Love Is Blind

Гулкие шаги раздаются в коридоре больницы с бездушными стенами, выложенными синей плиткой, и яркими белыми лампами, которые тихо щёлкают, нагнетая удушающе мрачную атмосферу. Да, я всей душой ненавижу больницы. И эта ненависть начала зарождаться, когда я впервые пришла в отделение онкологии в возрасте двенадцати лет: увиденное было странным, непонятным и довольно пугающим, если учесть тот факт, что, глядя на бледных детей без волос, я невольно бросала взгляд на Майкла с мыслью «неужели и он будет таким?». Всё случилось именно так и даже хуже, из-за чего здания больниц теперь всегда приводят меня в трепетный ужас — и вряд ли я когда-нибудь смогу забыть все те минуты, когда с замиранием сердца ждала окончания операций Майкла, восхищалась мужеством одних докторов и злилась бездействию других, когда, глядя на уставших от лечения малышей, вдруг поняла, что просто обязана стать врачом и принять участие в разработке лекарства от рака, которое не убивало бы в человеке всё здоровое… Безусловно, я успела привыкнуть к этому, принять, что это — не только участь моего брата, но и часть моей жизни тоже, однако атмосфера онкологических отделений по-прежнему является для меня очень тяжелой. Стоит лишь задуматься об истории каждого пациента в светло-голубом больничном халате, посмотреть его анамнез, карту и диагноз, и тебя прошибает холодный пот. Каково это — жить с возможностью умереть в любой момент? Когда не знаешь, что ждёт тебя даже через неделю? Мы с папой подходим к дверям, ведущим в отделение интенсивной терапии, где нам выдают одноразовые халаты и показывают, куда идти дальше. Отец забрал меня, как только наш автобус остановился возле школы, отвёз вещи домой, и мы сразу направились сюда, в это отвратительное разноцветное здание, один спиртовой запах внутри которого вызывает у меня тонну воспоминаний и ассоциаций, большинство из которых — далеко не самые приятные. — Дженни, — мама, прерывисто вздыхая, обнимает меня, когда мы заходим в бокс. Моё сердце болезненно сжимается, когда я понимаю, насколько сильно она сейчас переживает. — Как прошла учёба? — она сжимает мои плечи, стоя прямо напротив, и лишь сейчас я замечаю, как она устала и как изменилась внешне. Раньше морщинки возле её глаз и губ были едва заметными, сейчас же они очень бросаются в глаза, включая и те, что на лбу. Её широко раскрытые голубые глаза всегда нездорово блестят, а в красивых каштановых волосах мелькают серебряно-седые волосы. Тяжело сглатываю и выдавливаю из себя улыбку. — Всё было отлично. — голос даже не дрожит. Как будто и не вру. — Как Майкл? — осторожно спрашиваю, заглядывая маме за спину. Мои брови машинально сдвигаются, и становится почти физически больно внутри. — Врачи говорят, что его состояние немного улучшается… — мама нервно поправляет пряди волос. — Знаешь, пусть лучше они сами скажут тебе, что с ним. — она быстро кивает, отходя к посту медсестёр, чтобы спросить что-то у одной из них — смуглой девушки с кудрявыми каштановыми волосами и дружелюбной улыбкой. Медсестра кивает в ответ и тут же достаёт из кармана пейджер. — Доктор Кэмпбелл сейчас подойдёт. — мама возвращается обратно, слабо улыбаясь. — Я думаю, лучше него никто не расскажет, как обстоят дела у твоего брата. Я благодарно киваю ей в ответ, и вновь поворачиваюсь к Майклу. Он подключён к аппарату искусственной вентиляции лёгких, куча трубок соединяет его с капельницами. Парень выглядит бледным, как смерть, и сквозь прозрачно-белую кожу можно разглядеть практически каждый кровеносный сосуд. Я подхожу ближе к его кровати, в поле зрения попадает его худое тело, накрытое простыней, и руки, лежащие поверх неё. Чтобы сдержать слёзы, я улыбаюсь до тех пор, пока эта улыбка не начинает походить на настоящую. В голове пролетают счастливые моменты с братом, даже что-то из детства, и, в конце концов, вроде удаётся прогнать ком из слез. — Миссис Флеминг, вы вызывали меня? — я резко оборачиваюсь назад, услышав низкий бархатный голос с хрипотцой. Пульс уже превышает свой обычный ритм, но перед собой я вижу лишь врача. Врача, чей голос до боли похож на голос Люка. Тут же начинаю ненавидеть себя за то, что даже в такие тяжёлые моменты думаю о своей глупой влюблённости. — Да. Доктор Кэмпбелл, это его сестра, — мама указывает рукой на меня, и я ловлю добрый взгляд карих глаз. — И ей бы очень хотелось узнать побольше о состоянии мальчика. Я не думаю, что смогу рассказать лучше вас. — Конечно, мне не составит труда, — он подходит ближе, открывая свой планшет со снимками. — Могу я узнать, как вас зовут? — Джейн. — Очень приятно. Доктор Кэмпбелл, — он улыбается самой солнечной улыбкой из всех, что я видела у врачей, и я не могу не улыбнуться в ответ. — Мы не совсем понимаем, чем было вызвано коматозное состояние Майкла, но можем предположить, что это произошло из-за нарушения кровообращения в его мозге, что, возможно, было вызвано количеством химиотерапий, но у нас нет никаких подтверждений. Сейчас у него первая степень комы, семь баллов по шкале Глазго, но это улучшение произошло буквально вчера. — он пожимает плечами, качая головой. В его взгляде — сожаление. — Мы ничего не знаем наверняка, совсем. Мы, конечно, продолжим обследования, сделаем томографию и начнём лечение, но точного ответа у нас нет. Мне жаль. — он поджимает губы, кивая в очередной раз, а потом, сказав что-то моему папе, уходит в коридор. Первая степень комы — это уже хорошо. Конечно, всё это само по себе не может быть хорошо, но вероятность выхода из первой степени есть, так что я выдыхаю и поворачиваюсь к родителям.  — Вам обоим нужно отдохнуть. Давайте я сегодня останусь с ним? — с жалостью смотрю на их усталые лица. — Почему нет? — папа поворачивается к маме, а та безразлично пожимает плечами. — Будь на связи. Я буду звонить каждые три часа.

***

— Ты ведь помнишь, что мы летим в Чикаго через три дня? Я отрезаю кусочек от блинчика с кленовым сиропом, и мой нож начинает скользить по тарелке. — Мы? — я поднимаю на папу удивлённый взгляд. — Кто — мы? И как ты себе это представляешь? — Я и ты. Майклу нужно лекарство, которое стоит гораздо дешевле в Америке, а ещё я помню, как сильно ты хотела вернуться туда. — папа делает глоток горячего кофе и смотрит на меня с улыбкой. — Да, я хотела, но… — в растерянности опускаю столовые приборы на тарелку. — Без Майкла это будет совсем не то. — Тебе нужно отдохнуть от всего этого, хотя бы на время, — папа устало улыбается, согласно кивая. — Да, это тяжело, я понимаю, но ты ничего не потеряешь, если полетишь со мной, правда? Смотрю на него грустным взглядом и с тяжёлыми мыслями в голове, но в итоге киваю, соглашаясь. Могу потерять: если что-то случится с Майклом, пока меня не будет, я себе этого не прощу. Но на согласие меня подталкивает другая, более мрачная мысль: даже если буду рядом, я всё равно не смогу попрощаться с ним, если он так и не выйдет из комы.

***

Выхожу из душного самолётного воздуха во влажный, городской, дружелюбно улыбаясь стюардессам, и ступаю на трап вслед за папой. В лёгкие врывается глоток воздуха, засорённого выхлопами труб машин и заводов. Я определённо скучала, что подтверждается глупым смешком, вырывающимся из моей груди, и светящимися глазами. Пока мы едем в машине в забронированный отель по зеленеющим улицам Чикаго, меня преследует очень странное чувство. Я вижу знакомые небоскрёбы, улицы, магазины и даже кафе, но всё совсем иначе. От меня будто оторвали кусок, который остался там, в моём новом доме — в Лондоне. Какая-то часть меня, которая была ещё год назад, теперь совсем растворилась. Можно ли после такого смело заявлять, что я — уже не я? Дни проходят неплохо, я бы даже не побоялась использовать слово «круто», но мир вокруг меня по-прежнему завешен пеленой тумана. Что-то мешает мне жить на полную, зажимая в тиски. Я встречаюсь с моей тётей Пэнси — ещё одним важным для меня человеком — и почти всю неделю мы проводим вместе, навёрстывая упущенное время. Кофе со льдом в прозрачных стаканах, вафли с клубникой и шоколадным сиропом, зелёный парк в центре города с прохладной тенью деревьев, вымощенными серым камнем тропинками и живыми песнями уличных музыкантов. Карамельный попкорн из розовых бумажных пакетов в кинотеатре моего детства, наш с Пэнси смех на задних рядах, и кола в жестяных банках из автомата. Вечерние посиделки в тесной кухне нашего номера с папой, чайником зелёного чая и упаковкой шоколадного печенья. Переписки с Сэйди и тихие разговоры по телефону с мамой. И, конечно, в любом кудрявом блондине я вижу Люка. Моё сердце каждый раз сжимается, перед тем как ускориться сильнее, когда я вижу ледяные голубые глаза напротив. Стоит лишь отогнать видение — человек оказывается ни капли не похожим на моего учителя, а настроение с грохотом падает куда-то вниз, проваливаясь под землю. Стоит только вспомнить то, что было в его злополучный день рождения. Я не могу думать о своей беспредельной глупости в тот день, о том, насколько жалкой я выглядела в его глазах, о том, какого он сейчас обо мне мнения. Эти глупые мысли продолжали наносить увечья моему и без того разбитому сердцу, раскалывая его на куски, тревожа только зажившие трещины.

***

— Дженни, будешь чай? — тихий голос папы доносится из кухни. — Да, пап, иду. — встаю с мягкого матраса и с угрюмым видом топаю по коридору. Последние пятнадцать минут я провела за очередным рейдом на инстаграм-аккаунт Люка, и этим зачем-то сыпала соль на и без того глубокую, кровоточащую рану. Я заметила, что он удалил все фотографии со своей девушкой, и в моей идиотской голове теперь теплилась маленькая, но ярко светящаяся надежда. Она прямо сияла там, как светодиодная лампочка, какими бы силами я ни пыталась её потушить. — В последнее время ты ещё грустнее, чем была. Случилось что-то… Кроме всего, что происходит? — спокойным голосом спрашивает папа, наливая горячий напиток в мою чашку. — Не знаю, наверное, нет… Ничего серьёзного. — я нервно ёрзаю на стуле, принимая из его рук чай. — Что-то точно не так, как надо, я вижу. — он присаживается на краешек стула напротив, устремляя на меня прозрачный серьезный взгляд. — Ну, да, что-то не так… — я закусываю губу, думая, стоит ли делиться с папой хотя бы малой частью моих переживаний. Мой отец не такой, как многие: он не пытается опекать меня, убирать всех парней с моего пути, но он точно не разрешит кому-то разбить моё сердце. Правда, в этот раз он, конечно, опоздал. Отец вопросительно смотрит на меня, ожидая объяснений, и я нервно выдыхаю, формулируя предложения в голове. — Мне нравится один… парень. — конечно, чёрт возьми, не буду же я говорить, что этому парню двадцать семь. Брови моего папы взлетают вверх. — Он что-то сделал? Или просто… ничего не сделал? — он странно усмехается. — Д-да, скорее, второе. — Вы учитесь в одной школе? — Да. — И он не… занят? — Вроде бы уже нет… — слово «уже» само вырывается из моих уст, вызывая у папы широкую улыбку. — Вот видишь! А что, если это из-за тебя? — Нет, пап, точно не из-за меня. Наверное, у них просто не сложилось, или они поссорились, не знаю… — а может, он просто решил удалить фотки, кто ж его знает, этого Хеммингса. Вдруг осознание щелчком приходит в мою голову: они могли расстаться из-за меня? Если он всё же рассказал о том, что было? Чувство вины заполняет мои внутренности, словно отравляющая жидкость. — Почему ты так уверена? — да потому что, чёрт побери, он мой учитель, который, кроме того, лично мне выдал самую классическую фразу всех времён — «У нас ничего не получится». Еле сдерживаюсь, чтобы не выпалить эти слова в лицо папе, пытаясь не дать волю слезам. — Не знаю, я уже ни в чём не уверена… — прерывисто вздыхаю. — Ладно, пап, это правда не так важно, просто это добило меня в данной ситуации. — Как скажешь, — папа пожимает плечами, вставая из-за стола. — Но если что, я всегда готов поговорить с ним. — он шуточно подмигивает мне и уходит в комнату собирать вещи. Делаю глоток обжигающего чая и понимаю, что это первый раз, когда я правда хочу вернуться обратно, откуда прилетела, а не остаться здесь, в Чикаго.

***

POV Люк. Наливаю в прозрачный стакан очередную порцию виски, кидаю сверху три кубика льда и прокручиваю жидкость по стенкам, прежде чем сделать глоток, от которого у меня сводит зубы. — Люк? Ты снова пьёшь? — я не слышал, как она вошла в дом. Теперь Кейт стоит за моей спиной, тихо и разочарованно произнося эту фразу. — Прости, Кейт. Я обещал, но я не могу. Опять. Чёрт, извини. — ставлю стакан обратно на стойку и поворачиваюсь к ней. На лице брюнетки выражено такое разочарование и обида, что я сам хмурюсь, обижаясь на себя. Хотя я не чувствую стыда перед ней. — Дорогой, что случилось? Почему ты постоянно витаешь где-то, даже если сидишь рядом со мной? — девушка подходит ближе, устремляя на меня свои большие карие глаза. — Что происходит, Хеммингс? — воу, по фамилии. Это показатель чего-то серьёзного. Я потираю пальцами переносицу, пытаясь избегать её взгляда. — Ладно, я больше не могу это скрывать от тебя. Жить будет проще нам обоим, — вдруг с грохотом хлопаю ладонями о деревянную поверхность стола, от чего моя девушка слегка вздрагивает, опускаясь на стул рядом. Я сажусь напротив, положив свою ладонь поверх её. — У меня есть чувства к другому человеку. — после этих слов Кейт открывает рот в изумлении, и я буквально вижу, как падаю в её глазах. Ни о чём не жалею. — Я пытался это отрицать и думал, что ошибался, но нет. Не думаю, что мы сможем встречаться дальше. По отношению к тебе это было бы нечестно. — я тяжело сглатываю, поднимая взгляд на девушку. Она резко вырывает мою руку из своей, закрывая лицо ладонями. — Это кто-то из твоих учениц, да? — приглушённо, но по-прежнему громко и со злостью произносит она. По моей спине проходит дрожь. — Что.? Нет конечно, с чего ты этого взяла? — я часто моргаю, слова путаются в голове, а перед глазами встаёт образ моей девочки. Её зелёные глаза, мягкие каштановые кудри, которые так вкусно пахли клубникой, губы… С болью опускаю веки, вспоминая её слёзы. Она не побоялась быть искренней со мной, открыться со всех сторон. Позволить мне буквально использовать её — она ведь так хотела поцеловать меня, я видел это по её взгляду. Наверное, сейчас она сожалеет об этом, но я надеюсь прогнать эти мысли из её головы в скором времени. Не исключено, что она меня презирает, ненавидит и всеми силами пытается задушить свои чувства, но, по моим представлениям, это будет адски трудно. — Я… Я знаю, что я не такая красивая, как они, наверное, из-за того, что они моложе. Не такая искренняя, но… Плевать. — она убирает руки от лица, неожиданно бледнея. — Мне тоже надо кое в чём тебе признаться. — я напряжённо киваю, ожидая худшего, хотя и не верю, что эта светлая девушка способна на то, о чём я думаю. — Я изменила тебе. Дважды. — на глазах Кейт выступают слёзы, она с опаской поднимает на меня взгляд. Вот чёрт. Я качаю головой, в волнении облизывая губы. В голове проносятся все те воспоминания, подозрения, что я испытывал какие-то полгода назад, но отметал их, ссылаясь на преданность и любовь. Я закрываю глаза с вымученным вздохом. — Январь? — Что? — Это был январь? Ты изменила мне в январе? — Д-да, но… Но как ты..? — Я знал, что нихрена ты не на работе задерживалась. — грустно усмехаюсь. — Прошу, уйди. Я ведь ещё хотел продолжать извиняться перед тобой и чувствовал себя виноватым. — по правде говоря, нет, но мне хочется надавить на жалость. — Извини, Люк. Хотя я недостойна прощения, знаю. — с каменным лицом она быстро встаёт из-за стола и почти бегом уходит в комнату. Я слышу приглушённый шум, пока она достаёт свою сумку и открывает шкаф, со злостью выкидывая из него свои вещи. Мои глаза начинает неприятно жечь. К кому бы я ни испытывал чувства, любому было бы неприятно узнать, что ему изменили. Спасибо, что она хотя бы призналась. Через сорок минут Кейт выходит из моей комнаты уже одетая, направляясь к выходу. Встаю из-за стола и иду проводить её. Глаза девушки покраснели, брови нахмурены, а само выражение лица не предвещает ничего хорошего. — Думаю, я всё же была права. — равнодушно говорит она, надевая кроссовки. Её голос не держится в одной тональности, срываясь, чем выдаёт девушку с головы до ног. — Твой новый предмет влюблённости — однозначно твоя ученица. — она поднимает на меня тяжёлый взгляд, пожимая плечами, а потом накидывает на плечи джинсовую куртку. — Да какое тебе, к чёрту, дело до этого! — я почти рычу, пытаясь сдержать злость. — Ты врала мне полгода, так почему я не имею права скрывать от тебя что-то теперь? — активно жестикулирую, пытаясь совладать с собой. — Да пусть это будет хоть твоя мать, теперь это совсем не твоя, блять, забота. — шумно выдыхаю, облокачиваясь о стену спиной. Кейт берёт свои сумки в руки и открывает дверь с невозмутимым выражением лица. — Ключи. — спокойно говорю я, опуская взгляд на её карманы. Она достаёт связку и буквально кидает её мне в лицо, выбегая из дома. Опираюсь о дверной косяк и наблюдаю за её резкими движениями: открывает машину, кидает вещи в багажник, хлопает дверью, нажимает на педаль газа. Слабо усмехаюсь, закрывая дверь на замок, когда она выезжает со двора. Закрыв ворота пультом на радиоуправлении, направляюсь обратно на кухню и выливаю весь оставшийся алкоголь в бутылке в раковину, наблюдая за тем, как прозрачная коричневая жидкость уходит в слив. Уверен, Джейн не понравилась бы моя идиотская привычка, поэтому стоит избавляться от неё уже сейчас.

***

POV Джейн. Мы даже не успеваем отвезти чемоданы с вещами домой, потому что я упрашиваю папу быстрее ехать в больницу. Страх тугой верёвкой сжимает всё внутри: мне кажется, что времени остаётся всё меньше, что на счету каждая секунда. Не понимаю, откуда берутся эти мысли, но мне по-настоящему страшно и непонятно. Мама сидит возле кровати Майкла ровно так же, как мы оставили её неделю назад. Что-то щёлкает у меня внутри, когда я смотрю на её усталые глаза, широкую серую кофту и толстую книгу в её мягких руках. Теперь мама не кажется мне такой же бездушной и просто уставшей: я вижу её амбиции, которые она не сумела или не успела воплотить в жизнь, вижу разрушенные мечты и, конечно же, я просто вижу в ней человека. Такого же, как и мы все, которому свойственно ошибаться, испытывать эмоции, которых, порой, бывает настолько много, что сложно выдержать и не расплескать. Я быстро подхожу к ней и обнимаю её за плечи. Чувствую тепло её тела, передающееся мне тоже, а вместе с ним раскаяние и грусть, тяжёлую грусть. — Как вы провели время?

***

Вечер мягко накрывает Лондон воздушной простыней персиково-розовых цветов. Я стою у широкого окна в больничной палате, наблюдая за городом и пытаясь заткнуть уши, чтобы не слышать слова врачей и родителей на заднем плане. Ясно одно: ничего хорошего они не говорят. Когда люди в белых халатах выходят, я возвращаюсь к маме с папой. На их лица словно вылили чернила — такими угрюмыми, мрачными и тусклыми они выглядят. — Ч-что они сказали? — нервно перебирая пальцами молнию на кофте, спрашиваю дрожащим голосом. Папа проводит ладонью по лицу. — Ему хуже. — он поднимает на меня свои оливковые глаза, невероятно большие и серьёзные сейчас. По телу пробегает разряд тока. Что же, таких слов я ожидала, но разве мы можем быть готовы к худшему? — Вы так устали, — я кладу обе руки на плечи родителям, поочерёдно заглядывая в их глаза. — Может, поедете домой? Хотя бы на время. Пожалуйста. — последние слова я уже шепчу, потому что мне самой сложно сдерживаться. Мама убеждённо и отрицательно качает головой, но папа обнимает её за плечи, поворачивая лицом к себе. — Линда, ты выглядишь, как привидение. Сколько ты спишь по ночам? — По-разному… Бывает, по семь часов, бывает — не больше одного… — мама опускает глаза в пол. Её глухой голос болезненно режет слух. — Тебе точно нужно отдохнуть, дорогая. — папа не выпускает её из объятий, спокойно двигаясь к выходу из палаты. По дороге он берёт её сумку, а потом поднимает взгляд на меня. — Мы приедем в любое время, если что-то будет не так. Я буду звонить. — и снова оборачивается, уже возле самой двери. — Спасибо, Джейн. Я опускаюсь в кресло рядом с постелью Майкла, открывая книгу. Чтение не идёт: буквы путаются перед глазами, мысли перебивают сюжет, и в скором времени я замечаю, что перечитываю абзац уже в четвёртый раз, пытаясь понять его суть. Когда я убираю книгу, наступает полночь. В предыдущие разы такого «дежурства» мои глаза слипались, едва часы пробивали одиннадцать, но сейчас я понимаю, что вряд ли смогу уснуть с таким высоким уровнем волнения, даже несмотря на долгий перелёт и усталость. Я двигаю своё кресло ближе к кровати, опуская руку на белую простыню. Долгие три минуты я просто наблюдаю за размеренно поднимающейся и опускающейся грудной клеткой брата, смотрю на его короткие каштановые волосы, которые успели отрасти за месяц без лечения, и бледную кожу. — We can be heroes everywhere we go*… — дрожащим голосом начинаю напевать любимую песню Майкла. В своё время она успела мне порядком надоесть, но сейчас она ощущается как длинная тонкая ниточка в виде нашей ментальной связи. Это единственное спасение, которое хоть как-то похоже на разговор с человеком, с которым нельзя поговорить. — Keeping us down is impossible. — я аккуратно опускаю голову на грудь брату, продолжая тихо петь. Нарушаю тишину мёртвой и огромной палаты, заполненной такими же больными, будто разрезая её ребром своего голоса. Все посетители, которые выглядели одинаково грустно и болезненно, почему-то ушли. — Cause we're unstoppable. Слышишь, Майки, нас не остановить. Мы не остановимся и не сдадимся, ты ведь знаешь об этом? — перехожу на шёпот, чувствуя, как в носу начинает неприятно пощипывать. — Ты не представляешь, как я скучаю. Я так редко говорила тебе о том, как ты для меня важен, и теперь жалею. Я боюсь потерять тебя, потому что понимаю, что этот мир без тебя будет иным. Мы ведь близнецы, чёрт возьми! — шмыгая носом, продолжаю свою душещипательную речь, которую, конечно, никто не оценит. — Это типа как если бы у меня забрали моего соулмейта. Хотя, наверное, ты и есть — мой. — слеза, невзирая на моё нежелание, неумолимо скатывается по щеке, капая на простыню. — Я не могу потерять тебя, понимаешь, просто не могу. *песня The Score — Unstoppable

***

Всё проносится мимо меня в густом тумане. Люди, врачи с каталками, стрелка на часах, облака на сиреневом небе. Резкая, острая вспышка белого света мешает мне нормально смотреть на мир. Руки безнадёжно трясутся, когда я в очередной раз встаю с кушетки в коридоре. Ног же не чувствую совсем. Перед глазами проносятся события последних часов: раздирающе, оглушающе громкий писк датчиков в палате интенсивной терапии, много врачей, слов, перешёптываний и слёзы. Вспоминаю себя, стоящую снаружи, возле стеклянных дверей, и рвущуюся из рук медсестры. Клэр не хочет впускать меня в палату, потому что боится, что я не справлюсь. Теперь я с благодарностью вспоминаю её жест, хотя это произошло какие-то три часа назад. Люди теряют людей. Однажды каждому из нас придётся столкнуться со смертью, и ты никогда не будешь готов, сколько бы времени тебе ни дали. Создаётся ощущение, что из тебя самым наглым образом вырвали кусок души, кусок самого тебя, и выкинули как можно дальше, чтобы ты больше никогда не смог найти его. Теперь это пустое пространство медленно заполняется склизкой чёрной массой, которая булькает. Тебе приходится идти осторожно, чтобы её не расплескать. А потом наступает пустота. В прямом смысле — наступает на горло своими пыльными ботинками, захватывает тебя в свои объятия и держит, не выпуская. Такая странная, убивающая пустота, которая рушит здания, построенные тобой за долгие годы. Ты молча сидишь и поддаёшься ей, помогая разрушать, потому что больше нет сил сопротивляться. — Джейн? Ты готова идти? — голос папы пробивается через пелену тумана. Я поднимаю глаза, не видя перед собой ничего и никого, и молча киваю. Один раз. Я встаю, протягивая ему руку, и он без слов сжимает её в ответ, понимая, что я ослеплена вспышкой боли. Настолько сильной, что вот уже несколько часов подряд в моих глазах— пелена и белый свет. — Мы справимся. Нужно пройти через это. Ты слышишь, Джейн, слышишь? — срывающийся, но всё ещё твёрдый голос папы становится чётче, и, когда я ему отвечаю, удаётся, наконец, разобрать его очертания. — Да, пап. Слышу. — зелёные деревья на улице теперь кажутся пыльными, серыми, готовыми вот-вот осыпаться пеплом на такую же серую землю. Двигаться дальше? Сложно, так сложно, словно рельсы впереди завалены грудой камней. Но, наверное, можно. Можно ведь найти другой путь, или, на худой конец, убрать все препятствия с дороги? Для этого нужны силы, которые у меня отсутствуют. Совсем — я не чувствую своё тело, не чувствую землю под ногами. Меня снова накрывает ледяной волной полного осознания. Я ошиблась тогда, ночью, когда разговаривала с Майклом, когда сказала ему, что нас не победить. Он сам, пусть и не хотел, доказал нам обратное. Но я слабо радуюсь, что поговорила с братом. Не знаю, слышал он меня или нет, но знаю, что сейчас мне от этого легче. Я стою на балконе, полной грудью вдыхая августовский воздух. Вечер бесшумно опускается на Лондон, заставляя нас снимать маски и обнажать чувства. Кто-то кистью разводит на небе краски: сиреневая, голубая, синяя, фиолетовая, с примесью ало-розового. И облака — много белых комков. Делаю вдох, ещё один, и ещё, пытаясь всё принять и понять, но у меня не выходит. У меня больше нет брата. Так странно осознавать, что человека больше нет. Просто нет, совсем, и он никогда не вернётся. Странно и больно, до слёз, хотя плакать уже не хочется. Моё состояние сейчас можно описать двумя словами — хочется курить. Поэтому я достаю из заднего кармана джинсов выпрошенную у медсестры Клэр пачку сигарет с зажигалкой и аккуратно подношу газовое пламя к табачному цилиндру. Вдыхаю горький дым, задерживая его в лёгких и пытаясь не закашляться из-за неприятного ощущения. Впервые в своей жизни я пробую чёртовы сигареты. Невкусно, но однозначно становится легче. Я стою на балконе многоэтажки в доме за три автобусных остановки от моего, и смотрю куда-то на горизонт. Как-то неожиданно сложно становиться жить, получается просто существовать, и я не знаю, когда я вернусь к нормальному образу жизни. А получится ли? Возвращаться к себе домой я не хочу: мрачные комнаты, мрачные лица родителей, и, конечно, мои бесконечные слёзы, от которых уже кажется высохли глаза и устали скулы. Делаю ещё одну затяжку и выпускаю дым через нос тонкой струйкой. Смотрю на мигающий жёлто-белыми огнями город и не могу понять, отчего так горько и противно где-то внутри, и может ли сердцу действительно быть так, как моему сейчас.