***
А в одиночестве он всегда лучше. Катсуро устал. Спина согнута, глаза опущены, весь силуэт выражает самую настоящую человеческую усталость и тоску. Пальцы слабые и постоянно вздрагивают при резких движениях – это очень мешает открыть бутылку. Кожа тонкая, бледная, лицо дряблое и даже с несколькими морщинами на лбу и около бровей, Аоки слишком часто хмурится. Несколько дней назад план, тщательно разрабатываемый тремя суровыми месяцами подряд пришёл в долгожданное действие. Мафия почти стоит на ушах, Агентство в слабом замешательстве и надеется, что их это не коснётся (надежда стремительно таяла). Катсуро при этом так задолбался, что даже Амато смотрит на него с подобием сожаления в тёмных глазах. Желание испробовать прекрасный напиток совсем пропадает, и Катсуро просто пилит взглядом стенку, подперев голову левой ладонью. Думает. О происходящем, о Мафии, о её членах. Мори, конечно, в ступоре, но далеко не дурак и о подобном задумывался, поэтому совершенно растерянным (как какие-нибудь Чёрные ящерицы) точно не окажется. Озаки в лёгком замешательстве, и… Дазай. Ненависть со стороны Аоки к убогой бинтованной сволочи можно приравнивать к ненависти серой массы к понедельникам. Настолько противна эта гадкая морда, настолько бесит его всезнание, вездесущность, наигранная наивность, что бывший мафиози четырежды ломал ему руку, дважды оставлял фингалы под глазами и семь или восемь раз едва сдерживался не засадить пулю меж дрянных отвратительно карих глаз и двенадцать раз его оттаскивали от Дазая. Конечно, ведь эта драгоценная и абсолютно пустая башка очень важна Мафии. Псина с прямой осанкой, бесящими бинтами и такой уродливой растянутой улыбкой. Да чтоб он сдох в канаве после раскрытия «правды бытия» той послушной дуры, которая ещё верит, что её брат жив. Ага, конечно, сидит у Катсуро в подвале, играет машинками и жрёт детские йогурты со словами «эх, когда за мной придёт сестрёнка». Мафия – сборище пускай не наивных, но глупых и медлительных тормозов под началом сумасшедшего деда с извращенскими наклонностями. И раньше Аоки тоже был таким. Только наивнее. Но теперь-то всё изменилось! Катсуро не считал себя предателем. Для них – возможно, но грубо говоря, он покинул их округ и вступил в новый. Они – конкуренты. Они встали на пути, они пожалеют об этом. Особенно ненавистная скумбрия, чтоб его, да почему Катсуро на этом зациклен, Господи, чтоб мумия прямо сейчас умерла за поворотом, пожалуйста. Катсуро слишком много думает. Да, определённо. Где там коньяк?***
– Слезь оттуда, придурок! – Я птичка! – Ты сейчас оттуда полетишь, идиот! – Ну, птицы точно не ползают. – Петух ты, Осаму! – Моя курочка, не бойся, я буду первым летающим петухом! – И в голосе Дазая столько искренности и веры, детской наивности и неопытности, что Катсуро почти верит, что сейчас он в каком-то нетрезвом состоянии и реально готов сигануть с крыши трёхметровой детской горки. На часах шесть тридцать утра, Аоки и безмозглый петух в чёрном и белом (только бинты) возвращаются с лёгкой миссии по устранению какого-то рядового с низов, который заграбастал важные бумажки и почему-то решил, что за два дня успеет сбежать от Мафии. Ага. Конечно. Юродивый напарник одной ногой на балке, и одной рукой держится за деревянный флаг на пике «крепости» для семилетних, но основная масса свободно болтается в воздухе со счастливой рожей, почему-то полагая, что он выглядит достаточно круто. Эх, опять он мозг потерял, придется возвращаться за ним на место задания… – Я бы попросил тебя, как человека, но ты же, урод, не допрёшь, скотина, – Катсуро мысленно поливает благим матом эту самую скотину, но вслух произнести не спешит. Немного думает, и с мыслями вроде «сдохни раньше, чем я дойду, пожалуйста» начинает шествие к цветастой постройке. Прикидывает, чем лучше кинуть в кареглазую дрянь, но тут горячо ненависимый покоритель детских горок выдаёт: – Лови меня, цыпочка! В тот же момент где-то в голове мелькает «Бежать, пока не поздно, пусть расшибётся, свешу всё на уличных гангстеров», но блондин не делает ни шага, и рядом с ним тяжело приземляется бинтованная туша, хватает ещё в полёте за плечо – поэтому бедную жертву рывком тянет к земле, он теряет равновесие и шлёпается на резиновое покрытие, а Дазай забывает отпустить плечо и падает следом, ушибая левую коленку и правой заезжая в бок лежащему. – О-о-осаму, ч-чтоб тебе, – хрипит несчастный. Из лёгких моментально пропадает кислород, мышцы на прессе сокращаются. Нехило вмазал, конечно, но Катсуро, как истинный ценитель справедливости, почти сразу же смотрит в весёлые зенки и готовиться познакомить свой кулак с его правым глазом (до этого знакомил только с левым), но запястье перехватывают и опускают. Ну и ладно, не сегодня. Довольная морда улыбается ещё шире, мягко надавливая на плечо, (как он вообще так изворачивается за доли секунды) и, укладывая спину напарника на тёмную поверхность, гордо нависает сверху, располагая руки по сторонам от головы шепчущего проклятия страдальца. – Комод с неба прилетел по голове? – Девушка отказала. – Фу, Аоки, как некрасиво желать такое друзьям. – Сдохни, исчадие Ада, пожалуйста, отпусти меня. Дазай помогает ему встать и поддерживает всю дорогу назад.***
Катсуро и сейчас сомневается в гетеросексуальности своего «глубокоуважаемого» напарника, но признаёт, что делал он это часто и в какой-то мере подобные выходки просто норма его поведения, а не попытка изнасилования. Только второй бокал? Ого. С такими-то воспоминаниями. Дазай – это детище Сатаны, сбежавшее из-под домашнего ареста и поселившееся у своего дяди по отцовской линии. Сущее зло, выходки, злобный смех, злорадство и жажда кровопролития в одной волосатой башке. Хладнокровный убийца и такой безмозглый пингвин, не в обиду птицам, что нервы на него кончились ещё в первый день совместной работы. А Осаму – большой ребёнок. Всё ещё жестокий и далеко не глупый, но такой же наивный с виду. И только Осаму позволял Катсуро окончательно не бросить йокогамский гангстерский дурдом в то время. И это из-за Осаму Катсуро сейчас безучастно смотрит на бокал, слегка раскачивая его и наблюдая за каплями внутри. Глаза закрываются. Он даже выпить не может, настолько его достал этот ваш Осаму. О-са-му.***
Идиот. Беспросветно тупой. У Катсуро кончается словарный запас. Перестрелка? Круто. Да. Но не тогда, когда они надеялись на пустое здание. Просто сегодня они очень торопились, и так получилось, что информации было мало. «С богом. » – Думали они. Да. Конечно. Это было наивно. Очень. И сейчас, когда последний охранник этого склада благополучно помер, Катсуро смотрит на Дазая, стоящего на коленях чуть поодаль. Глаза он зажмурил, и руки судорожно сжимают левый бок, куда попал выстрел одного из нападающих. Аоки прячет пистолет в кобуру и в два шага оказывается рядом. Сквозь белую рубашку проглядывает красное пятно, которое хоть и скрыто под ладонями, но заметно расширяется. Чертяга в бинтах поймал пулю. – Ключи в кабинете на втором этаже, списки там же. Давай за ними, оставаться незачем. Ого, он даже шутить перестал. Катсуро щёлкает гениальными мыслями, быстро отправляется за нужными вещами и возвращается, наблюдая за стоящим у стены Дазаем с дрожащими коленями. Быстро закидывает его руку себе через шею на плечо, держа под мышкой серые папки, и осторожно выводит к выходу. Машина далеко, до неё метров триста. Осаму сцепляет зубы и только охает, но комментариев происходящему не даёт. Катсуро мечется в тревоге, взвешивая варианты подогнать машину или притащить к ней напарника, и соглашается со вторым. Оставлять его одного сейчас – не лучшая идея. Бинтованная голова опускается на плечо, Аоки хочет её скинуть, но останавливается. Тащить придётся на спине. – Осаму, руками держись, – выражать способ переноса не приходиться в слух, шатен послушно залезает на чужую спину и шипит на ухо. Папки вручаются ему в лапы. Идти недалеко, и не так тяжко, как предполагалось – Дазай не такой уж и тяжёлый. Острый подбородок покоиться на левом плече, шумно выдыхая через рот, мягкие (Катсуро долго удивлялся) локоны щекочут ухо и шею. Грудь у раненого совсем ослабла, дышит, как умирающая псина – тяжело, рывками, трясётся, но вот грудная клетка почти неподвижна. – Только давай тут коньки не отбрось, мне оправдание лень придумывать. – Ты сама заботливость. – Просто говори со мной. Мы успеем, до штаба не далеко. – Я не хочу говорить. – Осаму. – Бочок болит. – Тебе пуля туда прилетела. Конечно болит. Терпи. – Ты такой злой, – глаза у Дазая закрываются, рот расплывается в улыбке. – Терпи я сказал, зараза. Катсуро издалека открывает машину пультом, открывает дверь на заднее сиденье и опускает Осаму, который чуть не падает на асфальт. Дрожащие от нервов и спешки руки подхватывают его и садят в тёмный салон, на несколько секунд крепко сжимая руку. Помереть он точно сейчас не может. Но спешить нужно, мало ли чего он там заработает. Ныть потом будет. А Катсуро этого не хочет. К штабу Катсуро спешит. Превышает скорость (на дорогах никого нет), срезает знакомыми переулками и наконец-то выезжает в город. Совсем близко. Всё это время не переставая болтает с Дазаем, заставляя отвечать, проверяя, в сознании ли он. А когда в следующий раз берёт его на спину, готовясь сносить чёрный вход и бежать на второй этаж к нужным мед. отделением, слышит тихий шёпот: – Не уходи, пожалуйста. Осаму не получит ответ. Он и не нужен, на самом деле.***
О-са-му. Ага. Сама краса. Дьявол.