«завтра» обязательно наступит.

— Железка-а, — по плечам на грудь скользнули тонкие руки, обнимая и прижимая к себе, шею защекотали вьющиеся голубые пряди, радостно выскользнувшие при первой возможности из плена вечной оранжевой ленты. На макушку улегся маленький острый подбородок, чуть повозившись в его черном колючем гнезде в поисках наиболее удобного положения. — Мелкая? — Гажил заглянул наверх, чтобы увидеть чужое лицо, насколько ему позволяло их положение, хмурясь в легком беспокойстве — чересчур задумчивый голос был у его милой маленькой жены, будто, удивительно, она сама не была уверена в том, что собиралась ему поведать, — и чуть сжал чужое предплечье. На коленях завозилась маленькая надоеда, даже во сне выражая недовольство, что любимый папочка прекратил перебирать ее пушистые кудрявые волосы, доставшие от мамы, и на ее чудесную маленькую головку опустилась нежная рука, легонько поглаживая. Гажилу даже смотреть на Леви не нужно было, чтобы знать, что по ее лицу гуляла улыбка. — Ты чего? — Железка-а, — еще раз протянула Леви, перекладывая подбородок на его освобожденное от руки широкое плечо. — Железка, я, кажется, беременна. Гажил завис на несколько долгих минут, не слыша ехидных смешков у себя над ухом. Нацу отвел взгляд от экранов и Арены, не став смотреть на то, как он и Гажил этого мира поочередно повалились на песок поля, получив свои заслуженные два и один балл, и не слыша слов Чапати о том, что «Стинг из Саблезубого Тигра» сдался и получил ноль баллов. В голове было удивительно пусто. Не хотелось даже возмущаться такому поведению Стинга, громко осуждая за каждый изданный им звук и смешивая его с грязью за то, что он, будучи на вид почти точной копией их мальчика-солнца, вел себя не хуже людей, которых сам же и презирал больше всего, и смел своим поведением осквернять память дорогого ему человека. Так он поступил бы раньше. Но сейчас… у Нацу просто не было на это сил. Их будто из него выкачали, стоило последнему слову этого Стинга прозвучать на всю Арену: перед глазами четко встало умиротворенно улыбающееся бледное лицо, до сих пор снившееся ему в кошмарах, и огромная дыра в груди, через которую кровь толчками покидала тело, забирая с собой жизнь яркого Света Хвоста Феи. Этот Стинг, пусть и настроил их против себя всего парой фраз, все равно оставался Стингом Эвклифом, которого они все безмерно любили. Которого безмерно любил Нацу — потому что такой глупый мальчишка Стинг, которого необходимо было постоянно опекать, чтобы он не вляпался в серьезные неприятности, был для него младшим братом. — Какой замечательный малый, — капюшон с головы был нагло сдернут, в розовые пряди залезла огромная рука. Лаксас встал рядом, с грустной улыбкой смотря на то, как Нацу и Гажила утаскивали с Арены, освобождая ее для боев, и, судя по всему, конвоировали не соображающие тела в лазарет. Гажил молчаливой скалой встал с другого бока, поддерживая Минерву под второй локоть и фыркая на ее тихое «спасибо». — Жаль, что он больше не с нами. — Мне никогда снова не стать этим ребенком, Лакс. Я… не смогу, — Нацу оглядел Арену, мазнув взглядом по опустевшей трибуне одной из команд Хвоста Феи — товарищи убежали проверить, все ли в порядке с их огненным дурачком — и по второй команде, почти полным составом переглядывающейся с довольными улыбками, нашел рыдающую в три ручья после эмоциональной и поистине прекрасной речи гильдию и, сильно зажмурившись на секунду, чтобы самому не присоединиться к слезному концерту, развернулся к Лаксасу. И в этих черных глазах, в которых прежде пылал задорный огонь, факелом освещавший им путь, Лаксас увидел целое море отчаянного сожаления. — Я бы хотел, честно. Но я больше не тот Нацу, который был способен распыляться в высокодуховных речах про дружбу, — Нацу опустил взгляд себе под ноги, отпустив Минерву и положив осводившуюся руку на рыжую макушку Лектора, поглядывающего на него с задранной головой. — Иногда мне кажется, что я вообще больше не Нацу. — Что за глупости, Саламандр, — Гажил раздраженно нахмурился, стараясь скрыть за грубым тоном беспокойство, и покосился на него через чуть прогнувшуюся назад Минерву. — Если бы ты перестал быть придурком без чувства самосохранения и даже зачатков мозга, я бы заметил, уж поверь. Нацу сморгнул слезы, улыбаясь и кивая со слабым «угу», чем вызвал довольную — полную облегчения — ухмылку на грубом лице, и протянул Гажилу чуть подрагивающий кулак; тот стукнул о него своим, все еще кажущимся на фоне Нацу огромным, несмотря на то, что сейчас они уже не так сильно различались в габаритах, и, схватив за запястье, дернул к себе, обнимая за шею и завершая начатую Лаксасом работу по привидению его шевелюры в состояние хаоса. Лектор с громким писком выпал из объятий Нацу и откатился от «придурков» с возмущенными криками, путаясь в своем плаще и едва не сдирая его с себя, пока его не подхватил Лаксас, усаживая себе на плечо и позволяя притворно-злобно плеваться оттуда. Отпущенная «на волю» из крепкой хватки поддержки грубых пальцев Минерва чуть отступила, давая разошедшимся, словно малые дети, Убийцам драконов больше пространства и с матерински теплой улыбкой наблюдая за их дурачествами. Им всем было жизненно необходимо отвлечься — от нависшего над их головами Дамокловым мечом Безумия, желавшего пожрать разум каждого из них, от преследовавшей их попятам Смерти, исходившей слюнями на их упорно не сдающиеся в этой борьбе за свои жизни души, от ее скорбной младшей сестры Памяти, вцепившейся им в глотки картинами смерти тех, за кого они были готовы отдать все и даже больше; но их жертвы жадным тварям оказалось мало, и они пожрали не только их самих, но и то, что они так отчаянно берегли. Им всем жизненно необходимо было отвлечься от давящей тяжести войны, которая еще не закончилась и вряд ли вообще когда-нибудь закончится, ибо жить спокойно и мирно, как раньше, у них уже никогда не получится: слишком многое осталось за границей, разделившей их прошлых и их настоящих, стоило только первому жуткому реву чудовища раздаться над землями Фиора и пролиться первой вражеской крови; стоило только им впервые пойти в бой не просто с намерением победить и защитить — с намерением убить. — Спасибо Металликане за Гажила, — Минерва тихо рассмеялась, подавая Лаксасу его заслуженный завтрак и краем глаза поглядывая за Нацу и Гажилом, чтобы в своих играх они случайно не свалились вниз или не сотворили что-нибудь из ряда вон выходящее. Сейчас они казались беззаботными мальчишками — будто забыли, что обоим уже под тридцать, а не счастливые безбедные семнадцать и двадцать, что война навеки пустила в них свои корни, оплетая легкие и не давая дышать свободно, что под глазами круги от кошмаров, которые никогда не перестанут им сниться. И эта почти идеалистическая картина играющихся, как в детстве, которое будто и не в этой жизни было, Убийц драконов, на которых свалилась вся ответственность за их выживание, заставляла забыть о том, что они были вовсе не в их любимом здании гильдии, многим служившим домом, а на вершине Арены под палящим солнцем. — Да. Спасибо, — Лаксас улыбнулся, издав смешок на особенно громкий писк в исполнении Нацу, когда Гажил схватил его за ребра, и кивком на бутерброд показал, что это «спасибо» было обращено и к Минерве. Предложил откусить Лектору, замотавшему головой с такой силой и спешкой, что едва тот не свалился, в последний момент уцепившись когтями за чужой плащ (потому что падать с высоты двухметрового роста Лаксаса было бы не самым увлекательным приключением), и, хмыкнув, принялся за еду. Не было нужды говорить, что Лектор не наелся, чтобы отказываться от столь поистине щедрого предложения: его тоскливые взгляды на оставшийся для Гажила пакет заметили они оба, но тактично промолчали. Потому что и они, и Лектор понимали, что энергия, пусть и в таком малом количестве, была нужна всем. Маленький бутерброд не мог дать должного количества сил, но он все же был какой-никакой, но едой, пусть им и было ее безумно мало: даже для среднестатистического мага одного бутерброда не хватило бы, что уж говорить про Убийцу драконов, пусть и Второго поколения, у которого затраты энергии на магию были в разы больше. Даже малышка Венди ела едва ли не больше, чем сама весила, чего дико смущалась, и они вшестером могли опустошить запасы гильдии за день почти до основания, за что нередко бывали поруганы дедулей, возмущенным до глубины своей доброй старческой души. Правда, только для вида — дед, светлая ему память, был при разуме и понимал, что иначе Убийцы драконов банально не смогут развернуться во всю мощь своей древней легендарной магии. Поэтому, чтобы они хотя бы закупали для себя продукты, а не халявничали, сам проверял все, что должно было быть повешено на доску, и отдавал Мире отдельно для них и их команд самые прибыльные задания либо просил ее отложить такие самостоятельно, когда не было времени: все же Хвост Феи был и оставался костью в горле Совета, и деду нередко приходилось мотаться в Эру, чтобы отбивать своих детишек от противных старикашек. В качестве моральной компенсации в конце концов он начал брать с собой Лаксаса, не говоря, что пост Четвертого Мастера Хвоста Феи светил именно ему и что в итоге именно Лаксасу в будущем предстояло этим заниматься, и искренне и от души наслаждаясь тем, как его драгоценного внука перекашивало от заседающих там стариков, только и ждущих, когда Хвост Феи совершит нечто такое, за что его можно будет наказать чем-то большим, чем денежной компенсацией. Потому что неконтролируемые гильдии им были не нужны, но Хвосту Феи сказать они ничего не могли — разбрасываться военной мощью было еще более недальновидным занятием, чем пытаться эту самую военную мощь использовать в своих играх. Хвост Феи никогда не выступал ни на чьей стороне, кроме своей собственной; было бы огромной ошибкой считать, что даже за деньги дети идеалов Основателей согласятся эти идеалы предать, а уж угрозы на них никогда не действовали — Хвост Феи сам был той еще угрозой. Но, к счастью приснопамятного Совета, собственной стороной Хвоста Феи до самого конца оставалась защита мирного населения Фиора. — А солнце совсем как в то лето, — Лаксас поднял голову на безоблачное небо, щуря глаза от ярких лучей и невольно ожидая, что знакомый глубокий голос, не соотносящийся с внешностью своего обладателя, как обычно протянет сзади «Тебе нужно было родиться котом, Мастер» и удивительно для парня женственная рука с тонкими пальцами зароется в волосы на затылке, массируя и почесывая короткими ногтями. Лаксас грустно фыркнул, покачав головой, и прикрыл глаза, позволяя вспыхнуть под веками зеленым фейерверкам. — Да какой из меня Мастер. Просто Лаксас. — И правда. Совсем-совсем, — откликнулся Лектор, не обратив внимания на последнюю реплику — она была обращена не к ним, она принадлежала не им. Она принадлежала давно растворившемуся в водах реки времени образу зеленоволосого капитана Громовержцев, все еще освещавшему своей нежной улыбкой путь их Мастера. И, чего греха таить, путь каждого из них. Ведь Фрид Дреяр всегда стоял за правым плечом Четвертого Мастера Хвоста Феи, своей мягкой рукой направляя жесткую руку Лаксаса, своим ласковым словом остужая иногда чересчур горячий нрав, своим заботливым взглядом присматривая за всей гильдией, словно гордый родитель. Ведь Фрид Дреяр был вторым неофициальным Мастером, и каждый в гильдии уважал его ничуть не меньше, чем официального. И весь тот счастливый год, что был ему отведен на этом посту, Хвост Феи цвел, словно самый прекрасный на свете цветок. Потому что Фрид Дреяр любил свою семью, и его семья отвечала ему такой же пламенной любовью. Даже несмотря на то, что когда-то он калечил ее своими мягкими руками, которые после с достойным рвением оберегали и ласкали, залечивая самые тяжелые раны — раны, нанесенные членом семьи. — Бассейна только не хватает! — задорно поддержала Минерва, наверняка тоже вспомнив длинный зеленый хвост, вечно маячивший где-то на краю взгляда и всегда оказывавшийся рядом, стоило только позвать. Лаксас улыбнулся, немо благодаря одними глазами, что они не стали ничего говорить. Слова сочувствия и поддержки сделали бы только хуже, потому что, пусть он и давно смирился с тем, что самого родного и самого близкого для него человека у него отобрали без возможности вернуть, навсегда остановив одно из самых добрых на его памяти сердец, но принимать, что его Фрида рядом с ним больше нет и никогда не будет — увольте, для него это было слишком. У него никогда не получится отпустить из памяти теплый смех и лучистые зеленые глаза и никогда не получится оттого жить настоящим. Потому что он навечно оказался заложником собственных воспоминаний, из плена которых уходить ему не хотелось. Потому что в этом сладком плену его Фрид был живым и теплым, его Фрид улыбался своей самой доброй улыбкой, его Фрид нежно обнимал его со спины, прижимаясь всем телом, и лукаво сверкал глазами на жесты ревности, которые чаще всего были осознанными, и оба знали, что они показные, но оба никогда не прерывали этой своеобразной маленькой игры. Потому что обоим была безумно дорога — потому что оба помнили, что значит страх смерти и что значит осознание, что любимого лица ты можешь больше не увидеть. Остров Тенрю многому их научил. — Остров Тенрю… — Лаксас мельком обернулся на Арену, пробегаясь взглядом по битве человека-пса из Чешуи Серены и Курохеби из гильдии ненавистного «папочки», от воспоминаний о котором начинали чесаться кулаки, нахмурился, но дальше смотреть не стал, — в голове гуляла смутная идея, и он боялся ее потерять, если отвлечется на трибуны и выяснение, кто и где сидит (кто герб какой гильдии носит — мало ли какие еще сюрпризы собрался подкинуть им этот мир?). — Точно. Остров Тенрю. — Мастер? — Минерва с беспокойством оглядела наполнившееся странным удивленным осознанием лицо, по которому тут же пробежала тень, стоило ей попытаться привлечь чужое внимание, и на нее обратились суженые темно-голубые глаза с узким зрачком. — …Лаксас? — она виновато улыбнулась, поднимая руки в знак капитуляции перед немой просьбой-приказом. Лаксас слегка кивнул, принимая извинения, и отвернулся обратно, направляя взгляд куда-то в сторону одной из статуй, сквозь возню Нацу и Гажила. — Мне их позвать? — Попробуй, — Лаксас рассеянно махнул рукой, не обращая сильного внимания ни на нее, ни на Лектора, спокойно устроившего себе из чужого плеча кровать, и все больше погружаясь в свои неизвестные размышления, как-то связанные со Священной землей Хвоста Феи; Минерва подозревала, о чем он думал, но это не отменяло того, что позвать остальную часть их маленького сборища все же было нужно. «Остальная часть» тем временем активно игнорировала происходящее, уворачиваясь от кулаков друг друга и выкрикивая что-то неразборчивое: Гажил старался поймать «чертового Саламандра» в плен своих загребущих рук для привидения в исполнение одной из самых адских для Нацу пыток — щекотки за ребра, — а Нацу с достойной уважения грацией от этих попыток уворачивался, показывая чудеса гибкости. Которые все же не смогли его спасти — Гажилу удался его коварный план, и он, схватив Нацу за бока, сжал пальцы, впиваясь ими под ребрами и довольно — и немного зловеще — усмехаясь. Нацу испуганно запищал, сорвавшись в конце полного возмущения звука на дикий хохот, и попытался отбить свое несчастное тело от жаждущего возмездия непонятно за что друга, который отпускать его категорически отказывался. — Гейл! — Нацу взвизгнул, стоило Гажилу особо сильно впиться пальцами между ребер, перехватившись повыше, и вцепился в чужие запястья; но не с намерением оторвать от себя наглые руки, чей обладатель застыл памятником самому себе, а, скорее, с намерением удержаться на ногах. Нацу пару раз удивленно хлопнул глазами, открыл и закрыл рот под внимательным взглядом привлеченного вскриком Лаксаса, и, мягко отцепив все же от себя хваткие конечности, отошел от все так же молчавшего Гажила на пару шагов. — П-прости, я… — Не контролируешь это, я помню. Все в порядке, Саламандр. Гажил, как и Нацу несколько минут назад, примирительно протянул ему руку, с тревогой наблюдая за сменой выражений в глазах напротив, и облегченно улыбнулся, ощутив, как с плеч будто убрали тяжелый груз, когда руки Нацу обвили его за пояс и к нему прижалось нечеловечески горячее тело, в котором, кажется, снова разгорался небольшой огонек жизни — совсем крохотный, незаметный, но Нацу больше не выглядел так, будто готов в любой момент слечь в могилу вслед за самыми близкими, которых он оставил позади. Нацу больше не выглядел, как оживший мертвец, каковым он был буквально несколько часов назад, когда вжимался в каменную кладку какого-то моста, под которым они нашли убежище, и всю ночь смотрел на воду, обнимая себя за плечи и будто бесконечно что-то выискивая в спокойной зеркальной глади, уснув на груди у подсевшего Лаксаса только под самое утро где-то на час. Да и то, во сне он беспокойно ворочался и постоянно кого-то звал, но они не смогли разобрать, кого именно — слишком много мертвецов Нацу любовно грел у сердца, отказываясь отпускать, пусть это и приносило ему немыслимую боль. Нацу уткнулся Гажилу в плечо, пряча в нем лицо, искаженное от боли воспоминаний, и пряча в нем слезы, которым он запретил проливаться очень давно — тогда, после Тартароса, когда хоронил тех, кто сделал его Нацу Драгнилом, и когда оставлял последние поцелуи ледяным лбам. Тогда он плакал в последний раз. Позже, когда один за одним его покидала остальная семья, когда Хвост Феи один за одним постепенно угасал, плача кровью своих детей, когда по его вине умер член его семьи, слезам места уже не осталось. Потому что позже именно ему выпала роль лидера: даже Лаксас отошел в тень, чтобы Вечный огонь, пылавший в венах огненных драконов и переданный Нацу его отцом, величественным и гордым Королем Огненных драконов, одарившим своего сына не только самыми лучшими своими качествами, но и своим долгом, вел их сквозь черную скверну войны, сжигая ее, чтобы и пепла, чтобы и воспоминаний о ней не осталось. Но кто же мог тогда знать, что это скверна их сожжет, как сжигали когда-то давно противников королей на ритуальных кострах, а не они ее? И кто же мог тогда знать, что именно царапающий грудь серебряный крест навсегда уничтожит того Нацу Драгнила, который был для гильдии путеводной звездой и маяком, когда сил пытаться выбраться из беспросветной тьмы не оставалось? Что именно он отрежет Нацу от остальных, невольно запрещая ему быть живым человеком? — Ты что-то хотела, мышка? — Гажил, не выпуская Нацу из объятий, развернулся к Минерве, смешно переступая с ноги на ногу и поудобнее перехватывая Нацу за талию под плащом, чтобы прижимать его к себе было удобнее. Нацу прижался к его груди щекой, слегка пнув Гажила по ноге, чтобы он развернулся боком сильнее и им обоим было удобно смотреть на Минерву, а не только ему одному, и моргнул, показывая, что готов внимать каждому ее слову. Минерва обернулась на все еще находящегося в задумчивости Лаксаса, тут же вынырнувшего из, видимо, очень глубокого омута своих мыслей, когда Лектор под дозволяющим взглядом смеющихся зеленых глаз вместо простого похлопывания лапкой по плечу царапнул когтями худую щеку. — Что надумал? — Минерва перебросила полы плаща за плечи, начав обмахивать себя руками — в отличие от Убийц драконов, чья температура тела позволяла им и не мерзнуть в метель, и не жариться на солнце, она была обычным человеком, и подобная жара явно не шла ей на пользу, — и чуть склонила голову к плечу, поправляя капюшон, чтобы не напекло голову. Солнечный удар был бы самым «прекрасным» подарком в их ситуации, и обременять остальных чем-то больше, чем было сейчас, ей не хотелось. — Примерно понял, почему эти нас моложе, — Лаксас кивнул в сторону Арены, намекая на здешний Хвост Феи. — Из-за Испытания на мага S-класса и Сердца Гримуара. — Думаешь, из-за них? — Нацу нахмурился, опустив взгляд в пол. — Мне кажется, что не совсем. В глазах замелькали обрывки воспоминаний: путешествие на корабле, вылившееся для него едва ли не в желание перевалиться за борт и уйти на дно, потому что все время их плавания Венди не могла использовать магию из-за партнерства с Местом, возмущенные крики, когда Фрид первым сорвался на остров, оставив после себя барьер, сквозь который смогли пройти только Леви и Эвергрин с напарниками, веселое возбуждение от мысли о битве с Эрзой, из-за которой он и выбрал путь E, битва с Гилдартсом. И — он невольно грустно улыбнулся — радость. Радость от духа соревнования, радость от того, что он прошел, радость от похвалы человека, на которого он равнялся. И белая тога. — Зереф. — А? — Гажил глянул вниз и почувствовал, как сердце на секунду остановилось. Слишком у Нацу выражение лица было… мрачным. И это имя… — Зереф. Думаю, дело в Зерефе. — Не пояснишь? — Лаксас вскинул бровь, слегка передернув плечами. Лектор от таких телодвижений вцепился когтями в его плащ, промолчав про свое существование и про то, что его могли сбросить — не только потому, что знал, что Лаксас не настолько глупый, чтобы про него забыть, но и потому, что, будто загипнотизированный, вместе со всеми не мог оторвать взгляда от чужого лица. — Воз- — «Эльфман!» — А? — Нацу встряхнулся, сбросив с себя всю мрачность — и заодно мысли о Великом черном маге вместе со своим предположением, — и повернул голову к Арене. — Что? Эльфман? — Он в команде? — Минерва удивленно моргнула. Не то чтобы она считала младшего брата самой Дьяволицы слабым — упаси Основатели, Эльфман был достаточно сильным, чтобы его выбрали для участия в Испытании на мага S-класса, но… его кандидатура никогда не рассматривалась для участия в Играх. Конечно, сейчас команд Хвоста Феи было две, и во второй были Мира, Гажил, Лаксас и Джувия (Джерара, притворявшегося Мистганом, учитывать смысла не было — он участвовал сугубо ради поиска темной магии Зерефа да и в гильдии, собственно, не состоял), но в гильдии, помимо них, были еще сильные люди, и все они были сильнее Эльфмана, что он сам и признавал. И его участие казалось Минерве… странным. — Почему он вообще участвует? — Лектор встал на плече Лаксаса, опираясь передними лапками на его голову — за что его легонько дернули за хвост и усмехнулись с тихого писка, — и попытался заглянуть, что там происходило. — У них что, нет Руфи? Не в обиду Эльфману, но Руфи посильнее будет, — Лектор нахмурился. — Или Роуга? Юки? Где они все вообще? — Если Стинг в Саблезубе, то и Роуг… скорее всего с ним, — Нацу отлип от Гажила, отходя к краю, чтобы узнать, с кем предстояло сражаться их «мужику», и Лектора, провожавшего его глазами, передернуло от того, каким пустым стало его лицо. — Как бы ни прискорбно было это осознавать. Лектор чуть сжался, едва не свалившись, от чего его уберегла вовремя подставленная рука Лаксаса, и беспокойно замотал хвостом. Он знал, как тяжело Нацу было видеть Стинга таким, каким он предстал перед ними, и потому даже боялся представить, что творится у Нацу в голове от одной мыли, что и Роуг, добродушный и мягкий, с этими его вечно по-детски круглыми щеками, не пропадавшими из-за очень заботливой Юкино, с привычкой иногда лить слезы от трогательных действий Фроша и краснеть, когда Юкино его обнимала или целовала в щеку, с любовью к возне с дочуркой Гажила и Леви, от чьего «братик Ро!» он буквально расплывался, здесь окажется высокомерной скотиной, вызывающей только одно-единственное желание — дать ему по лицу. Потому что эти двое для Нацу были любимыми младшими братьями: их, вместе с малышкой Венди, бывшей для него одной из некровных младших сестер, он ласково окликал «дракончиками». Даже когда «дракончики» справили девятнадцатые дни рождения, а сам Нацу был старше их всего на шесть лет и притом не сильно отличался поведением, отчего им всем тогда казалось, что он навсегда останется ребенком. Как жаль, что этого не случилось. Того ребенка убила война. — Нацу… — Я в порядке. Лектор вздрогнул от резкого ответа, прижавшись к Лаксасу, и едва не свалился — опять, — когда Нацу, Гажил и Лаксас синхронно посмотрели вбок. Недоуменно переглянувшись с Минервой, он тоже обернулся в ту сторону: там поднималась пыль и едва уловимо для обычного, не драконьего слуха слышались чьи-то визгливые вопли, довольно скоро оборвавшиеся. «Надеюсь, они, кем бы ни были, нас не заметят», — Лектор дернул хвостом, подозрительно поглядывая на пыльное облако, и прищурился, пытаясь со своего наблюдательного пункта разглядеть участников потасовки. Нацу быстрым широким шагом направился туда, буркнув что-то вроде «пойду гляну издалека» и накидывая по пути капюшон, за ним, не увидев даже просящего кивка Лаксаса, направился Гажил, поглядывая то на Нацу, чтобы тот опять не натворил каких-нибудь дел, то на Арену, чтобы не пропустить что-нибудь важное. И не пропустил. — Эй, народ, — Гажил поймал Нацу за шиворот, здраво рассудив, что тот может спокойно не услышать или просто проигнорировать его оклик, и не глядя молча развернул возмущенное таким обращением со своей персоной лицо в сторону трибун. Минерва и Лаксас с Лектором на плече, хмурясь, подошли ближе и тоже застыли, в который раз за эти несколько часов, которые они находились по другую сторону Врат, задавая в пустоту вопрос: это они сошли с ума или все-таки мир? Потому что рядом со Стингом на трибуне Саблезуба находились Роуг, Руфус, Юкино и почему-то Орга. Потому что на бортах трибун, улыбаясь проигрывающему Эльфману, стояли Лектор и Фрош. — Х-хэй, — Лектор сглотнул, с трудом заставляя себя отвернуться от собственной насмешливой ухмылки, — если Руфи и Юки в Саблезубе… и Мира с остальными во второй… то… кто в нашей первой команде? В повисшем гробовом молчании Минерва дрожащей рукой указала на трибуны первой команды Хвоста Феи.

***

Несмотря на то, что она ничего не слышала, а только видела, взрывы фейерверков оглушали. В ушах стоял неприятный звон, вбивающийся в мозг через уши ржавыми гвоздями, перед глазами танцевали цветные пятна, не давая ничего увидеть четко. Самое огромное пятно — ярко-желтый свет из окна гостиницы, за которым хаотично метались смутно угадываемые силуэты товарищей по гильдии, узнаваемые только по светящимся разными цветами гербам Хвоста Феи — оттеняло все остальное, ослепляя и вызывая жуткую головную боль. Но даже так она смогла увидеть то, что, наверное, навсегда отпечатается в ее памяти. — «Итак, вот и последний поединок второго дня Великих Магических Игр». Шарли встряхнула головой, пытаясь прогнать эти чертовы образы, но все, чего она смогла добиться, это странных взглядов Хэппи и Лили, явно не понявших, с чего ей так реагировать. Шарли, разумеется, знала, что с нынешней сильнейшей гильдией, член которой сейчас должен был выйти на Арену, у них отношения не сложились, но по их мнению реагировать бы так не стала. Но не говорить же им, что у нее просто перед глазами еще с прошлого вечера стоит сюрреалистичная картинка с Люси в главной роли? От света из окна на золотистых волосах танцевали блики — гуляли по непривычно распущенным прядям, заставляя их почти в буквальном смысле пылать, по дорожному потрепанному по плащу, прячущим за собой знакомую фигуру, от которой, вместо знакомого тепла, исходила странная леденящая кровь аура, по запрятанным в перчатки рукам, которые Люси никогда не стала бы прятать из-за герба гильдии. Блики танцевали на лезвии кинжала, спрыгивая с него золотистыми холодными искрами чужой магии, заставляющей Шарли трястись в ужасе, и секундой позже снова завели свой заводной танец, раскрашивая переулок в красный. Странная Люси странно безумно ухмылялась, поворачивая кинжал под ребрами странной Лисанны. — «Кагура Миказучи из Пяты Русалки против…» «Погодите», — Шарли вцепилась взглядом в белую макушку. — «Это же…» У этой странной Лисанны была странная заколка в виде синей розы, у этой странной Лисанны волосы были длиннее, эта странная Лисанна была одета в бело-голубые одежды с вышитыми на них звездами. Совсем как у… — «…Юкино Агрии из Саблезубого Тигра!» По позвоночнику будто пробежалась молния Лаксаса. Шарли вскинула голову, сама не зная почему, и уставилась широко распахнутыми глазами куда-то над трибунами болельщиков, не обращая внимания на обеспокоенные касания к своему плечу со стороны Хэппи. И в ее зрачках Хэппи увидел удивительно четкое для такого расстояния отражение странных фигур в колышущихся на легком ветру плащах. И то, к его невольному страху, были совсем не Уртир и Мереди. Потому что фигур было четыре. «…Лисанна из моего сна?»