if «i love you» was a promise,
would you break it if you're honest?
Каждая секунда капает на нервы напряжённым ожиданием. Я сижу, по-прежнему положив голову на плечо Люка, и слушаю его прерывистое дыхание. Разговоры кажутся бессмысленными, я в отчаянии пытаюсь понять, что же мне делать, и Хеммингс просто позволяет мне тонуть в своих размышлениях. Я оставляю поцелуй на его шее и шепчу что-то совершенно бессмысленное, в ответ на что он целует меня в висок. Делаю медленный вдох, впитывая в лёгкие этот слабый ментоловый аромат, исходящий от его рубашки, и чувствую, как непрошеные слёзы комом встают в горле. Раздаются гулкие
шаги; внутри меня что-то рвётся, а сердце с грохотом падает вниз.
— Пойдём, — с лицами, не выражающими абсолютно никаких эмоций, парни подходят к нам и, грубо подхватив Хеммингса за предплечья, поднимают его с пола. Прислонившись затылком к стене, я просто всхлипываю, осознавая, что сейчас не смогу сказать ничего. Люк смотрит прямо на меня, и сквозь пелену слёз я вижу, как сильно блестят его глаза. В этом взгляде нет жалости, обиды или злости: только серьёзность и, почему-то, страх. Не близкая смерть пугает его, это я знаю точно.
Опускаю взгляд в землю, сдерживая очередной судорожный всхлип. Я должна быть сильной, или я никому ничего нахрен не должна? Люк наверняка переживает ещё и за меня, и ему только сложнее в последний раз увидеть меня именно в таком разбитом состоянии, но понимаю, что даже подобие улыбки — выше моих сил. Их хватает лишь на то, чтобы покачать головой, отрицая происходящее, и хотя бы на время принять отстранённое выражение лица.
Как только Люка выводят из комнаты, я поджимаю колени к груди и прячу в них лицо. Ткань штанов в этих местах уже давно намокла от слёз. Пытаюсь вспомнить мелодию какой-нибудь песни и проиграть её у себя в голове, чтобы не слышать никаких звуков из холла, но вся музыка, которую я когда-либо слушала в своей жизни, тут же сливается в одну, заставляя мысли перемешаться, и я не могу сосредоточиться ни на чём. Мелкая дрожь бьёт моё тело, словно озноб, но мне так жарко, что я была бы не против прыгнуть в бассейн со льдом.
Шаги. Голоса.
Не могу закрыть уши руками, поэтому просто притупляю слух. Сосредотачиваюсь на собственных скачущих мыслях, но разговоры просачиваются и сквозь этот барьер. Они явно о чём-то спорят. С трудом и очень нехотя разбираю: речь заключается в том, что переговорщик просит Росса не убивать невинных людей. Смех захватчика явно даёт понять, что он не собирается исполнять эту просьбу. Снова
шаги. Замираю, потому что не знаю, чего ждать. Удивительно, как я всё ещё что-то слышу, потому что стук моего сердца в висках сейчас звучит как несколько барабанных установок сразу.
Выстрел.
Они нажимают на курок, и вместе с этим воздух застревает в моих лёгких на выдохе.
Этот звук доносится до моих ушей, и я замираю, как и весь мир вокруг. Барабанные перепонки, кажется, лопаются, ужасный выстрел чёрным, кровавым отпечатком остаётся в моём сознании, побуждая желание вывернуться наизнанку, лишь бы перестать слышать. Меня оглушает звенящая и давящая тишина: я просто теряюсь в ней, не вижу выхода, а потому ухожу всё дальше, вглубь чернеющей темноты. Вся остальная жизнь, за пределами стен этого отеля, вне этого происшествия, в один момент кажется такой далёкой и понятной, простой и неизбежной одновременно. Где-то внутри создаётся стойкое ощущение, что выстрелили в меня, но я, к сожалению, осталась в живых, просто теперь истекаю чёрной кровью, зная, что не умру от её потери, а лишь буду бесконечно долго чувствовать боль от раны, и от этого, честно говоря, только хуже. Пробив моё тело, воображаемая пуля заполнила организм изнутри едким серым дымом, который будет отравлять моё существование до конца жизни.
Спустя несколько секунд я понимаю, что перестала дышать, и хватаю ртом воздух. Глоток врывается в лёгкие, разрезает их своим острым ребром, и мой мозг, вновь получив кислород, медленно, но верно возвращается к обычному состоянию. Но мой разум по-прежнему страдает от нехватки воздуха, и это не тот воздух, который я могу просто вдохнуть, чтобы восполнить недостаток, а тот, что я уже никогда не смогу почувствовать в полной мере. По-прежнему ничего не слышу, ведь в ушах стоит эхо от выстрела и стук моего сердца, но голос изнутри кричит на меня, пытаясь достучаться и сообщить, что снаружи моего внутреннего мира тоже есть жизнь. Я начинаю постепенно осознавать происходящее вокруг, но боюсь даже поднять голову, потому что кажется, что тут же взорвусь от урагана звуков из окружающего мира, которые сейчас приглушены какой-то плёнкой.
Реальность возвращается к обычному ритму так же резко, как и ушла от него, и совсем без предупреждения. Защитная плёнка вдруг рвётся, и на меня обрушивается водопад из звуков. Шёпот, какие-то крики, всхлипы и
шаги, шаги, шаги. Уже появляется навязчивое ощущение, что все эти люди ходят по моей голове — так много стука ботинок об пол я успела услышать за время нахождения здесь, — и ещё долго я буду вздрагивать от звука соприкосновения грубой подошвы с полом.
Всё ещё не осознаю реальность, опустив лицо вниз, поэтому слёзы не идут. Перед глазами — серый кафельный пол, холод которого я чувствую сейчас своей кожей. Медленно решаюсь поднять голову, и, как только делаю это, со всех сторон на меня, словно грёбаные конфетти на похоронах, осыпаются сочувствующие взгляды, которые меня и добивают. Я взвываю, вновь пряча лицо, чтобы не видеть. Плакать не получается, из груди выходят только глухие, беззвучные рыдания и никаких слёз. Я даже не до конца понимаю произошедшее, чтобы уже закатывать истерики. В глубине души знаю, что лить слёзы бессмысленно, но в реальности мне так больно, что я не понимаю совсем ничего.
Появляется неприятное ощущение, будто все мои внутренности безжалостно вырвали, скомкали, выкинули и растоптали, особое внимание уделив сердцу: оно разорвано на мельчайшие частицы, как документ, который вы рвёте, потому что не хотите видеть. Всё моё тело сжимают в железных тисках боли, которую не получится снять и тремя таблетками ибупрофена. Да от неё, чёрт возьми, даже морфий вряд ли поможет.
На время этих рыданий, бессмысленных, но очень нужных, я даже перестаю чувствовать боль в левой руке. Затёкшие от сидения мышцы тоже прекращают ныть на время, словно сами скорбят по происходящему. Спустя некоторое время я, наконец, обретаю способность нормально дышать, пусть и с судорожными всхлипами. Всё вокруг давит на меня. Хочется оказаться где-то далеко отсюда прямо в эту секунду, хочется, чтобы меня даже просто убили, лишь бы не ощущать на себе эти взгляды, не слышать эти перешёптывания, как будто я выставлена в стеклянной витрине на всеобщее обозрение. Вдруг ощущаю присутствие рядом с собой какого-то человека и замираю.
— Поплачь, тебе станет легче. Я просто побуду рядом, если хочешь, — в голосе, приглушённом пеленой, с трудом узнаю Николаса. Даже не открывая глаз, опускаю голову на его грудь, чувствуя тепло и чужой запах, и начинаю плакать ещё сильнее, потому что получила разрешение. Меня пытаются успокоить, но, как ни странно, это вызывает лишь желание разрыдаться сильнее. Из моих глаз вновь текут слёзы, капают на серую ткань кофты парня и моментально впитываются, оставаясь на одежде темнеющими мокрыми пятнами. Мужчина слегка покачивает меня, чтобы успокоить, как маленького ребёнка, и что-то шепчет на ухо. Я совсем не слушаю, хотя, может, среди этих слов и есть что-то стоящее, но, честно говоря, в данный момент я даже не слышу его голос. Потому что не могу или просто не хочу — этого я не понимаю, но факт остаётся фактом.
Я продолжаю плакать, даже когда слёз, казалось бы, уже не осталось. Бессмысленные рыдания переросли в те горькие, горькие до тошноты, слёзы, которые будут преследовать меня ещё очень долго, особенно по ночам, с кошмарами, сопровождающимися этим омерзительным звуком выстрела.
Время тянется как раскалённая на солнце резина, и даже сложно представить, сколько сижу в таком положении. Малейшие детали заставляют меня возвращаться к истерике снова и снова. Ник, желая успокоить, молча опускает подбородок на мою голову, но я тут же вспоминаю, как час назад это же действие совершал Люк, и истерика начинается заново. Такими кругами из временного облегчения и нарастающей опять истерики после, мне становится немного легче. Вместе с очередной порцией слёз приходит новое изменение: отрицание начинает уступать место гневу. Теперь мне хочется не просто грустить и плакать, теперь хочется рвать и метать.
Вырываюсь из объятий Ника и со злостью опираюсь на стену. Соприкосновение её с моим телом получается слишком резким, и голова со спиной начинают вибрировать от боли, но я лишь жмурюсь, потому что ледяная поверхность стены хотя бы немного охлаждает мою ярость. Из моей груди выходит раздражённый выдох. Все мысли, так беспорядочно крутившиеся в голове до этого, теперь отходят на задний план, уступая место всепоглощающей пустоте. Она похожа на вакуум, космическое пространство, потому что всасывает абсолютно всё внутри меня, оставляя только самые худшие эмоции, как дементор.
Я с трудом открываю глаза, мир вокруг кажется чёрно-белым, и только красный почему-то ярко выделяется в одежде, на коже, в интерьере.
Красный — это кровь, а ещё — любовь. Безразличным взглядом смотрю прямо перед собой, туда, где сидит сероглазый мужчина в костюме, и во мне вновь просыпается злость.
Если бы они не поменялись местами, Люк, скорее всего, был бы жив. Понимаю, что была бы готова просидеть все эти часы в одиночестве, лишь бы мы вышли отсюда вдвоём. Нет сил, чтобы говорить, послать яростный взгляд тоже не получается, и я сдаюсь. Неожиданно резко чувствую прилив усталости, накатившей после продолжительной истерики. Дрожь в ногах становится особенно явной, а в глаза будто насыпали песка. Делаю несколько глубоких вдохов, чтобы перестать плакать, потому что именно это отнимает у меня больше всего сил.
— Может, это случилось бы всё равно, и плевать на место. Может, Люк был не прав, и я всё же виновата… — я шепчу, даже не замечая, что размышляю вслух.
— Мне оставить тебя в покое, или тебе всё же нужна помощь? — взволнованный голос Ника внезапно вырывает меня из мыслей. Поднимаю на него тусклый взгляд, и, судя по его резко изменившемуся лицу, все эмоции, которые я сейчас ощущаю, читаются по глазам.
— Я не знаю, — мой голос звучит так глухо, словно голову накрыли картонной коробкой. Я и правда, чёрт побери, не знаю, что мне нужно сейчас. Не могу оставаться наедине со своими мыслями, но если мужчина будет пытаться отвлечь меня, это может кончиться ещё хуже. Внезапная мысль пронзает мой разум, как молния на чёрном грозовом небе. — Я пойду туда! — тут же пытаюсь встать, но ноги подкашиваются, и я опять опускаюсь на колени. Губы, как и руки, дрожат, и пока я пытаюсь совладать со слезами, Ник в ужасе начинает меня отговаривать.
— Джейн, пожалуйста, сиди на месте! Н-не нужно никуда идти! — по его прерывистой речи понятно, что он и сам боится до чёртиков. Я медленно качаю головой и вновь встаю. — Джейн, мать твою!
— Почему нет?
— Ты не в порядке. В состоянии шока, не можешь мыслить адекватно, — он пытается выглядеть спокойным, но выходит хреново. — Сядь, пожалуйста.
— Я не в порядке, но я понимаю, что делаю. — пытаюсь сохранять хладнокровие, хоть и выходит плоховато.
— И что же, по-твоему, ты собираешься делать, когда выйдешь туда? — язвительно-взволнованным тоном отвечает мужчина.
— Посмотрю на него. В последний раз. — сама не верю, что произношу подобные слова. Их правдивость наносит очередной удар моему сердцу, и оружием на этот раз являются самые острые клинки.
Уголки губ Ника словно на автомате отпускаются вниз, а в карих глазах происходит какая-то перемена. Осуждение постепенно испаряется, теперь там плещется жалость вперемешку с болью.
— Я понимаю, но не сейчас, хорошо? Джейн, садись, иначе я сейчас упаду в обморок от страха за тебя.
— А когда, чёрт возьми? — я взрываюсь, и мне плевать, что все остальные в помещении навострили уши, с удовольствием отвлекаясь на драму. — Не сяду, потому что я ухожу! — кинув взгляд на шатена, я прямой походкой иду к дверям. Парни на выходе тут же опускают ладони на рукоятки пистолетов.
— Куда? — в голосе одного из охранников даже преобладает удивление, а не строгость.
Действительно, какой идиот пойдёт на самоубийство?
— Выпустите меня, пожалуйста, — ком вновь появляется в горле, и я почти шепчу.
— Ты идиотка? — второй страж подключается к диалогу, насмешливо вскидывая брови.
— Джейн, они ведь просто прострелят твой череп, даже не задумываясь о твоих намерениях! — срывающийся голос Ника заставляет меня обернуться. Я тяжело сглатываю, осматривая комнату с этого ракурса. Все взгляды направлены на меня. Кто-то смотрит с любопытством, кто-то — с насмешкой, но у каждого в глазах стоит страх.
— Я уже мертва, — качаю головой и вновь всхлипываю. Майкл умер, и как бы я ни утверждала, что смирилась с потерей, мне всё ещё больно до слёз. Единственный человек, который был похож на него по характеру, который всегда мог меня поддержать, прикосновения которого были самыми нежными, он тоже, чёрт возьми, теперь мёртв. Зачем оставаться в живых мне, существовать на этой планете,
без них? Ведь это действительно будет не жизнью, а выживанием.
— Подумай хотя бы о родителях, — Ник почти шепчет, и в его глазах я вижу застывший ужас. Эта фраза на секунду останавливает меня, но не отрезвляет.
— Они уже пережили смерть одного ребёнка, переживут и мою, — эта фраза так хладнокровно выскальзывает из моих уст, что я начинаю задумываться, действительно ли на месте моё сердце. Конечно, куда оно денется. Здесь, всё стучит и стучит, не давая мне даже пятиминутный перерыв на «подумать».
Удивлённое ахание раздаётся откуда-то со стороны, но я продолжаю с безразличием глядеть на Ника, который стал бледным, как полотно.
— Дженни… — услышав это обращение, зло сверкаю на него глазами и, готова поклясться, слышу, как он ойкает. — Вернись на место. — он уже не надеется на то, что я послушаюсь, но всё ещё пытается. Проигнорировав, я поворачиваюсь обратно к охранникам и решительно киваю. Изумлённо переглянувшись, они пожимают плечами и расходятся, открывая проход для меня.
Делаю глубокий вдох. Выходить на верную смерть страшно до шума в ушах, в глазах искры, но я упрямо шагаю вперёд, глядя в пол. Я очень, очень хочу
посмотреть, но мне так страшно даже представить, что со мной может случиться, когда я
увижу.
— Какого хрена? — возмущённый возглас Росса и перешёптывания полицейских заставляют меня поднять голову. Росс стоит прямо напротив меня, сжимая в руках автомат, рядом с ним стоит Рыжий и ещё несколько человек, а чуть поодаль находятся люди из полиции и переговорщики. Они смотрят на меня с нескрываемым ужасом, и я, кажется, только сейчас понимаю, что творю.
Конечно, идиотка, они убьют тебя. Послушалась Люка? Все его слова были для тебя пустым звуком? Трясу головой, чтобы прогнать эти ужасные мысли. Хватит с меня нотаций, тем более от самой себя.
Мне уже нечего терять, поэтому я медленно поворачиваю голову в ту сторону, где никто не стоит, и, следовательно, там… От увиденного колени тут же подгибаются, и я оседаю на пол с сильнейшим звоном в голове. Тело Люка лежит примерно в пятнадцати метрах от меня, и я не могу разглядеть никаких деталей, но его безжизненное состояние и отсутствие движений навевают такую тоску и страх, что хочется взвыть.
Заметив моё шоковое состояние, помощники главаря пользуются случаем, хватают меня подмышки, заставляя встать, и ведут прямо к Россу. Не сопротивляясь, я следую за ними, не чувствую ног и, кажется, даже не вижу ничего перед собой. Глаза застилает ватная пелена слёз и паники.
— Тебе надоело жить? — лаконично спрашивает брюнет. Он смотрит прямо в мои глаза, и, я вижу, как сильно он удивлён.
— Я… Я-я… — понятия не имею, что отвечать, поэтому просто качаю головой и смотрю прямо перед собой, стараясь не бросать свой взгляд на пол чуть поодаль.
— Они сидели вдвоём с этим парнем и раздражали меня все эти часы, босс, — тут же откликается один из парней гнусавым голосом.
— Значит, куколка захотела посмотреть на труп своего возлюбленного? Интересно, — Росс усмехается, подходя почти вплотную. Меня передёргивает от такой формулировки, но я не двигаюсь с места. — И что же нам с тобой делать?
Ни о каком ответе не может идти и речи. Из-за очередного упоминания смерти Хеммингса на меня вновь накатывают слёзы. Чувствую, как дрожат руки, и молчу, пристально смотрю в глаза этому психу. Ещё пять минут таких переглядываний, и я буду просто умолять, чтобы он убил меня.
— Мы с тобой просто поразвлекаемся, — он едко улыбается и достаёт из-за пояса перочинный ножик. Дрожь проходит вдоль позвоночника, обдавая меня холодным потом. Я настолько устала, что предпочту смерть этим издевательствам, но ещё я очень слабая и потому никогда сама не попрошу о том, чтобы меня убили.
Росс поднимает руку и оттягивает воротник моей футболки. У него горячие ладони, которые ощущаются даже более странно, чем если бы были холодными. Открыв ножик, он проводит лезвием под ключицей. Ледяной металл быстро разрезает кожу, и я чувствую, как тёплая струйка крови уже стекает вниз, чтобы впитаться в футболку. Тихая боль пронзает тело, но я молчу. Парни сзади крепко сжимают мои предплечья, которые тоже начинают побаливать.
Полицейские напротив о чём-то перешёптываются, переговариваются с сообщниками по рации и взволнованно смотрят на меня. Пока я остаюсь в живых и развлекаю захватчиков, у них есть время подумать.
Выпустив ткань из пальцев, Росс идёт дальше. Он останавливается сбоку от меня и оставляет порез на шее прямо под ухом. Затем, не дожидаясь моих вскриков, делает ещё три таких же ниже. Вдыхаю воздух сквозь сжатые зубы и пытаюсь справиться с болью. В этом месте она очень неприятная, не получается двигать головой, а кровь, которую я не могу вытереть, раздражает ещё сильнее.
Россу приходится прерваться, чтобы откашляться. Я прикрываю глаза, пытаясь расслабиться. Затяжной приступ кашля переходит в рваные вдохи: кажется, что мужчина не может нормально вдохнуть. Распахнув глаза, смотрю на его бледнеющее лицо и синие губы. Рыжий подходит к нему и с обеспокоенным видом протягивает бутылку воды.
— Всё в порядке, босс?
— Мне… Кажется, нет… — хрипит Росс, сгибаясь сильнее, его ноги вдруг подкашиваются, и он падает на пол. Судя по наступившей тишине, он перестаёт дышать совсем. Руки сзади тут же отпускают меня, и парни бросаются на помощь своему главарю.
Воспользовавшись их замешательством, я опускаюсь на пол, отползаю в сторону, к Люку, и вновь мои колени начинают трястись, как машины на неотремонтированных дорогах. Я сажусь совсем рядом с ним, и вновь начинаю беззвучно плакать. Немного рваная, но по-прежнему до идиотизма ровная дырочка пробивает его грудь в районе сердца. Мне не противно, скорее страшно, потому что я знаю,
чьё сердце раздроблено пулей. И без того красная рубашка пропитана кровью и выглядит какой-то выцветшей. От одного взгляда на лицо парня моё тело содрогается. Странная судорога сводит все внутренности, не отпуская, и меня начинает мутить. Мои рыдания прекращаются на недолгие несколько секунд, в течение которых я даже не дышу, и сомневаюсь, что моё сердце вообще бьётся. Белое, как лист бумаги, лицо, выглядит слишком, слишком плохо. Рот приоткрыт, и в уголке я вижу запёкшуюся кровь. След стекает вниз по его щеке, шее, несколько капель застывают на полу рядом. Меня в одно мгновение охватывает такая паника, что я начинаю задыхаться. Сил на рыдания уже нет, и я в безмолвном ужасе продолжаю разглядывать Люка,
мёртвого Люка, не беспокоясь о том, что происходит за моей спиной.
Глаза парня открыты, и это обстоятельство добивает меня. Хотела бы опустить его веки, но мои руки за спиной. Приподнимаюсь, чтобы быть на одном уровне с его лицом. Глаза, такие же голубые, чистые, кристально-прозрачные, какими я видела их в последний раз, затуманены дымкой. Безжизненной дымкой. Сейчас они похожи на глаза коллекционных кукол: такие же стеклянные, безжизненные, не выражающие никаких эмоций, но по-прежнему до одури красивые. Я не могу смотреть, но что-то удерживает меня от того, чтобы отвернуться. Просто продолжаю поглощать каждый миллиметр его тела, отрицая, не принимая его смерть.
В очередной раз замечаю, насколько этот парень идеален, даже будучи мёртвым. Из-за воротника рубашки выглядывает ключица, обтянутая нежной кожей, его руки, лежащие на полу, освобождены от наручников, и я разглядываю тонкие пальцы, ладони, вспоминая, как мы держались за руки и как это было хорошо. Слёзы, которые на время покидали меня, возвращаются вновь. Удивляюсь тому, что всё ещё могу плакать. Вновь поднимаю взгляд к лицу Люка. Его очерченные губы выглядят высушенными и белыми, как мел, а кровавый ободок на их внутренней стороне лишь придаёт этому виду некой трагичности. В последний раз смотрю на его глаза. Это так же сложно, как добровольно засовывать пальцы в мясорубку или выбегать на трассу, чтобы тебя сбила машина, но я не могу не сделать этого. Его глаза теперь напоминают мне два замёрзших океана. Раньше они плескались, излучая эмоции, топили меня в своих водах, а теперь океан замёрз, его воды застыли навсегда, и в них больше нельзя утонуть — только упасть с высоты и разбиться вдребезги об лёд.
Я закрываю глаза и опускаю голову вниз, потому что больше не могу выдерживать этот стеклянный, потерянный, пустой взгляд. Решаю обернуться и узнать, что происходит, раз меня всё ещё не оттащили обратно.
— Пока вы все не положите оружие, мы не поможем вашему боссу, — слышу уверенный тон полицейского. Все захватчики стоят полукругом, их кобуры валяются на земле, а руки подняты высоко над головой. Росс по-прежнему лежит рядом, не подавая признаков жизни, а полиции стало в два раза больше.
— Мне не нужен этот придурок Росс, мне нужны деньги, чёрт возьми!.. — Рыжий, единственный из всех, нервно сжимает пистолет в своих руках. Его лицо очень бледное, он и сам не понимает, что делать, но полагает, что лучшим вариантом будет сопротивление полиции.
— Последнее предупреждение, — офицер перезаряжает пистолет, выставив дуло прямо на мужчину. Думаю, захватчик сам бы уже нажал на курок, но ему слишком страшно от количества полиции. Тем не менее, он не опускает оружие, и раздаётся очередной выстрел. Рыжий безжизненно падает на пол, как тряпичная кукла. Я замираю в ужасе, мои колени всё ещё касаются джинсов Люка, но я не могу сдвинуться с места. Слишком много убийств за один вечер на моих глазах. Двое парней в костюмах медиков тут же побегают к Россу, который по-прежнему лежит без движения, и в этот момент, пока остальные сообщники не начали действовать, главный полицейский достаёт что-то из-за пояса.
— Штурм! — его глаза сверкают, когда он повышает голос, чтобы его услышали все в помещении, и проделывает какие-то махинации с предметом в его руке. Закрывая глаза, я ложусь, головой упираясь в бок Люка. Кажется, рубашка в этом месте пропитана кровью, но мне хватает и того факта, что я прижимаюсь к мёртвому человеку. Во время опускания на пол, я задеваю руку, и она начинает болеть с большей силой. Мне приходится сжимать зубы, сдерживать рыдания, которые разрывают мою грудную клетку словно атомные бомбы, а слёзы стекают по щекам прямо на кафельный пол.
— Я справлюсь, Люк, обещаю, — я шепчу почти беззвучно, скорее для себя, чувствуя, как в глазах начинает темнеть.
Раздаётся оглушительный писк, похожий на фальшивую сирену, а потом всё помещение заполняется густым белым дымом. Этого хватает, и я полностью теряю сознание, лёжа на холодном полу, прижимаясь к телу Хеммингса, с мокрыми от слёз щеками и кровью на шее.
***
Я с трудом открываю глаза, сразу щурясь от яркого света больничных ламп. Увидев перед собой знакомое лицо, я вновь прикрываю веки и жмурюсь, пытаясь прогнать то, что посчитала видением. Ощущение гипса на руке неприятно сковывает движения, и я высовываю её из-под одеяла.
— Эй, Дженни? Как ты себя чувствуешь? — его тихий и взволнованный голос заставляет меня вновь открыть глаза и посмотреть на парня, который оказывается самым что ни на есть настоящим. Эштон поправляет свои кудряшки, вглядываясь в моё лицо.
— Это… ты? Что ты здесь делаешь? — мой голос звучит как-то слишком глухо и тихо.
— Я волновался за тебя.
— Ты забыл о нашей ссоре? — я с искренним непониманием смотрю на него, приподнимаясь на здоровом локте. — Или нынешний ты и тот Ирвин, который смог довести меня до слёз, — разные люди?
Он угрюмо качает головой и опускает взгляд на свои ботинки.
— Я был неправ, знаю, и я бы очень хотел всё исправить…
Люк. Люк, мать его, Хеммингс.
— Скажи, что это всё был сон, пожалуйста, — я игнорирую его желания, потому что они кажутся мне нелепыми до абсурда. Закрываю глаза, потому что слишком уж яркие воспоминания из недавнего прошлого вдруг хлынут в мою голову потоком. — Скажи, что мы попали в аварию по дороге в этот чёртов отель и Люк лежит в соседней палате. Я даже согласна на то, что я только что вышла из комы, в которой была несколько месяцев, и наших отношений вообще не было, но… — мой голос понижается до шёпота. Я распахиваю глаза и пристально смотрю на Эштона. Выражение скорби и сожаления не исчезает с его лица, и я понимаю, что абсолютно всё из произошедшего — чистая правда и жестокая реальность. Заметив, что я смотрю на него, парень смущённо отводит взгляд в пол. Я вдруг чувствую, что не могу сдерживать подступившие слёзы, и закрываю лицо ладонями, с трудом сжав в локте левую руку. Рыдания сами вырываются наружу, словно птица из клетки, и я начинаю плакать. Белые простыни и стены, выкрашенные голубой краской, оказываются размытыми перед моим взглядом. Люк действительно мёртв? Зачем, блять, тогда живу я?
— Мне очень жаль, — его слова звучат невнятно. — Я позову твоих родителей, ладно? — я слышу топот шагов и хлопок двери, не открывая глаз. Вытираю слёзы рукой, потому что меня переодели в классическую больничную одежду с коротким рукавом, но они снова и снова текут по моим щекам. Скрип дверной ручки и быстрые шаги.
— Дженни, Боже мой, Дженни… — мама обнимает меня за плечи, прижимая к себе изо всех сил. Запах её духов слегка отвлекает меня от происходящего. Я в мгновение понимаю, что моя семья рядом со мной, и становится будто теплее. Но она начинает говорить вновь, вызывая у меня очередной приступ истерики. — Ты не представляешь, как сильно мы за тебя волновались, дорогая. Это была худшая ночь в нашей жизни…
— Моя тоже, — говорю хриплым голосом и откидываюсь на подушку.
— Мне так жаль, правда, доченька, — она сжимает мои ладони в своих. В глазах матери стоят слёзы, но она выглядит счастливой. Какое-то время она наслаждается моментом, но потом решает разрушить идиллию. — Дженни, я знаю, тебе сложно, но… Ты ведь соврала нам. — она сдвигает брови и, наконец, отпускает меня. — И эта ложь была не единичной, правда? — эти слова имеют такое же действие, как удар кулаком в солнечное сплетение. Замираю на несколько секунд и ошарашено смотрю на эту женщину, не узнавая в ней свою маму. Я наконец-то могу разглядеть их лица за пеленой слёз, и больше всего удивляюсь папиному выражению лица: оно не выражает буквально ничего. Он стоит, смотря на меня прямым, ясным взглядом, но я не могу прочитать в нём ни одной эмоции. Пустота.
— Я могла умереть, и уже умерла внутри, а всё, что ты можешь делать, это говорить о том, что я сделала не так? — у меня не хватает сил повысить голос громче шёпота, но это производит даже больший эффект. Мама сводит брови в смятении и отстраняется чуть дальше.
— Извини, Джейн. Я просто не могу поверить в то, что ты встречалась со своим учителем, и из-за него…
— Хватит! — папа неожиданно повышает голос, зло глядя на миссис Флеминг. — Сейчас не время, Линда, неужели не ясно? Ты ещё успеешь прочесть ей парочку лекций по правильному выбору партнёров, но в данный момент Дженни явно не хочет слышать подобное.
Я смотрю на него благодарным взглядом, потому что сил что-то ответить во мне не находится. Мама же выглядит настолько возмущённой, словно это было личное оскорбление. Она скрещивает руки на груди и нарочно отворачивается, поджав губы. Словно в этом нет её вины. Мамины слова резко полоснули ножом по сердцу, вновь открывая только начавшие затягиваться раны. Мне плевать на синяки, порезы на шее и перелом, я бы даже не сильно расстроилась, если бы осталась инвалидом на всю жизнь. Те шрамы, что останутся внутри — они никогда не заживут. Ты будешь долго привыкать к ним, но даже после этого, нащупывая швы, будешь вновь и вновь переживать это заново. Придётся жить с такой ношей всю свою жизнь, тащить её за собой, как мешок с кирпичами. Я моментально жалею, что меня не били по голове, потому что я хотела бы проснуться с амнезией и не вспомнить и секунды из последних суток. Впрочем, тогда забыть стоило и последние семь месяцев.
— Оставьте меня одну, пожалуйста.
— Но… Как, Дженни, подожди…
— Пойдём, — отец берет маму под локоть и почти тащит к выходу из палаты.
— Один вопрос, прежде чем вы уйдёте, — я с трудом поворачиваю голову к двери. — Что здесь делает, мать его, Эштон?
— Он узнал обо всем с самого начала и поддерживал нас, — отвечает мама, опустив глаза в пол. — Я правда удивилась тому, как сильно он волновался о тебе. Он умолял взять его с собой, потому что хотел увидеться, и действительно сидел здесь всё время, пока ты не очнулась. Тебе стоило сильнее ценить его…
— Мама! — голос срывается на последнем слоге, но я смогла выкрикнуть, вновь начиная плакать.
— Если что, мы будем в коридоре, — тихо говорит папа, и они выходят. Наступает тишина, нарушаемая лишь моими рыданиями и щебетанием ранних птиц за окном. Я не могу принять, понять, осознать происходящее. Несмотря на то, что я видела его тело, мне кажется, что с ним всё в порядке. Кажется, что он с минуты на минуту придёт в мою палату, крепко обнимет, извинится, что заставил меня волноваться… Но никого нет, и слёзы накрывают меня снова и снова, хотя мне хочется не плакать, а рвать и метать.
С трудом встаю с кровати, чтобы зайти в ванную. Включаю холодную воду и просто смотрю на то, как она течёт из крана. Умыв лицо, поднимаю взгляд наверх, и на глаза наворачиваются слёзы от вида той девушки, которую я вижу в зеркале. Моё лицо бледное, как у восковой фигуры, но опухшие глаза словно светятся красным. Взгляд падает на шею, и, хотя половину её занимает пластырь, на ней видны малиновые следы. Тут же закусываю припухшие губы, чтобы не расплакаться опять. Контур губ саднит, и это было бы приятно, если бы не осознание, что болят они от
последних поцелуев. Бью ладонью по керамической раковине, но повязка на уже повреждённой руке отрезвляет, и я разворачиваюсь, чтобы уйти.
Вытерев лицо белоснежным полотенцем, возвращаюсь в палату и обессилено плюхаюсь на простыни.
Когда солнце выходит из-за туч, я вскакиваю опять, невзирая на пронизывающую боль в каждой клеточке тела и головокружение, и задвигаю шторы. Как оно может светить так ярко, если я сейчас не вижу причины даже для улыбки?
— Я могу зайти? — спустя ещё пятнадцать минут тишины дверь неожиданно приоткрывается, и в неё заглядывает кудрявая голова. Я молча киваю, натягивая одеяло повыше и глядя, как тихо Эштон проходит через палату и садится на кресло.
— Почему ты здесь?
— Ты уже спрашивала, — на его лице застывает озадаченное выражение. — Я волновался за тебя. Боялся того, что могло случиться. И хочу поддержать тебя, потому что понимаю, что тебе очень тяжело.
— Ни хрена ты не понимаешь. — огрызаюсь я в ответ, не имея даже оправданных причин для такой агрессии.
— Что я могу сделать, чтобы тебе стало лучше? — он пропускает мою фразу мимо ушей.
— Вернуть его. Отмотать время назад. — устало закатываю глаза. — Но этого ты, конечно, сделать не можешь, так что…
— Я был бы рад, но да, не могу. Никто не может.
— Ты, рад? С чего бы? — я не могу удержаться от едкой усмешки.
— Ты была бы счастлива. С ним. А сейчас… — он набирает побольше воздуха в лёгкие. — Сейчас мне больно смотреть на твои слёзы, и я мечтаю вновь увидеть улыбку.
— Сомневаюсь, что ты думал так же, когда оскорблял меня. Тогда, в кафе. — его речь кажется мне очень странной, но моя голова, как ватой, забита совершенно другими мыслями.
— Войди в моё положение. Я думал, он просто пользуется тобой.
— Что, чёрт возьми? — слёзы вновь начинают застилать мой взгляд. — Пользуется?
— Что ещё я мог подумать? Ему двадцать шесть, тебе на тот момент не было и восемнадцати… Он был твоим учителем, о каких чувствах с его стороны могла идти речь?
— Даже если бы это было правдой, какое тебе было до этого дело? — я срываюсь на крик, но Эштон будто и не замечает повышения моего голоса. Он продолжает сидеть на этом больничном стуле и смотреть на меня с непоколебимыми мягкостью, сочувствием и болью во взгляде.
— Джейн… Дженни, милая Дженни. — его голос становится чуть тише, и мне приходится на мгновение прекратить всхлипывать, чтобы расслышать. — Мои чувства… Мои чувства к тебе всё ещё не остыли. Совсем. Я по-прежнему влюблён в тебя.
Я перевожу взгляд в пол, чувствуя, как моё сердце рассыпается на кусочки, словно сгоревшая дотла деревяшка. Я и без того чувствовала себя ужасно, бросив Эштона таким образом, а после этих слов…
— Прости. Пожалуйста, прости меня, — я начинаю лепетать, забыв про всё то, на что обижалась две минуты назад.
— Тебе не за что извиняться. Виноват во всём только я, — парень тоже не хочет встречаться со мной взглядом, пристально смотря в окно. В конце концов, он подходит ко мне и аккуратно кладёт ладонь на плечо. — Это значит лишь то, что я делал недостаточно. Недостаточно для того, чтобы ты осталась, — его грустные глаза все-таки заглядывают в мои, и мне становится так невыносимо больно внутри. — Сердцу не прикажешь, да? Любовь — такая штука.
— Я не думаю, что готова говорить об этом сейчас. Извини. То, что ты сейчас действительно можешь сделать, чтобы мне стало легче, так это уйти. — мягко отстраняюсь и закрываю глаза. Голова уже кипит от переизбытка размышлений и слёз.
— Конечно, я всё понимаю. Но не думай, что я больше не вернусь. — его голос полон уверенности и решимости. Не знаю, какого ответа от меня он ожидал, но явно был настроен менее позитивно.
***
Спустя два часа в мою палату заходит медсестра. Всё это время я провела словно в забытьи, размышляя обо всем происходящем. Большую часть моих мыслей занимала картина мёртвого тела Люка на мраморном полу в холле, кровь, и его пустые, до боли безжизненные, холодные, и словно незнакомые глаза. Я думала о произошедшем, плакала, не замечая своих судорожных вдохов, и пыталась придумать, что мне делать дальше. «Просто жить» казалось слишком сложным — сейчас мне не хотелось даже поесть, что уж говорить о том, чтобы встать с постели и пройтись по коридору.
Слёзы наворачивались на глаза и тогда, когда я думала о чём-то другом — даже самые идиотские факты напоминали мне об учителе, и я не могла справиться с пустотой, пожиравшей меня.
От мыслей о будущем меня просто начинало тошнить. Ближайшие месяцы должны будут пройти настолько одинаково, что я буквально окажусь в фильме «День Сурка», и это меня совсем не вдохновляло.
Та речь, которую сказал мне Люк, крутилась в голове, как жужжащие, назойливые осы. Он говорил, что мне нужно жить дальше, но не сказал,
как это сделать. Я пыталась злиться на него, но заканчивала всё равно слезами и сожалением к новой, жалкой версии себя. Ощущение потерянности возрастало с каждой минутой. Казалось, что с уходом Хеммингса ушёл и весь окружающий мир, к которому я теперь не принадлежала.
— Джейн, к вам посетители, — медсестра тихо вырывает меня из своих мыслей, кивнув на дверь. — Сэйди Данхилл.
— Позовите её, пожалуйста, — я кидаю на неё умоляющий взгляд. Встреча с подругой должна вернуть меня к жизни хотя бы ненадолго. Девушка в форме кротко кивает и выходит из палаты. Спустя двадцать секунд дверь вновь открывается, и заплаканное лицо Сэйди заглядывает внутрь. Я пытаюсь натянуть улыбку и взмахиваю рукой, показывая, чтобы она заходила.
— Дженни, — она аккуратно обнимает меня дрожащими руками, а потом отстраняется, крепко сжимая мои плечи и глядя в глаза. — Это… Ты… У меня не находится нужных слов, — она снова всхлипывает и вытирает глаза. — Я так рада, что ты в порядке, и… Мне очень жаль. — видимо, воспоминания о Хеммингсе также откликаются болью и в её душе, потому что она закрывает лицо руками и присаживается на стул. — Только теперь я осознала кое-что важное. Я ведь тоже любила его, как преподавателя, как друга, в конце концов, и не могу поверить в происходящее, — её блестящие, синие глаза заглядывают в мои, и, как ни странно, мне впервые за долгое время хочется искренне улыбнуться. — Прости, что говорю об этом снова, Господи, я такая идиотка…
— Сэйди, успокойся, — тихо отвечаю ей, протягивая ладонь, и она моментально сжимает её. — Я ни на секунду не забывала обо всём, но твои слова сделали только лучше. Спасибо за поддержку, правда.
— Я восхищаюсь тобой, — подруга улыбается сквозь слёзы. — Ты так держишься…
— Ох, поверь, я держусь только при тебе, и то, каким-то чудом, — горько усмехаюсь, и лёгкие вновь сжимаются от боли, в подтверждение моих слов.
— Я уверена, ты справишься, но сейчас тебе действительно нужно порыдать, — она тепло улыбается, и я — в ответ. — Может, рассказать тебе о чем-нибудь, что отвлечёт тебя? Какую-нибудь историю из жизни?..
— Нет, — решительно отвергаю такое предложение. — Я хочу рассказать тебе всё, что было, потому что знаю, что так станет легче.
На лице подруги сначала появляется выражение сильнейшего удивления, а затем — понимания. Она мягко кивает, позволяя мне начать.
Сэйди — лучший слушатель. Она так эмоционально реагирует на каждую мою фразу, что хочется продолжать говорить вечно. Я рассказываю ей всё, начиная с прогулки под дождём и заканчивая полицейским штурмом, и под конец мне впервые не хочется заплакать от одного лишь имени «Люк». Напротив, возникает такое безразличие ко всему, что даже если мне скажут, что я умру завтра, я кивну, поблагодарю и продолжу смотреть в одну точку. Поделиться с Сэйди, конечно, помогло, но не совсем в том плане, в котором я рассчитывала. Не наступило облегчения, наступила чернеющая пустота, и она постепенно заполняет весь мой организм.
Спустя час Сэйди уходит, ненадолго оставив меня наедине со своими мыслями. Меня удивляет, что эти мысли прекратили меня убивать, но причина проста — теперь я ни о чем не думаю. Совсем. В голове чёрный экран, как на сломанном телевизоре. Вскоре медсестра заходит опять, чтобы сменить пластыри на шее и проверить гипс на руке, и я прошу её позвать Эштона.
Парень прибегает в мою палату со скоростью Флэша.
— Ты хотела меня видеть? — на его взволнованном лице явно читается надежда.
— Садись, — я пожимаю плечами и кивком указываю на стул. — Лучше я поговорю с кем-то, чем предоставлю себя на растерзание своим мыслям.
— О чем ты хочешь поговорить? — он с радостью садится рядом. Его голос становится мягче, и это болезненно напоминает мне разговоры с Люком. Когда я рассказывала что-то, что меня волновало, а он успокаивал, говорил нужные слова, и я погружалась в его объятия. Только сейчас я понимаю, как сильно скучаю по его рукам, и становится страшно: что же будет дальше?
Насколько далеко зайдёт эта тоска?
У меня не хватает сил на ответ, в горле опять встаёт ком, и я лишь качаю головой, пытаясь прогнать оттуда воспоминания.
— Ну, не знаю, если тебе плохо и ты хочешь рассказать мне…
— Что рассказать, Эштон? — я взрываюсь. — Как всё было? Как я сидела на полу, слышала выстрелы, — я на миг зажмуриваюсь, вспомнив тот самый звук. Сердце с глухим стуком падает куда-то вниз, а внутри рвутся какие-то жизненно важные струны. — Или, может, как я вышла в холл, и увидела его… — вновь начинаю всхлипывать, не в силах продолжать. Только что я с радостью сама рассказывала Сэйди всю историю, но теперь одно лишь воспоминание опять вызывает слёзы, и я искренне не понимаю, что со мной. Эштон подходит ближе ко мне, и кладёт руку на моё плечо. Не увидев сопротивления, он немного неловко обнимает меня, видимо, пытаясь успокоить.
— Не надо. Не говори, — его голос звучит тихо, и становится ясно, что парню тоже нелегко слушать о смерти.
