Слепое пятно

15.04. Ночь. Новый путь

      Перед тем как обдать Богданова водой, душ неприветливо зашипел испуганной змеей. Лев подставлял лицо под первые теплые капли, смывая с себя послевкусие романтической встречи. Было в этом переживании так много забытого счастья, что он едва мог удержать эмоции в железном кулаке; от невозможности реализовать желаемое хотелось рвать на себе волосы, а на Антоне — одежду, губы — поцелуями, душу — признаниями. Жить хотелось по-новому: правильно, вольно, полной грудью. Забирать у судьбы все возможное, оставляя только сытые посевы надежды и ростки новых начинаний, — но нельзя. Эйфория прервалась вместе с поцелуем жесткой мочалки в плечо. Лев дернулся, словно не ожидал его, опустил под плетями воды голову, позволяя щекотному напору прижать затылок, как если бы Богданов был нашкодившим щенком и попался с тапком хозяйки в зубах.       В мозг полезли воспоминания о Елене, оставленные на выходные дела, ревнивый и сильный бизнес, незакрытые хвосты собственных обманов, неподчищенные следы мелких преступлений... Богданов все бросал при виде Горячева, становился слабым и рассеянным. Дурман в голове был непреодолимым, желания — поспешными. Импульсивность — худшая из черт для бизнесмена, как и медлительность для кролика. Одного кормят ноги, другого — холодный расчет. Но хватало короткого взгляда на Антона — и весь Богданов полыхал, как июльский лесной пожар, подкармливаемый торфяными бассейнами; горел снаружи, но больше — внутри. Льву было стыдно, но слишком хорошо, чтобы отдаваться болезненному самобичеванию без остатка: он обещал сестре не играть с чувствами людей и прекратить «быть отвратительным». Эти надоедливые и до одури кусачие мысли-вши ели мозги: «Риски, риски, риски…» Богданов упрямо смывал и их, не в силах выбрать верную дорогу, — теперь все было сложнее. Теперь его любили, а он всем сердцем — в ответ.       — Еще немного, — говорил Лев с собственным отражением, заглядывая в бликующие дурным желанием глаза. — Еще чуть-чуть.       Собирая махровым полотенцем стылые капли с кожи, Богданов вышел из ванной свежим с легкой ноткой орехового аромата. Квартира уютно куталась в теплый полумрак, но вокруг стояла внезапная гнетущая тишина. Лев поймал себя на мысли, что обычно его дом всегда был именно таким — неприветливо угрюмым и теплым до скрипучей сухости.       — Антон, ты там где?       Ответа не последовало. Первая обнадеживающая мысль: Горячев всего лишь ухитрился задремать после короткого, но насыщенного дня. Однако в спальне оказалось пусто. Ничто не выдавало недавнего присутствия Антона, кроме частично развороченных пакетов с новыми вещами на кровати и вокруг нее.       — Горячев? — Лев по очереди заглядывал во все комнаты своего жилища. В прихожей стояли ботинки: Горячев никуда не ушел, но молчал. Богданов напрягся, когда не нашел его и на кухне, а затем обнаружил неприкрытую дверь кабинета. Помешкав немного, Лев толкнул ее.       — Антон?       Первым в глаза бросился один из собранных чемоданов, выкаченный на середину комнаты и вскрытый, как пациент под скальпелем хладнокровного хирурга. Горячев сидел здесь же, прямо за столом Льва, на его месте — в тишине и темноте, скрестив руки на груди и упершись взглядом в одну точку… Паспорта. Богданов так и не убрал их. Когда свет из коридора выхватил лицо Антона, стало понятно: и в документы он заглядывал. Сложно было сказать, что Горячев думал и чувствовал. Оба раза, когда у него появлялся повод наброситься на Льва с кулаками, этому предшествовала растерянность обманутого и брошенного ребенка в глазах. Сейчас, казалось, он все понимал. Не предугадаешь, что хуже.       — Я могу все объяснить, — выпалил Лев, осознавая, как дешево звучит фраза. Безвкусное клише. — Я все это могу объяснить, это не то, чем оно выглядит…       Антон вздохнул. Разочарование, злость, усталость — это он выталкивал из себя вместе с воздухом. У Богданова разорвалось сердце. Внезапная зависимость от оценки Горячева проступила холодной испариной на лбу.       — Да ты днем объяснил достаточно… — пробормотал тот и нахмурился. — Я знаю, зачем люди собирают чемоданы, Лев. И приблизительно понимаю, зачем готовят поддельные документы. И говорят при этом: «вот сейчас есть возможность, а завтра ее может не быть»... Когда ты собирался уехать?       — Я не собирался, — Лев покачал головой. Когда ты часто попадаешься на лжи, любое слово становится ею пропитано. Это как положить гнилой овощ к свежим: плесень перекидывается на них со скоростью света, оставляя на следующее утро зловоние гнили. — И говорил не об этом. Это Елена пытается дать нам шанс, если вдруг…       Его перебил Горячев, усмехнувшись.       — Если вдруг что? Ну, я понимаю… Вот был Роман. Ситуация — дерьмо. Но неужели настолько? Чтобы бежать? — Антон развел руками, а в его голосе начала закипать эмоция, которую он пытался погасить. Обида. Ярость. И снова — бесконечный поток вопросов срывался с губ: — Да и что тут Елена? Она, что ли, приезжала тебе сумки собирать?       — Да. После того как она узнала, что я с тобой сделал… Ее повело, Антон. Она истерично собирает все дела целую неделю, сама организовала паспорта, собрала чемоданы. Надо было их убрать, — вздохнул Лев, ощущая, как смешок Горячева неприятно врезался в память.       — Надо было их… разобрать, — поправил Антон — и затух. Казалось, за это время он уже успел распрощаться и придумать запасной план на «если что вдруг» для себя. — Богданов, этих метаний я больше не перенесу… И рыбку съесть, и на хуй сесть — это нет, не выйдет. Я свой выбор сделал. А ты?       Лев стиснул челюсти от злости. Делать, даже озвучивать выбор — означало отрезать множество имеющихся вариантов для маневра в опасной ситуации. Позиция Елены была относительно понятной — она казалась типичным гомофобом, который прикрывал свой страх хаотичными стремлениями. Стоило ли Богданову следовать чужим стереотипам и предвзятости? Разве мало он положил к ногам семьи своей жизни, мало изуродовал молодости? Теперь, глядя на Антона, Лев видел все иначе: страх потери оказался сильнее страха быть разоренным. Сильнее даже желания выгоды.       — Я очень дорого за это заплачу, — выдохнул наконец Лев, когда пауза критически затянулась. Антон смотрел на него выжидательно, но каждая секунда причиняла ему боль — он дрожал. Это была еще одна правда. — Ладно, давай скажем Елене, что мы вместе? Она мой близкий человек, единственный близкий… Если она этого не будет знать, если я не заявлю о своих намерениях, все так и будет продолжаться. Скинем общее фото, напросимся на свадьбу в новом качестве… Это загладит мою вину?       Антон набрал в легкие больше воздуха и потупил взгляд. Он нервно потер ладони, как будто пытался согреться. Лев чувствовал, что Горячеву по-прежнему было стыдно открыться перед другими людьми одним из тех, кого он раньше высмеивал и презирал. Все это теперь напоминало ходьбу по раскаленным углям, но Горячев то ли слишком ловко скакал по ним, то ли просто не привык искать легких путей. Его стихией оставались самые абсурдные и опрометчивые решения.       — Хорошо, — Антон похлопал ладонью по краю стола. — Да. Для начала мы просто скажем ей. Я тоже виноват в том, что она к тебе так… Либо пускай и меня считает извращенцем — либо знает, что ты не монстр. И что теперь есть кому за тобой ехать на Колыму в случае чего.       — Я надеялся, ты откажешься, — невесело пошутил Богданов и только теперь осмелился подойти и чмокнуть Антона в макушку. Тот поежился, но не отстранился. — Она никому не скажет, если ты переживаешь за это. Но, боюсь, меня кастрирует… — Лев взял телефон, что все это время покоился на столе, решительно открыл диалог с Антоном в телеграме. Фотографии прошедшего дня оживали один за другим: вот Богданов с Горячевым просто сидят, прижавшись друг к другу и привалившись к кирпичной трубе, на фоне небесного пожара; вот губы Льва на виске Антона, на щеке; вот камера на мгновение теряет фокус, потому что влюбленные смотрят друг на друга — за секунду перед броском. Последним оказалось украдкой снятое видео. Всего полторы минуты от долгого, пьяного поцелуя — и ветер в волосах, и редкие одурманенные взгляды из-под ресниц… Все было красиво, как в кино. Словно некий режиссер поставил эту до одури нежную сцену для своей мелодрамы, в то время как актеры успели срастись с героями, забрать их истории и вписать в игру настоящие чувства, ожить — и оживить все вокруг.       — Мы… хорошо выглядим вместе, — Горячев мягко толкнул Льва плечом. — Я надеюсь, для Елены это будет достаточным аргументом, чтобы не увозить тебя на край света и не лишать тех частей, которыми я хотел бы пользоваться для выражения безудержной страсти.       — Боюсь, что не будет. Это же Елена, Антон, — вздохнул Богданов, ощущая, как сейчас одним шагом развернет вектор своей жизни на все сто восемьдесят градусов. Было страшно и смешно. Руки дрожали, набирая сообщения уже в другом чате. Лев опустился, упираясь локтями в стол, так, чтобы Антон видел переписку.       «Я попал. — Лев задумался, поковырял ногтем стекло телефона. Признание тяжело ложилось даже в непредвзятое окно диалога. Вероятно, потому, что оно было для Богданова первым. — Очень сильно попал».       Дальше он прикрепил фотографию. Самую невинную из всех, что были — они с Горячевым просто сидели рядом, вместе. Богданов не верил, что на изображении он, как и не верил, что рядом с ним — Антон. Льва тряхнуло, когда Елена вошла в сеть и прочитала сообщение. И вовсе залихорадило, когда она начала отвечать. Плечо крепко сжала теплая рука Горячева.       «Вам пиздец. Обоим. Я еду», — ответила Богданова и вышла из сети. Лев оглянулся на Антона.       — Ну… Пускай приезжает, — усмехнулся тот и снова опустил взгляд в отпечатанные на пузырьках диалога слова. — Если что, как самый настоящий говнюк, буду драться с женщиной…       — Да ну, — улыбнулся Лев. Вдруг стало легче. — Это вечная война между братьями и сестрами. И самые сильные полегли в этом безбожном сражении… — Он задумался, выключив телефон в объятии ладоней. В потемневшем экране отразилось собственное лицо, все еще хранившее следы побоев. — Антон, у меня еще много скелетов в шкафу. А что если… Что если ты возненавидишь меня, пока найдешь их все?       Горячев выдохнул и улыбнулся одними уголками губ, — его лицо тоже отразилось в черном зеркале. Он подвинулся ближе к Богданову и привалился виском к его плечу.       — К нам еще в конце прошлого года ходил заниматься борьбой парень… В общем, нормально ходил, и обученный был уже. Но мы как-то болтали в раздевалке и общались, мол, кому зачем такие навыки боя, какие цели на будущее. А он ответил: «Чтобы гопникам давать в морду, когда доебутся». Мы спросили, мол, а чего, какие проблемы… Он, видимо, за права свои стоял и все такое, но сказал прямо, что у него район не очень хороший, плюс там все про всех знают, а он, мол, нетрадиционной сексуальной ориентации. Ну и за год из сладенького мальчика решил уже куда-то подтягиваться… Мы ничего не сказали в тот раз, — Антон прикрыл глаза. — Но когда у нас были спарринги — ну, мы же опытнее уже были, я и пара там приятелей… Короче, не отбился он от «гопников». И мы этим его затравили. Он держался, вроде, месяц, с ноября по декабрь. Но если он хорошо стоял и даже где-то давал сдачи, мы его просто укладывали. И в раздевалке укладывали. В синяках уползал. Потому что недомужик. Хотя тренеру ничего не сказал, да и терпел реально. Или еще мы его заламывали и издевались, это же тактильное дерьмо — мол, нравится, когда чей-то член в сантиметре от задницы? Хороший взрослый парень Горячев, а?.. — он хмыкнул. — Хотя тот пацан нормальный был. Ну… Нормальный. Просто сказал нам все. И все…       Лев ощутил, что его ноша от чужих душевных камней внезапно становится легче — уравновешивается. В квартире было тихо, но по-доброму тепло. А еще теплее — от присутствия.       — Частая история. С такими как я, — усмехнулся Богданов. — Ладно, видишь, как карма сработала. Сначала ты издевался над геем, теперь гей издевается над тобой. Горячев, может, ты нихрена не любишь, может, это стокгольмский синдром?       — Если только обоюдный, — Антон ткнул Льва кулаком в бок. — Ладно… Может быть, пойдем все подготовим? На кухне… Нам точно придется что-то выпить в любом случае. А Елене понадобится посуда, которую можно будет бить...       Хлопок двери прозвучал раскатом грома, заглушив собой тишину. Стук каблуков закончился грохотом отброшенной в сторону обуви, поцеловавшей носами стенку. У Елены всегда были ключи от квартиры брата ради безопасности — но вот какой и в чем, Льву никогда не поясняли. Богданова без туфель кралась как дикая кошка, что выбралась охотиться на полевых мышей и готова была сорваться с места в любую секунду, одним точным ударом вскрыть сонную артерию. А, может, и вырвать еще живой хребет... Вздыбившиеся в гневе плечи казались в три раза острее обычного, а светлая шевелюра, спрятанная в тугой хвост, наэлектризовала воздух пуще недосказанных слов.       Богданов не успел ничего произнести, поприветствовать, объясниться и едва повернулся, как хлесткий звук пощечины рассек воздух.       — Ты обещал, зараза! — голос Елены вскипел радиоактивной волной, этим шипением уничтожая спокойствие Льва. Антона она не замечала, только цедила сквозь зубы: — Мы договорились! Твоему слову, Богданов, веры нет.       Лев вцепился руками в стол, ощетинившись в защитной ухмылке.       — Я обещал, но…       — Но. Вот именно, у тебя на все есть это «но»! Какого хрена ты его втягиваешь во все это дерьмо, скажи мне, пожалуйста? — Богданова ткнула пальцем в Горячева. — Ты понимаешь, что все это… Ты понимаешь… Твою мать, если ты любишь, какого ж черта ты всех вокруг подвергаешь риску?!       — Ну правильно, обвини в этом меня. Кого еще.       — Елена. А что еще он должен был сделать? — Антон поднялся со своего места, выпрямившись струной. Он встал плечом к плечу с Богдановым, на одном уровне с ним. — Он мне рассказал вашу историю… Может быть, не все, но достаточно. И одну жертву этой истории я три дня выхаживал у себя. Я тоже знал, на что иду. А вы… Вы же каждый день рискуете. И без того, нет? Что вам даст побег?       Елена вздохнула, глядя на Антона со злостью. Но, вопреки ожиданию, Лев не увидел в ее поведении ни ненависти, ни отвращения, ничего, что могло бы говорить о непринятии. Только страх. Много непонятного Льву страха. Они слишком долго жили в этой ситуации, чтобы эмоции были настолько свежими.       — Ты не понимаешь, — Елена утерла лицо ладонью. — Вот что вы делали эти два дня, идиоты? Предавались радостям жизни, вероятно?       — Гуляли, — признал Лев.       — Гуляли, — карикатурно передразнила Елена, но она все еще обращалась к Антону, словно в адекватности Льва разочаровалась окончательно. — А ты понимаешь, Антон, что этому дебилу могла прилететь пуля в лоб? Вот так вот, на улице. А могла и тебе..! Как тебе такой вариант развития событий, а?       Горячев поджал губы и вздохнул. Он казался пристыженным, напряженным. Зрачками шарил перед собой после ответа. А потом его взгляд остановился. Лев видел — где-то на уровне бедра Елены. Или на ее руке? Антон смотрел долго, нахмурившись, и молчал.       — Но не прилетела, — фыркнул Лев.       — Это в случае с ним значит только то, что прилетит что-то похуже пули. Вот и все, Лев. Антон, ты не понимаешь? — Елена продолжала давить в новоприобретенное больное место. — Он просто смирился. Я его знаю, он просто смирился с тем, что его ждет. Он ничего не хочет делать для обеспечения собственной безопасности, ожидая, что удар прилетит сразу по нему и насмерть. Он очень хорошо думает о том человеке, с которым мы столкнулись, слишком хорошо...       — У тебя же свадьба скоро, — вдруг выпалил Антон. Он очевидно не игнорировал слова Елены — каждое из них отпечатывалось сомнением, страхом, мучением на лице. Но Горячев если что-то и умел делать, так это отражать удары и бить в ответ. И вот он уже сам впился в Богданову с вызовом, челюсть выдвинул со знакомым упрямством. — Когда?       — Через две недели, — скрестила руки Елена. — При чем тут это?       — То есть ты ее не отменяешь?       Лев видел, как уголок Горячевского рта напряженно задрожал. Он нервно облизнул пересохшие губы. Елена оскалилась, стиснув пальцами собственные предплечья явно до боли.       — Выглядит нечестно... Ты об этом? О том, что мне можно, а вам нельзя? Дело в том, что эти правила устанавливаю не я. Я пытаюсь только сохранить его, — Богданова дала Льву подзатыльник. — Ты не знаешь нашего отчима. А я знаю очень хорошо, Антон.       — Он всегда был бандюком, — решил пояснить Лев. — Но такой, стандартная шестерка на попечительстве у более крупной рыбы. В девяностые чудом отделался от срока за махинации и фальсификацию, заделал бизнес и получил легкие деньги. Тогда с этим было просто. И прогорел. Потом как-то зацепился за нашу мать, вроде как, любовь, получает от нее бизнес, бабло, нас…       — А наша мать исчезает в неизвестном направлении, — подхватила Елена, сбавив градус напряженности. — Мы потом пытались ее искать. По официальной версии она взяла два билета в Штаты, а искать человека в другой стране — гиблое дело было в то время… Да и сейчас.       — Я не думаю, что он с ней что-то сделал. Думаю, она нас просто кинула, — фыркнул Богданов, отводя взгляд в сторону. Детские травмы — самые болезненные и глубокие. Они наносятся тогда, когда у человека нет естественного защитного панциря, на самую мякоть души. — Кинула и все. Ее всегда больше прочего интересовали деньги, а мы — средство их достижения.       — Вы — средство их достижения? Тогда? Вы же совсем малыми были, — Антон тряхнул головой. — А ты говорил, что она отчиму-то вашему вас просто скинула.       — У нас разные отцы, — подала голос Елена, обгоняя Льва. — Все мужчины с бабками, которые не хотели, чтобы о нас шла молва. И платили алименты, хорошие деньги, только чтобы о нас ни слова.       Повисло молчание, а Богдановы погрузились мыслями в непростое детство. Лев переваливал груды воспоминаний из одной стороны головы в другую, но не мог найти опровержение словам сестры, и это приносило боль. Он не хотел, чтобы все секреты его семьи открывались таким нелепым образом. Словно подтверждение гнилостной почвы, в которой они росли, могло дать возможность делать выводы о конечном продукте — взрослом человеке. Льву было одновременно стыдно и мерзко.       — Поэтому и сказал, что кинула. Просто кинула, когда ее и без залета замуж взяли, — сказал Богданов и заметил, что это задевало Лену даже сейчас. Она зябко поежилась, обнимая свои плечи.       Антон смотрел на них без жалости и даже без растерянности. Его лицо неожиданно смягчилось, а в темном взгляде растеклось сожаление и понимание. Была там точно такая же боль, которую Горячев отчего-то делил с Богдановыми, хотя и молчал. Но минутное наваждение прошло. Антон поспешил закрыть случайно поднятую тему и вернулся к насущному вопросу:       — Если ты уверена, что ваш отчим способен даже на убийство, — обратился он к Елене, пытаясь вытянуть еще какие-то ответы, — то за что? За что ему устраивать охоту? Он и так причинил достаточно боли. У вас и без него достаточно боли…       — Кто его знает. Кто разберет людей с деньгами, верно? Может, ополоумел от дури в голове, — соврала Елена. Лев знал, что соврала, она почесала по привычке кончик носа. — Мы украли деньги, может, он считает делом принципа вернуть свое. Есть еще кое-что, — Богданова замялась, пытаясь подобрать слова. — Я жестоко поступаю со Львом и его жизнью не потому, что мне так хочется. Я уверена, что это может его обезопасить. Не я приоритет отчима… Я думаю, он ревностно относится к тому, что Богданов добился больших результатов, чем он в то время. Простая зависть?       — Ну вот. А я все это время думал, что ты просто ненавидишь в брате гея, — усмехнулся Богданов, но внутреннее напряжение в нем возросло. Что-то стучало в стенки памяти, пыталось выбраться из бессознательного, но Лев не мог вспомнить. В голове — туман. Взгляд сестры осел на Богданове тяжелым клеймом, она выискивала в его лице что-то. Льва кололо осознание, что столько лет жизни он боялся и прятался из-за неясных мотивов Елены. Это была даже не ненависть… Это было что-то нелогичное; иррациональный страх — и даже не его.       — Это все слишком неясно, — Антон вздохнул, вторив мыслям Богданова, и потер лоб. — К тому же сейчас у вас много влияния, — заметил он. — И связей. Насколько я могу судить… Неужели до сих пор единственный выход — это скрываться и менять имена?       — Я думаю, что да, — кивнула Елена. — Людям нельзя доверять, все покупается и продается. Я боюсь, Антон, что это может обернуться личной трагедией, а у нас и так маленькая семья…       — А я думаю, что нет, — заупрямился Лев.       — Богданов, ну это ты играешь по правилам хорошего тона! Относительно… А он нет. Ему ничего не стоит выкинуть какой-нибудь грязный прием, — в сердцах уговаривала Елена, но Лев не хотел слушать. Антон просил его сделать выбор, и он сделал — со всем пониманием ответственности.       — Ну, теперь не могу, не уеду, — Богданов качал головой, улыбался и терзал рукой поясницу Горячева. Тот заухмылялся, потупился. Льва переполнила гордость, вытесняющая всякие горечь, сомнения, страх — все, что делает человека человеком. Остался только героический эпос.       — У меня вон кто есть, смотри, — Лев прижал в иступленном желании одобрения Антона к себе. Елена фыркнула, но внезапно гнев сменила на милость и обронила два скупых, нервных смешка.       — Вообще не понимаю, как это у вас вышло… По-моему, Богданов, ты сломал ему психику. Да, это единственное объяснение.       — Он у меня неделю под окном ночевал… — улыбался Горячев, кусая губы и все не зная, куда спрятаться. Именно теперь он смущался, как совсем юный пацан — хулиган и свой в доску парень, — застуканный за романтическими переживаниями. А потому сразу стал отшучиваться: — Я просто жалостливый. Сначала я его избил, а он все равно пришел, под дождем стал мокнуть… Но потом он вынудил меня искать его ночью на каком-то гребаном пустыре, — и снова Лев получил безопасный тычок кулаком в ребра, сменившийся крепким обездвиживающим захватом за руку. Очевидно, это у Горячева была форма объятий. Но вместе с тем он успокоился. Сквозь теплую грудь, прижавшуюся к плечу Льва, слышался стук учащенно бьющегося сердца.       — Ясно, — Богданова долго смотрела то на Льва, то на Антона, задумчиво поглаживая плечо. В ее мыслях мелькнуло что-то, что заставило улыбнуться. — Романтично… Выходит, вы теперь пара? Со всеми вытекающими?       — Да, — ответил Горячев не думая. А Лев с такой реакции готов был треснуть пополам от счастья, но приходилось лишь щуриться.       — Наверное, мне стоит сделать так, — Елена вложила Горячеву в руку ключи от квартиры, — и больше никогда не врываться, а то я могу увидеть шокирующие подробности вашей личной жизни. Но вообще вы красивая пара, — смущенно проговорила она. — И теперь мне есть кому жаловаться на Льва! Антон, ты же ради меня треснешь его пару раз? Он у нас такой, знаешь… То в лес, то по дрова.       — Ну в смысле? — возмутился Лев. — Что я такого делаю, за что меня бить надо? Я себя исключительно хорошо веду в последнее время!       Антон смеялся, смотря на ключ в своей ладони. Вскоре он затих. Но лишь для того, чтобы в следующий миг кинуться с объятием на Льва, крепко обхватить его торс и — после двух сильных хлопков по спине — слегка приподнять над полом. Следом он обнял Елену. С ней Горячев был немного нежнее, но лишь немного. Богдановы посмотрели друг на друга, раздвинули руки в попытке примириться и поддаться дружественному теплому порыву, но решили, что пока к такому не готовы. Лев потрепал Елену по голове, а та зашипела и встала на цыпочки, чтобы отвесить еще один лихой подзатыльник.       — А если сюда придет кто-то чужой, — пояснил Антон, — я подниму его вот так и выкину в окно.       — Радикально, — смеялась Елена, поправляя перчатки и рубашку, выбившиеся после объятий. — Ладно. Вы должны понимать, что это война. А если война, то и бомбить будут.       — Будут, — кивал Лев, но все внимательно смотрел на Елену. Странная перемена в настроении тревогой сдавила грудь. Хотя в доброе положение дел хотелось верить всем сердцем, но реальность трещала под изобилием мелких неточностей. Богданов с минуту изучал нервно сомкнутые губы сестры, бегающий взгляд и дрожащие пальцы перед тем как продолжить: — Но мы были разрозненные. А теперь попробуем вместе и поглядим.       — Хорошо… Ну и приходите, да. На свадьбу. Вместе. Хотя я так легко отказалась от мысли, что она у меня будет и готова была сбежать, что уже и не знаю, стоит ли игра свеч, — Елена вздохнула.       — Это же твоя жизнь. И твой выбор… Если ты дошла до этого момента, — значит, стоит, — улыбнулся Антон. — В крайнем случае у тебя есть целых две недели, чтобы придумать, почему твой мужик козел. А до этого ты же не откажешься отпраздновать мой день рождения… Там будут все наши. Мои. Так что это не вопрос. Тебе тоже стоит развеяться.       — Будем объединять семьи? — хитро улыбнулась Елена.       — Наверное. Да. Мне бы своим об этом сперва рассказать…       До глубокой ночи Богдановы и Антон втроем пили чай. Елена красочно рассказывала о том шоке, который испытала, когда увидела общее фото, но и о той радости, которая последовала после их откровенного разговора. Лев не узнавал свой быт: кухню освещали не лампы, а счастливые истории прошлого и общие надежды; ноги грели шерстяные тапки, которые выдал Богданов с барского плеча; над свежезаваренным чаем с малиной поднимался уютный парок, оседая каплями, если держать над ним ладонь; легкая музыка доносилась из динамиков плазмы в гостиной, а Лев находил себя бесконечно счастливым от мелодичного голоса сестры и дерзкого, живого, радостного — Антона; голова тяжелела от пережитого стресса и прохлада открытого окна опаляла кожу. Богданов млел, отдаваясь семейному уюту, который приносил с собой Горячев, от тех изменений, которые Антон, как великий полководец, приводил к воротам нерушимой крепости, чтобы завоевать ее. Казалось, это видела и Елена, когда подпирала голову рукой и, открыто улыбаясь, давала комментарии слишком долгим взглядам между Антоном и Львом или двусмысленным фразам:       — Вы так изменились за эти две недели. Удивительно, как человек расцветает, получая первые капли воды...       К часу ночи, когда за окном осела тишина и машины стали редким явлениям на дорогах, Лев и Антон распрощались с Еленой, получив два смачных поцелуя в щеки. «Ведите себя хорошо», — пригрозила Богданова, стерла оставшуюся на лицах помаду, напомнила, что в понедельник ждет всех на рабочем месте и попросила теперь отвечать на ее звонки. Лев получил укол совести, но быстро от него оправился, когда упал лицом в хрустящую свежим бельем постель. Собственная кровать встретила его с таким желанием, как никогда до этого — и матрас мягкий, и простыни нежные, и подушка прохладная для горячей головы, и открой глаза — а рядом Антон. Приятно до дрожи.       Горячев лежал на спине, смежив веки. Он не спал — это стало ясно, когда Лев приблизился к нему, вызвав на губах дурачливую улыбку.       — Хороший день, — подытожил Антон, щурясь на Льва. — Сразу верится в долго и счастливо.       — Мне до сих пор ни во что до конца не верится, — Богданов ткнулся носом в шею, затем в висок. — Даже в то, что ты настоящий, а не моя больная фантазия…       — Но фантазия приятная, согласись? Ну, если я завтра проснусь и твой ключ останется у меня — значит, точно…       — Мой ключ уже давно у тебя… Все ключи. От всех дверей, — Лев зафыркал, зацеловывая щеки и виски Горячева. Тот игриво отбивался, отпихивался, смеясь, — и в конце концов уложил Богданова на лопатки, нависнув сверху.       — Ну тогда свой я тебе тоже принесу. Чтобы ты смог прийти в мой дом, когда захочешь, — Антон сиял улыбкой. Внезапно он на секунду крепко задумался. — Правда, в моей постели так и не суждено оказаться женщине…       — Серьезно, Антон, ты сейчас думаешь о женщинах. Пощади, мне и так ревновать тебя ко всем полам, — Лев укусил Горячева за нос, после — за губу, зарычал игриво. — В твоей постели быть мне.       — Я это и имел в виду. Я же тебе обещал — давно… И говорил, как буду любить тебя. Ты же помнишь?       На Богданова смотрел самый серьезный из взглядов Антона. Казалось, скажи «нет» — и ты с постели уже не встанешь. Надо Львом был мужчина, вызвавшийся любить мужчину — со всей силой, всем напором, всем темпераментом. И неважно, ради счастья или от злости — он готов был бороться, заявлять свои права. Богданов прикрыл глаза, ухмыляясь.       — Я помню. Ты хочешь спросить, в силе ли это, или просто хочешь поставить меня перед фактом?       — Конечно, я ставлю тебя перед фактом, Богданов, — губы Антона прижались к его подбородку. — Потому что если ты меня обманывал или не воспринимал это всерьез, или думаешь, что что-то меняется для нас — у меня для тебя очень, очень, очень плохие новости…