***
Пестель гнал что есть духу, ни разу не вспомнив о том, что лошадь, позаимствованная им у Муравьева-Апостола, уже проскакала много вёрст без передышки. Он вообще не вспоминал ни о чем, полностью поглощенный своей погоней. Цель на горизонте казалась практически недостижимой, но Пестель даже не думал повернуть назад. Он мчался напролом, игнорируя протоптанную дорогу, с маниакальным усердием направляя лошадь по рыхлому снегу, в степь, туда, где вдали виднелась маленькая черная точка — стремительно удаляющийся всадник. Пестель неотрывно смотрел вперед, стискивал челюсти и терпел уже почти привычную боль. Если он не догонит Обухова, если он не перехватит его сейчас, все будет зря. В украденных письмах, которые Пестель еще не успел отправить, не было ничего особо опасного. Но даже в этих письмах при желании можно было найти много такого, за что обычно дают поездку на север в один конец. Сергей был прав, когда говорил Пестелю об этом. В отличии от него, Муравьёв-Апостол предусмотрел случившееся и предупредил его, но Пестель подвел друга, пустив все идти своим чередом. Он должен был догадаться раньше. Обухов всегда был в эпицентре событий, постоянно крутился возле него — следил, слушал, ждал подходящего момента. Виктория была не при чем. Ему нужно было совсем другое. И слепящая ревность Пестеля была офицеру только на руку. Пестель гнал, проклиная себя за свою самоуверенность. Привыкнув держать все под контролем, он расслабился в самый неподходящий момент, решив, что все, как всегда, будет в порядке. Он отвлекся. Размяк. В эту минуту, мчась на всей скорости через сугробы, чтобы срезать путь и перехватить всадника на дороге, Пестель отчетливо понимал одно: эту ошибку он не простит себе никогда. И не повторит ее. Он уедет завтра же — один, без Виктории. И никогда больше не вспомнит о девушке. Пестель ведь всегда знал, что женщины — это слабость, которая отвлекает. И позволил себе попасться в эту ловушку. Лошадь под ним начала сдавленно хрипеть. Почти припав к её шее, Пестель на ходу достал пистолет и взвел курок. До преследуемого оставалось всего ничего — метров пятнадцать наискось через степь. Не уйдет. Пестель выехал на дорогу, оказавшись впереди Обухова, и с трудом остановил лошадь. Ехавший по дороге всадник, почувствовав неладное, попробовал увести своего коня с протоптанной дороги, но Пестель не дал ему этого сделать, подняв пистолет и выстрелив. Пуля просвистела совсем рядом с головой лошади, и напуганное животное отчаянно задергалось под своим хозяином. — Не двигаться! — рявкнул Пестель, дыша тяжело и чувствуя боль в легких. Перед глазами предательски потемнело — явный признак начинавшегося приступа. Чтобы не упасть, Пестель спешился. Мимоходом зачерпнув горсть чистого снега, отер им лоб и тяжелой, неверной походкой направился к всаднику. Пистолет он так и не опустил. — Где письма? — угрожающе спросил Пестель, подходя к всаднику ближе и целясь в голову. Темные круги еще мельтешили перед глазами, но боль уже отступала. От напряжения сводило скулы. — К-какие письма, Ваше Благородие? — услышал Пестель крайне напуганный голос, и его рука неуверенно дрогнула. Тряхнув головой, он внимательно посмотрел в лицо всаднику, и только теперь, обретя снова возможность четко видеть, понял, что перед ним вовсе не Обухов. Серую шинель он издалека спутал с драным кафтаном из овечьей шерсти, уголку — с развязанной ушанкой. Мужика, сидевшего верхом на крепком гнедом коне, он совершенно точно видел впервые в жизни. В замешательстве опустив Пистолет, Пестель обернулся назад. Дорога была пуста. И он поклясться был готов, что Обухов не успел бы проехать по ней раньше, чем Пестель кинулся вдогонку. По прямой, разумеется. Но снег вокруг лежал ровно, исключая протоптанную им самим тропку, а значит, срезать путь Обухов тоже не мог. Значит, он еще в лагере. Пестель обернулся на лошадь. Она всхрапывала, беспокойно притоптывая ногой. Ноздри встревоженно раздувались, на губах была видна пена. Он вряд ли сможет доехать на ней обратно вовремя. Пестель снова поднял пистолет. — Слезай, — коротко приказал он мужику. Несчастный, крестясь, практически свалился со своего коня в снег. Причитывая, отполз подальше. Пестель убрал пистолет и легко вскочил на коня. — Я найду тебя позже! — пообещал он, мысленно решив вернуть ему коня впридачу с новыми санями, но мужик, видимо, растолковал его слова как угрозу и принялся истово молиться. Пестель этого уже не видел. Развернув коня, он мчался назад во весь опор.***
Пестель вернулся в лагерь, когда уже начинались сумерки. Почти на ходу соскочив с коня, он пошел прямо к тому дому, где он видел Обухова в последний раз. Дыхание сперло от быстрой езды, морозный воздух иголками впивался в легкие. Пестель остановился всего на секунду, чтобы отдышаться, когда услышал громкое, полное боли и облегчения: — Павел! Он развернулся на крик, и что-то мягкое и взъерошенное упало ему на грудь и сжало в объятиях. Пестель обескураженно опустил голову вниз. Виктория стискивала его мундир покрасневшими от холода пальцами. Она дрожала. Несколько секунд Пестель смотрел на нее, почти забыв о том, что еще минуту назад занимало все его мысли, а потом отстранил девушку уверенным жестом. Не сейчас. Не здесь. — Павел? — обескураженно окликнула его Виктория, глядя вслед удаляющемуся мужчине. Пестель не ответил и не остановился. Он уверенно шагал к дому, где должен был быть Обухов. Он и так потерял уже много времени. — Павел, его там нет! — воскликнула Виктория, кидаясь ему вдогонку. — Дом пуст. Сергей сейчас пошел в дом Директории, может быть, получится что-то узнать… — Ты рассказала ему? — спросил Пестель, останавливаясь так внезапно, что Виктория не успела остановиться и беззащитно ткнулась ему в плечо. — Да, — она выглядела напуганной, и платок сбился с головы, и глаза сверкали в сумерках, как у кошки. — Нельзя было? Ты злишься? — Нет, ты всё правильно сделала, — на ходу ответил Пестель, резко меняя курс и направляясь к дому Директории. Виктория шла за ним по пятам, и как Пестель не старался идти широким шагом, она не отставала. Уставший, измученный переживаниями, успевший за дорогу прокрутить в голове десятки вариантов развития событий, Пестель не обращал на девушку никакого внимания. Его сжигала тревога и жажда деятельности. Он не знал, насколько далеко зайдет эта история с письмами, но точно знал, что он сам готов пойти на все. Небо стремительно темнело, в домах зажигался свет — желтые прямоугольники окон и светящиеся из-за прикрытых ставень кресты сопровождали их весь путь. Пестель шел, глубоко проваливаясь в снег, наперерез через чей-то участок; Виктория, догадавшись идти за мужчиной след в след, маячила где-то за его спиной. В любое другое время Пестеля восхитило бы такое упорство девушки, сейчас же оно ему только мешало. Пестель вышел к дому Директории с боковой стороны. Угловое окно было ярко освещено; на фоне слепящего жёлтого света можно было различить две или больше фигуры. Непроизвольно сдвинув уголку назад, Пестель обошел дом и стал подниматься по ступенькам. Виктория повисла на его руке: — Пожалуйста, не ходи! Там Сергей Иванович, он со всем разберется! Пестель скинул с себя девушку без особого труда. Он не понимал, почему она так не хочет пускать его внутрь, и злился от этого еще больше. — Хотя бы сюда не лезь! — с досадой воскликнул он, не сумев сдержать эмоций. Виктория стояла внизу, глядя на мужчину преданными глазами. Во всей ее фигуре была некая покорность на грани обреченности. Она протянула к нему руку в последнем умоляющем жесте. — Павел, не надо! Я же знаю, ты убьешь его! Но ты же душу свою погубишь! Вот оно что. — С чего ты взяла, что я буду его убивать? — хмуро спросил Пестель, не сводя с девушки пристального взгляда. — Ты взял пистолет, — очень тихо ответила Виктория. — Верно, — вспомнил про оружие Пестель и, рванув на себя дверь, вошёл в дом. Узкий темный коридор, проходная комната — и просторное, ярко освещённое сразу несколькими лампами, помещение. Свет ударил в глаза, и Пестель невольно прищурился. Но фигуру Обухова, стоявшего в двух шагах слева от него, он заметил сразу. Практически почувствовал его присутствие и, не думая, выхватил пистолет. Напряжение, копившееся в нем последние несколько часов, отчаянно искало выход наружу. — Ах ты, подлец! — воскликнул Пестель, делая шаг к офицеру. — Павел, отпусти пистолет! — тут же услышал он голос Сергея справа от себя. — Возьми письма. Это все? Он всунул в его руку тугую пачку писем. Не убирая пистолета, Пестель пересчитал их. — Все. Кому он хотел их отвезти? — Не сказал, — ответил Сергей, тревожно всматриваясь в лицо друга. — Мы перехватили его у дороги, он собирался ехать в объезд… — Мы? — переспросил Пестель, только теперь заметив еще двух офицеров, стоявших рядом с Обуховым. — Благодарю, господа! — обращаясь к ним, сказал Сергей. — Вы можете идти, дальше мы сами… Пестель проводил офицеров взглядом и обернулся к Сергею. Лицо Муравьёва-Апостола даже в свете лампы выглядело очень бледным. Судя по всему, он переживал не меньше самого Пестеля. — Могло быть хуже, — глухо сказал он, пристально глядя на молчавшего Обухова. — Опоздай мы на пять минут, и все бы пропало. — Впредь мне наука будет, — процедил Пестель сквозь зубы, замечая, что рука, по-прежнему державшая пистолет, дрожит. Такого раньше не бывало. — В этом нет твоей вины, — уверенно возразил Сергей, словно прочитав его мысли. — Невозможно все контролировать. — Я должен был догадаться, — упрямо повторил Пестель заученную за несколько часов фразу. — Ты меня предупреждал, а я не придал твоим словам должного значения… Ну, теперь мы узнаем все, что нам нужно… Он сжал челюсти и шагнул к Обухову. Дуло пистолета теперь почти упиралось последнему в грудь — так близко он к нему подошел. Голубые глаза офицера смотрели угрюмо, исподлобья. Просто так он ни в чем не признается. Но Пестель и без его слов знал все, что должен был знать — Обухов хотел восстановиться в действующей армии и вернуть себе благоволение императора. Этой мечтой грезили многие. — Кому ты хотел отвезти эти письма? — четко, почти по слогам, спросил Пестель, и Обухов, не выдержав его тяжелого взгляда, отвел глаза. Тихо трещало сгоравшее в лампе масло. Скрип половиц возвестил Пестеля о том, что Виктория, вопреки его немому запрету, все-таки вошла в дом. — Уведи ее отсюда, — не оборачиваясь, бросил Сергею Пестель. — А ты? — спросил тот, и Пестель нервно дернул щекой. — Разберусь сам. Судорожный всхлип, скрип старых досок и звуки возни. Виктория молчала, но Пестель слышал ее мысли. Она готова была или заплакать, или кинуться на него дикой кошкой, заставить уйти. Треск лампы. Глубокий вдох. Удаляющиеся шаги. Стон поворачиваемой на петлях двери. Тишина. Угрожающе щелкнув пистолетом, Пестель поторопил Обухова: — Я жду. Назови имена. Куда ты вез письма? В Петербург? …Виктория позволила Сергею увести себя и теперь стояла под темным небом, не сводя глаз с единственного яркого окна углового помещения. Почти не дыша, прижав озябшие руки к груди, она неотрывно смотрела вперед, чутко прислушивалась к каждому звуку. Сергей снял с себя шинель и укрыл ею спину девушки, но Виктория даже не заметила этого. Она не замечала ничего вокруг, позабыв все молитвы и судорожно вспоминая «Отче наш». Они простояли не больше минуты — Сергей всего лишь увел девушку подальше от дома Директории и сразу же отправился обратно. Он даже не успел дойти до крыльца — оглушительный выстрел разбил единственное окно. Даже не вскрикнув, Виктория лишь прижала ладони ко рту. Сергей сорвался с места и побежал. Поздно. Дверь открылась, и на заснеженные ступени упал свет. В освещенном дверном проеме стоял силуэт Пестеля. Он молча прошел мимо Сергея. Голова опущена, плечи поникшие. Виктория отшатнулась от него, как от призрака, когда он приблизился к ней на расстояние нескольких шагов. Пестель поднял голову, и их взгляды встретились. Виктория молчала. Ей не хватало воздуха. Она не видела, как исчез в доме Сергей, не слышала доносящиеся оттуда голоса — весь мир сузился до стоявшего перед ней мужчины, все вокруг плыло и стремительно отходило в тень. Виктория почувствовала, как слабеет. Все тело стало ватным, тяжелым, и только сердце стучало гулко и сильно. Постепенно темнота сошлась с краев к центру, поглотив и лицо Пестеля, по-прежнему обращенное к ней. Виктория упала на снег и не видела больше ни бросившегося к ней мужчины, ни Сергея, который вышел из дома Директории, волоча за собой насмерть перепуганного Обухова.***
Кибитка медленно тронулась с места, и Виктория бессильно откинулась на сидение. Когда она проснулась утром, Пестеля в лагере уже не было. Огарок свечи и сломанное перо — вот и все, что напоминало о его присутствии. Пестель уехал. И даже не оставил ей письма. Глядя на сломанное перо, Виктория на секунду допустила мысль о том, что он все-таки пытался его написать, но тут же прогнала ее прочь. Ей больше не хотелось обманываться на этот счет. Она и так уже почти поверила в то, что Пестель ее любит. Виктория уезжала с тяжелым сердцем, опустошенная и разбитая. Впредь будет мне урок, горько решила она, глядя в окно на исчезающие вдали дома. Так и должно быть. Ее место не здесь, а дома — в тысячах миль от Пестеля. Виктория давно должна была вернуться назад. Мама писала ей еще в Петербург, что болеет, просила вернуться. Ее и так не было слишком долго. Виктория протянула руку и уверенным жестом задернула шторку окна, чтобы не видеть тоскливо уходящую вдаль дорогу. В том, что они с Пестелем никогда больше не встретятся, она даже не сомневалась.