Тот же день. Открытость
Вечер стремительно наступал на «Лесную симфонию» махровыми объятиями опустившегося на землю тумана, что окрасил сумерки в сизый. От удавшегося ужина остались только пустые тарелки, полумрак помещения и остывающие кресла. Каждый смаковал последние часы праздника как умел, предавался покою да умывался мягкой заботой ласкового дня: Елена с Настей потерялись в комнате; Леха с Аленой делили пережитые воспоминания на веранде под красное вино и поцелуи; Влад давал Роману попробовать лучшую траву из Амстердама. Затянувшись, они тихо лежали плечом к плечу, смотрели в небо, выискивая глазами загорающиеся звезды. И только Антон остался один: Лев, едва отужинав, исчез в неизвестном направлении. Можно было бы подумать, что старую собаку новым трюкам не научишь, если бы не сообщение, появившееся в их с Антоном чате через час смущенного одиночества. «Помнишь, где сауна? Приходи, жду!» — сообщил Богданов и тут же вышел из сети. Пустое помещение бассейна страшным эхом отзывалось на топот, который производили Горячевские ноги. В темноте возле воды становилось даже жутко, и оттого через несколько минут Антон инстинктивно притих. Он быстро переоделся, сложил все вещи в раздевалке, напоследок только бросив в чат с телефона: «Я на месте. =)» — и, кутаясь в банное махровое полотно, отправился туда, куда Лев сказал в сообщении. Полный свет горел только в сауне. Но когда Антон зашел туда, он не обнаружил ничего, кроме нагретых плоских и красиво сточенных блинчиками камней, которые уютно расположились на скамейке, где ребята сидели все вместе днем ранее. Дверь к массажному столу оказалась открытой, а на нем лежало полотенце, стояли разнообразные баночки и бутылочки. В воздухе осел тяжелый и сладкий запах лесного ореха. — Ку-ку, — внезапно раздалось позади, отчего Горячев вздрогнул и резко развернулся. Богданов тихонько прикрыл за собой дверь. — Я запер бассейн, чтобы нам не помешали. — Будешь ко мне так подкрадываться, — сощурился Антон, — я тебя побью. И все же он вдохнул полной грудью ароматный теплый воздух, улыбаясь Льву глазами в глаза и невольно сминая пальцами узел полотенца у себя на бедрах. Богданов выглядел точно так же, но в руках держал ключ, а в голове — хитрый план, судя по сожмурившемуся взгляду. — Ладно, буду подкрадываться так, чтобы не успел, — съязвил Богданов и, удовлетворенно хмыкнув, кивнул в сторону стола. — Тогда я тебя потом побью, — неуступчиво парировал Горячев. — Ложись. Буду тебя облагораживать и ухаживать за твоим юным прекрасным телом. Антон смягчился, горящим взглядом окинув комнату, а потом и Льва. Теплый, огненно-рыжий свет будоражил, направляя мысли значительно дальше оздоравливающих и косметических процедур — и Горячев, чтобы не поддаться своему неуемному голоду, сразу же начал отшучиваться. Не потому что боялся быть отвергнутым. А потому что наконец, помимо секса, узнавал в отношениях нечто другое. — То есть вот оно как «все включено» в нашем отдыхе? А я после этого стану таким же благородным и нежным пидорасом, как ты? Я слышал, мужики геями становятся, если пользуются косметикой… Антон медленно снял с себя полотенце, позволив тому упасть на пол возле стола. Оглядываясь, он то и дело ронял хулиганские усмешки несмотря на попытки быть сдержанным и солидным, как Богданов. — А плавки? Мне раздеться целиком или оставить их? — Как тебе будет комфортно? — поинтересовался Лев, который все это время, подпирая косяк плечом, с молчаливой ухмылкой наблюдал за Горячевым. — Я могу тебе и ягодички помассировать, тоже будут свежими и красивыми… Надолго. Но, конечно, если ты боишься стать геем, лучше не снимай. А то, знаешь, мужики говорят, если покажешь задницу — конец. — А раньше ты не мог мне сказать об этом? Все пропало, Богданов… Я уже все давно показал… Плавки полетели во Льва, который их ловко поймал. А Антон, вполне смирившись со своей судьбой, улегся на массажном столе животом вниз и смежил веки. Богданов щелкнул колпачком флакона с маслом, разогрел его в руках. — Любишь массаж? — спросил он, когда ладони поплыли по плечам, стряхивая напряжение. Размеренные движения исходили от линии позвоночника и соскальзывали на бока или плечи. — Я люблю ухаживать за телом. — Люблю, — признался Антон, чувствуя, как удовольствие расползается под кожей вместе с теплом ладоней. Он невольно напрягся, подобрался от уверенного давления. Приятно было. — Но не в плане ухаживания за телом. В смысле я так не пробовал. Ходил как-то просто… Чтобы мышцы размять хорошо, позвоночник. Ну еще у меня были даже эротические фантазии, знаешь… Все это масло, руки умелые… В основном из-за тебя, когда я к тебе приходил. Ты у меня первый. Чтобы со мной так… — Да, я уникален, — подтвердил Богданов с горькой усмешкой. — Ну, медицинский массаж — это одно. Это понятно, он иногда нужен. А нужен еще другой, чтобы увлажнить тело, напитать его. Расслабиться. Кожу покормить, чтобы долго оставалась красивой, упругой. Правда, конечно, для тебя это пока не приоритет. Горячев усмехнулся под нос, а Богданов, как обещал, начал массировать ягодицы, хорошо смазав их маслом. Было в его движениях что-то от того, как месят тесто — мерный, повторяющийся ход пальцев. Но точно не было ничего эротического. Антон поначалу даже не знал, как откликаться на свои ощущения. Он неловко застыл, глубоко и размеренно дыша. — А «так» — это как? — вдруг спросил Лев, когда его раскаленные ладони добрались до бедер. Пришлось немного раздвинуть их, чтобы удобно было разминать каждую ногу по отдельности. Горячев невольно подумал, что на массаже его положено было немного прикрывать полотенцем. А затем о том, что ему все-таки любопытно, насколько спокоен Богданов теперь. В самом ли деле так увлечен — или тоже сдерживает себя? — Заботливо. Ласково так. Я вот ведь… Сейчас думаю и даже не уверен, чтобы в меня хотя бы влюблялся кто-то, знаешь. Я не влюблялся — и в меня нет. Не знаю, парило ли меня это… Хотя я всегда немного завидовал. Лехе, там, Алене. Даже Владу. У кого все нормально. Кто нашел себя и себе. — Ну ты тоже нашел… Я надеюсь. И влюбился тоже, надеюсь, крепко. Смущенный смех еле слышно срывался с губ Антона: — Так же крепко, как мой кулак, который погладил тебя по лицу… Лев размассировал бедра до красноты и ушел ниже, к икрам, к щиколоткам. Медленно прищипывая кожу и гоняя кровь, Богданов задевал нежные места под коленями. Горячев еле заметно ерзал, чувствуя, как разливающееся по жилам удовольствие понемногу начинает разрушать хрупкое спокойствие. — Ты красивый, Горячев, — сообщил Лев, когда отвлекся ненадолго, чтобы забрать камешки и разложить вдоль спины Антона. Тепло передавалось от незначительной тяжести, казалось, сразу к костям. Было такое чувство, словно тело накалилось изнутри, а от спинного мозга жар разнесся по нервам к каждой клеточке. Кровь вскипала, повинуясь обманутым рефлексам, что стремились сравнять температуры. — У тебя нежные руки, — выдохнул Антон и легонько перестроился. Его невесомый груз задрожал, закачался на спине — и, повернув голову на другой бок, Горячев замер. Он никак не мог перестать взволнованно болтать. — А ты дашь мне потом тоже? Сделать тебе массаж или еще что-то… Ты меня научишь? — Да. С тобой мне уютно. Я не боюсь взгляда, — Лев оборвал фразу и глубоко задумался, возвращаясь на плечи. — И даже тогда, когда мы целовались перед твоими друзьями. Меня до сих пор пробирает холод от таких публичных проявлений близости, но в них нет ничего плохого. В целом. И… Я так благодарен тебе, что ты со мной. Вдруг Лев смахнул камешки, и они со стуком попадали на деревянный массажный стол. Антон, не успев ответить, вздрогнул от неожиданности и удивленно поднял голову. — Повернись. Горячев повиновался, медленно перевернувшись на спину. Не зная, чего именно ждать, он полулег, опираясь на локоть, а второй рукой закрыл приподнявшийся в сладком томлении от близости и ласки член. Богданов ухмыльнулся, требовательно убрал Антонову руку и, потянув за нее же, вынудил сесть. Схватился за бедра — придвинул ближе и еще ближе, пока его собственное полотенце, задетое Горячевскими коленями, не упало на пол. Антон теперь ощутил, как тепло и влажно было у Льва под несчастным кусочком махровой ткани. Как тепло и влажно теперь было между ними. Как пачкал Богданов его своим соком, словно невзначай. Антон вдруг почувствовал себя так, будто раскаленная свинцовая пластина упала на него, раздавив и расплавив под собой. Возбуждение, так старательно отодвигаемое в сторону ради сердечных бесед и выпущенное одной резкой, неосторожной командой, навалилось на Горячева, — ему даже стало больно. Легкие часто-часто и шумно качали воздух, сердце билось прямо в висках. Громким глотком Антон прогнал наполнившую рот слюну и с трудом сфокусировался на глазах Льва. Они казались темными. Как две гипнотические голодные бездны, чей взгляд можно было ощутить даже кожей. — А чему, — Богданов неотрывно следил за Горячевым, прижимая его к себе одной рукой и нащупывая масло другой, — чему ты хотел бы научиться? — Лев занес найденный тюбик над плечом Антона, и блестящая масса полилась на него. — Так-то посмотрю на тебя — ты все умеешь, — рука Льва, собрав пальцами масло, повела его движение не по груди, а по спине вниз, в ложбинку между ягодиц. Тело Антона жарко откликнулось и там. Он краснел, совершенно отчетливо осознавая, что прямо сейчас мог бы привстать, выставить зад и просить больше — так Лев действовал на него. То, как яростно Горячев хотел трахаться каждый блядский день своей жизни, с новым опытом раскрыло это желание со всех сторон. Буквально со всех. — Хочу как ты, — шепнул Антон и, облизав губы, устроил ладони на плечах Льва. Горячев разглядывал аппетитно подсвеченную, схватившуюся румянцем светлую кожу, напряженные жилки на шее, тронутой зажившими шрамами. Он смотрел жадно и гладил всюду, где касался его взгляд — нырял пальцем под ухо, кромками ногтей опускался от ключиц вниз, в мягкий залом, которым расчерчивались одна от другой грудные пластины… Потом Антон тронул щеку, погладил скулу костяшками пальцев, зеркаля тот самый жест, которым Лев любил ласкать его, — а после туда же ткнулся губами и носом. Богданов ухмыльнулся. Антон продолжил: — Хочу знать, где тебе особенно приятно. И как… Чтобы возбуждение накрывало такое, что хоть реви, как баба. — Руки, — не сразу ответил Лев. Шевельнулся. Дернулся. Рука, что покоилась все это время на пояснице, пришла в движение. Богданов настиг собственных губ, сложив два пальца вместе и, не отрывая непоколебимо спокойного взгляда от Горячева, прикоснулся языком к костяшкам — да так и вел до кончиков. Замерев на крайней точке, пальцы вошли в Богдановский рот и медленно из него вынырнули, растягивая ниточки слюны. Антон сглотнул снова, завороженно оцепенев. Тут же проскочила ассоциация, совсем свежее, а оттого легко просыпающееся в теле воспоминание — Лев между его бедер… Колени Горячева непроизвольно шевельнулись, а ладони крепче сжались на плече и на боку. В сауне было натоплено совсем слабо, но ему показалось, что ровно в этот момент температура подскочила до ста градусов. Смеющийся взгляд Льва метнулся к Горячевским губам, а затем подушечки пальцев правой руки нетерпеливо толкнулись в них. И те послушно приоткрылись. Антон не раздумывал более — он просто делал. Не разрывая зрительного контакта, он крепко обнял Льва бедрами, вынудив прижаться к своему паху. Напряжение и желание было таким нестерпимым, что ослабить его удавалось лишь применением силы — и Горячев сжимал так, что попробуй только вырвись из его захвата. Антон медленно посасывал длинные пальцы, сглатывал теплую слюну — свою и чужую. После оторвался на секунду, чтобы, обхватив запястье, с тем же жаром присосаться губами у основания большого, — а потом широко пройтись языком по центру ладони вдоль линии жизни — и снова к кончикам пальцев. Брови Льва на короткие секунды принимали трагический излом, уголки губ подергивались. Антон чувствовал, что Лев дрожал. Эта дрожь передавалась и ему, — и вместе с тем пробуждала доминантный азарт. Богданов забирался в податливый горячий рот, оттягивая щеку в сторону. Такой вид Льва явно забавлял, и он жарко выдыхал Горячеву прямо в лицо, прижимаясь теснее. Антон легонько укусил пальцы Льва напоследок, а после, моргнув, утерся о его плечо. — Шея, — севшим голосом сообщил Богданов. Улыбка поползла по его губам и прочно закрепилась там, когда он сам наклонился и прижался с поцелуем к ключице Антона. Очередное жаркое прикосновение к сгибу шеи и плеча, затем еще — под челюстью. Один за другим сыпались поцелуи и становились все крепче, пока не превратились в засосы. Богданов прижал к себе Горячева теснее, рывком вбивая его тело в собственное, вжимая пальцы в ягодицу и широким жестом вылизывая кадык. Антон задохнулся, глухо застонал сквозь стиснутые зубы, и колени сомкнулись уже выше — на талии Льва. Еще теснее… Богданов остановился, уткнувшись лбом в лоб. — Я от одного вида твоего лица кончу… — Горячев качнул головой, но, подогреваемый страстью и жаждой завоевания, коротко поцеловал Льва в губы, а потом зарылся пальцами в пряди подлиннее на макушке и запрокинул его голову. Антон сперва притерся носом к фактурной шее — жадно втянул запах, послушал биение пульса… Затем тонко и нежно провел кончиком языка от межключичной ямки до мочки уха. Горячев вслушивался в каждый вздох Льва, следующий за новым прикосновением — тем внимательнее, чем чаще и хаотичнее они становились; и руки становились тем смелее, чем было жарче. Антон взъерошил мокрые светлые волосы, опустился на взмыленные горячие лопатки, а с них — по косым мышцам спины до самой поясницы. Лев крупно вздрогнул, и рука, что все это время истерично сжимала плечо, с неожиданным грохотом врезалась в столешницу рядом с Горячевским бедром. Какой-то из камешков позади Антона, что еще не упал, вздрогнул и покатился вниз, ударился об пол. — Да… Поясница, — говорил Богданов, а в его груди клокотал неразрешенный стон, нереализованное возбуждение. — Еще, Антон… Еще. Антон рычал. Он впивался крепким поцелуем в самую уязвимую точку, какую находил, потом крепче вдавливал зубы — и издавал вибрирующий гортанный рык прямо в шею. Зализывал, дул на это место — но отрывался на секунду лишь для того, чтобы повторить это снова где-то по соседству. Богданов стискивал руки в кулаки, держался до последнего, пока под кожей не взорвалось то, что подбросило его температуру резко вверх. Лев кинулся на Горячева, сгреб в объятия, стянул с массажного стола и вынудил встать на ноги. Замерев где-то на краю желания и, жарко выдохнув в лицо Антона, Богданов развернулся к нему спиной, теперь опираясь о стол. — Поясница… Антон задохнулся от восторга и вожделения. Он еле соображал, еле понимал, как до сих пор удерживает застоявшееся возбуждение. Ладони сами легли на спину Льва, скользя по влажной от пота раскаленной коже, вминаясь в нее и тиская, хватая там, где выходило ухватить. Горячев не мог взвесить даже того, не делает ли он больно. Он видел только, как Богданов прогнулся перед ним, видел сперва белые с красным контуром, а потом стремительно рдеющие узоры на теле и крепкий ладный зад в дюйме от своего переполненного кровью члена. — Скажи это снова, — Антон облизнул пересохшие от нервного дыхания губы. — Скажи «еще»… — Еще. Горячев чувственно растер ямки на пояснице, глубокий залом позвоночника большими пальцами — и тут же присел на корточки, чтобы повторить то же самое языком. Он слизал соленые капли, жарко припал с поцелуем повыше крестца. Богданов задохнулся собственным стоном. Ведомый жаждой причинять удовольствие, Антон спускался еще ниже, и стук сердца отдавался в стенках черепа, подобно звону колокола, оглушая и ослепляя. Лев нетерпеливо водил плечами в напряженном ожидании, расставил шире ноги, полностью подставляясь взгляду Горячева. — Смелее, — выдыхал Богданов, чувственно прогибаясь в пояснице от скручивающего удовольствия, — давай… Горячев медлил лишь ради того, чтобы слышать голос, молящий и просящий. Он оторвался с томным поцелуем от бедра Льва, как перед ним во всей красе открылся прекрасно-бесстыдный вид. Подцепив пальцем вязкую подрагивающую нитку сока, Антон снял ее с головки — и тут же, поднырнув снизу, поймал алый кончик губами, сцеловывая влагу. Он прокладывал свой путь от яркой чувствительной головки по стволу до мошонки, где хищно утыкался носом в тонкую бархатную кожу. Мускусные вкус и запах пьянили, и Горячев исступленно вылизывал промежность Богданова, сплевывая густую слюну и скользя по ней снова, снова, снова… Иногда в глухой, плотной тишине раздавались тихие шлепки — это Антон, не сдерживаясь, с легким замахом впивался ладонями в места помягче. — Ты вкусный, Лев. Такой чистый. И такой сочный, — произнес Антон, оторвавшись — но тут же поцеловал Богданова под ягодицей. Тот только махнул головой. — Как же я, блядь, хочу тебя, а… Со всех ракурсов. И здесь тоже. Ладони Горячева раскрыли Льва в самом уязвимом и нежном месте. Если до этого влажный шаг языка обрывался около яиц, то теперь он дошел до входа в полное желания тело. Там и остановился. Антон, попробовав на ощупь нежную-нежную, чуть влажную кожу вокруг, легко вбуравился языком в сжатое, тесное, светло-розовое отверстие, вырвав у Льва тем самым почти истеричный смешок. Лев был узким и словно ни разу не тронутым здесь, и когда он отзывчиво дрогнул, встретив интимное прикосновение, Горячев на секунду погиб от мысли, что сможет после войти внутрь… Каждый Антонов вздох, каждое прикосновение, каждый тихий и нетерпеливый стон отдавался Богданову. Будто маслом, Горячев питал его желанием, благоговением и благодарностью. Лев был отзывчивым получателем. Он не стонал открыто, но его дыхание, его реакции были столь безумно честными, что выдавали с потрохами в тот же миг: и бездонную слабость перед прикосновениями, и почти девственную жажду исследования собственного ощущения, порождаемого каждым Антоновым действием, и неспособность противостоять ласке. — Пальцы, — прозвучал над головой Горячева в какой-то момент окончательно сломленный от возбуждения голос. Лев открывал рот, а вместе со словами вываливались звуки удовольствия. — Пожалуйста, Антон… Антону казалось, что он сейчас встанет на ноги и повалится к черту, такая тяжелая слабость сводила бедра. Но вот он поцеловал напоследок расслабленное страстными и бережными ласками отверстие, вот поднялся, крепко держась за Богдановскую талию — и тут же понял, что это не слабость вовсе, а наоборот кипящая, клокочущая в узле нервов энергия. Антон тяжело и агрессивно сопел, единым усилием воли подавляя первобытный инстинкт — навалиться, смять руками, приткнуться хоть куда-нибудь жаждущей плотью, заняться животным сексом, испытать оргазм. Беспокойно метнулась рука Горячева за маслом, едва не сбив на пол флакон. Блестящие золотом теплые капли беспорядочно окропляли спину и ягодицы Льва. Антон, завороженный, любовался тем, как роскошное тело приобретает драгоценный лоск в брызгах и потеках сладко пахнущего состава, в какие узоры складываются глянцевые лужицы, смазанные энергичными штрихами пальцев. Горячев творил, как умел — интуитивно, абстрактно, эмоционально, почти грубо сминая податливые упругие мышцы. А сотворив, спустя секунды ломал свое творение, сгоняя скользкий глянец вниз. — Сейчас… Сейчас… — шептал Антон, видя нетерпение Богданова. Он легко надавил подушечками пальцев на вход, торопливыми круговыми движениями втирая масло в нежную кожу. Горячев чувствовал, как раскрывается навстречу и снова сжимается, реагируя на прикосновение, кольцо мышц — и с каждым разом все усиливал напор. Лев вздыбил плечи и яростно засопел, срываясь из томного, раскачанного лаской возбуждения на страстное желание развязки, когда один палец наконец проник внутрь. Горячев шумно выдохнул; он осторожно, чтобы не поцарапать и не причинить боли, стал продвигаться глубже, гладя теплую внутреннюю стенку в поисках той самой чувствительной точки, — и понял, что нашел ее, когда крупно вздрогнувший Богданов почти по-кошачьи выгнул позвоночник и бархатно застонал. — Здесь… Господи, Антон… Я… Еще… На раскрасневшейся коже выступила испарина. Лев терпел и явно пытался подавлять яркие реакции, но от того только трогательнее сжимался и бессильно мычал. Со временем прикосновения бесстыдно раскрыли его. Богданов тянул задницу, перекатываясь с пятки на носок, и во всей его позе читалась мольба и желание. Он беспорядочно рассыпал стоны, бессильно роняя голову перед Горячевскими ласками или истерично взбрыкивая и жарко хватаясь за край стола, отчего вены на сильных руках вздувались еще больше и рисовали аристократичные узоры. В какой-то момент на ступню Антона что-то капнуло. Это был выделяющийся через край Богдановский сок, который медленно стекал по бедрам, срывался с члена и падал большими тяжелыми каплями на пол. Горячев кинул взгляд вниз и, не сдержавшись, тихо заскулил в унисон со Львом. — Ну какого хера ты такой восхитительный, Лев… — прошептал Антон дрожащим голосом и нырнул свободной рукой Богданову под живот. Не переставая ритмично буравить его сзади, Горячев прижался грудью к скользкой от масла и пота спине, широко огладил напряженный пресс и мелко дрожащие бедра, — спустился к жаркому паху. Шумно сопя и постанывая под нос, он сталкивал Льва к краю — все сцеживал, сцеживал, сдаивал и выжимал толкающимися в простату пальцами оргазм. Момент, когда произошел взрыв, было легко заметить — Богданов вдруг остановился, натуженно засопев. Но в следующее мгновение он уже содрогнулся всем телом, потом еще раз, еще, — и так пока позвоночник не выгнуло физически непреодолимое желание выпустить, выплюнуть из себя накопленное удовольствие, разрывающее тело. Семя брызнуло и окропило массажный стол. Горячев, дыша, как загнанный бегун, сперва продолжил сдрачивать, — но Богданов увиливал от рук и одновременно интуитивно искал прикосновений, вжимался и сжимал в себе пальцы, просил, молил онемевшими губами о чем-то... — Лев… Антон задушенно сипел. Он отнял от Богданова одеревеневшие руки и просто положил их ему на спину, а потом на нее же уронил горящий лоб. Колени Горячева дрожали, словно ногам приходилось держать непосильный вес; пах пронизывала адская тяжесть, стреляющая сухой болью в яйца, а мышцы, удерживающие член, свело так, что тот топорщился колом — и не трахаться бы с ним, а протыкать теперешнюю сексуальную жертву насмерть. Антон едва успел отстраниться, чтобы окинуть взглядом результат своих трудов, как сразу же уткнулся в аппетитный зад и крепкие ровные бедра, и мокрые потеки на дереве под ними. Стало адски плохо и адски хорошо одновременно. — Блядь!.. — было последним, что выдавил Горячев. Он заревел в полный голос, пошатнулся и схватился за пульсирующий прорвавшимся потоком блаженства орган, яростно и звонко сдергивая жаркую от вскипевшей крови головку прямо на бледные округлые ягодицы. Немудрено было и охрипнуть, и оглохнуть от собственного голоса; Антон даже ослеп, а семя выходило туго, долго, будто спрессованными комками. Миг, другой, третий — ломало его… А когда гулкая слабость поднялась по позвоночнику, Горячев расплылся в тупом блаженном оскале. Наступило недолгое молчание, в котором четко различалось и дыхание Льва — уставшее, унимающееся после страстной игры, глубокое и томное. Богданов шевельнулся, поднимаясь и разворачиваясь к Горячеву, чтобы поймать того за локти, за бока и затем крепко прижать к себе. Шевельнулись губы в ухмылке, а руки не позволяли удрать из объятий. Антон и не пытался — он пошатывался, как пьяный, порой вздрагивая от редких послеоргазменных приступов. — Какой ты талантливый мальчик, — промурлыкал Богданов, но здесь же его голос оттенился чем-то неясным и стал глубже, стал надломленным, стал задушенным собственной эмоцией. Лев был возбужден. — Это оно вот так, когда любят, да… И это все мне. Ну, я надеюсь, ты мне приз за мою победу тоже вернешь, да? Ну а пока бери свой. Горячев, шумно дыша ртом, еле справился с тем, чтобы кивнуть. Он жрал взглядом чуть темную дорожку волос под пупком. «Это все мне», — эхом проскочили в мыслях слова Богданова. Да, Антон мог сказать то же самое. — Тебе нужно сесть… — тихо произнес он и подхватил Льва под колени, помогая усесться на полотенце. Встав у Богданова между бедер, Антон увел руку вниз. Пальцы нежно обняли эрекцию, отвлекая любовника неторопливой, подогревающей интерес лаской, пока Горячев разбирался с маслом. Скоро оно аппетитно блестело и на животе Льва, и на члене Антона, и на его пальцах. — Я везде буду бархатистый и напитанный. И ты тоже, — отшутился Горячев, выдав волнение. Его член снова отзывчиво пульсировал, откликаясь на скольжение смазывающей руки, жаркие мысли и еще более жаркий вид, но Антон действительно немного переживал. Ведь перед ним был Лев. Драгоценная мраморная статуя — крепкая, величественная, но в то же время требующая особого обращения. Страшно было не справиться, будучи одержимым желанием. Потому он изо всех сил был нежным. Прогнал на время сексуальную агрессию, весь обратился в обоняние, осязание, зрение, слух… Антон подбирался к своей награде крадучись, со всем изяществом, которое только мог пробудить внутри. Легким толчком он опрокинул Богданова назад, чтобы легче было поднять и раскрыть его бедра — и тут же осыпал трепетными поцелуями колени и икры. Придвинулся, тычась возбужденным органом между ягодиц, наклонился ниже, прижался губами к животу и груди, приласкал соски… Потом, с тихим стоном дотянувшись до шеи, Антон еще раз проник в тесное отверстие пальцами — раздразнить и добавить масла, — и наконец навис над лицом Льва. Богданов вцепился в край стола, стиснул его пальцами, и по-привычному внешне спокойный взгляд осел на лице Горячева. Лев трогательно и искренне вздрагивал при первых попытках войти в него, резко сжимался, и получалось это, судя по его испуганному и виноватому выражению лица, случайно. Но Антон не сдавался, успокаивал, уговаривал и, обещая не причинить боли, долго гладил головкой члена анус. Так долго, что Лев смог привыкнуть и довериться окончательно. Так долго, что эта тривиальная ласка своим давлением выжала из души все внутренние балки противоречий. Так долго, что Богданов приобрел совершенно беззащитный вид, а на его лице расцвела жажда, которая смешалась с ранимостью и трагичной открытостью. Антон вошел в него, и Лев охнул, застонал, а после вновь изломал брови, словно хочет заплакать от смеха или засмеяться до слез. Горячев утонул в его взгляде, подарил изломанную блаженством улыбку и медленно качнулся. Первые аккуратные толчки высекли искры стонов из груди Богданова. Он сразу обрел силы и схватился одной рукой за плечо Антона, создавая для себя иллюзию контроля. Он тянул Горячева на себя, когда губы немели от собственных укусов и сохли от стонов, беспорядочных слов, которые Лев шептал Горячеву, которыми хвалил и благодарил, молил дать еще больше и начать двигаться быстрее. Тот сцеловывал весь этот любовный бред — и покорялся, выпуская на волю жгучее, порабощающее желание. Антон плавился в раскаленных объятиях Льва, в жаре его тела и лихорадочного дыхания, коротко и часто бился бедрами о масляные ягодицы. Он хватал воздух ртом и сглатывал; взглядами и пальцами гладил пылающие румянцем шею, ключицы, грудь; жадно и нетерпеливо касался влажного члена, каждый раз захлебываясь от того, как ярко отзывались эти прикосновения внутри. Горячев отдавал все, что у него было. Брал все, что мог взять. Чем больше Лев дарил свободы, чем отчаяннее просил, тем неистовее становился Антон — и все же ни разу не поднял стонов возлюбленного до болезненных нот. — Ты прекрасен… — шептал он, обожающе сминая Льва под собой. — Так хорошо… А тебе… Тебе — хорошо? Ни на секунду Горячев не отводил взгляда. Даже тогда, когда споткнулся о случайный ранний оргазм; даже тогда, когда повернул Льва на бок, заставив прижать колени к груди; даже тогда, когда потянулся к его губам, обостряя и без того невыносимое удовольствие. И забравшись в конце концов на стол следом, где они вдвоем намертво сцепились в клубок, смотрел: впивающимися до засосов в самые нежные места поцелуями, мажущими по коже ладонями, лбом ко лбу и нос к носу. Смотрел, не смыкая век, оседланными Львом бедрами и безудержными движениями навстречу выше, выше, вверх — и сердцем, колотящимся о ребра так сильно, что отдавалось в груди. Антон смотрел, и даже тогда, когда перестал в темноте желания различать что-либо перед собой, он продолжал видеть главное — и хрипел, и кричал об этом что есть мочи, и проливал семенем глубоко внутрь. Оно проросло сквозь их тела, сплело намертво в плоти и крови, и больше — в резонирующем чувстве, которое, не слушаясь никаких оков, свободно и бесстрашно срывалось с молитвенно шепчущих губ: — Я тебя люблю…23.04. Воскресенье. Неозвученное
Выселение из «Лесной симфонии» администраторы базы отдыха назначили на двенадцать, а посему завтракала бравая компания фактически на чемоданах. Ласково гладило по щекам солнышко, прорываясь сквозь раскрытые окна и легкий тюль вместе с недружелюбно прохладным весенним ветерком. В доме отдыха поселилась привычная для сборов суета, в которой каждый мешал соседу, но это не вызывало сильного раздражения. Напротив, в столь незамысловатом движении ощущалась вся глубина семейственности, ибо только по-настоящему теплый поток не приносит сквозняков. За завтраком Рома сонными красными глазами испепелял взглядом Горячева, напротив которого расположился. А скоро к его осуждению присоединился и Влад: на его губах застряла кривая эмоция между ненавистью и одобрением. Ребята выглядели близнецами в своем недовольстве: оба скрестили руки на груди, натянули на лица самые неприятные выражения и морщили губы. Сисадмин в последнем оказался особенно талантлив. — Я не спал всю ночь, — нарочито громко сообщил он, стуча пальцами по локтю в такт собственному возмущению. — А ты, Влад? — И я не спал, потому что всю ночь слушал музыку любви, — хихикнул Вовин. — Больше было похоже на то, что барана режут, — не согласился Рома. — Сначала они пропадали где-то — и продолжали бы там пропадать… Но нет же, блин! Надо было обязательно припереться обратно и разбудить. — Вы так говорите, как будто вообще приехали спать, — ухмыльнулся Антон, не обращая внимания на грубое сравнение. Он и сам глядел на друзей сонными глазами, лениво привалившись плечом к плечу Льва. А тело ломило до самых кончиков пальцев. Если сексуальные победы еще имели значение в жизни Горячева, то прошедшей ночью он одержал, пожалуй, самую большую из них. И было у этой победы такое послевкусие, что поминутно приходилось прятать масляный взгляд от окружающих, а садиться и вставать — медленно и осторожно. Пожалуй, впервые в жизни Антон чувствовал себя абсолютно сытым. Завершенным. Но еще больше ему нравилось то, как Лев не мог избавиться от медлительной томности, что поселилась в его теле после всего произошедшего. Он был похож на кота, отогретого солнышком и весной, который лениво тянулся и расправлял косточки, сверкая холеной шерсткой. То-то Горячев и гладил его — по руке, по ноге под столом. Он старался, чтобы было незаметно. Но любопытные взгляды друзей то и дело пробегали по касательной. — Больше всего меня удивляет, что первым жалуется Рома, — прыснула в кулак Настя, — которому обычно вообще не нужен сон. Он же питается от проводов! — Я забыл сегодня зарядку, — строго сообщил Рома, пряча вместе с кашлем в кулак усмешку. — Тем более я не думал, что мне тут концерт закатят за стеной соседи. А тебе что, Настя, спать не мешало? Кто-то другой мешал? — Советую закрыть рты, — дружелюбно оскалилась Елена, стукнув о вилку зубами, когда в ее рот отправился очередной кусочек омлета. — Да ладно, я тебе тоже мешал спать, — возмутился Влад. — Девчонки хотя бы были тихими, — вынес свой вердикт Леха, только вышедший из кухни. — Но будем считать, что все вы отлично умеете друг другу мешать. Котков по обыкновению важно уселся на свое место за столом — впрочем, что-то в его поведении даже сквозь сладкую дремоту показалось Антону неправильным. И совсем скоро он понял. Лехе как никому иному с руки было подшутить над Горячевым: спросить Льва о чем-нибудь остреньком, помянуть невинный грешок и вообще использовать свой потенциал того самого клубного босса, который очень долго курировал Антоновы гулянки по девушкам. Но он выглядел неправильно задумчивым. Вообще — неправильно. Вот так вот, достигнув моральной утопии, очень быстро начинаешь подмечать малейшие изъяны кажущегося идеальным мира — и, найденные, они впиваются в любопытный глаз соринкой, принося раздражающий зуд. Пока не избавишься от него — не успокоишься. — Что, тебе тоже спать не дали, Коток? — ласково поинтересовалась Настя. Антон сразу же копнул еще глубже: — В «Бермуде» что-то стряслось, пока тебя не было, Лех? — Да… — Котков вздохнул и почесал затылок. — Да нет. Нет, за выходные не случилось, хотя я ждал, честно говоря. Я не стал рассказывать вам раньше, не хотел портить праздник… Сейчас, глядя на вас, тоже не хочется, конечно. Но у меня на неделе еще был очень странный посетитель. И после того как Антон в понедельник рассказал, что у вас в компании, ребята, какие-то проблемы… Мне невольно кажется, что эта новость касается нас всех. В смысле может совсем напрямую касаться. Богдановы резко подобрались, уставившись на Леху. Рома посмурнел по-настоящему. — К тебе кто-то пришел? — внезапно поинтересовался сисадмин, накидывая в свою речь безучастных интонаций. — Да, — Котков перевел напряженный взгляд на Рому. — Ко мне приходил некто Валентин Витальевич Багратионов, — тут он снова переключился на Богдановых. Лев смотрел в тарелку и напряженно продолжал копошиться ложкой в каше, когда Елена сжала руки в кулаки. — Пришел ко мне с предложением… Продать мой клуб. Я вообще, честно говоря, сперва решил, что это шутка. Ну, я не могу жаловаться, у меня дела неплохо идут, место видное, а после содействия Льва Денисовича — все совсем хорошо. Но пороги мне так раньше никто не обивал, чтобы сделки предлагать. А тут… Пришел с охраной, вроде ваших, весь такой барин. Предложил деньги… — Леха задумчиво покрутил ладонями чашку на столе. — Ну, я отказался. Антон слушал, мрачнея все сильнее. Соринка в глазу оказалась первой пригнанной в светлый дом приближающимся ураганом. Фамилию «Багратионов» слышать однажды уже доводилось, имя «Валентин» — тоже. Руки сами собой сжались в кулаки, а кровь в набухших жилах оглушающе ухала. — А он? — уточнил Горячев, чувствуя, что просто так Лехин отказ вряд ли прошел. — Пригрозил, что в таком случае я лишусь и клуба, и денег не получу, — серо ответил Котков. — Сказал подумать хорошо, визитку оставил… Мол, перезвони. — Вдруг он усмехнулся: — Знаете, он такими суммами разбрасывался, что я сперва решил, мол, какой-то городской сумасшедший при бабках. Мужичок такой. Да его, вроде, мизинцем перешибешь — какие тут угрозы… Да и на психов я насмотрелся… В общем, я надеялся, что это все шутки, пока ваши лица вот сейчас не увидел. — У моего тоже все так и начиналось, — вздохнул Рома. Лев качнул головой: — Н-да. Не ожидал я, что он такие финты начнет выделывать. Рома с этим избиением, потом ты. Ни на что не соглашайся. — Какое-то странное нападение, — нахмурилась Елена. — Совершенно бесполезное. Совершенно бутафорское… Если бы ему надо было, он бы за яйца тебя схватил так, Лех, что ты бы не выкрутился. А тут… Просто акция? Себя показать? Предупреждение? Твою мать, надо было рассказать! Надо было отменить поездку! Теперь ему все ясно… — Да ничего не ясно, Лен, успокойся, — Богданов стиснул руку сестры в своей ладони, но она ее тут же выдернула, отвернувшись. — А что должно быть ясно?.. — повел плечами Леха. — Да, что? — перебил Антон и тут же вперился взглядом в Богдановых. — И что с Лехой? То есть вы считаете, что ему угрозы нет? — Он манипулятор, — продолжила Елена. — Стандартный такой ублюдок, который получает удовольствие от моральных страданий всех и каждого. Скорее всего, он ждал подтверждения тому, что мы с вами общаемся. Что вы важны. А как только получил его — нападает. В этом весь Валентин, — горько усмехнулась Богданова. — Но сейчас он ведет себя странно. Я с ним работал много лет и его агрессивное поведение знаю. Методы, к которым он прибегает — тоже. Но сейчас… действия нелогичные. Я не могу предугадать следующего шага. Не могу понять место, в которое будут стрелять, чтобы увернуться. На него это не похоже, — пожевал губу Лев. — В любом случае, я не допущу ничего плохого, правда. Давайте просто дадим мне время, ладно? — Мы собирались уехать. А тут... — Елена посмотрела на Антона, и в этом взгляде был океан сложных эмоций. Антон долго глядел на нее в ответ, молча, как и все остальные. Хотел бы он знать, должен ли чувствовать себя виноватым. Хотел бы знать, имеет ли право злиться на Елену за уверенное желание бежать. И какие-то слова искренней обиды уже клокотали у горла, но произнести их Горячев не успел. На плечо Богдановой тяжело легла рука Насти, которая тем самым, казалось, сообщила ей что-то свое… Сложно было сказать, что. Антон не понимал, но близость других членов семьи мешала выплеснуть ярость так, как он был готов. А побороть ее Горячев все равно никак не мог. Потому, выругавшись под нос, нашел в себе силы лишь выйти из-за стола. Кто-то пытался еще его одернуть, окликнуть, вернуть, но после Лехиного твердого «пускай идет» — все стихло. Ярость. Слепая ярость. Каких-то пара десятков шагов до веранды — и Антон уже пылал ею; она жрала лишенный отдыха разум, прижигала уязвимое сердце. Сдуру Горячев врезал кулаком прямо в фигурную деревянную колонну у крыльца, ссадил кожу… В костяшки эхом отдалась пульсирующая боль. Только она-то и отрезвила, только она-то и расставила на места мысли и эмоции. Антон ненавидел Валентина Багратионова. Даже не зная его, ненавидел. За то, как позволял себе играть судьбами. За то, как искалечил Льва. За то, какой панический страх вселил Елене. За то, что, наконец, из далекой неясной угрозы превратился в реальную, почти осязаемую мразь, лишающую Горячева едва обретенного счастья — человека, которого он выбрал. Всеобщее замешательство перед одним упоминанием Валентина и Антона лишало рассудка. Покорная апатия Романа, зацикленный страх Богдановой, припорошенный одним только блаженным незнанием ужас Лехи, Алены и Влада — куда он их завел? Все это заставляло рисовать Багратионова в воображении всесильным дьяволом, которому отчего-то нельзя было противостоять. Горячев, как и многие, не возлагал больших надежд на официальный суд и полицию; но он был уверен, по крайней мере, в силах Льва. Тот со связями и деньгами казался человеком не от мира сего — богом из пантеона большого бизнеса. Все тем же могучим китом, на которого охотятся с гарпунами — но который может парой толчков перевернуть судно врага. Разве не хватало Богдановым теперь сил, чтобы противостоять прошлому? — вот каким вопросом все еще задавался Горячев. А если не хватало им, то что тут мог сделать он?.. — Антон, — внезапно окликнула его Елена. — Прости меня. Я сказала не то, что думаю. Богданова аккуратно подошла и облокотилась о деревянные перила, устремляя взгляд в спокойную лесную рощу, что надежно обступала домик со всех сторон. Антон сперва не смотрел на нее — потупился, потирая запястье. Какое-то время Елена молчала, словно собирая слова. — Ты просто… — Богданова начала, открыла рот еще раз, пытаясь вывалить наружу что-то, что разрывало ее грудную клетку, но не справилась. Она лишь вздохнула и повержено улыбнулась. — Я благодарна тебе. Не видела Льва таким счастливым… Никогда. Ты его лечишь. Так, как не умею я. Так, как я никогда не смогла бы и как мне хотелось бы получить тоже. Но я боюсь, Антон. Знаешь, по большому счету вы нас не любите, не знаете… Твои нас не понимают и до конца не примут. То, что мы получили со Львом здесь сегодня, на мой взгляд, хорошая, но купленная иллюзия. За нас вам не хочется получать тумаки, и я понимаю, — Богданова поджала губы и отвернулась. На ее шее тревожно вздулась вена, в которой клокотала непрошенная эмоция. Елена не разрешила ей быть. — У тебя есть семья, Горячев. Разношерстная, но готовая за тебя душу отдать. У меня есть только Лев. И он не умеет беречься. — Да, мы вас не знаем, — согласился Антон. — Но это все дело времени… А по поводу любви — не говори. Я люблю, Лена, — он круто развернулся к Богдановой всем корпусом, только одной рукой оставшись держаться за ограду. — Я не могу ручаться за других, но я люблю. И его, и тебя… И если Лев не умеет беречься, значит, мы научим его. Только беречься — как? Уезжать на другой конец страны? Или изолировать себя от отношений, как он делал раньше? — Горячев покачал головой, поджимая губы. — Я не знаю до сих пор, в какой ситуации мы находимся… Я даже представить не могу, как он может здесь себя обезопасить, если он и так ходит с охраной и лишний раз из четырех стен не высовывается! Меня бесит, что я ничем не могу вам помочь… Что там за человек, а? Кто такой этот ваш отчим? Антон пытался говорить спокойно, но грудь распирал огонь, а воздух был горьким и тяжелым. Ему самому казалось: случись что сейчас — он бы впрямь и на Елену кинулся. — Моральный урод он, — выдохнула Елена и поднялась, чтобы посмотреть на Горячева. Какое-то время она просто изучала его лицо, затем улыбнулась и погладила по щеке. Шершаво ощущалась ткань перчатки на скуле. Так же — вид влажных глаз Елены на сердце. — Я тоже не знаю, в какой ситуации мы находимся. Но попытка сбежать… Просто это было самое верное решение, Антон. Чтобы обезопасить его… Льва. И тебя — тоже. Боюсь, ты будешь первым оружием и главным козырем против Богданова, понимаешь? И он не сможет этому сопротивляться. Теперь уже даже я не смогу. Но спасибо за иллюзию. Было хорошо, хоть я ничему из этих двух дней не верю. Антон стиснул челюсти крепче, отвечая Елене взглядом долгим и жестким. — Это не иллюзия. Так может быть всегда. Может. — Он шумно набрал в легкие больше воздуха и хрустнул ноющими суставами на правой руке. — И мы можем дать отпор. Почему никто не пытался просто посадить ублюдка? Разве доказательств мало? Свидетелей?.. Особенно теперь! Чего он вообще хочет? Почему вас преследует? — Каких свидетелей, Антон? Ничего из того, что происходило, не делалось руками Валентина. Рома видел только своего этого амбала… Ты думаешь, мы не пытались подать заявление? Нет состава преступления, это просто гражданский висяк. То, что он пришел к Лехе — не преступление. Обычный бизнес-вопрос. Угрозы? Одно Лехино слово против его слова, слова его охраны. Кому поверят? Тем более ты сам видишь, что все произведенные операции им крайне дорогостоящие, Антон. У него явно есть финансы, чтобы его свидетелем стал еще и крупный счет в банке. Это ты заразил Льва желанием бороться. А понимаешь ли ты, что каждая война богата только жертвами, которые за ней тянутся? — Елена поморщилась и отвернулась. — Лев уже решил сопротивляться, сам это знаешь. Поэтому мы здесь. Не надо меня винить за мой страх и желание уберечь всех, Антон. И кидаться за это на меня не стоит. Я не уверена, что мы обретем в этой борьбе то, что ты нам обещаешь. А потерять можем все. И я, заметь, пришла к тебе просто с чувством благодарности. — Ты пришла ко мне еще и с неверием. — Потому что вряд ли ты заступишься за меня, как я за тебя заступалась и заступаюсь. Отсюда и неверие. Антон вздохнул, признавая ее правоту лишь отчасти. Но и этой части хватило, чтобы на плечи снова легла страшная тяжесть абсолютного бессилия. Он обхватил себя руками и устремил взгляд вдаль. Лес, окружающий базу отдыха, несмотря на солнечную погоду выглядел темным и угрожающим. Вот здесь — семья и уют. А там — злые волки. — Ну и хер с ним… Только ты так и не ответила мне. За что он вас преследует? — Почему он открыл охоту? Я не знаю, Антон. Столько лет прошло, откуда я знаю, что ему взбрело в голову? Месть? Наверное, это банальная месть. Мы же на его деньгах построили бизнес. — Я заступлюсь за вас. Слушай, я не знаю, как еще доказать… — Горячев замотал головой, сводя брови. Он глухо стукнул кулаком по перилам и тут же зарычал от вернувшейся боли. — Ты… просто можешь мне верить. Я не какой-то там подонок. Ответа Антон не дождался. Да и спора бы, вероятнее всего, не вытерпел. Мозг и так пульсировал от давления вопросов, от зуда слепых пятен в этой мрачной истории. Антон пытался найти хоть какое-то оружие. Подобрать хоть какую-то тактику. А оттого — не умолкал и не давал Елене отдыха: — Лев ведь сказал, что вернул деньги… Да и за что он тогда в первый раз со Львом так? С его… бывшим… За что это все до того, как вы сбежали? Просто потому, что он может? Тогда он должен был добиться своего еще в прошлом. Но зачем теперь? Почему это должно стоить даже чьей-то жизни? — Теперь понятно, почему мы в ужасе? Мы не знаем. Не имеем понятия о его мощностях, о целях и желаниях. Поэтому сложно предугадать его вектор действий. Может, это ревность. Он воспитал Льва и научил его бить… Строить бизнес. И теперь Богданов достиг больших результатов. Зависть. Я могу бесконечно предполагать, если захочешь. Или он просто больной ублюдок, что действительно правда. И в последнее лично я могу поверить с большей охотой. Все эти предположения Антона не устраивали. Они были слишком мелкими, слишком поверхностными, слишком определяющими Валентина как психопата. Но Горячев не мог поверить, что психопат так долго продержится у власти. А ничего против поставить он не мог, потому-то и продолжал слепо злиться. Ничего не мог даже нащупать! Пришлось смириться. Антон опустил плечи. Он вновь обернулся к Елене, но не для того, чтобы идти в наступление. Горячев положил ладонь ей на плечо, всмотрелся в лицо так, будто хоть на нем можно было найти какой-то знак. Елена отвела взгляд вниз и влево. — Что бы ни было дальше, ты правда можешь мне доверять. Я не боюсь, — соврал. — А еще я никогда не отворачиваюсь от своих. И Льва я защищу. Не знаю как, но защищу. Если будет нужно, я для вас даже бомбоубежище найду, — Антон невесело усмехнулся. — Мы же в Питере. Ленинград блокаду пережил. Уж с этим дерьмом точно тогда можно справиться, правда?.. — Мы попробуем. Теперь для этого нам придется сделать все и даже больше, — вздохнула Елена, но после все же улыбнулась. — Все равно спасибо тебе за такого Льва, который есть сейчас. Даже если этот раз — последний. С этими словами Богданова резко развернулась и убежала в дом, а Антон так и застыл на месте. Еще какое-то время он не мог уйти — ноги не слушались, каменея следом за сердцем. Хотелось радоваться в ответ благодарности, но всякая светлая эмоция разбивалась о жестокую фразу. «Даже если этот раз — последний». Горячев чувствовал себя птицей в большом вольере: вроде, вокруг и скалы, и деревья, и простор; но пять метров вверх — и ты все равно ударишься о сеть, загородившую небо. Сложно было придумать ситуацию хуже безвыходной. Вернее, безвыходно плохой. Вернувшись, Антон обнаружил Елену уже рядом с Настей, печальную и мрачную, когда как Лев с воодушевлением рассказывал о своих планах: он собрался подарить клубу Лехи элитную охрану, с которой сотрудничает сам; приставить по личному громиле к каждому из друзей Антона, чтобы ничего опасного не произошло; разрулить вопросы финансового или юридического характера и оказать бесплатную помощь по любому из них. Обменялись всеми телефонами и адресами на всякий случай. Лев поманил к себе Горячева, как только увидел, и встретил его успокаивающим поцелуем в висок и словами «все хорошо». Антон выдавил улыбку, но верил с трудом. Он и руки в карманы прятал. Отвести душу помогали лишь беззаботные взгляды друзей. Всех, кроме Елены и Насти. — Вообще, я никогда не был защищен так, как теперь, — улыбнулся Влад. — Так что, я уверен, все будет хорошо, Лев. Эх, а расставаться-то не хочется… — Кстати, на следующих выходных у меня, — Богданова задумчиво оглянулась на Настю, — свадьба. Хочу вас всех пригласить. Без вас там будет совсем пусто… Для меня. — Хочешь, чтобы мы ее тебе сорвали? Так и скажи! — прищурилась, ухмыляясь, хакерша, и подмигнула остальным. Прозвучали еденькие Ромины смешки. — Только если я дам такую команду, — кокетливо сообщила Елена, как вдруг на стол приземлился кулак тихой до сих пор Алены. — Так, стопэ! А как же свидетельница? А как же подружка невесты? А как же платье купить? А как же цвет твой свадьбы? Нет, эти вопросы поважнее всяких ваших интриг. — Ну, у меня нет… — Так, я все поняла, — остановила Богданову Алена. — Все, больше ни слова. Наверное, ты еще и визажиста не заказала? — Нет, — окончательно растерялась Елена. — Решила, что губы намажу, так и все… — Это писос, товарищи, — покачала головой Алена, устремляя пустой взгляд куда-то вдаль. — Ладно, я все решу. Будешь такая красотка, что все будут сцеживать в бокалы с шампанским слюни, я тебе отвечаю. Но именно в эту минуту, когда Богданова оказалась в окончательном замешательстве, Антон с Лехой и Владом, а следом за ними и Настя, разразились бурным хохотом. Богданов сдержанно улыбнулся в ответ на закатывание глаз, которое изобразил Рома. Горячев хлопнул ладонью здоровой руки по колену. — Вот я смотрю, из Аленки район-то попер! Ну все, Елена, к тебе сейчас тоже приставят целый спецотряд, только не из телохранителей, а из стилистов, — отсмеявшись, он позволил себе довольно откинуться спиной в плетеное кресло. — Ну ладно-ладно, а свидетелем с твоей стороны, правда, кто будет? У вас там как, по классике, то есть обоих представителей, со стороны жениха и невесты, потом тоже все сводить будут?.. Или без тамады, а значит, без репетиций вот этого всего? — Да нет, просто роспись, потом праздник. Мы без свидетелей вообще так-то. Сейчас к этому строго не относятся. Как хочешь, так и проводи, — пожала плечами Елена. — Да в смысле! — разразилась гневом Алена, схватившись за Богданову и сильно встряхнув — та вытаращилась на девушку уже испуганно. — У вас все неправильно! Ладно, вот пускай Лев Денисович решает там свои проблемы, а я буду решать твои. Господи, это ж сколько можно образов-то придумать, — зашлась восторгом Алена, перейдя с баса на ультразвук за считанные секунды. — Так какой цвет? Богданова замешкалась и неуверенно пожала плечами. — Ясно. Сама все придумаю. Все, Леха, эту неделю буду занята, сорян, — отмахнулась Алена и начала что-то срочно набирать в телефоне. — Вот поэтому я пока не делаю ей предложение, — отгородившись ладонью, шепнул Леха Богданову. Тот хохотнул и ничего не ответил. После завтрака на сборы оставалось двадцать минут, в которые Богданов занял активную руководящую позицию и беспрерывно гонял всех и каждого, важно стоя в гостиной. Началась суматоха, катящаяся кубарем с верхнего этажа и до самого низа, до коридора, где кричала что-то Алена, до крыльца, на перилах которого висел сонный Роман и добивал свой кофе, до стоянки, на которой Влад показывал Елене, как умеет делать мостик и вставать с него. Антон наблюдал с улыбкой, в которой сквозила преждевременная ностальгия. В суете сборов его тревога выросла еще сильнее, а потому, пока Лев сдавал коттедж и пока не было больше дел, он просто стоял в стороне за машинами. Никак не удавалось найти себе место. И себя найти. — Эй, Антонио, — неожиданно услышал он за плечом. Настя даже в тяжеленных ботинках каким-то образом умудрялась подкрадываться бесшумно; а Антон, у которого никак не выходило привыкнуть к этому обществу шпионов, в очередной раз вздрогнул от неожиданности и чуть было не кинулся с кулаками. Хакерша затушила огонь в его глазах привычной кривоватой улыбкой и смешливой похвалой: — Какая у тебя реакция, а! Боец. Горячев добродушно хмыкнул в ответ и снова обернулся на Влада с Еленой. Настя тем временем продолжила: — А если серьезно, то не ожидала я от тебя. В смысле у меня были подозрения, конечно… Замечала я как-то взгляды Богданова в твою сторону, еще когда только пришла. Еще когда мы в первый раз встретились на совещании, и Ленин нас отчитывала, — она присела на капот Богдановской машины, мечтательно щурясь на солнце. — Но даже если начальник — гей, я тогда твердо была уверена, что ты гоняешься за его сестрой или еще за кем, да так стереотипно, что плеваться хотелось… И это все было обречено на провал… А потом — вот оно как все сложилось. Я, знаешь, не вчера родилась, вроде, но редко видела, чтобы люди влюблялись… Вот так влюблялись. — Как? — переспросил Антон. Настя умело всколыхнула воспоминания, произнесла волшебное сладкое слово — и пусть Горячев морщился, пусть строил серьезное лицо, но теперь любопытство приятно щекотало его. Даже от тяжелых мыслей отвлечься стало совсем несложно. — Вдохновляюще. Чего от вас еще ждать в будущем, а? Совместное житье-бытье? Может, потом тоже свадьба где-нибудь за границей? Если что, мы с Владом подсобим… Антон рассмеялся и замотал головой, опуская взгляд. — Мы ничего не планировали. Даже поговорить не успели. Я не знаю, что завтра-то будет, если честно… Все как в бреду. С этими новостями… — Антон. — Настя вдруг сделалась очень серьезной. Горячев мгновенно вскинул голову, приготовившись услышать что угодно — что нужно бежать, что нужно рвать связи, несмотря ни на что. Если Влад вытащил ее, чтобы она прикрывала Горячеву спину — можно было ждать и этого. Антон думал: узнала же Настя от Елены что-то за две ночи с ней наедине? Он чувствовал, что они не могли сблизиться просто так. И дело было не во флирте, в котором девушек подозревали всей компанией. Но, вопреки опасениям, Настя очень долго смотрела в ответ на Антона до странного спокойным, гипнотическим взглядом. Ему померещилось сомнение, но спустя миг найти его в темных глазах уже не удалось. Горячев понял, кого хакерша напоминала ему: египетского сфинкса, всеведающего, погружающегося в самые сокровенные тайны и охраняющего запретные знания. А чтобы не делиться ими так легко, она только играла загадками, которые обожала. Или просто играла. Как кошка с перышком. — Господи, до чего ж ты смешной в эти моменты… — выпалила она и потрепала вконец опешившего Антона по волосам. — Но вообще «не знаю» — это не аргумент. Я к тебе с серьезным вопросом, между прочим. Ты типа не собираешься пересесть к нам в тачку на обратную дорогу, нет?.. — В смысле? — Нам домой разъезжаться, Антоша… В разные стороны всем. А тебе надо остаться с Лео. Или ты не собирался даже поехать с ним? — Я не… — начал было оправдываться Горячев, но быстро осекся. Запнулся. Смутился. Об этом он даже не задумался сам, будучи слишком подавленным еще не случившимся горем. Настя подначивала Антона одной улыбкой. — В общем я твою сумку к боссу в багажник перебросила. Ты только смотри, они у нас с тобой, оказывается, одинаковые — надо не забыть, а то дальше поедешь с моими шмотками. Не, ну футболка у тебя ниче такая, конечно, я бы носила… Но вот насчет тебя я почему-то уверена, что ты не тот фетишист, чтобы перед своим мужиком в женских трусиках щеголять. Расхохотавшись, она толкнула Антона кулаком в плечо, а потом обняла, потискала за щеки и в них же расцеловала, потыкавшись в кожу стальной колючкой под губой. Только Горячеву показалось, что ему в легкие кислорода подлили. И он понял, что все же не совсем соврал, когда сказал, будто не боится — он на самом деле собирался стоять за плечом Льва, как бы глубоко им ни пришлось нырнуть в будущем.