Петербург, весна 1825 года
Синий дом на набережной Мойки издалека казался прежним, но что-то все же было в нем чужое — Пестель это отчетливо чувствовал. То ли весенний ветер, пробивающийся сквозь мартовские холода, то ли нечто другое, но такое же особенно долгожданное, окружало и этот дом, и эту набережную. У Пестеля же данное место ассоциировалось исключительно с зимой. Каждый раз при взгляде на него всплывали старые, уже почти выцветшие воспоминания: завьюженные снегом окна, теплая гостиная в квартире Рылеева, ночь, приглушенные разговоры. Это было слишком давно. Позабыто. Похоронено. Это воскресло вдруг, стоило Пестелю уронить случайный взгляд на знакомые места. С Рылеевым он не виделся уже очень давно — их пути не пересеклись ни разу с двадцать третьего года, когда Пестель уехал из Петербурга на Украину. В столицу он возвращался неоднократно, но все мимоходом, не успевая ни увидеть город на Неве, ни вдохнуть как следует его воздух. Мешали дела. За два года он сделал больше, чем каждый из будущих мятежников за десять лет. Пестель отдавал своему делу всего себя без остатка, с головой уйдя в работу и забыв обо всем на свете. С Украины в Петербург, оттуда обратно в Тульчин, и снова в Линчин, и снова в Петербург. И ни разу он не зашел навестить жившего здесь безвылазно поэта-революционера. Два года отделяли Пестеля от Рылеева. Для него это было слишком много — многое произошло, многое навсегда изменилось. Два года отделяли Пестеля от него прежнего, его идей и целей. Два года. Целая пропасть. Северное и Южное общества так и не объединились, и это положило между прежними товарищами глубокую брешь. Если еще два года назад они могли собраться у Рылеева и обсудить все, что волновало каждого из них, то теперь все было намного сложнее. Дело было даже не в особой скрытности или недостатке доверия — доверие между ними было полное и исчерпывающее. Просто стало тяжелее смотреть друг другу в глаза. Время решающих действий неумолимо наступало, восстание по предварительным итогам было назначено уже на следующее лето, а значит, у них оставалось все меньше дней. Поэтому заговорщики оттягивали встречу, решали вопросы на расстоянии, каждый в своем филиале. Так создавалась хоть какая-то иллюзия того, что у них впереди еще есть время. Но эта иллюзия была не для Пестеля, который четко знал, что времени у них — чуть больше года, а дел — еще на десяток лет. Он задержался у дома Рылеева совсем ненадолго, а потом уверенным шагом пошел прочь вдоль канала к себе домой. Теперь он занимал просторную квартиру на Проспекте неподалеку от строящегося Исаакиевского собора. Былые времена, когда он останавливался в скромной квартирке в питерских дворах-колодцах, уже прошли. Теперь он — полковник Вятского пехотного полка и не последний человек в армии, заслуживший даже угрюмое уважение императора — мог себе это позволить. Пестель вспомнил, как осенью двадцать третьего Александр самолично осматривал его полк и остался им доволен, и не смог скрыть горькую усмешку. Тогда император сказал, что это почти гвардия. Знал бы он, чем эта почти гвардия ему потом обернется. Когда Пестель вернулся домой, в квартире его уже ждал Барятинский. Едва увидев его, Пестель сразу прогнал все посторонние мысли и, даже не сняв с себя шинель, спросил: — Есть новости? Барятинский покачал головой: — Буду разговаривать завтра. Но, сразу тебе, Павел, скажу, что шансов на объединение мало. Помрачнев, Пестель снял шинель и, машинально отряхнув ее от снега, кинул куда-то на стул. Широким шагом миновав просторную гостиную, подошел к столу, возле которого стоял Барятинский. Хмуро посмотрел тому в глаза. — Нам хотя бы выступить вместе, — тихо сказал он и спросил: — С кем будешь говорить? — Хотелось бы с Трубецким, но, скорее всего, буду с Одоевским, — бесстрастно ответил тот, и Пестель в ободряющем жесте ударил его по плечу: — С Одоевским лучше. Он понимает все так, как есть на самом деле. Трубецкой же вряд ли на это пойдет… Пестель замолчал, увидев выставленные на столе бокалы и запечатанную сургучом бутылку вина. — Почему три бокала? — спросил он, переведя недоумевающий взгляд на Барятинского. — Сергей обещал зайти, — пожал плечами тот. — А вот, видимо, и он… — добавил он, услышав шаги из прихожей. Недоумевая, Пестель обернулся назад. Он не понимал, что Трубецкому могло понадобиться в его доме, но больше всего он не понимал, зачем поить его вином — отношения между мужчинами были, мягко говоря, прохладные. Говоря точнее, они в принципе общались редко и крайне скупо. В следующую секунду складочка на его лбу разгладилась, а досадливо-раздраженное выражение лица сменилось на удивленное. В комнату вошёл Муравьёв-Апостол. — Сергей! Черт возьми, не ждал тебя! — Расстроен? — поинтересовался Сергей, подходя прямо к Пестелю и пожимая ему руку. — Или думал, что, если продолжишь прятаться ото всех, о тебе потихоньку забудут? Пестель улыбнулся и сразу расслабился. С Сергеем он тоже не виделся очень и очень давно, и теперь искренне был рад встрече. Они расселись за пустым столом, и Барятинский откупорил бутылку. Еды, как обычно, не было. Не было даже закуски — служанки Пестель не держал, объясняя это тем, что он не может нарушать то, за что борется против власти. Отсутствие сыра или оливок, впрочем, никого из троих не расстроило. — Так, как мы сейчас, пьют либо от горя, либо от счастья, — заметил Барятинский, когда вино было разлито по бокалам, и заговорщики чокнулись ими, держась за хрустальные ножки. В радостной тишине пустой гостиной раздался переливчатый звон. — Пусть лучше голова будет трезвой, — возразил Пестель и поднял свой бокал. — За переговоры! — За переговоры! — с чувством повторил Барятинский и выпил свое вино залпом. Выпив, он снова погрузился в свое угрюмое молчание, и его взгляд стал задумчивым. Теперь он для нас потерян, усмехнувшись, подумал Пестель. Он давно знал об этой черте товарища — Барятинский мог впасть в задумчивое оцепенение в любой момент. — Ну, а ты что? — спросил Пестель с улыбкой, поворачиваясь к Сергею. Тот неоднозначно пожал плечами. — Живем пока, — туманно ответил он. — Служба, суета, сам знаешь… В последнее время дни летят быстро. Почти ничего не замечаю вокруг, все куда-то бежать надо. На днях виделся с Рылеевым… Пестель вздрогнул. Невольно он отметил, что в этот день неспроста все сводится к Рылееву. Все дороги ведут к синему дому, невесело усмехнулся Пестель про себя, отметая мысль, что этот самый синий дом в двух шагах от Сенатской площади — места не самого для него приятного по внутренним ощущениям. — И как он? — поинтересовался Пестель. Сергей отчего-то стушевался и быстро отвел взгляд, словно рассматривая бутылку. — Пишет стихи, занимается революционными делами, уговаривает Трубецкого быть решительнее. На днях привлек в свое общество Каховского. Не знаю, как они договариваются. Ты же помнишь, Пётр настроен против императора очень радикально, а Кондратий в таких вопросах стал весьма щепетилен… Пестель кивнул, поигрывая в руках пустым бокалом. Барятинский молча налил всем еще вина и, сославшись на то, что ему нужно подготовиться к переговорам, ушел в другой конец комнаты. Пестель подавил вздох. — Ты хочешь спросить о Виктории? — угадал его мысли Сергей. — Угу, — приглушенно ответил Пестель. — Помнится, в прошлый раз мы расстались при очень… Неприятных обстоятельствах. — У нее все хорошо, — коротко сказал Сергей, все еще держа в руках полный бокал. — Насколько я знаю, она вчера приехала в Петербург. Говорят, насовсем. С мужем. Пестель осушил свой бокал и встал из-за стола. Они с Сергеем по-прежнему избегали смотреть друг другу в глаза. — Рад, что у нее все хорошо, — безразлично пожал плечами Пестель. — И вдвойне я рад тому, что теперь у нее есть рядом человек, который усмирит ее желание стать революционеркой. Ее муж не военный? — зачем-то спросил он. Последнее слово прозвучало неожиданно резко. — Нет, он вроде бы врач. По крайней мере, так говорят. Пестель кивнул. Почему-то ему было очень важно это узнать. — Если хочешь, можешь зайти к Рылееву, — совсем уж ни к чему предложил Сергей, доводя Пестеля этими словами до состояния холодной ярости. — Думаю, она погостит у него несколько дней, прежде чем переехать в свою собственную квартиру. — Это лишнее, — сухо обронил Пестель, поправляя мундир и оборачиваясь на задумчивого Барятинского. — Мы с Александром уедем, как только он уладит свои дела. Сергей тоже встал из-за стола и подошел ближе к Пестелю. Остановившись напротив него, посмотрел прямо в глаза. — Не переживай. Все будет в порядке. Сергей ушел к Барятинскому, а Пестель так и не понял — относились ли его слова к Виктории или он говорил о переговорах. В любом случае, думать об этом он больше не хотел. Виктория вышла замуж — в ее жизни больше не осталось для него ни места, ни воспоминаний. Успокаивая себя тем, что он думал о девушке все эти годы только из-за чувства вины, Пестель убеждал себя в том, что теперь-то он может забыть о ней и не избегать Рылеева. В конце концов, это просто глупо — никто уже и не помнит о том, что случилось два года назад. Даже сама Виктория. С этой мыслью Пестель наполнил бокал и тут же осушил его залпом.***
— Виктория! Как я рад, что ты наконец приехала! Кондратий, как всегда, выглядел безупречно, если не считать едва заметных теней под глазами. Он ничуть не изменился — и даже его манера засиживаться допоздна осталась, судя по всему, прежней. Виктория хорошо помнила, что Кондратий ложился неизменно под утро и вставал уже к обеду, и теперь искренне жалела его, считая себя виноватой в том, что приехала так рано. — Я тоже очень рада, — улыбнулась девушка, снимая шубку на руки Кондратию. — Сколько мы не виделись? Два года? — Ровно два года, — подтвердил тот. — Но это все пустяки. Важно только то, что ты вернулась. Как я понимаю, насовсем? Виктория пожала плечами. По её лицу пробежала тень. — Пока Алексей Дмитрич не решит уехать, — сказала она с толикой грусти. — А кстати, где же он сам? — только теперь спохватился Кондратий, заглядывая за спину девушки, словно ожидая там кого-то увидеть. Виктория тряхнула головой, отгоняя непрошенную меланхолию. — Он задержался в Рязани. Я приехала раньше. Кондратий что-то говорил — она не слышала. Они прошли в гостиную, и воспоминания нахлынули, оглушив девушку внезапной болью. Виктория и не думала, что вернуться будет так непросто. Она прошла вокруг стола, легко коснувшись кончиками пальцев каждого стула. Здесь все оставалось точно таким же, как она и запомнила. Ей казалось — вот сейчас откроется дверь, и в неё один за другим войдут серьезный Муравьёв-Апостол, и вечно задумчивый Бестужев-Рюмин, и… Мысль о нем Виктория прогнала решительно, словно обожглась. Пальцы нервно сжались на мягкой обивке стула, и девушка судорожно вздохнула. Кондратий замолчал и посмотрел на нее с тревогой: — Тебе нехорошо? — Просто… Мало воздуха, — ответила Виктория первое, что пришло на ум, и принялась обмахиваться ладонью. В гостиной действительно было довольно душно — на лбу даже выступила испарина. Заметив это, Кондратий приоткрыл окно. Он смотрел пристально, изучающе. Виктория догадалась, о чем он стесняется спросить, и поспешила разуверить его в этом: — Я… не в положении, ты не подумай. Просто устала с дороги. Кондратий едва заметно покраснел, и Виктория поспешила перевести тему, прежде чем он заговорит снова: — Как Настенька? При упоминании дочери Кондратий заметно оживился. Его лицо сразу же просияло улыбкой, и Виктория невольно улыбнулась сама. — О, ты её не узнаешь! — заверил он девушку, выглядывая в окно на улицу. — Они с Натальей скоро вернутся с прогулки — привыкли гулять перед завтраком. Настенька уже совсем большая стала. Серьезная не по годам. Виктория задумчиво кивнула, едва ли услышав слова Кондратия. Продолжая гладить обивку, она вспоминала, сколько всего пережито было ею в этой самой гостиной — сюда приходила она за утешением, когда приехала в Петербург, как она тогда думала, в последний раз, сюда же она пришла в поисках ответов. Сейчас же она не хотела ничего. Если только забыть все, что так тревожило душу… — Ты можешь отдохнуть до ужина, — предложил Кондратий, заметив усталость девушки. — Выглядишь неважно. Если будут нужны капли, возьми у меня в кабинете. И вообще, если что нужно… Виктория с благодарностью коснулась его плеча. — Спасибо. Все, что мне нужно — несколько часов сна. Когда она осталась в комнате одна, в тишине и покое, усталость накатила на нее с новой силой. Мысль о том, что нужно что-то делать, угнетала. Поэтому Виктория не стала ни готовить себе комнату, ни разбирать вещи. Я присяду ненадолго здесь, решила она, медленно подходя к софе в углу гостиной и опускаясь на мягкие подушки. Откинув голову назад, закрыла глаза. Вздохнула глубоко и размеренно. В памяти тут же возник образ темного зимнего вечера, тусклого света ламп, мужской фигуры в дверном проеме. Как будто наяву, Виктория слышала приглушенные голоса. И среди них — его голос. Слов было не разобрать, но интонации были такими же, как те, что она помнила. Испугавшись наваждения, Виктория быстро открыла глаза. Глупо думать об этом. Вдвойне глупо думать об этом теперь — когда у нее началась новая жизнь. Она так радовалась возможности вернуться в Петербург — и вот вернулась, но радость испарилась сразу же, как только она попала на улицы этого города. В Петербурге, несомненно, было свое очарование. Но это было очарование, схожее с приносящими боль воспоминаниями. Отовсюду на тебя смотрят ушедшие в прошлое призраки. И ты глядишь на них в ответ без возможности сказать что-либо. Голос за дверью повторился, и Виктория побледнела. Он звучал глухо и тихо, разобрать что-либо не было никакой возможности, но сомнений не возникло — говорил он. Почти не дыша, Виктория встала со своего места и подошла к двери. Пальцы зависли всего в нескольких сантиметрах от ручки, не решаясь взяться за нее. Голос Кондратия что-то ответил. Наступила тишина. Сердце билось гулко, быстро. Виктория стояла, боясь пошевелиться, гадая, что за дух решил сыграть с ней злую шутку. Наконец она не выдержала и распахнула дверь. На пороге квартиры стоял Кондратий, сжимая в руках конверт. — Кондраш, кто-то приходил? — стараясь говорить как можно спокойнее, спросила Виктория, но душа у нее похолодела в ожидании ответа. — Да, — рассеянно кивнул тот, убирая письмо в комод. Казалось, он был ничуть не меньше Виктории удивлен неожиданным визитом. — Заходил Пестель — Павел Иванович — просил передать князю Трубецкому письмо. Я пригласил его сегодня на ужин, — добавил Кондратий, не замечая, как изменилось лицо Виктории. — Ты же не против? — Что ты, — услышала Виктория свой голос. — Конечно, нет. Она бездумно принялась расправлять воротник платья. Непослушные пальцы, зацепившись за тонкую цепь, случайно оборвали ее. Маленький серебряный крестик упал на пол. Виктория отыскала его взглядом, невольно отмечая, что она вовсе не рада предстоящей встрече. — Где ты, говорил, можно взять капли? — спросила девушка. И, не дожидаясь ответа, закрыла дверь гостиной прямо перед лицом обескураженного Рылеева.