***
Набираю номер Майкла и ставлю динамик на полную громкость, откладывая телефон на стол, чтобы заново нанести успевшую стереться помаду. Созваниваться каждый день после окончания моей учёбы у нас уже вошло в привычку. Гудки идут, но брат не отвечает, поэтому я слегка удивляюсь, перезванивая снова, — Майкл не расстаётся со своим мобильником буквально ни на секунду. Когда он не берёт трубку и во второй, и в третий раз, моё удивление сменяется лёгкой паникой, и я начинаю звонить маме. Гудки без ответа. Судорожно ищу в контактах номер отца, и он, к моему облегчению, отвечает практически сразу. — Привет, Дженни. — голос не такой звонкий, как обычно, и я слышу шум вокруг него в трубке. — Что-то случилось, пап? — почти срываюсь на крик, вскакивая со стула, потому что вся ситуация уже начинает меня напрягать — учитывая, что ожидать я могу чего угодно. — Я с плохими новостями. Прости. — шум на фоне немного стих, и теперь я слышу эхо. Они в больнице? — Майкл сегодня весь день жаловался на усилившуюся боль, и, пока мы ехали к врачу, потерял сознание… — Что с ним? — мой голос, почему-то, пропадает, и я слышу, как громко и быстро стучит в висках сердце. Руки дрожат, поэтому удивляюсь, как из них не выпадает телефон. — Сейчас он в коме, Джейн. — папа тяжело сглатывает, а мои ноги подкашиваются, и я невольно опускаюсь на кровать. Комната идёт кругом и тускнеет. На глаза наворачиваются слёзы, но если быть точнее — приближается истерика. Не получается проанализировать слова, они глухим стуком отдаются каждое по отдельности, по слогам, по буквам: ко-ма-май-кл. От этого заунывного скандирования начинает казаться, что я задыхаюсь. — Ты… Скажи хоть слово. — Насколько всё плохо? — мой голос очень тусклый и приглушённый, словно это говорю совсем не я. — Врачи даже не знают, из-за чего это произошло. — папа прерывисто вздыхает. — Сейчас они поддерживают его препаратами и делают всякие обследования, тесты, но они ничего, чёрт возьми, не знают, — я слышу, как ломается мой отец. Самый сильный человек в моей семье, которым я всегда гордилась, с которого брала пример — даже он уже не в силах быть стойким среди всего происходящего. Почему жизнь должна быть… такой? Сквозь динамик слышу гулкие шаги, чей-то голос на фоне, а потом снова папу. — Дженни, я перезвоню через десять минут. Тебя забрать раньше? — Нет, думаю, не надо… Осталось всего два дня. Я вернусь со всеми, сейчас всё равно буду мешаться у вас под ногами. — выдыхаю, почти шёпотом проговаривая эти слова, как скороговорку, чтобы не расплакаться в трубку. — Хорошо. Держись, мы позвоним позже. — быстро отвечает отец, тут же сбрасывая. Я в сердцах кидаю мобильник на кровать и сажусь на пол, вдруг начиная плакать. Майкл. Его жизнь сейчас настолько уязвима из-за идиотской болезни, что такая вещь, как кома, в сочетании с тремя рецидивами, может его попросту добить. Безусловно, главное — оптимизм и вера в лучшее, но статистика и факты — отрезвляют этот бессмысленный позитив, и единственное, чего хочется, это стать исключением из правила. Мысли, подобно склизким змеям, заползают в голову, исключая возможность избавиться от их компании, поэтому, размахнувшись, бью кулаком в стенку, чтобы отвлечься на физическую боль. Сначала это кажется мне идиотским решением, но через пару секунд промедления я продолжаю со злостью наносить удары стене, за которой, к счастью, никто не живёт. Это по-прежнему ощущается глупостью, но хотя бы помогает переключиться. Прихожу в себя, лишь когда на заалевших костяшках сеточкой выступает кровь. Теперь плакать хочется не только из-за Майкла, но и от боли в руке — лучше и быть не может, и это вызывает горькую усмешку сквозь слёзы.***
Стук в дверь отвлекает меня от "Милых обманщиц". Весь остаток дня я провела... никак — бессмысленно потеряв время. Сначала дала волю слезам, потом поняла, что это делу не поможет никак, но раз в полчаса всё равно добивала себя мыслями и начинала плакать по новому кругу. Потом — пыталась отвлечься музыкой, рисованием, макияжем — стёрла всё к чертям, и сейчас моё лицо красное, губы искусаны почти до крови от волнения, а глаза выглядят так, словно я не спала как минимум двое суток. И вот, когда я собиралась провести вечер в компании сериала, кого-то принесло. Вот именно — кого? — единственный назревающий вопрос Всхлипываю вновь, вытираю щёки и подхожу к двери, тихо спрашивая, кто там, потому что явно не ожидаю никого видеть в девять часов вечера. Услышав ответ, в изумлении поднимаю брови, встряхиваюсь, пытаясь принять вид спокойного человека, который не рыдал несколько часов подряд, и опускаю ручку вниз. Мистер Хеммингс стоит в проходе, опираясь о дверной косяк, и выглядит, мягко говоря, не очень. Всматриваюсь в его лицо и часто моргаю, заметив увеличившиеся мешки под глазами, помутневший, усталый взгляд и острые, как лезвия, скулы. — З-Здравствуйте? — тихо говорю, топчась на месте. Изнутри пробирает сладкая дрожь от одного только взгляда на пыльно-голубой цвет его глаз. — Я могу зайти? — он переводит на меня взгляд, облизывая губы, и на несколько секунд я абсолютно забываю, как дышать, потому что меня пронзают насквозь два куска льда. Что ему вообще нужно? Тут же вспоминаю, как до смешного ужасно выгляжу, и внутренности сжимает судорога страха: не так, совсем не так я хотела предстать перед своим учителем во время нашей следующей встречи. — Да… Да, конечно. — отхожу в сторону с вопросительным взглядом, пропуская его внутрь, и закрываю за ним дверь. Войдя из тёмного коридора в освещённую комнату, Люк только сейчас может рассмотреть моё опухшее лицо. — Зачем вы пришли ко мне? — Ты плакала? Что-то случилось? — Хеммингс мастерски игнорирует мой вопрос, слегка пошатываясь на ровном месте, и я начинаю чувствовать слабый запах алкоголя, исходящий от него. — Вы… Вы пили? — я щурюсь, осматривая его с головы до ног. Обтягивающая чёрная футболка. Серые джинсы. Неизменные туфли Челси. И неровная походка в совокупности с растрёпанными кудрями. Чертово произведение искусства — даже когда пьян и странно себя ведёт. — Да. А ты не ответила на мой вопрос. — даже не спрашивая разрешения, он садится на мою кровать, а я, пребывая в лёгком шоке, опускаюсь на стул напротив. — Допустим, плакала. Не то что бы что-то случилось, но… — горло вновь перекрывает ком из слёз, и я замолкаю, закрывая глаза ладонями. Стоит ли рыдать в плечо своему пьяному учителю, или это уже край? А, нет, край — это мои чувства к нему, так что хуже уже всё равно некуда. — Но? — он смотрит на меня исподлобья и явно ждёт ответа. Тихо вздыхаю и нервным жестом заправляю за ухо выбившуюся прядь волос. — Мой брат. Он болеет раком, уже давно, мы думали, что всё уже позади, потому что три рецидива — этого, знаете ли, с лихвой достаточно, — издаю нервный смешок, а учитель смотрит на меня, в волнении сведя брови домиком. — Короче, я уже не знаю, во что верить, но сегодня… — хочу продолжить, но ком в горле делает мой голос хриплым, а слёзы вновь наворачиваются на глаза. Нахожу силы только на то, чтобы всхлипнуть, прикрыв рот ладонью. — Эй, — Люк болезненно морщится, видя моё расклеенное состояние. — Не… Иди сюда. — он раскрывает руки для объятий, и я, даже не раздумывая, пересаживаюсь со стула на место рядом с ним, прижимаясь к тёплому телу. — Если не можешь, не рассказывай. Должно быть, сложно. — его речь слегка невнятная, и, прислонившись к его груди, чувствую вибрацию голоса. Голова начинает слегка кружиться от теплоты и переизбытка всего. — У меня тоже не всё гладко. Поэтому, наверное, я снова выпил больше, чем предполагаемые пару глотков виски. Хотя, когда дело доходит до вредных привычек, мы умеем находить отговорки. Но знаешь, я чувствую такую пустоту внутри… Хотя нет, мне надо просто заткнуться нахрен. Как же я, наверное, глупо выгляжу сейчас, — он замолкает, тихо усмехаясь, и его взгляд, до этого бывший совсем уж мутным, слегка проясняется. — Послушай, Дженни, сейчас я пришёл к тебе, потому что считаю тебя буквально единственным человеком здесь, которому могу доверять. И хотя я сам не заметил, как оказался возле твоей комнаты, постучал в дверь я, уже вполне осознавая, что делаю, — он вдруг пальцами приподнимает мою голову за подбородок, заглядывая в глаза. От такого количества его прикосновений я медленно таю, чувствуя приятную слабость. Мои руки, ноги и лицо немеют от переизбытка чувств, внутренние органы делают очередной кувырок, но я не могу сказать и слова, прижимаясь к нему ещё сильнее и сдерживая слёзы. — Поплачь, если тебе станет легче. Обычно становится. А футболку мне не жалко — могу вообще оставить её тебе. — этими словами он будто ломает все барьеры, и я вновь поддаюсь эмоциям, начиная рыдать. На самом деле, мне уже не так больно и страшно, но я продолжаю, потому что чувствую себя невероятно странно, находясь в объятиях Хеммингса. Так, словно он — это мой дом, что-то жутко родное, часть меня, и этот дом у меня скоро отнимут. Он пытается меня успокоить, и от этого хочется плакать ещё больше — парадокс. Кажется, что меня недолюбили, и теперь я ищу поддержки в объятиях своего учителя, мужчины, который старше меня на грёбанные десять лет, — но я быстро отгоняю навязчивые мысли, наслаждаясь отведёнными минутами. Так проходят десять минут. Я просто плачу, постоянно всхлипывая, и обнимаю Люка, чувствуя его сильные тёплые руки на своей спине. Он слегка покачивает меня, пытаясь успокоить, и шепчет что-то на ухо, но я не могу уловить суть слов, опьянённая количеством эмоций. Тусклый свет люстры едва освещает номер, темнеющий с наступлением вечера. Размытым от слёз взглядом рассматриваю стены, лампочки и мебель, но потом лишь крепче зажмуриваю глаза в нежелании видеть этот опостылевший мир. Когда я немного успокаиваюсь, прекращая шмыгать носом, Люк убирает руки с моей спины и слегка хлопает по своим бёдрам. — Садись. Я удивлённо поднимаю на него взгляд, не совсем понимая, что он имеет в виду, но когда вижу уверенные кивки в ответ, всё же сажусь к нему на колени, смело расставив ноги по обе стороны от его тела — возможно, он ожидал немного другого, но я использую каждую возможность. Лицо Хеммингса находится близко, слишком близко, и я могу разглядеть каждый его миллиметр, пока бабочки влюблённости разрывают мой живот. Всё происходящее кажется самым прекрасным сном, поэтому я щипаю себя за руку, чтобы убедиться, что нахожусь в реальности. Это действие не укрывается от взгляда Хеммингса. — Я настолько классный, что ты не можешь поверить в то, что это не сон? — он слабо усмехается, заглядывая в мои глаза. Наши лица теперь находятся практически на одном уровне, но мне по прежнему сложно смотреть на него, потому что присутствует глупое и непреодолимое желание поцеловать его, а очерченные губы и лёгкая светлая щетина нисколько не помогают в сопротивлении этому желанию. — Нет, дело не в этом… — я прерывисто вздыхаю, думая, что это мой шанс — на провал или хоть какую-то победу. Вновь смотрю на Люка оценивающим взглядом и пытаюсь понять, насколько он пьян сейчас. Судя по затуманенным глазам — очень. — Мистер Хеммингс, — закрываю глаза, пытаясь подобрать слова и набраться смелости для этого идиотского поступка. — Я слушаю. — он обнимает меня за талию и пытается смотреть прямо, не теряя фокусировку. Ни меня, ни его, почему-то, не смущает местоположение его рук. Окидываю его лицо сканирующим взглядом. Губы сейчас выглядят даже привлекательнее его синеющих глаз. Задерживаю на них свой взгляд, тяжело сглатывая. Он замечает: на лице проскальзывает тень непонимания. — Я… Я, кажется, влюблена в вас. Так сильно, что у меня трясутся коленки, когда я вижу вас. Что минуты, которые я проживаю сейчас, кажутся мне каким-то сном, потому что я могла только мечтать о ваших объятиях… — я замолкаю, пристально глядя на перемены в лице учителя, и в комнате наступает тишина. Та самая тишина, которая давит на тебя так сильно, что хочется провалиться под землю прямо сейчас или совсем оглохнуть. Какое-то время Люк молчит, потом облизывает пересохшие губы и поднимает на меня свои голубые-голубые глаза. Заворожённо смотрю в ответ, чувствуя, как очередная порция слёз подкатывает к горлу, и причина для них — уже совсем другая. — Я слишком пьяный сейчас, чтобы принимать какие-то решения, но, Джейн, у меня есть девушка. — он устало прикрывает глаза. — Спасибо… Спасибо, что поделилась чувствами, не знаю? Я правда не знаю, как нужно отреагировать, чтобы не причинить тебе… боль. — вновь смотрит на меня, но куда-то мимо глаз, словно чувствует вину. — Я не могу смеяться над этим или пренебречь, но и ответить на чувства тоже не имею возможности. Я не хочу пользоваться ими, пользоваться твоим возрастом… — он говорит это приглушённым голосом, глядя куда-то в стену за моей спиной, а я, мысленно скрестив пальцы, надеюсь, что он забудет всё это к завтрашнему утру. — Я всё понимаю. — я начинаю медленно ненавидеть себя, но терять уже, видимо, нечего. — И, по поводу слёз… Мой брат впал в кому. — я выпаливаю эту фразу и вновь сглатываю противный ком. Люк медленно поднимает брови, находясь в неприятном шоке. — Это действительно ужасно… Дженни, — он вновь прижимает меня к себе, а я поддаюсь его тёплым рукам. — Он жив, помни об этом. Ведь это значит, что у него есть возможность выкарабкаться. Главное — верить, и, Джейн, я буду верить в это вместе с тобой. — тихо говорит он мне на ухо. — Спасибо. Я… Просто спасибо. — провожу рукой по щеке, стирая слезу, а потом делаю глубокий вдох. Запах алкоголя, конечно, перебивает остальные приятные запахи, которые я так хочу запомнить, но что-то всё же удаётся уловить: невероятно свежий ментоловый парфюм, почему-то, лесной дождь и приятный аромат шампуня, исходящий от золотистых кудрявых волос. Хеммингс разрывает объятия, опуская тёплые ладони на моё лицо, от чего по всему моему телу проходит табун мурашек. Теперь наши лица находятся друг напротив друга, я смотрю в его темнеющие голубые глаза, но замечаю, что он смотрит куда-то ниже моих. Секунда промедления, быстрых мыслей, потоком скользящих в голове, и его губы накрывают мои. Жадный поцелуй полон боли, страдания, растерянности, от которых Люк пытается избавиться с помощью меня, но несмотря на все эти моменты я целую его в ответ, запуская ладонь в его светлые волосы. Спустя время, которое длится для меня целую приятную вечность, парень отстраняется, прислоняясь своим лбом к моему. Наши губы теперь разделяет миллиметр воздуха, и я чувствую его тяжёлое горячее дыхание. Вновь закрываю глаза, чувствуя мурашки по всему телу, и прикасаюсь своими губами к его ещё раз, надеясь не быть отвергнутой. Он отвечает мне, и этот мягкий поцелуй почти сразу перерастает в другой, более грубый и страстный. Непроизвольно обхватываю торс Люка ногами, скрещивая лодыжки за его спиной, но он, кажется, даже не против. Горящими ладонями он сжимает мои бёдра, а потом они бережно ложатся на талию. Его поцелуи переходят ниже. Я пытаюсь отдышаться, но мне сложно даже сделать вдох, осознавая, что губы моего учителя сейчас находятся на моей шее. Он мягко целует её, пытаясь не оставлять следы, а потом всё же отстраняется. Я прерывисто вдыхаю воздух и не хочу открывать глаза, обнимая его за шею дрожащими руками. Когда же мне всё-таки приходится это сделать, меня встречает светящийся взгляд глаз цвета океана. — Не знаю, стоит ли что-то говорить. Но, знаешь, я понимаю твою боль. — тяжело дыша, тихо говорит Люк, как ни в чем не бывало. — Мои родители разбились на машине полтора года назад, и мне до сих пор везде мерещатся их образы. Ты сильная, ты справишься с этим. Надеюсь, с твоим братом всё будет в порядке, — он выглядит гораздо трезвее, но мой взгляд сейчас так затуманен, что я могу ошибаться. — Мне очень жаль, правда… Спасибо большое, я пытаюсь верить в это. — мой голос стал на тон выше, и мне очень трудно говорить, потому что слова путаются в голове. Я слезаю с коленей Люка, позволяя ему встать, а потом встаю следом за ним. Учитель смотрит на меня тяжёлым взглядом, а потом вновь обнимает, прижимая к себе. — Если, всё-таки, не справишься, приходи ко мне. Я всегда готов помочь и поговорить, хорошо? Я лишь киваю ему в ответ, не в силах сказать и слова, потому что до меня начинает доходить суть произошедшего за последние минуты. Хеммингс направляется в сторону выхода, и уже у самой двери вдруг неожиданно — наверное, даже для самого себя — наклоняется и нежно целует меня вновь, медленно оттягивая мою нижнюю губу. Я пытаюсь поймать последние моменты счастья, вкус его мягких губ и запах парфюма вперемешку с перегаром. — А теперь, я думаю, тебе стоит забыть всё, что только что произошло. Нам обоим стоит забыть. — он с сожалением смотрит на меня, и последняя надежда внутри меня тает. — Прости. Знаю, я идиот, можешь злиться и ненавидеть. Спокойной ночи. — он кидает на меня последний взгляд и, слегка помедлив, выходит, закрывая за собой дверь и оставляя меня стоять посреди номера в изумлении и шоке. Первое, что я делаю после его ухода — бегу к зеркалу. Я стараюсь не смотреть на своё красное, опухшее от слёз и поцелуев лицо, а сразу перевожу взгляд на шею и тихо охаю. Дорожка из бледных багровых следов тянется по тонкой коже, и я провожу по ней пальцем, чтобы убедиться в том, что она настоящая. Потом я тихо сползаю вниз по стенке, садясь на холодный пол, и запускаю руки в волосы. То, что только что произошло — это правда был не сон? От странного осознания вновь наворачиваются слёзы, но теперь мне обидно, до боли обидно. Хочется, как и сказал Люк, злиться, но скорее на себя. Если раньше я думала, что его отказ охладит мои чувства, то сейчас понимаю, что к началу учебного года они только усилятся.***
POV Luke. Почему солнце светит так ярко, что моя голова буквально раскалывается на куски? Какого чёрта солнце вообще появляется в этой стране второй день подряд? Встаю с кровати и иду к шкафчику в поисках аптечки, но обезболивающих в ней не оказывается. Послав к чёрту всех живых существ, натягиваю на себя джинсы и мятую рубашку, а потом подхожу к зеркалу. Оттуда на меня смотрит какой-то потерянный — везде, в этом мире, этой долбанной жизни, — бледный парень, с тёмными кругами под глазами от недосыпа и грязными волосами. Вчера я уснул только после двух, потому что не мог перестать думать о той девочке. Джейн. Почти состоявшаяся личность, которая готова вступать во взрослую жизнь и брать на себя ответственность за многие вещи, поведение которой уже достаточно осознанное, по сравнению с её сверстниками, вдруг объявляет, что влюблена в меня. Зажмуриваю глаза, когда вновь прокручиваю в голове сцены наших поцелуев. Это было так неправильно, хотя ощущалось немного иначе. Зачем я её обманываю? Или теперь я обманываю ещё и себя? Зачем я поцеловал её вчера? Этот вопрос волнует меня сильнее всего. Снова взгляд в зеркало. Голубоглазый блондин там стал ещё ничтожнее. Я ведь и продолжу ей врать, притворяясь, что ничего не помню. Наверное, на это она и рассчитывала.***
POV Jane. Одеваюсь на выход в странном, подвешенном состоянии. Я невероятно сильно волнуюсь насчёт нашей встречи, потому что не знаю, помнит ли Хеммингс всё то, что я ему сказала вчера вечером. Почти всю ночь я провела в слезах. Точнее, сначала я тихо плакала, потом слёзы будто закончились, и я лежала в состоянии идиотской апатии, страха и ненависти к себе. Прерывисто вздыхаю и подхожу к зеркалу с косметичкой. Засосы на шее стали чуть ярче при дневном освещении, поэтому я использую как можно больше консилера, тонального крема и пудры, чтобы скрыть их. Ведь если спросят, я даже не знаю, о ком правдоподобно соврать. В мою голову приходит странная идея, и я подхожу к шкафу, чтобы достать упаковку таблеток ибупрофена. Кидаю её в рюкзак и слабо ухмыляюсь. Потом закрываю глаза и пытаюсь ни о чем не думать хотя бы минуту, но тогда мою голову заполняет вакуумная пустота, засасывающая внутрь себя. Чертыхаясь, выхожу из номера навстречу последнему учебному дню. Люк, как обычно, догоняет меня, пока мы идём по выложенной камнем тропинке, но сегодня он делает это без особого энтузиазма, и по моей спине проходит волна дрожи. — Доброе утро. — он морщится, когда луч солнца падает на его глаза. — Голова болит? — учтиво спрашиваю я, всеми силами делая вид, что ничего не знаю, просто предполагая состояние по его внешнему виду. — Немного… — его взгляд останавливается на моей шее, и он едва заметно сглатывает, пока по моему телу проходит холодок. Он все помнит, конечно. Но почему тогда даже не подаёт виду? Я снимаю рюкзак с плеча и достаю из кармана упаковку таблеток, протягивая их учителю. — Воды, к сожалению, нет. — Ох, спасибо, — он приподнимает брови, принимая лекарство из моих рук, и я слегка вздрагиваю, когда его холодные пальцы соприкасаются с моими. — Ты всегда носишь их с собой? — Да. Мало ли что, — виртуозно вру всё утро сегодня. Хеммингс рассеянно кивает, продолжая идти вперёд, и за всю остальную дорогу мы не произносим ни слова.***
Стук в дверь. Снова. Мороз пробегает по коже, когда я иду открывать. Даже не спрашиваю, кто это: что-то подсказывает мне, что и этот стук, и вчерашний принадлежат одной и той же ладони. Я оказываюсь права: хмурый мистер Хеммингс стоит в дверях, сложив руки на груди. — Нам нужно поговорить. — его золотистые волосы собраны в странный пучок на голове, но некоторые кудрявые пряди выбиваются, свисая на лоб. Я часто моргаю и отхожу назад, пропуская его внутрь. Я буквально чувствую, как кровь густеет в венах от одной мысли о нашем предстоящем разговоре. Люк не садится, он просто продолжает стоять напротив меня, смотря сверху вниз, и по-прежнему держит руки скрещёнными на груди. — Это о том, что… — я нервно сглатываю, начиная перебирать пряди волос. — Что было вчера? — глупо продолжать верить, что он всё забыл. Ещё глупее, конечно, было надеяться на это вчера вечером. — Конечно, Флеминг, о чем ещё. — он устало вздыхает и смотрит на меня с каким-то сожалением и грустью в глазах. — Я понимаю, что тебе сложно сейчас хотя бы из-за состояния твоего брата, и мне бы очень не хотелось усугублять ситуацию, но, пойми, обманывать тебя я не хочу ещё сильнее. Я не жалею о том, что было вчера, но у меня есть девушка, и я правда люблю её. И да, мы с тобой целовались, я помню, и, может, даже расскажу ей, но это уже другая история, — он потирает переносицу пальцами и нервным жестом поправляет воротник рубашки. — Я бы хотел, чтобы ты просто забыла обо мне, переключилась, но я едва представляю, насколько это сложно. Наверное, мои слова сейчас невероятно абсурдны. Как если бы врач разрезал твою кожу скальпелем и сказал: «Постарайтесь не обращать на это внимания, кровь перестанет идти сама, и со временем порез зарастёт». Но я прошу тебя, Дженни, — мистер Хеммингс берёт мои обжигающе холодные ладони в свои и заглядывает прямо в глаза. В его взгляде я читаю странную жалость ко мне, и она уже начинает раздражать. Тем не менее, слёзы и обида берут верх над идиотской гордостью. От всего происходящего мои ноги становятся похожими на размягчённый пластилин, и, думаю, я бы упала, если бы не учитель, который подхватывает меня за талию и прижимает ближе к себе. Я закрываю глаза, делая глубокий прерывистый вдох. Слышу бешеный стук его сердца, а потом чувствую вибрацию голоса в груди. — Знаешь, почему я чувствую себя ещё более отвратительно? Потому что я разрушил твои отношения с Эштоном. Посуди сама: разве были какие-то ещё причины для вашего расставания, помимо, блять, твоей влюблённости? — эта фраза звучит грубовато, и я чувствую себя так, словно раскалённый нож прижимают к моему сердцу, расплавляя его и принося мне огромное количество мучений. — Мне больно. — тихо говорю я, и чувствую, как Люк прижимает меня к себе сильнее. — Я знаю, милая. — он тяжело вздыхает, и мне даже становится неловко оттого, что я заставляю его чувствовать себя так, хотя могла бы просто промолчать вчера. — Сейчас тебе больно, но станет легче. До начала учебного года полтора месяца, так что, пожалуйста, откинь все чувства. Иначе тебе будет ещё больнее. Прошу, прости меня, хоть это и будет сложно, но я не могу поступить по-другому. — он гладит меня по волосам рукой, наивно пытаясь успокоить, но горячие слёзы, похожие на ядовитую жидкость, уже блестят на моих глазах. — Я думала, что смогу разлюбить, за тот месяц, что не видела вас после окончания учебного года. Но знаете, какая была моя первая мысль, когда я увидела вас в день нашего отъезда? «Мне кажется, или он стал ещё красивее?». Боюсь, что когда мы вернёмся в школу, я не смогу сказать вам и слова. — мой голос срывается, потому что я не могу проглотить нарастающий ком из слёз обиды. — Чш-ш, тихо. — Люк начинает покачиваться вместе со мной из стороны в сторону, и этот жест, почему-то, вызывает у меня ещё больше слёз, уже из-за его заботы, которая причиняет щемящую боль в груди. — Мне тоже больно разбивать кому-то сердце. Но я никак не могу ответить тебе взаимностью, Дженни, хотя бы даже из-за политики школы и нашей разницы в возрасте. Я не хочу пользоваться тобой, портить твою жизнь… — хочу возразить, что это совсем не так, но не могу выдавить из себя ни слова. Кажется, он злится уже на себя, но продолжает меня успокаивать. — Ты обязательно найдёшь того человека, который полюбит тебя, принесёт тебе море счастья, но это не я. Я не смогу. — последние слова он уже почти шепчет, наклоняясь ближе к моему уху, но я не могу поднять на него глаза. Он целует меня в лоб, прижимает к себе в последний раз и медленно выпускает из объятий. — Я не хочу… — я шмыгаю носом, по-прежнему глядя в пол. — Не хочу, чтобы вы уходили. Вы можете ничего даже не говорить, а просто… Побыть тут? Останьтесь. Пожалуйста. — решаюсь поднять взгляд на него, и медленно утопаю в его глазах цвета моря, теряясь в пространстве. Люк слегка удивлённо поднимает брови, а потом пожимает плечами, кивая. — Ладно. Я уйду позже, если хочешь. Может, тебе лучше лечь? Облегчённо выдохнув, присаживаюсь на кровать и опускаю голову на подушку, закрывая глаза. Хеммингс ложится рядом со мной на спину и смотрит в потолок. — Тебе правда легче от моего присутствия? — он поворачивает голову набок, заглядывая в мои глаза. — Да. Намного спокойнее. Спасибо, — я продолжаю тонуть, но теперь не чувствую себя утопающей. Теперь это больше похоже на желанную смерть: я готова утонуть в его сине-голубых глазах. Они похожи на ясное небо в редкую солнечную погоду, на замёрзший слой морской воды, на туман холодным воскресным утром ноября, на коктейль из душного неонового бара с портвейном, синим пищевым красителем и кучей молотого льда… Я вижу, что Люк тоже не отводит взгляд, и чувствую, что что-то изменилось. Что-то сломалось, смешалось, перепуталось внутри, и мы больше никогда не будем друг другу теми, кем были раньше. Я уже не ощущаю такую сильную неловкость перед ним, а он знает больше, гораздо больше обо мне, чем в начале этих двух недель. Двух недель, которые изменили всё, что уже не получится вернуть назад.