Вечная весна.

— Алёна, я попрошу вас сходить в театр Сатиры. — Зачем? — Вас попросили, точнее нас, чтобы мы позвали вас… — Степан Григорьевич! Я же говорила — на «ты». — Ой, Алёна, ты такая артистка, что я не имею права говорить с тобой на «ты»! — Но я же человек! — Но ты ведь артистка! В общем… Сходи в Сатиру! — Что за спектакль? — Ну… Там… — Опять им нужна моя помощь? — Да! — Господи… Я то уж понадеялась. — Алёнушка, не сердись на них! — Мы их простим. Степан Григорьевич… Мой покровитель, учитель и ученик. Замученный, усталый, седой. Его грустные глаза прожигают душу, а рана долго пульсирует. Очки, которые нависают над ними, придают им еще более печальный вид. Не человек, а живая статуя несчастий. Белое лицо, абсолютно спокойное и не читаемое. Морщины связаны единой нитью. Губы узкие, дрожащие. Почему так болит его душа? Совершенно непонятно. Вечно о чем-то думает, смотрит в окно и молчит. Сидит, опираясь щекой на кулак. «Надеюсь, это мои последние дни…» — говорил он. За что его так наказывают? За что его лицо похолодело? Что он сделал этой жизни? Что? — Видишь, там, за рекой? — Что там? — Там другая жизнь. — Почему? — Ты не видишь? — Нет. — Тебе повезло. Я его, кажется, совсем не понимаю, отчего становится интереснее. Когда я влюбляюсь в людей, не важно, кто это, девочка, женщина, мужчина, юноша, я влюбляюсь не как в объект воздыхания, а как в человека, я охладеваю, когда узнаю человека полностью. Мне нравится узнавать людей, рассматривать их, задавать себе вопросы. — Ваши руки дрожат… — Это от бессилия. — Вам нужно отдохнуть? — Нет, я буду работать, пока не умру… — замолчал он. — Это будет совсем скоро… — шепотом. Я решила, что не буду говорить ему, что это все глупости, может, у человека это единственная отправная точка. Единственный исток созидания. Зачем я буду его рушить? — Вы счастливый человек? — Да. — Что вас радует. — Ничего. Он помолчал, закинул руки за спину и заговорил: — Меня радует только то, что никакие искушения не вызывают у меня ощущение счастья, именно ощущения, потому что чувство счастья я никогда не испытывал, даже в детстве. Я заметила, что в его кабинете, всегда было темно, темно не потому что не светило, а потому что ощущения счастья не было. — Ты пойди в Сатиру, а то видишь, как они за тебя ухватились. — Пойду, правда, надо. Мне кажется, он никогда не был молодым. Ему сейчас ровно 50, а он уже как старик. Кажется и 10 лет назад ему было пятьдесят, и внешне и морально. Если бы я могла сделать человека счастливым, я бы сделала именно его. Когда я вышла из кабинета худрука, передо мной расплылась наша прачка Марья. Марья — девица кровь с молоком. Такие дамы существуют только в деревне. На вопрос: «Кто вы?» она всегда отвечала: «Марья, Кузьмы дочь!» Сколько ей лет? Я всегда задаюсь этим вопросом. То ли 40, то ли 60. Непонятно. В голове первое наше знакомство: " — Марья Кузьминична, а вы откуда? — Отроду из деревни, душою из театра». Только ее «Цаю» не давало мне покоя. Север? Вологда? Напевная, мягкая речь, оканье… Точно Север. Вечно завязанные волосы, хлопковая рубаха, которая забрана в широкую юбку. Все-таки Вологда. — Алёна, я тут твою рубашонку принесла. — Спасибо. Эта женщина не имеет плохого настроения и обид. Имеет подвешенный язык и хорошее чувство юмора. Я часто прихожу к ней попить чашечку Цаю. А как она поет! Это нужно услышать. Такого пения, даже в лучших театрах не услышишь. Я помню, как первое время она пела мне колыбельные, когда я оставалась ночевать в театре и не могла уснуть. Чудо-женщина! Когда я прошла мимо женских гримерок, все было как обычно. Актрисы остались актрисами. Сплетни, крики и жалобные стоны, которые вырывались из-за нехватки ролей. Из подруг у меня здесь… Ни одной. Я слишком многое про них знаю, они это поняли и ненавидят меня. Люди остались людьми. Я вышла на улицу. Светит солнце, очень тепло, кажется это самый приятный день в моей жизни. — Алёна! Передо мной стоял Марис. — Ты куда сейчас? — Я в Сатиру. — Зачем? Они опять прицепились к тебе? — Да… — Устала? — прижался ко мне он. — Устала… — Пойдем, я тебя довезу! Мы прошли к машине, сели и он завел разговор. — Как Стёпушка? — Мучается. — Все понятно. — Что у тебя нового? — Рита опять грозился развестись со мной. — Ты рад или не очень? — Я уже не знаю. Я так от всего устал. — Как дети? — Дети… Дети… Ничего! — бодро сказал он, — Правда они сегодня опять поссорились. — Это дети! — Да. — засмеялся он. — У тебя голова сегодня не болит? — Нет, у тебя болит? — Да, раскалывается. — Может тебе в аптеке что-нибудь купить? — Пройдет. Он провел рукой по моему лбу и сказал: — Жить будешь! Мы засмеялись. Через несколько минут я, как штык, стояла у театра Сатиры. — Здравствуйте, Алёна, давайте я вас проведу! — сказал услужливый лакей. Меня любезно провели в кабинет худрука, где сидел весь основной состав. — Здравствуйте, Алёна, присаживайтесь пожалуйста. — сказал Плучек. Анатолий Дмитриевич помог сесть мне на стул. — Начнем. Зачем я вас всех здесь позвал? После долгой речи Плучека, все артисты зашептались. — Андрюша, а ты что думаешь? Никогда бы не подумала, что имя «Андрюша» вызвало бы у меня такую мгновенную реакцию. Я повернулась в сторону Плучека. — Солнышко наше, давай. Андрей встал со стула и произнес: — Я думаю, что поправки в Фигаро повлекут за собой в первую очередь вопросы со стороны зрителей… Речь затянулась на долгие минуты. Его глаза бегали, он улыбался, он был увлечен. — Алёна, можно я вас попрошу? — О чем? — Мы вывезем на дом вам ткани, вы можете свою подругу Лену, чтобы она сшила нам основу? — Конечно. — Спасибо большое! Когда заседание окончилось, все артисты в том числе и некоторые швеи вышли из кабинета Плучека. Сзади я услышала до боли родной голос. Андрюша разговаривал с Шурой Ширвиндтом. — Алёнка! — крикнул Шура. — Привет! — засмеялась я. — Как у тебя дела? С Шурочкой мы очень давно дружим, сначала он у меня преподавал на дому, а потом наши отношения «Учитель-Ученица» закончились и начались дружеские отношения. Единственный мужчина, с которым я могу чувствовать себя свободно, несмотря на то, что мы просто друзья. Я считаю его своим любимым другом. Сначала у его жены появлялись вопросы, но потом она все поняла. — Да ничего, живу. — Ну, и слава богу! Андрюшка! Поздоровайся с Алёной. Наступила неловкая пауза. — Привет. — скромно сказал он. — Привет. — Видел твои спектакли. Хорошая идея. — Спасибо. — Та-ак, ну оставлю вас! — сказал Шура и ушел. Мы шли и молчали. Оба пытались что-то сказать, но ничего не выходило. — Ты сегодня свободна? — Да, а что? — Ну, я просто спросил. Он помолчал. — У тебя появилась дочь? — Да. — засиял он. — Машенька! — Поздравляю! — Спасибо. — улыбнулся он. — И как она? Отцовская жизнь? — Я ее немного побаиваюсь. Мы спускались по лестнице ближе к выходу. — Почему? — Я теряюсь, когда женщина плачет. Я оглянулась, на улице до сих пор стояла машина Мариса. Неужели он меня ждал? — Ты с Лиепой приехала? — Да, с ним. — Он хороший артист. — Да… — Я рад, что мы сможем еще увидеться. — Я тоже, только… — Что? — Не понимаю, что от меня хочет Плучек. Он уже несколько месяцев меня заманивает к себе в постановки. — Может ты ему нравишься как артистка, а может… В любом случае, держись от него подальше. Через него ширинку никто мимо не проходит. — Нам с худруком в этом плане повезло. — Ну да, только печальный он, а гений! Невероятный. — Да. Хороший человек. — Вы с ним в хороших отношениях? — Да. — Передавай ему от меня «привет»! — Передам! Он улыбнулся. — Почему Плучек захотел внести поправки в Фигаро? — Не знаю, он всегда что-то переделывает. Он говорит: «То что вчера казалось гениальным, сегодня — устарело!» Вот так! — Странный он. — Не то слово. Хотя тоже режиссер хороший. — Да. — А Ленка, она шьет что-то? — Да, решила, что будет швеей. Практически все театры к ней обращаются. — Вы все-таки помирились? — Не то чтобы… Мы так хорошо не общаемся с ней, просто по работе. — Я с Лёвой давно не виделся. Как он вообще там? — А поженились они. — Что? Они же расставались постоянно! — Любовь зла — полюбишь и Лёву. Андрей засмеялся. — Это точно. Они долго живут вместе? — А как из школы вышли, так сразу свадьбы и сыграли! — А! Мы замолкли. — Ладно, я пойду, меня там ждут. — Давай. Завтра снова к нам? — Наверно. — Ну, приезжай, на тебя наши артисты внимание обращают! — Да? — Ага. — А в глаза не смотрят! — А они у нас скромные. Мы пытались зацепиться языками, как только могли. Но когда наше воображение исчерпало себя, мы вынуждены были распрощаться. — Маричка, я здесь! — сказала я, когда залезла в машину. — С кем стояла? — С Мироновым. — Надеюсь, это не очередной твой друг? — иронично, но с любовью, сказал Марис. Он понимал, что я влюбчивая, но так как сам состоит в отношениях, он мне это прощает. Он вообще мне многое прощает. Надеюсь, что до сих пор меня любит. — Что от тебя опять хотят? — спросил он меня уже дома. — Чтобы я помогла со спектаклем и отнесла Лене материал. — Опять? Им самим не снести? — Не знаю. — От Плучека подальше держись. Хорошо? — обнял он меня. — Хорошо. — Бежим в кровать? — Бежим!