Looks Not With The Eyes

В следующий раз Нориаки выходит из комнаты в одиночку. Ему все еще интересен замок, он заинтригован десятками темных комнат, пустующих годами, о которых рассказывал Абдул; его будто магнитом тянет прогуляться по широким коридорам. И сегодня он впервые после первых дней головокружения и слабости может стоять на ногах столько, сколько пожелает, без всяких побочных эффектов от ранения. Он наматывает пару нервных кругов по комнате, просто чтобы удостовериться в своих ногах и способности стоять прямо, потом натягивает на ноги обувь, а на плечи накидывает плащ и бредет к крутой винтовой лестнице, ведущей вниз. Он знает, куда направляется. Замок призывает его, тени шепчут в уши о своих секретах на незнакомом ему языке, слова которого слишком мягки, чтобы он мог их разобрать; но Какеин провел достаточно дней в гостевых покоях, а сюда он пришел, в конце концов, не один. Он стремительно спустился по лестнице, прошел по широкому, похожему на пещеру коридору — настолько пустынном, что Нориаки чувствовал заброшенность всем своим нутром, — и потом он вышел через главный вход в поисках обещанной конюшни. Ее несложно было найти. Двор перед замком был так же аскетичен, как Нориаки и запомнил, благодаря чему вся местность была как на ладони. Поэтому он с легкостью заметил очертания дополнительного здания, пристроенного к главному, с низкой крышей и широким фасадом. Какеин пересек пустующую землю между входом в замок и стоящим в тени строением; его шаг был все еще бодр, даже несмотря на усилия, которые ему все же пришлось приложить при спуске с лестницы, и он обнаружил, что двери конюшни приветливо его ждали с идеально смазанными петлями, как и все остальные в этом замке. Помещение пахло лошадьми — теплый знакомый запах наполнил легкие Какеина при первом же вдохе. Конюшня была большой подстать замку: широкие стойла пусты, но ухожены, будто ожидают возвращения давно отсутствующих обитателей на свои законные места. Единственным признаком жизни было стойло ближе ко входу, рядом с дверью, откуда Иерофант поднял голову, чтобы взглянуть на посетителя, и выдохнул поток воздуха из носа, что Нориаки принял за приветствие. При виде лошади грудь молодого человека наполнилась чем-то вроде облегчения, словно он встретился с давним другом, поэтому он быстро решил сократить дистанцию и поймать голову Иерофанта, прижаться своим телом к теплу другого живого существа. — Привет, малыш, — мягко и успокаивающе пробормотал Нориаки; Иерофант фыркнул ему в рубашку и повернул голову, чтобы облизать ладонь хозяина. Нориаки улыбнулся и повернул ладонь вверх, позволяя лошади изучить его пальцы, а другой начал гладить мягкую шерсть на носу. — Скучал по мне? — сосредоточенность Иерофанта на его руке выдавала скорее лошадиный интерес в поисках несуществующего лакомства, а не какую-то радость от встречи, но Нориаки вовсе не обиделся. На душе становилось достаточно спокойно уже и от знакомой теплоты лошади под его ладонью, безмолвного понимания, которое существовало между ними и за которое Какеин был не раз благодарен, живя в деревне. Он продолжил гладить Иерофанта по носу и запустил одну руку в его гриву — совсем без колтунов, что подтверждало — за его конем великолепно ухаживали все это время. — У тебя действительно все хорошо, — пробормотал Какеин тем же мягким голосом, и слова были произнесены скорее для успокоения Иерофанта, нежели для какого-то особого значения. — Это успокаивает. Иерофант снова фыркнул ему в пальцы, будто бы выражая недовольство, что Нориаки вообще в этом сомневался. Это заставило его улыбнуться, и он уже открыл было рот, чтобы продолжить свой бессмысленный разговор, когда дверь в конюшню открылась, и внимание Какеина мгновенно переключилось с его лошади на большую тень, что стояла в широко распахнутых дверях. У Джотаро ушла буквально секунда на то, чтобы понять, что Нориаки тоже стоит здесь. Нориаки мог назвать точный момент, когда другой осознал его присутствие — в этот момент Джотаро нервно дернулся назад, словно думал выйти отсюда с той же скоростью, с которой вошел. Они какое-то время молча смотрели друг на друга — Нориаки впился пальцами в длинную гриву Иерофанта, а Джотаро стоял, почти что упираясь своей лохматой головой в потолок — ни один из них не говорил и не делал никаких движений. Нориаки моргнул, размышляя, как сказать хоть что-то; и когда он только собирался заговорить, Джотаро его опередил — голос хозяина замка прогрохотал низким тоном, который вырвался из его нечеловечески огромной груди. — Извини, — сказал он и сделал шаг назад. — Не знал, что ты здесь. Нориаки снова моргнул и покачал головой. — Конечно, нет, — возразил парень. — В конце концов, это твой дом, ты можешь свободно ходить там, где пожелаешь, — он опустил голову в извиняющемся жесте. — Это я должен просить прощения за вторжение. — Нет, — ответил Джотаро и снова замолчал, будто бы истратил свой запас слов на день. Он все еще смотрел на Нориаки, этот удивительно человеческий взгляд до сих пор блуждал по чужому лицу. Нориаки не знал, как отвернуться, пускай его сердце и начало биться с дикой скоростью из-за адреналина в груди. Тишина давила, словно каждую секунду она воровала воздух из легких Нориаки. Наконец, он сделал вдох, который ощущался так, будто прошел жестокое сражение ради него, и заставил себя продолжить разговор, просто чтобы разрушить это странное молчание, повисшее между ними. — Хочешь, чтобы я ушел? — спросил Нориаки и сделал шаг в сторону от стойла, в котором был Иерофант, чтобы воплотить свои слова в жизнь, как только сможет. — Я могу… — Нет, — сказал Джотаро так внезапно, что Нориаки застыл на месте от удивления, как маленькое животное, пойманное в ловушку огромным хищником. Джотаро моргнул и окинул Нориаки взглядом с головы до ног, а потом опустил голову и выдохнул с тихим звуком, отворачиваясь и выглядя как ребенок, пристыженный за свой скверный характер, если не обращать внимания на тот факт, что в нем два с половиной метра роста, даже когда он так горбится. Он пошевелил руками: лапы его сжимались и разжимались по бокам; внимание Нориаки соскочило на это движение — из-за адреналина в крови глаза были готовы зацепиться за что угодно. В руках Джотаро что-то было, какая-то фигура отбрасывала тень на и без того темную пышную шерсть на его ладони. А потом Нориаки уловил проблеск красного цвета, и свет из окна достаточно осветил этот предмет, чтобы он сразу смог все понять. — О, — сказал Какеин и снова взглянул на отвернувшееся лицо Джотаро, — Это для Иерофанта? Джотаро повернулся к нему. На его лице не было ни капли понимания, по крайней мере, как казалось Нориаки. Но опять-таки, сложно судить о таких вещах, когда он пытается наложить детали человеческой реакции на совершенно другое лицо. Нориаки опустил глаза на предмет и указал на него рукой. — Яблоко. Ты принес его для Иерофанта? На мгновение наступила тишина, Джотаро лишь опустил голову, чтобы посмотреть на фрукт в своей гигантской лапе. И затем произнес: «Иерофант?» тем же низким грохочущим голосом, только в этот раз так очевидно наполненным непониманием, что без вопросов можно было понять его эмоцию. Нориаки почувствовал как стремительно начал краснеть, когда осознал, как он это сказал. — Мой конь, — пояснил он и поднял руку, чтобы погладить Иерофанта, будто хотел продемонстрировать свои слова. — Его зовут Иерофант. — О, — последовала еще одна пауза, словно Джотаро осторожно думал над своими словами. — Да. Нориаки выдохнул с таким облегчением, что на выходе весь воздух даже превратился в тихий смешок. — Это очень добрый жест с твоей стороны, — ответил Какеин и понял, что действительно имеет в виду сказанные им слова. Когда он поднял глаза, чтобы встретиться с Джотаро взглядом, на губах его была улыбка, которая даже не дрогнула, пускай ему и пришлось запрокинуть голову вверх, чтобы компенсировать чужой размер. — Это объясняет, почему он ждал от меня угощения. Джотаро смотрел на Нориаки. Сложно было прочитать его выражение лица. Нориаки задумался, это из-за его нечеловеческих форм, которые так хорошо скрывали его настоящие эмоции, или же Джотаро сам по себе такой: настолько холодный и отстраненный, что его лицо больше походило на стену. Какеин прочистил горло, чувствуя себя неуверенно под таким интенсивным вниманием. — Можешь покормить его, — предложил он и слегка отошел от Иерофанта, пытаясь освободить пространство. — Не думаю, что он будет обращать на меня внимание, пока не получит от тебя яблоко. Он не имел в виду ничего плохого, от силы немного дразнил. Но Джотаро не рассмеялся, на его лице не было даже намека на легкую улыбку; он просто опустил голову и немедленно сделал шаг вперед, будто Нориаки дал ему приказ. Это движение достаточно его приблизило, чтобы Нориаки осознал весь эффект его размера; но Джотаро склонил неуверенно голову, и Иерофант потянулся за яблоком со своего места безо всякого страха, и Какеин обнаружил, что просто не может бояться, когда Джотаро двигается с таким очевидным переживанием за свои действия. Хозяин замка вытянул руку и раскрыл лапу, предлагая блестящее на свету лакомство Иерофанту, которое тот с радостью принял — конь показывал полное доверие, что Нориаки счел за показатель всех прошлых — видимо, неоднократных — визитов Джотаро. — Ты ему нравишься, — сказал Нориаки мягко, чтобы не напугать ни лошадь, ни Джотаро. Иерофант даже не поднял головы, но плечи его собеседника дернулись, отчего бледная звезда на сгибе шеи также пришла в движение, и его голова, покрытая темной шерстью, резко повернулась, словно он хотел убедиться, что правильно расслышал, хоть и не поднимал взгляда от пола. Нориаки напряг свою позу в дальнем углу конюшни и перенес большую часть своего веса на одну сторону, чтобы хоть как-то расслабиться. — У него хорошее чутье на людей, знаешь, — он указал рукой на лапу Джотаро, которой он гладил Иерофанта по голове, пока тот продолжал жевать сладкое яблоко. — Это, можно сказать, комплимент. Снова наступила тишина. Нориаки невольно задумался, слушали ли его вообще. Может, он навязывается Джотаро или его слабые попытки завязать разговор не приветствуются им. Может, отсутствие какого-либо ответа — это скромный намек, чтобы Какеин уже скрылся где-нибудь, ушел и оставил Джотаро в покое, к которому он наверняка уже давно привык? Нориаки уже собрался отчаянно придумывать новую тему для разговора, даже сделал глубокий вдох, чтобы выпалить какое-нибудь дикое предложение, просто чтобы сказать хоть что-то; но тут внезапно, без всякого предупреждения последовало: — Ты уходишь? — спросил Джотаро, слова его были так неожиданны, что у Нориаки ушло мгновение только на то, чтобы осознать, кто сейчас говорил, пускай и вариантов у него было плачевно мало. Он медленно моргнул и поднял голову — и Джотаро снова смотрел на него, эти голубые глаза были полностью сосредоточены на Какеине. Кожа Нориаки покрылась мурашками, будто кто-то неожиданно его коснулся, будто во взгляде Джотаро было столько же тяжести, сколько могло бы быть в руке на его шее или пальцах, ищущих пульс на его запястье. — Что? — Ты уходишь? — снова задал свой вопрос Джотаро, более громко, как будто Нориаки в первый раз его просто не услышал, а не полностью впал в недоумение. Нориаки несколько секунд только смотрел на него в ответ, пытаясь совершить невозможное и понять, что написано на его нечитаемом лице; а потом он вспомнил о тяжести плаща на плечах и ботинок — на ногах. — О, — от его внешнего вида здесь, в конюшне, до Какеина сразу дошло, — нет. Пока нет, — он еще ниже склонил голову и впился пальцами в дверь ближайшего стойла. — Но скоро, обещаю. Могу уехать сегодня же вечером, если ты этого хочешь. — Нет, — сказал Джотаро. В этих словах не было особо много отрицательных эмоций, никакой злости или раздражения. И все же Нориаки не мог объяснить, почему он решил встретить взгляд Джотаро, который, так и не отрываясь, смотрел на него, своим. Не понял, что в чужом тоне заставило тугой узел неуверенности с легкостью распутаться еще до того, как он продолжил: — Тебе не обязательно уезжать, — последовала пауза, во время которой они смотрели друг на друга; а потом Джотаро опустил голову и повернулся лицом к Иерофанту, все еще жующему яблоко. — Оставайся столько, сколько пожелаешь. У Нориаки ушло постыдно много времени, чтобы понять это предложение. В его защиту будет сказано, что он ожидал прямо противоположного. Сложно было остановить себя от собственного заранее заготовленного ответа, чтобы действительно услышать чужие слова; а потом еще несколько мгновений у него ушло на то, чтобы убедиться, что он правильно их интерпретировал. Но в конце концов у него это получилось, после долгих нескольких секунд молчаливого глядения на Джотаро, который все это время никак не реагировал, а стоял также молча и не шевелясь, словно в нем был безграничный запас терпения, пока Нориаки не прочистил горло и выдавил из себя слова: — В смысле, — ему пришлось здесь остановиться, чтобы найти голос, который затерялся где-то внутри, чтобы убедить себя в правдивости того, что он говорил. — Я могу остаться здесь? В замке? Джотаро наклонил голову еще ниже к своей руке, до сих пор протянутой к Иерофанту. Какеин даже не сразу понял, что это был кивок. — Да. — О, — на мгновение он притормозил, чтобы все обдумать. — Пока я не вылечусь до конца? Джотаро пожал своими огромными плечами, что было более заметно сейчас, когда он отвернулся. — Столько, сколько захочешь. В его словах было не то чтобы много эмоций, по крайней мере, Какеин точно не сумел их разобрать. Голос Джотаро был слишком низким, чтобы у него получилось услышать в нем какой-то подтекст, слишком сильно он резонировал со всем вокруг, чтобы понять что-то помимо обычного смысла произнесенных слов. Все было видно по сгорбившимся плечам, подумал Нориаки, или по опущенной голове, когда он отказывался встречаться с Какеином взглядом. Возможно, все дело в словах Абдула, описывающих ребенка, оставленного в этом мире лишь с проклятыми остатками его прошлой жизни. Нориаки подумал о нелегкой тяжести замка — гигантского и пустынного, где каждый шаг отзывался эхом из-за отсутствия в нем обитателей, а тишина его была постоянным напоминанием о том, чего здесь не хватало; и о Джотаро — потерянном в самом его сердце, в обличье, которое ему не принадлежало, и жизни, которую прокляли лишь из-за того, кто он есть, в какой семье родился. И в эти секунды Нориаки даже вздохнуть не мог спокойно от сожаления, которое накрыло его волной. На данный момент ему было не важно, насколько огромен Джотаро; не важно, что его мохнатая голова почти упиралась в потолок, а на его лапах были когти, способные разорвать его на части в мгновение ока. Все, что он видел в напряженных плечах, неловких фразах и шатких диалогах — это бесконечное одиночество, тяжесть изолированной жизни в пустующем замке, до боли отчаянное желание хотя бы небольшой частички дружеского общения от кого угодно. — Хорошо, — сказал Нориаки, ясно слыша свой голос в тишине конюшни. Он чувствовал себя так, словно кричал в ответ потерянному годы назад ребенку — мальчику, который был заперт в обличие, которое наложило на его тело проклятие. Джотаро мгновенно поднял голову, его взгляд столкнулся с Нориаки; и в этот раз Нориаки не отвернулся, не дернулся от чужого лица или интенсивных голубых глаз. Вместо этого он слегка улыбнулся, осторожно предлагая свое молчаливое одобрение. И плечи Джотаро расслабились, часть напряжения в его теле, которое Нориаки даже не сразу заметил, ушла при виде чужого выражения лица. Это заставило Какеина улыбнуться шире, даже не задумываясь — вся его искренность с легкостью взяла верх. — Я останусь здесь подольше. Это было импульсивное решение, ответственность за которое несут скорее его инстинкты, нежели рациональные мысли. Но когда Джотаро склонил голову в безмолвном согласии, прежде чем развернуться в сторону выхода, Нориаки обнаружил, что улыбается с большей радостью, чем за все свои прожитые в деревне годы.