Looks Not With The Eyes

Вблизи замок оказался больше. Нориаки стоило этого ожидать. Он знал, как далеко от деревни находится темная гора, знал, сколько миль ему надо проехать, чтобы до нее добраться. Выглядя уже оттуда таким большим, замок должен был быть невероятно огромным, занимать всю верхушку горы, словно гигантская черная птица, сидящая на ветке. Но он даже больше, чем Нориаки представлял, или, возможно, это все игра света, который скрывался за раскинутыми стенами, из-за чего реальная высота строения казалась меньше, когда он выезжал из деревни с первыми лучами солнца. Размеры ошеломляли, особенно к тому времени, как Какеин подъехал к железным воротам, окружающим здание. Такое ощущение, что эта ненормальная высота замка нависала над ним, давила так, будто хотела уничтожить его за одно мгновение. Из-за этого у Нориаки по спине бежали мурашки и горбились плечи в попытке подготовиться к надвигающейся атаке. Однако это всего лишь здание, в конце-то концов, и каким бы темным и пугающим оно не было, никакой атаки не предвидится. Это всего лишь замок; всего лишь ворота, перед которыми Какеин стоит; всего лишь вес меча, висящего непривычной тяжестью на бедре, куда он повесил его с утра. В одно короткое движение Нориаки спешился, двигаясь с куда большей уверенностью, чем у него было на самом деле. Намного легче было заявлять о своей храбрости в мягком освещении таверны, с сиянием кожи Дио и его вниманием. При свете же дня Нориаки был более собран, более трезв, и он уже не так сильно верил в свою способность продолжить начатое. У него дрожали руки, которыми он вцепился в ручку меча, вырытого из давным-давно позабытого шкафа; его конечности тряслись, а из всех движений сквозила неуверенность, пускай он и сделал пару тренировочных махов мечом с утра. Но он не мог вынести мысль о том, чтобы вернуться в теплую таверну под осуждающие взгляды посетителей, не мог справиться с тем, что ему бы пришлось сталкиваться с насмешками каждый божий день, пока он не сделает хоть какой-то шаг к исполнению озвученной им цели. Это глупая причина для того, чтобы рисковать своей жизнью, лишь способ избежать издевательства, которые шли в комплекте с безопасностью. Но глупо было вообще подавать голос в тот вечер, и теперь безбашенная упрямость в нем говорила, что лучше уж самому сначала во всем убедиться, прежде чем полностью сдаваться, не попытавшись, хоть попытка может стоить ему здоровья и даже жизни. Ворота выглядели внушающими, оттого Нориаки и казалось, что они доставят ему немало хлопот. Тяжелый металл, закрученный в спирали и сплетенный между собой, как заросли ежовника. Нориаки ни за что не сможет разрушить их силой, разве что с целой армией солдат. Он мог бы попробовать перелезть через них, подумалось ему, хотя острые выступы в металле обещали подарить ему кровавое месиво из пальцев и кожи, если он все-таки осмелится. Но когда он протянул руку к одной из кованых спиралей, чтобы попытаться схватить ее, ворота дернулись от этого легкого касания и плавно открылись, еще больше пугая своей бесшумностью. По спине Нориаки неуютно пробежались мурашки, и он дернулся, чтобы отстраниться, но врата уже открылись, и едва ли он мог теперь отступить. — Пойдем, Иерофант, — сказал он больше для того, чтобы услышать звук собственного голоса, нежели для коня. Он раскрыл ворота шире и ступил вперед, попадая во двор замка. С этой стороны забора температура, казалось, была холоднее. Нориаки практически уверен, что это его воображение, что паранойя начала брать вверх над органами чувств, однако осознание не остановило дрожь в его теле, из-за которой он покрепче схватился за поводья. Вдруг за ним послышался мягкий звук, будто что-то тяжелое протащили по гладкой земле, и когда Нориаки обернулся, то увидел, что ворота возвращаются в свое изначальное состояние. Он напрягся под последними их движениями, уверенный, что скоро послышится звон запирающегося замка, похожий на клацание зубов огромного монстра, что уже поймал глупую жертву в свою пасть. Но ничего не случилось, звука было столько же, сколько и тогда, когда ворота открывались, и Нориаки остался наедине с глухим напряжением, которому негде было найти выход из его тела. Он сделал глубокий вдох и почувствовал, что из его горла вот-вот вырвется испуганный вскрик, так что он закрыл глаза и быстро-быстро задышал. — Черт побери, — тихо прорычал он и залепил себе звонкую пощечину. Боль, по крайней мере, немного отрезвила, и когда Нориаки снова открыл глаза, то почувствовал, что голова уже не так сильно кружится, а его собственная жизнь не пытается ускользнуть из-под контроля. Он сделал еще один вдох, уверенно выпустил его и повернулся к раскинувшемуся перед ним пространству. Земли замка были необычайно пустынны. Само здание выглядело богатым, так что Нориаки ждал больше зеленых кустов, каких-нибудь экзотических цветов и хорошо ухоженных деревьев. Но перед входом в замок не было ничего, только пара жалких клочков травы, которые росли здесь скорее по собственной воле, нежели по желанию садовника. Какеин подвел Иерофанта к одному из таких островков зелени и закинул поводья на седло, не пытаясь куда-то привязать коня. В конце концов, ворота закрыты, а Иерофант мог бы спокойно опустить голову и еще чуть-чуть понизить уровень растительности в замке. Нориаки задержался на мгновение, чтобы убедиться, что его спутник не испугается и не подскочит от какого-нибудь звука, но ничего, кроме свиста ветра в дальних окнах, не слышалось, стояла настолько оглушающая тишина, что Нориаки невольно задумался, остались ли вообще в замке живые существа, ведь, возможно, выстрел Дио все-таки принес больше повреждения, чем он думал. Может быть, в живых уже никого нет, и Нориаки, трясясь от страха, найдет здесь лишь труп, свидетельствующий о некогда кошмарном чудовище. Эта мысль заставила его почувствовать себя дураком, заставила посмеяться над собственным ужасом, хотя он еще не нашел ничего пугающего, кроме теней, и смущение укололо его достаточно сильно, чтобы двинуться вперед к тяжелым деревянным дверям замка. Здесь тени были даже темнее. Они словно просачивались из самих стен, а в воздухе как будто не хватало света и тепла только лишь потому, что он был отягощен этими нависающими камнями. Нориаки почти ждал, что дверь будет покрыта изморозью, к которой прилипнут его потные от страха ладони, но дерево было гладким, лишь слегка прохладным, и когда он толкнул ее, дверь открылась так же легко, как и главные ворота, раскрывая вид на полностью пустое помещение без всяких признаков жизни, где единственным источником света были окна, расположенные высоко на стенах. Шаги Нориаки эхом пролетели по комнате, когда он вошел внутрь, звук от его сапог с удвоенной громкостью отражался от стен, будто бы те пытались единолично заполнить пустующее пространство, и Какеин почувствовал страшное одиночество, словно он больше никогда в жизни не сможет увидеть хоть одно другое живое существо. Это даже принесло какое-то облегчение —такое уж точно менее опасно, чем жестокая битва, к которой он себя готовил — однако ожидание, по мнению Нориаки, было куда хуже, ведь казалось, что каждый его шаг ведет к какой-то неизбежной кульминации. Под ногами его не было пыли или других следов настоящего запустенья, только тишина: пассивная, тяжелая и настолько давящая, что Нориаки уже хочется услышать рычание или боевой клич, просто чтобы знать, что все по-настоящему. Он не обращает особого внимания лестнице перед ним. Это очевидный выбор — замок имеет в своем распоряжении множество этажей, в чем Нориаки успел убедиться, подъезжая к нему, — но он чувствует, что ему нечем дышать, что если он попробует подняться выше в этой убивающей тишине, то просто-напросто задохнется от собственной паники, умрет, отчаянно пытаясь вдохнуть в легкие воздух, которого не найдет на этой крутой высокой лестнице, ведущей в невозмутимую, неизмеримую высоту. Он сам не до конца может себе объяснить это чувство, так что решает игнорировать его. Все, что ему известно, это то, что он двигается вперед, а не наверх, выходит из этого пустого, бесконечного вестибюля так, будто бы знает, куда идет, будто бы какое-то шестое чувство подталкивает сбежать от этих тягостных стен, окружающих его. В конце коридора есть еще двери, которые тоже намного больше, чем кажутся с первого взгляда, поскольку сама каменная комната поражает размерами. Нориаки едва не спотыкается на пути к ним, поднимает руку, чтобы надавить на гладкую поверхность с таким отчаянием, что даже не думает о том, умно ли так открывать дверь и в какую вообще сторону она открывается. До него доходит это лишь тогда, когда он давит на нее со всей силы из-за накатывающей паники, он думает, успеет ли он найти ручку и повернуть ее прежде, чем задохнется; но дверь открывается так же просто, как и все другие, будто бы кто-то за ней только и ждал легкого контакта, чтобы распахнуть ее. Нориаки теряет равновесие и заваливается вперед, на гладкую поверхность внутреннего двора, после чего поднимает голову и несколько раз шокировано моргает. Это сад. Учитывая то, что он видел ранее, Какеин считал, что все помещение пустует лишь от того, что хозяину неинтересно им заниматься, а не потому, что тут никого нет. Но какой бы пустынный ни был внешний вид, это касалось только пространства между воротами и входом в замок. Внутренний двор, куда пришел Нориаки, украшен растениями и цветами, которые пестрили зеленью, выросшей от первых намеков весны в теплом воздухе. Грубые каменные стены замка здесь покрыты плющом,его алые листочки пожирают тьму, будто пытаясь покрыть темный цвет камня собой. Перед ним ряды деревьев, которые, хоть тут и там видны редкие отростки, пострижены в форме навеса, наверняка хорошо спасающего от палящего летнего солнца. А в углу, будто бы добавленная в самый последний момент, стоит, кажется, мраморная статуя женщины, с нежным лицом оглядывающей раскинувшийся перед ней сад. Нориаки хмурится и подходит к этой статуе ближе. Она странно выполнена, понимает он. Дело не только в материале, который говорит о куда большей признательности искусству, чем он когда-либо видел в деревне, но и в ее выражении лица. Женщине не достает той обычной молодости, что Какеин видел на других произведениях искусства, вместо этого автор придал ей жуткую реалистичность. Линии камня изображают ее губы, складывают их лишь в обещание улыбки, которая никогда не сумеет появиться на застывшем лице. Однако, она и не совсем счастлива, видит Нориаки, сокращая расстояние — у нее морщинка на лбу и грусть во взгляде, что-то, что он не может объяснить, но может почувствовать в груди, посочувствовать. Ему интересно, кто она такая, интересно, что за автор использовал такую модель и такие высокие навыки. Он чувствует, как тревога в его сердце отступает только от взгляда на статую, будто мягкое выражение озабоченности на ее лице предназначено лишь для него, будто мраморные руки вот-вот оживут и погладят его по голове с той материнской любовью, которую он не чувствовал с далекого, почти уже позабытого детства. И именно в этот момент Нориаки слышит рычание. Оно проходит по его телу, словно молния, и его спина покрывается холодным потом. Он поворачивается на пятках с такой силой, что едва не теряет равновесие, и в это же время грубо достает свой меч из ножен, вновь чуть не упав. Он всматривается в деревья, стены дворика, даже в плющ, покрывающий камень, а его внимание все равно скользит и теряется из-за паники; но краем глаза парень улавливает шевеление — тень одного из деревьев принимает новую форму, складывается в отдельное существо, и благодаря инстинкту выживания Нориаки устремляет взгляд на это пятно, на эту сгорбленную фигуру, что цепляется за ствол дерева. — Ты, — говорит он, а голос его на грани крика, страх слишком сильно сжимает грудь, он не может вдохнуть, не может даже задуматься над тем, чтобы изменить свой тон. Меч уже не в ножнах, Какеин держит его четко перед собой, словно это копье, словно существо перед ним достаточно глупое, чтобы насадиться собственной грудью на острие. Нориаки невольно задумывается, переживет ли он это столкновение, сможет ли нанести противнику смертельное ранение, не заплатив при этом жизнью? — Ты… чудовище. Тень слегка дергается. Нориаки не может ее хорошо разглядеть, для него невозможно отличить голову, руки и клыки в размытых линиях, которые едва заметны за деревьями. Он лишь может сказать, что чудовище не двигается, а стоит на месте, не пытаясь на него накинуться. Маленький луч надежды появился где-то на затворках сознания: ты можешь сбежать — потому что инстинкт выживания отчаянно пустил корни, и его уже не пересилят такие глупые вещи, как честь и гордость. Ты можешь убежать внутрь, пронестись по коридору, за ворота и вернуться в деревню. Ты все еще можешь спастись. Нориаки представляет. Беспорядочный бег по замку, пока он выдавливает из ног всю свою силу, слушая, как за спиной яростно рычит чудовище, а его плечи напряжены и сжаты в ожидании острых когтей. Он может справиться, думает Нориаки, он может добежать до главных ворот, запрыгнуть на Иерофанта и… И у него не получится. Возможно, монстр просто ждет, когда он ослабит бдительность, и только тогда действительно нападет. Нориаки понятия не имеет, какого размера чудовище, но если слова Дио были правдой, то оно догонит его за пару секунд, за один шаг. Попытка сбежать только подарит ему трусливую смерть. Он будет кричать от боли, пока его разрывают на кусочки, а его побег станет очевиден любому, кто когда-нибудь найдет его труп, из-за порванного на спине плаща. А даже если он и сбежит, то что дальше? Он вернется в деревню отчаянно запыхавшимся, дрожа от истории о чудовище и собственной неудаче, от страха, который будет очевиден в каждом его трясущемся вдохе? Нориаки уже может услышать чужой смех, увидеть отвращение в глазах деревенских, которые и так видели в нем белую ворону. А потом он вспоминает о золотых волосах, остром подбородке и злой усмешке, которая направлена на него, и все в нем встрепенулось, лишь бы любым способом избавиться от этого видения. Какеин хватанул ртом воздух, его зрение прояснилось. Он снова заговорил, с шипением в тоне, со словами, которые несли в себе его злость. — Чудовище! — угроза, ругательство, отторжение — всё сразу. Нориаки махнул мечом, будто он был продолжением его голоса, будто сталь в руках могла придать словам ту силу, которой ему решительно не хватало. — Твое время пришло! От тени за деревьями ответа не последовало. Она осталась недвижимой, как если бы Нориаки так и молчал. Какеин сжал зубы, чувствуя, как напряжение в теле сужается до одного узла в груди, придающего ему уверенности. — В чем дело? — спросил он голосом, который выбивался из его обычного тона, сам Нориаки никогда так не разговаривал, лишь слышал подобные интонации в глухо освещенной таверне, — Настолько боишься сражаться? — из горла вырывается хриплый смешок. Он рвется из груди, словно царапается когтями, чтобы выбраться наружу; словно это чья-то чужая такая злобная насмешка на его губах, — Я-то думал, что ты какой-то монстр. Или же Дио нанес больше урона, чем думал? — от этих слов фигура дергается назад, будто пытается отстраниться, а вместе с этим слышится рычание — звук настолько низкий и утробный, что Нориаки едва не путает его с громом, из-за него парень чувствует, как трясется все тело. Это предупреждение, настолько очевидное, что Какеину не нужны и человеческие слова, чтобы понять. Но он не может послушать его, не может подчиниться предложенному молчанию, потому что его рот не закрывается, и он продолжает свою дикую, безумную речь, рожденную страхом, который оборачивается отчаянной решительностью его голосовых связок. — Ты не такой уж и пугающий, — говорит Нориаки, запрокидывая голову, как делал Дио в таверне. Он ощущает головокружение и какую-то незаконченность в своих движениях, как будто он сейчас упадает на пол или же полностью оторвется от земли и полетит навстречу яркому солнцу, — Ты же всего лишь животное, так ведь? — его рот дергается в попытке улыбнуться. Возможно, это облегчение накатило, возможно, мания. Скорее всего, виной тому адреналин, из-за которого все его конечности трясутся. — Если ты сбежишь, то мне даже не придется тебя убивать, — говорит он скорее себе, оглядываясь вокруг в поисках чего-то, что можно кинуть, дабы отпугнуть существо перед ним без нужды подходить ближе и махать мечом. Боковым зрением он снова замечает гладкие линии статуи, а вокруг ее ног Нориаки только сейчас увидел тяжелые темные лозы, слишком густые для парочки бутончиков, которые на них растут. Какеин на мгновение хмурится, а потом делает шаг в бок, пытаясь не отворачиваться спиной к тени за деревьями. — Я стану героем деревни, — говорит он и замахивается мечом, чтобы срубить часть тяжелых лоз и швырнуть вперед. У него не было времени, чтобы заметить, что чужая тень зашевелилась, не было шанса рассмотреть скрытую ранее фигуру, потому что чудовище резко сократило дистанцию, будто кто-то выстрелил им из пушки. Все произошло слишком быстро, Нориаки даже глазом моргнуть не успел. Он все еще замахивался оружием, когда тень нависла над ним, когда солнечный свет внезапно загородило огромное мохнатое тело. Два с половиной метра, говорил Дио, возможно, даже три — Нориаки думал, что это преувеличение, полный абсурд, но понял, что, может быть, как раз наоборот, преуменьшение, когда ему пришлось очень сильно запрокинуть голову, чтобы с испугом узнать чужую фигуру. Чудовище было высоким, широким, его мохнатый корпус закрывал собой весь вид на небо над двориком. Оно подняло руку, раскрывая когти над телом Какеина, как гильотина, и он дернулся назад, ошалело хватая ртом воздух и глядя на острые когти, темную шерсть и торчащие клыки монстра. Однако за всем этим, почти скрытые под широкой, похожей на львиную гривой были самые чистые голубые глаза, которые Нориаки когда-либо видел. У Какеина было мгновение на то, чтобы задуматься, как такие человеческие глаза могли быть на таком нечеловеческом лице. Но вскоре на его голову обрушился удар настолько сильный, что меч выпал из рук, а его любопытство поглотила полная тьма бессознательности.