквозь сон слышу, как ходит Крис, расправляет постель. Сквозь туман вижу его, то в спортивном костюме, то вообще в полотенце на бедрах. Сонное сознание выдает мысль: «Кажется, у вампиров отсутствует такое чувство, как стыд» В конце концов, чувствую, как он поднимает меня на руки, а затем становится очень холодно. Если он сейчас снимает с меня одежду, я убью его. Как-нибудь потом… Если бы в данный момент со мной был бы Алекс, то я непременно проснулась бы от вылитого на мою черноволосую макушку таза ледяной воды. И никаких предупреждений и поблажек – в любое время суток и дня готовность к нападению должна быть стопроцентной. Лео бы добавил от себя половничек кипятка, а Луиза прижала бы к своей всеприемлющей груди и пожалела. И обязательно налила бы крепкого черного чаю – именно такого, который я ненавижу. Но, увы, никого из них рядом не было. Я просыпаюсь просто, потому что банально надоело спать. Еще некоторое время валяюсь на пуховой перине в окружении подушек, обтянутых лиловым атласом, и наблюдаю, как в спальню медленно вползает рассвет. Я выползаю из постели только тогда, когда начинает ныть затекшее тело, и почти сразу же выскальзываю в коридор. У двери привалившись к стене, спит преотвратного вида мужчина – видимо охранник. Да еще и храпит на весь этаж. Я незаметно проскальзываю мимо него и поднимаюсь вверх по винтовой лестнице. Голос того самого человека, которого я бы хотела увидеть лишь на его же похоронах останавливает меня на двести тридцатой ступени. -Анна, постой! У меня тут же возникает желание вжаться в каменную стену за спиной, а еще лучше развернуться и убежать, но я несколько раз вдыхаю воздух и оборачиваюсь на зов. -Вы что-то хотели? -Да. Аденауэр-старший останавливается в метре от меня и, заложив руки за спину, тоном, не предусматривающим возражений, изрекает: -Я бы хотел представить тебя на сегодняшнем собрании, как нового члена нашей великой семьи. -Я не член вашей поганой семейки и никогда им не буду, - желчно выпаливаю я и мгновенно получаю сшибающую с ног пощечину. Ноги отказываются держать, но продолжаю стоять, надеясь в душе, что слезы, набежавшие в глаза, не слишком заметны. -Дура, – выплевывает он мне в лицо и быстрым шагом уходит, стянув предварительно перчатку с той руки, которой бил меня и бросил её мне в лицо. Такой белоснежно чистой перчаткой, пахнущей тошнотворными розами и чем-то знакомо железным, солоноватым. И я понимаю, что не в силах больше сдерживаться – отступаю назад, и ласковая стена заботливо принимает на себя мой вес в 55 килограмм. Ах, ну да! Забыла – это же было до того как меня убили, а затем бросили в гущу того к чему я не имею никакого отношения! Одному богу известно, сколько времени я провожу стоя вот так в одиночестве, но постепенно дыхание мое выравнивается и сердце в груди перестает трепыхаться подобно птице. И вроде бы уже не так обидно, жить можно. До очередного неповиновения. «Эх, Калашникова, - с грустью и горчичной ноткой ностальгии думается мне, - Ничему тебя жизнь не учит. Что тогда, что сейчас» Я отлипаю от стены и кладу руку на щеку: под пальцами чувствуется опухоль и набухающий кровоподтек. И кожа слегка пощипывает. Ничего серьезного физически, но морально – вред был нанесен и смоется он лишь кровью, и не моей. Его. И надо бы разузнать об этом собрании. Оставлять мне перчатку со стороны Аденауэра было глупо и опрометчиво, но он, наверное, и думать не мог о том, что какая-то девчонка вознамерится перечить Его Величеству, а позже и отомстить. В его аристократических мозгах это никак не укладывалось. Я легко выслеживаю его по запаху и останавливаюсь перед узкой дубовой дверью с резным орнаментом. Осторожно приоткрываю её и… О боже! -Я требую выдать девочку мне. Она находится под моей опекой и никто – повторяю никто! – не имеет прав на неё больше, чем я, - твердо, как адвокат со стажем, произносит Алекс. Подбородок его гордо поднят в отличие от других – все находящиеся в зале стоят, опустив глаза, а некоторые и вовсе преклонили колено, будто бы Аденауэр-старший вдруг стал медузой Горгоной и грозится превратить всех в холодный камень. -Ты находишься под моей юрисдикцией, Александр, как и весь клан многоуважаемой сеньоры Ортего. И не забывай, в чьих руках находится реальная власть. -Ненадолго. -Это угроза? - поднимается со своего трона Аденауэр, угрожающе нависая над рыжим вампиром. -Это предупреждение, - с вызовом бросает Алекс. -Ах ты!.. Аденауэр заносит свою тяжелую (щека еще помнит её) руку над Алексом и я буквально вижу, как сгущаются над ним тучи и срываюсь с места, что есть силы. Лишь бы успеть! Лишь бы успеть! -Не смейте трогать его! – я заслоняю одного вампира от другого тяжело вздымающейся грудью, расставив широко руки, - Только посмей. Все взгляды обращены на меня, они впиваются в мое слабое тело тысячами иголочек, делая из меня решето. Но я сосредотачиваюсь лишь на одном взгляде, буравящим мне спину зелеными глазами, наверняка полными глухой злостью и недоверием. Даже смешно – он не верит собственным глазам! -Не трогайте… - более тихо произношу я, и мой голос в звенящей тишине отдается, как если бы гремел гром и блистали молнии. А посреди бури звенели колокола. Холодная ладонь ложится на мою талию и тянет назад. Я оборачиваюсь и тут же жалею об этом – Алекс сразу же замечает царапину и синяк на моей щеке и лицо его застывает. Я пожимаю его пальцы и улыбаюсь, едва заметно: «Все нормально, слышишь? Слышишь меня?» Но он, похоже, даже и не думал слушать. Раздаются громкие хлопки в ладоши и смех Аденауэра, и вот уже весь зал аплодирует и смеется. «Крысы» - зло думаю я, с напряжением вглядываясь в лицо Главы. Что же он выкинет следующим? -Какая самоотверженность, - надсмехается он, - Какая… любовь! Это достойно было бы похвалы, но всему этому нет места в нашем мире. Если ты, девочка, понимаешь, о чем я веду речь, - и он издевательски кланяется мне, вновь заливаясь смехом. -Ты – последняя тварь, - глухим угрожающим тоном прерывает его Алекс и встает вровень со мной. Его голос сейчас больше походит на звериное рычание, чем на человеческую речь, - Ты посягаешь на то, что тебе не подвластно сейчас и никогда не будет подвластно потом. Да как ты – ты! – самопровозглашенный король, тиран и просто отребье без роду и племени смеет поднимать руку на нас!? А!? Скажи!!! -Будь же добр – скажи, на что именно я покусился? Я ожидаю ответа, но вдруг Алекс незаметно для остальных дергает меня за рукав, забираясь под ткань, чтобы коснуться кожи и в мою голову врываются чужие образы и мысли. «Иссуши их!» Всего за одну секунду я концентрирую всю влагу в зале в своих руках и очищаю сознание от лишнего, что могло помешать в неподходящий момент, пока Алекс заговаривет зубы Альбрехту. -А ты сам не догадываешься? – Алекс показушно вздергивает бровь и проводит рукой, - Уж такой возрастной вампир, как ты, прекрасно знает, что свято на темной стороне мира, - но, так и не дождавшись ответа, Алекс продолжает, - К примеру, Зодиаки, Планеты, Демоны, Элементы… Стихии. На секунду я прихожу в замешательство: какие еще такие стихии? Что это значит? Как Аденауэр может покуситься на стихии? -А разве ты не таков же, наша дорогая ящерка? – Аденауэр отвечает вопросом на вопрос, да еще и самодовольно скалится, демонстрируя при этом свою белоснежную улыбку. И Алекс молчит. Просто молчит, зло смотря мужчине в глаза, плотно сжимая бескровные губы. Его молчание убивает. Он снова дергает меня за рукав, и я понимаю, что пора. И уже ни на что, не обращая внимания, вытягиваю воду из тел чужих вампиров, которая начинает хлестать из их ушей, носов, глоток и даже через поры. Я и не знала, что это будет настолько отвратительным зрелищем. Стороной обхожу только Криса, которому хватает ума сразу же скрыться подальше от места происшествия. Больше половины вампиров падают как подкошенные, попутно превращаясь в мумий, а затем вспыхивает пламя, подчищая мои ошибки и добивая остальную половину. От обилия красного и желтого глаза просто разрываются, а едкий дым заполняет ноздри и рот, обжигая их. Пламя окружает нас идеально ровным кругом и в голове мелькает отчаянная мысль: «Как же нам выбраться?», но тут меня кто-то хватает за руку, а затем появляется чувство, будто меня пропускают через мясорубку. От неожиданного переноса я начинаю задыхаться и не чувствую себя в безопасности даже рухнув ничком на землю. Несколько минут я восстанавливаю дыхание, а потом с поддержкой Алекса поднимаюсь и лишь успеваю увидеть светлую косу. Аска исчезает с такой же стремительностью, с какой и появилась. -Ты как, в порядке? – спрашивает Алекс, отряхивая мою одежду и волосы, но без толку: идет дождь. Я киваю. Внезапно Алекс резко обхватывает мое лицо в ладонях и горячо шепчет: -Ты понимаешь, что мы сделали? Ты понимаешь? Мы… Мы бросили вызов всему клану Аденауэр! Мы, вдвоем – против тысяч его пешек! -Прости, это из-за меня… - бормочу я в ответ извинений, чувствуя холод из-за столь прямо брошенных мне обвинений. И опять ошибаюсь. -Ты не понимаешь! Я, - его голос срывается на крик, - никогда в жизни не чувствовал себя таким счастливым! Я сделал то, о чем мечтал уже не одно десятилетие и это просто потрясающе, что ты сейчас здесь, со мной! -Правда? – с надеждой переспрашиваю я, даже толком не понимая, на что именно я надеюсь. -Абсолютно! И мне еще столько хочется сделать! – восклицает он с нездоровым энтузиазмом и, похоже, сам того не замечая начинает поглаживать мои скулы большими пальцами. -Ну, так делай, - мой голос все еще хрипит из-за недавнего дефицита воздуха. Алекс очень странно на меня смотрит, создается впечатление, будто он борется с самим собой. Ответом на вопрос кто же выиграл – разум или чувства – я даже не успеваю задаться. Он резко наклоняется и целует меня в губы. Шок настолько велик, что я не знаю, что мне делать: ответить или оттолкнуть. Я просто стою и позволяю ему настойчиво сминать мои губы и чувствую новое чувство, зарождающееся в груди. И поддаюсь ему, приглашающе раскрывая губы навстречу Алексу, пальцами запутываясь в его волосах. Напряжение последних дней срывается, перерождается в безумство, заставляющее с жадностью впиваться в чужие губы, кусать их, пуская кровь, и тут же слизывать её. Со вздохом мы отстраняемся друг от друга, не размыкая объятий. -Это и есть то, что ты хотел сделать?– мой голос по-прежнему хрипит. -Уже давно, - отвечает он и облизывает свои опухшие губы, собирая кончиком языка капельки крови. -Куда мы пойдем? Путь в старый дом нам заказан. Алекс кивает. Он выглядит сердитым и даже немного обескураженным. С тихим цоканьем он уже в который раз подносит к губам подранное запястье и пытается зализать рану, которую я же и оставила. Ну, точнее меня заставили это сделать: синюшный кровоподтек на моей щеке вызывал у Алекса неподдельную злость на старшего Аденауэра. Хотя я ему говорила, что он заживет через несколько часов, слушать он меня не стал. Впрочем, как и всегда. -Верно, малыш. Мы можем пойти в любую квартиру, имеющуюся в моем распоряжении, но там нас, к сожалению, легко отследить, так как сама Мария не однократно бывала в каждой. Она не знает только об одной. -Ну и где она? – с нетерпением спрашиваю я, ловко перепрыгивая с одного валуна на другой. Идти в гору было тяжеловато, но вполне реально и даже интересно. Первые пару часов. А потом от однообразного пейзажа начало рябить в глазах, перепады давления тоже не вносили копейку в копилку моего счастья. Я уже собираюсь возмущаться, но после очередного рывка мы, наконец, выходим на небольшое плато. И сразу же откуда-то доносится недовольный голос: -Ну, неужели! Я уж думал книжку открывать, - Лео недовольно бурчит и появляется откуда-то снизу. Я перевешиваюсь через край и замечаю очень удобный выступ и даже хочу его опробовать, но меня окрикивает Алекс: -Осторожнее, не подходи к краю, - впрочем, его голос звучит довольно дежурно, и я даже не прислушиваюсь к совету. Осторожно я опускаю на неровную поверхность выступа ноги и начинаю потихоньку опускаться. И уже почти устраиваюсь на прогретом полуденным солнцем камне, как мои руки скользят, и я срываюсь вниз. Даже не издаю звуков, просто соскальзываю и лечу вниз. Оглядываю взглядом негостеприимные скалы и пики, уже представляя себе, как с хрустом моё тело ударится о них, будет ломаться и умирать. Непременно медленно. Несколько секунд мне требуется для того чтобы понять, что падение прекратилось, а в мою лодыжку кто-то очень крепко вцепился. А затем я слышу его. Его мат. Что есть силы Алекс орет на меня и его фразы насчет моей тупости перемежались со столь крепкими ругательствами, что их и в пьяной компании не услышишь. Как таракана за усы, так и меня за ногу он выуживает из лап пропасти и неаккуратно ставит на ноги рядом. Его буквально распирает от злости и негодования. -Неужели так трудно было просто послушать меня? – выкрикивает он мне прямо в лицо, и ветер, подхватывая его слова, разносит по всей долине. От обиды я задохнулась и, чтобы не закричать, уподобившись ему, я закусываю щеку, пока во рту не появляется металлический привкус. -Но ведь все в порядке, - относительно спокойно бросаю я и скрещиваю на груди руки, - Ничего не случилось. -Но могло! -Ой, не кипятись! – меня раздражает то, что он повышает на меня голос. Да и вообще ситуация дурацкая: я действительно глупо поступила, но признать это выше моих сил. -Ты бы разбилась! -Ничего бы со мной не случилось! -Так, голубки, - подает голос Лео, про которого я уже успела забыть, - Это все конечно очень мило, но я не намерен тратить свое время: я в отличие от некоторых, - он бросает на меня уничижительный взгляд и почти таким же смеряет Алекса, - не имею права потерять свое место в клане. Алекс, похоже, тоже забывший о его существовании, сдержанно кивает. Затем они недолго обсуждают обстановку в клане: Аденауэр-старший в бешенстве, Марии досталось за сбежавших подчиненных, и ко всему прочему вражеские кланы во главе с Бранденбургами узнали о том, что Аденауэры потеряли много высокопоставленных чинов, и пошли в атаку. Позже Лео передает Алексу сумку с некоторыми его вещами и мне приходит мысль о том, что где-то на её дне наверняка покоятся пожелтевшие треугольнички. Уже перед самым уходом Лео оборачивается, с хитрым выражением в прищуренных глазах изрекает: -А Бранденбурги нашли дочь Катти. И ты заметил: Крис каким-то не таким стал, после того шпионского задания… Его голос рассыпается смехом и, махнув на прощание рукой, парень уходит. Алекс усмехается и потирает переносицу – привычный жест, выражающий озадаченность и задумчивость. Мне любопытно: тот ли это Крис, который Аденауэр, но я молчу, решив отложить разговор до лучших времен. Как и разговор о том, почему Альбрехт так внезапно решил принять в свою семью меня – чужого человека «без роду и племени». Ненавижу самолеты. Всегда ненавидела, с самого детства, еще до того, как впервые взошла на трап. А еще жутко боюсь их, а после того случая, когда на самолете разбилась целая хоккейная команда всего за несколько дней до моего «исчезновения», этот страх лишь усилился. Я сжимаю кулаки и, закрыв глаза, представляю, что я в поезде, а за окном мелькают милые глазу березки… И издаю громкое рычание, поняв, что это нисколько не действует. Вот то ли дело поезд! Сидишь себе спокойно, смотришь, как за окном проплывают деревья, сменяются пейзажи, города… А ты все едешь и едешь… С горем пополам я засыпаю, привалившись к алексову плечу, и открываю глаза, когда до прибытия остается каких-то пятнадцать минут. Я выдержала перелет из Владивостока до Барселоны и точно смогу пережить эти жалкие минуты до того момента пока наш самолет не приземлится в международном аэропорту Кеннеди. Кстати говоря. Я лечу в Нью-Йорк. Как любезно мне поведал Алекс, Мария ненавидит Новый Свет, а потому её влияние распространяется только на Европу и Часть Азии. В Северной Америке (да и в Южной тоже) она абсолютно бессильна, а потому мы летим именно туда, где наибольшее скопление людей – в Нью-Йорк. Ну а если быть уж совсем точной, то уже прилетели. Вещей у нас очень мало, набралась только небольшая спортивная сумка, а вот кошелек у Алекса походу разрывается. Потому что не каждый может себе позволить квартиру на верхнем этаже небоскреба на десятой авеню в Адской кухне*. Далеко не каждый! И именно здесь я сейчас нахожусь. И это точно не сон, я даже ущипнуть себя попробовала уже. -Да не стой ты столбом. Проходи, - мягко усмехается Алекс, явно довольный моим шоком. Ну, еще бы: все бедненький, бедненький, а тут раз! – квартира за миллионыы долларов! Я снимаю обувь и, осторожно ступая, прохожу внутрь. Паркет очень холодный и пальцы непроизвольно поджимаются, Алекс тут же вскидывается: -Ой, извини! Подогрев включить забыл. И уносится куда-то. Я гляжу ему вслед с каким-то странным чувством в груди, а когда он скрывается за поворотом коридора, иду дальше, погружая ноги в длинный ворс ковра кремового цвета. Почти всю противоположную стену занимает гигантское окно, а за ним – шум, гам, люди, машины. Не хочется смотреть на них, и я отворачиваюсь и, наконец, перестаю тупо пялиться вокруг и начинаю анализировать обстановку. Небольшой коридорчик у входной двери расширялся и переходил в совмещенную гостиную и кухню. Еще один коридор-ответвление вел к двум спальням и ванной комнате, но их мне еще предстоит изучить. Желательно прямо сейчас. Я почти с жалостью смотрю на огромную ванну, сил нет вообще. Хочется спать, не смотря на то, что я вздремнула в самолете. Но то и дело – в самолете. Самолеты плохо на меня влияют. -Ты точно не голодная? - уже в сотый раз переспрашивает Алекс, идя за мной по пятам. Я качаю головой, и он облегченно вздыхает, - Это хорошо. Еды в этом доме нет. Зачем тогда вообще спрашивать, хочу я есть или нет? Я шарюсь в сумке с одеждой. Лео должен был положить немного моих вещей, и в данный момент я ищу свою любимую пижаму. Но вместо неё нахожу шелковую сорочку на лямках, назначение которой мне непонятно. Разве что грудь прикрыть. Это, конечно, не очень хорошо, но делать нечего. Но разгуливать в таком виде перед Алексом – не лучший вариант. Ладно, хотя бы спальня отдельная есть. В кои-то веки буду спать одна. Одна. Без его холодных рук. Без раскаленной груди под щекой. От понимания этого становится тоскливо на душе, в месте, где должно находиться сердце становится горячо и невыносимо больно. И это самое идиотское, что я когда-либо ощущала за всю свою короткую жизнь. Самое идиотское – но самое полное, живое. Я начинаю привязываться к своему похитителю и убийце. Или наоборот? Он же сначала меня убил, а уже потом похитил, но с другой стороны глупо похищать труп… О Господи, какая разница? В конце концов, проблема моей привязанности к нему куда важнее, чем то, в каком порядке он надо мной совершал насилие. Я быстро избавляюсь от грязной одежды и бюстгальтера и через голову натягиваю на себя сорочку, шумно втягивая носом воздух, от раздирающих меня противоречий. Хотя это слишком громко сказано. Ведь я всего лишь пытаюсь понять, стоит ли мне опасаться, что у меня разовьется Стокгольмский синдром или списать это все на нервы. -Ты спать идешь? Я поворачиваю голову к чуть приоткрой Алексом двери и сквозь щель вижу его, уже одетого в пижамные штаны и… все. Только на плече висит мокрое полотенце. Мне было абсолютно все равно, когда он разгуливал передо мной с единственным полотенцем вокруг бедер и блестящим от воды телом. Так какого черта я смущаюсь? О, нет, нет, нет… -Я буду спать здесь, - дрожащими руками я принимаюсь рыться в сумке, пытаясь создать вид того, что я занята, - Одна. И буквально чувствую, как в спину втыкается его яростный взгляд. Он в прямом смысле поджигает меня, заставляет сгорать от неизвестно откуда взявшегося чувства предательства. -Отлично, - сказанные равнодушным тоном слова и громкий хлопок двери. Я действительно остаюсь одна. Стараюсь не обращать внимания на ноющую боль в груди и ком в горле, разбирая постель, ворочаясь на белых простынях. Сон не идет и хоть ты засчитайся овечками и прочей белибердой! Тогда я начинаю мечтать. Мечтаю о том, чтобы было, если бы не тот злополучный вечер 11 сентября. Перед глазами встает подёрнутое дымкой видение того злополучного момента, когда я не отрываясь смотрела в наливающиеся черным глаза и думала о том, чтобы помочь ему, в то время как владелец этих самых глаз уже примерялся к сонной артерии на моей шее. Если бы не он, то на следующий день я бы пошла в школу, открытие которой задержал внезапный прорыв труб в подвале. Как и все одноклассники, готовилась бы к экзаменам, отпраздновала бы день рождение, Новый Год, затем день рождения брата, на подарок которому скопила денег с зарплаты на летней работе… Сон уже так близок и почти укутывает меня своими теплыми объятиями, как вдруг его спугивает душераздирающий крик. Несколько секунд мне требуется для того чтобы осознать, что звук доносится из соседней спальни. Как ошпаренная я подскакиваю с места и бегу. Моя же собственная дверь не сразу поддается мне, я толкаю её плечом, а вопли продолжают терзать мои уши, как вдруг я вспоминаю, что закрыла её на замок. Поворачиваю защелку и вырываюсь в коридор, а затем в спальню, как раз в тот момент, когда не помня себя от агонии, Алекс сжимает руку на изголовье кровати, ломая его. Я осторожно переворачиваю парня на спину, случайно задеваю его лоб – горячий и влажный от пота. Мысли в голове мечутся из угла в угол, и я просто не знаю, что мне делать. Хочется хоть как-то облегчить его страдания, помочь забыть все то, что заставляет его рвать на себе волосы, но я не могу. Я! Не! Могу! От этого возникает лишь жгучее желание пойти и повеситься и не слышать больше его. Растерянно я прижимаю его к себе, вновь отмечая какая горячая у того кожа, и обхватываю руками плечи. -Ну-ну, все хорошо. Я здесь, - глупые слова, которые ничего не смогут изменить. Просто молчать нет сил. -Нет… не будет… -неожиданно сипит мне в ответ Алекс, - Они убили его…я убил его… полковник, товарищ полковник… Это я убил его! – он порывается встать, его всего трясет, а по щекам градом катятся крупные слезы. Я охаю, когда его пальцы впиваются в мою спину в ответном объятии, а губы сдавленно шепчут где-то в области груди: -Это я виноват, понимаешь… Почему он закрыл меня? Почему принял эту пулю?.. Ты понимаешь… -Я все понимаю. Я все понимаю, и я буду рядом. Спи. -Не хочу спать, - он отчаянно замотал головой, - Мне опять приснятся… они. -Не приснятся. Я не позволю. И уложив его на постель и укрыв одеялом, заботливо глажу его по голове, глядя на то, как слипаются веки мужчины и мерно вздымает грудь, отмеряя ровные вдохи и выдохи. И время, кажется, застывает и есть только я и только он и звуки его тихого дыхания. Идут минуты, часы… Я тоже начинаю дремать подле Алекса, но едва осознаю это – резко просыпаюсь, боясь, что пока я поддалась этой слабости, с Алексом что-то случилось. Но нет, все в порядке. Он все так же лежит на боку, согнув слегка колени и протянув в мою сторону руки. И наконец, я позволяю себе подумать о том, что же ему приснилось. Алекс называл какого-то полковника. Товарищ полковник… наверное друг времен Великой Отечественной. И память, пронесенная через года из военного лихолетья, мешающая спать по ночам, не забывающаяся. В задумчивости я провожу пальцем по его лицу, очерчивая подбородок, распрямляя складку на нахмуренном лбу и в последнюю очередь, обводя контур губ. Внезапно он ловит мою руку и целует каждый пальчик по отдельности. Дыхание перехватывает, и мурашки никак с холодом не связанные пробегают по всему телу. Мучительно медленно Алекс тянется к моему лицу и осторожно накрывает мои губы. Так осторожно будто бы я растаю от его прикосновения, и он снова останется один. Он почти нежно прикасается ко мне, не напирая и не требуя чего-то большего, просто получая удовольствие от ощущения кожи на коже. -Я думала, что это твое желание уже исполнено, - тихим свистом ему в губы вырывается шепот. Алекс качает головой и трется носом о мою щеку, и я ощущаю, как его по-прежнему холодные руки скользят вдоль моего позвоночника, рождая томление во всем теле. А губы все так же осторожно прикасаются, как к фарфоровой статуэтке, как к ледяной фигуре, мучая. Я сама беру инициативу в свои руки: медленно, поддерживая его игру, дотрагиваюсь языком до его губ. Но едва я это делаю, он резко отстраняется и, втягивая сквозь зубы воздух, мотает головой. -Не надо. Не сейчас. -Почему? – я тоже приподнимаюсь на локтях. -Поверь это - не то чего ты действительно хочешь, - голос его звучит грустно, но затем он усмехается, немного горько, - И не то, чего хочу я. И он устало откидывается обратно, зарываясь головой в подушку. Манит меня к себе, хлопая по простыни рядом с собой, и я без разговоров ложусь на это место. И едва моя голова касается его горячей груди, а холодные руки обнимают за талию, я засыпаю. Все-таки самолеты плохо на меня влияют. Адская кухня - район Манхэттена, славившийся высоким уровнем преступности в XIX-XX веках, откуда и пошло его название.