***
Спустя три дня бессмысленного плевания в потолок меня наконец выписывают из больницы. Ничего, кроме перелома, не держало меня там, но и с этим врачи расправились в первый же день. Мы с родителями едем на машине в полной тишине, и это молчание под приглушенную музыку до такой степени действует на нервы, что я сдаюсь первая: — Если вы хотите поговорить, я не против, давайте. — мой голос слегка дрожит, но звучит уверенно. — Меня волнует только одна вещь, — мама словно ждала этого предложения от меня, поэтому откликается сразу. — Вы с твоим учителем... У вас... — она хочет, но так и не может задать свой вопрос. — Нет, мам, у нас не было секса. — то, с каким ровным выражением лица я это произношу, заставляет папу подавиться водой, а маму сморщиться, как от съеденной дольки лимона. — И это правда единственное, что волнует тебя? — Нет, Дженни, я не... — Плевать, — я устало смотрю маме в глаза, и она понимает, что мне и самой бы хотелось, чтобы это было неправдой. Она замолкает, скептически отводя взгляд, а я злостно сжимаю челюсти и едва удерживаюсь от того, чтобы закатить глаза. Мама сдержанно кивает и отворачивается к окну. — А мне бы хотелось узнать кое-что ещё, но мы обсудим это дома. — тихо добавляет папа, поймав мой взгляд в зеркале заднего вида. Он смотрит на меня с теплом и некоторой отстранённостью. Я молча соглашаюсь, зная, что ничего не потеряю от этого разговора. Мой отец умеет находить слова поддержки, и я уверена, что он не хочет узнавать о моих половых связях или утверждать, что, на самом деле, виноват во всем произошедшем именно Люк. Он хочет помочь мне пройти через это. Наш разговор дома идёт долго. Папа не просит меня рассказать подробнее о той ночи, хотя ему однозначно очень интересно, каково это — быть в заложниках. Интересно и жутко одновременно. Больше всего он хочет узнать, как вообще получилось так, что мы были вместе. Я рассказываю обо всём, вновь погружаясь в тёплые воспоминания, и именно из-за них вновь плачу под конец разговора. — Я думаю, что ты сильная девочка, — аккуратно вытерев слезу с моей щеки, отец заглядывает в мои глаза. — И сможешь справиться с этой сложной потерей. Постарайся отвлечься. Хочешь, поедем куда-нибудь? — Спасибо, пап, но нет, — я искренне улыбаюсь, потому что такая забота греет душу. — Лондон стал мне очень дорог. И я либо перееду куда-то насовсем и забуду об этом периоде, либо останусь жить здесь навсегда. Осталось лишь определиться с этим сложнейшим выбором.***
Когда за окном уже кромешная темнота, а звёзды не сияют на небе из-за туч и городских фонарей, с тихим скрипом открываю дверь в свою комнату. Я не была здесь всего четыре дня, но ощущение, что с того момента прошла целая вечность. Мне не даёт покоя одна вещь, и я решаю, что сейчас — самое время разобраться с ней. Жаль лишь, что это решение довольно ошибочное, но, невзирая на собственные протесты, быстрым шагом я уже подхожу к шкафу и распахиваю дверцу. Начинаю искать, перерывая всю свою одежду, и, наконец, вижу то, что мне нужно, в дальнем углу полочки. Скомканная чёрная рубашка Хеммингса. У меня есть несколько его вещей — три рубашки, которые едва ли являлись сотой частью всей его коллекции, дурацкая, но уютная футболка с Роллинг Стоунз и серая толстовка. Дрожащими руками я вытягиваю рубашку из кучи другой одежды и до боли сжимаю ладони в кулаки. Пальцы, держащие ткань, дрожат. Я почти готова отбросить эту злосчастную вещь куда подальше, но сдерживаюсь. Не знаю, из каких глубин во мне берутся силы на то, чтобы поднять рубашку ближе к лицу. Закрываю глаза, чувствуя, как слёзы уже выступают в уголках, и делаю глубокий вдох. Как только запах парфюма ударяет в нос, я вздрагиваю, словно от удара током. Неприятная дрожь появляется во всём теле, а в голове словно неконтролируемый водопад из чёрной, как смоль тоски, которая заполняет каждый уголок. Продолжаю вдыхать, глубже и глубже, впитывая в себя этот слабый аромат, вызывающий дрожь по коже, вдыхать до боли в носу. Мои глаза по-прежнему закрыты, поэтому перед собой я вижу не тёмную комнату с распахнутыми дверцами шкафа, а улыбающееся лицо Люка. Он сидит за учительским столом и сначала с задумчивым видом пишет что-то в тетради, а потом поднимает на меня светящийся взгляд, на нём именно эта рубашка, впервые застёгнутая до самого воротника. Его необычайно синие глаза смотрят с особенной теплотой и нежностью. Видение медленно рассеивается, когда я перестаю сдерживать рыдания. Всхлипы разрывают мою грудную клетку режущей болью, а слёзы кажутся обжигающими, словно лава в котлах Ада. Прижав к себе чёрную рубашку, я падаю на кровать и плачу до тех пор, пока не засыпаю от изнеможения.***
егор натс — Зелёные глаза. Соврала, выкинула, Никому ни слова Не сказав, губы связав, Бросилась к другому. Это ты — медленный яд, Каждый раз по новой, Это ты меня развела, прячась за любовью.
Соврала, выкинула, Никому ни слова Не сказав. Твоя пустота Стала моим домом, Я хочу снова упасть На твои ладони... Ну а ты, Чего хочешь ты?
— Я могу зайти? — Эштон приоткрывает дверь в мою комнату. — Миссис Флеминг сказала, чтобы я поговорил с тобой, потому что ты молчишь всё утро. Предыдущий час я пыталась рисовать эскизы внутренних органов в блокноте, но лишь в очередной раз доказала себе, что рисование — не самая сильная из моих сторон. Так как планов на день у меня нет, разговор с Эштоном может хоть как-то скрасить однотипные будни, и я киваю, чтобы тот заходил. Наш последний диалог всё ещё свеж в моей памяти, поэтому появление Ирвина не вызывает улыбку. — Ты злишься, да? — он осторожно спрашивает, присаживаясь на краешек кровати. — Я не злюсь, Эштон, я разочарована. Честно, не знала, что ты можешь думать так о человеке, который, между прочим, тоже был для тебя не просто знакомым. — не поднимаю взгляд с бумаги. — Я так не думаю, Дженни, серьёзно. Это осознание пришло ко мне слишком поздно... — Как и все твои осознания. — Блять, — он нервно поправляет волосы и коротко кивает. — Да, я облажался. Бессмысленно винить кого-либо в подобном, потому что никто не может быть виноват, я понял. Тогда мои эмоции превзошли над разумом. Прости. — Легко обвинить во всём свои эмоции, — я грустно хмыкаю и всё-таки заглядываю в глаза Эштону. — Но ты хотя бы понял мысль. Мне не хочется разговаривать с парнем, но он явно дорожит нашим общением. Тихо вздыхаю и откладываю рисование в сторону. — Хочешь мороженое? Не сбавляя решимости, Эштон продолжает ежедневно приходить ко мне. Довольно часто он застаёт меня в слезах, поэтому всегда готов раскрыть свои объятия. Мы ходим гулять под первым весенним дождём, пьём кофе литрами, пытаемся отвлечься музыкой. В один день парень даже приносит гитару, но, когда я, будучи самым сентиментальным человеком на земле, начинаю хлюпать носом на первых же аккордах, откладывает это дело на потом. Душевная боль постепенно слабеет: медленно, долго и мучительно для меня, но она уходит и проигрывает. Благодаря Эштону у меня получается одерживать победу улыбками.***
Ariana Grande — ghostin I know that it breaks your heart When I cry again, Over him. Стук в дверь. Я быстро стираю дорожки слёз с щёк и блокирую телефон. Последние полчаса я провела за просмотром наших совместных фото с Люком, и даже не знаю, зачем. Вновь вспомнила, как мы делали идиотские селфи на переменах в его лаборантской, как фотографировали стаканы с кофе, попросили каких-то туристов запечатлеть наши объятия на фоне Тауэрского моста, а чего только стоят несколько изображений, сделанный в тот день, когда я оставалась у него на ночь... Это причиняет мне сильнейшую боль, но частенько я беру телефон в руки просто чтобы зайти в инстаграм, а в итоге всё равно оказываюсь в галерее и заканчиваю слезами. Эштон, не дожидаясь приглашения, заходит внутрь. В его руках какой-то бумажный пакет, а на самом парне надета та самая салатовая толстовка, которую я ему подарила. Сначала он улыбается и здоровается, но, увидев моё несчастное выражение лица, ставит пакет на пол и подбегает ко мне. — Дженни, ты в порядке? — он взволнованно пытается поймать мой взгляд. Кончики его пальцев опускаются на мои запястья. Сначала я просто качаю головой, а затем, посмотрев в ореховые глаза парня, вдруг начинаю плакать с новой силой. Чтобы не смущать Эштона, просто обнимаю его и прижимаюсь к груди головой. Он садится поудобнее, обнимает в ответ и проводит ладонями по спине и волосам. — Прости. Я не хочу ничего объяснять, ладно? — спустя несколько минут я всхлипываю в мягкую ткань его кофты и головой чувствую его кивок. — Конечно, всё в порядке, не волнуйся. — Нет, не в порядке, но... Спасибо, — со смущённым подобием улыбки я отстраняюсь. Эштон мягко сжимает мои предплечья и, убедившись, что я уже почти не плачу, выпускает из объятий. — Я купил пончики, — почесав затылок, он вдруг указывает головой на пакет. На моем лице тут же загорается улыбка. — Твои любимые вкусы — банановый и солёная карамель. Может, перекусим и сходим прогуляться? — Спасибо тебе, Эш, — я вновь обнимаю его в приступе умиления и вытираю последние дорожки слёз. — Конечно, это отличная идея. Щёки парня розовеют, но он крепко берёт меня за руку, и, взяв пакет, мы вместе выходим из комнаты. Через полчаса я домываю чашку Эштона в раковине, уже полностью успокоившись. Возможно, на меня подействовали объятия парня, или, может, еда — не знаю, но теперь на моём лице сияет улыбка. Накинув джинсовую куртку, я надеваю кеды, и мы выходим на улицу. Апрельское солнце слепит глаза, лужи от ежедневных дождей уже медленно разъедают дороги, и странная температура заставляет меня поёжиться: мне одновременно жарко и холодно. Внезапно чувствую прилив грусти. В последнее время солнечная погода действует на меня именно так. Меня до ужаса раздражают эти лучи, которые вроде должны поднимать настроение, но моё почему-то падает всё ниже. Создаётся ощущение, что я нахожусь в каком-то цирке, где нужно постоянно смеяться, хотя на деле всё очень плохо, чертовски отвратительно. Бессмысленными разговорами Эштон отвлекает меня от этой дурацкой погоды и смены настроения, а потом солнце и вовсе скрывается за облаками. Мы гуляем по какой-то аллее парка, деревья здесь только начинают зеленеть, а галька приятно хрустит под ногами. — Знаешь, Дженни, я ведь хотел поговорить с тобой, — неожиданно Эштон меняет непринуждённый тон диалога на серьёзный, и останавливается. — Возможно, ты вообще не захочешь больше со мной разговаривать после этих слов. И ты окажешься права, а я пойму, что это было последней каплей, — он пробегается рукой по волосам, а затем сжимает мои ладони в своих. Я киваю в знак согласия и готовности слушать. — Я знаю, что прошло всего лишь два месяца, и для тебя они были трудными... Но, чёрт возьми, я очень сильно скучаю по тому, что было между нами раньше. Если хочешь, мы могли бы попробовать начать всё сначала. Не сразу, а постепенно, как бы построить дом обратно из обломков... Пусть на это уйдут месяцы, но я хочу вновь быть важным человеком в твоей жизни. Что думаешь? Зря я надеюсь, да? — он поднимает на меня умоляющий и взволнованный взгляд. Я тихо вздыхаю и опускаю глаза в землю. Носки моих ботинок неожиданно кажутся мне особенно интересными. Я знала, что он когда-нибудь заговорит об этом, но понятия не имею, что мне отвечать, потому что сама не решила, чего хочу. Воспоминания о Люке пусть и тускнеют, но по-прежнему сильны, и я не знаю, потяну ли новые отношения. Страх потерять всех дорогих людей тоже в разы усилился с того самого дня, и теперь я не хочу подпускать к себе никого ближе, чем на метр, чтобы потом опять не пытаться склеить сердце обратно из осколков, вместо клея используя слёзы. — Эштон, — заглядываю в его глаза и вижу в них грусть, переплетающуюся с надеждой. — Я не знаю, смогу ли. Тебе придётся терпеть мои слёзы, выслушивать мои разговоры о Люке, да и вообще... — я запинаюсь, потому что не знаю, правильно ли будет говорить так. — Послушай, ты ведь и сам будешь думать, что я просто пытаюсь заменить его тобой, разве не так? — Я понимаю это, всё понимаю, — он судорожно вздыхает, но держится твёрдо. — Знаю, что по-другому не получится. Но я готов на это, просто чтобы быть рядом с тобой. — преданность в его голосе вновь вызывает у меня слёзы. Заслуживаю ли я этого? Нет, с чего бы? — Что же, тогда я, наверное, не против. Твоя поддержка стала одной из причин, почему я все ещё улыбаюсь, Эш, — с тёплом смотрю в его сияющие глаза. Он улыбается в ответ и кивает. — Я рад, Дженни, очень рад. Правда. Спасибо за ещё один шанс, — он подходит ближе и аккуратно обнимает меня за плечи, прижимая к себе. Греясь в его объятиях, я невольно думаю, что мне очень не хотелось бы потом пожалеть об этом самом шансе. Can I have a second chance? Can I have another dance? Can I start another life with you?***
— Привет, — когда я выхожу из-за ворот, Эштон целует меня в щёку, протягивая стакан с холодным кофе. — Как ты? — Снова не выспалась, — потираю глаза пальцами, вздыхаю и делаю глоток спасительного напитка. — Просыпаюсь от кошмаров и лежу без сна целую вечность. — Ты ведь говорила, что ходишь к психологу? Это не помогает тебе? — Эштон обеспокоено заглядывает в мои глаза. — Эти занятия не спасают от страшных снов. Да, мне становится лучше в каком-то плане, но она говорит, что четыре месяца — слишком мало, чтобы я полностью избавилась от плохих мыслей. — Дженни, — неожиданно задумчиво протягивает парень, и я кидаю на него вопросительный взгляд. — Твоя мама сказала, что ты опять спала в его рубашке. Я издаю тихий стон. Спасибо, мамочка, но зачем трепаться об этом с долбанным Ирвином? Если действительно беспокоишься о наших отношениях, то лучше уж промолчать. — Ты ревнуешь меня? К погибшему человеку? — это должно быть смешным, но мне становится грустно. — Дженни, ты понимаешь, о чём я. — Послушай, Эш, — я останавливаюсь, и парень тоже замедляет шаг. Поворачиваюсь к нему лицом, и вижу, что он весь во внимании. Кажется, он уже жалеет о том, что вообще завёл эту тему, но пусть отдувается. — Я знаю, после таких ситуаций ты думаешь, что я использую тебя, как замену, пытаюсь чем-то закрыть ту пустоту внутри, но, уж поверь, у меня тоже есть чувства. Хотя иногда, конечно, мне бы хотелось перестать чувствовать что-либо совсем, — горько усмехаюсь и поправляю волосы. Ирвин выглядит смущённым и раздражённым одновременно. — Твоя забота и поддержка действительно помогают мне, они бесценны. Благодаря тебе мне становится легче, я прохожу через всё это не одна, ты держишь меня за руку и подстраховываешь. Но я не могу просто взять и отпустить прошлое. Как можно по щелчку забыть кого-то, с кем было столько воспоминаний? — Больше, чем со мной? — парень краснеет, когда задаёт этот вопрос, но я лишь усмехаюсь. — Не знаю, насколько обидно это прозвучит, но да, безусловно, — отвечая, стараюсь лишний раз не погружаться в эти воспоминания снова. — Подумай сам: мы должны были скрываться от всех, наши отношения были под запретом, а ещё он был гораздо старше меня. На его уроках мне приходилось прятать улыбку. Я смотрела на его губы и вспоминала его поцелуи. Смотрела на руки, и отпечатки его пальцев на моей талии, бёдрах, запястьях начинали жечь, приятно напоминая о проведённых вместе вечерах. Он делал всё, чтобы я улыбалась... — всё-таки вспоминаю, и судорожный вдох вырывается из лёгких. — Извини, что заставляю снова вспоминать, Дженни, — парень нежно обнимает меня за плечи, и я немного расслабляюсь. — Я понял, и мне не обидно. Все наши моменты ещё впереди, — он смотрит с улыбкой, но я не разделяю воодушевления. — Я рад, что ты не считаешь меня заменой. Но я так и не понял, зачем ты спишь в его рубашке. — Эштон, мать твою, — я раздражённо рычу. — Это единственная его рубашка, которую я ещё не надевала. Она до сих пор... — я заправляю волосы за ухо, но потом вновь выправляю их оттуда нервным жестом. В горле появляется неприятный ком. — До сих пор пахнет его духами. Совсем немного, ведь аромат почти выветрился, но пахнет! Когда я просыпаюсь от очередного кошмара, то чувствую его запах и успокаиваюсь. Как будто он здесь, рядом со мной. Раньше я спала в его вещах только из-за воспоминаний, но в этот раз мне стало легче именно благодаря некой имитации его присутствия. — пытаюсь объяснить всё с расстановкой. Ирвин качает головой и устремляет глаза в небо. — Ладно, тогда не буду предлагать тебе остаться на ночь у меня, — в его глазах лукавые огоньки, но выражение лица слегка сердитое. Я искренне смеюсь и пихаю его кулаком в плечо. — Ну нет, предложи, пожалуйста! — Пообещай спать в своей пижаме. Ну или, на крайняк, в моей футболке. — Конечно, — мягко улыбаюсь и обнимаю парня, кончиками пальцев сжимаю куртку на его спине. Лёд в кофе растаял, на небо вышло солнце, и я беру Эштона за руку, переплетая наши пальцы. Мы гуляем по набережной, говорим обо всём, и я искренне благодарю парня. Благодаря ему я отвлекаюсь от мутных мыслей и болезненных воспоминаний, а это главное.***
On the phone I can tell That you want to move on, Through the tears I can hear That I shouldn't have gone...
Гудки. Долгие, оглушающе громкие и непрекращающиеся. Не знаю, на что ещё я надеюсь, но продолжаю прижимать телефон к уху. Слова, записанные на автоответчик, заставляют меня замереть. «Хеммингс. Оставьте сообщение, если повод вашего звонка действительно важный». Его голос. Я давно выучила это сообщение наизусть, и оно уже не вызывает такого дикого трепета, как в первые разы, но мурашки всё равно проходят вдоль позвоночника. Протяжный сигнал разрывает мои барабанные перепонки, но я сохраняю спокойное лицо. — Привет, Люк. Боже, как же по-идиотски это звучит. Зачем я это делаю, кто-нибудь объяснит? — Сегодня девятнадцатое августа, и это значит, что прошло полгода. Шесть месяцев со дня твоей смерти. — меняю лежачее положение на своей кровати на сидячее и продолжаю упрямо смотреть в стену. — Я, вроде бы, двигаюсь дальше, но иногда... Воспоминания — это ужасная штука. Они хватают меня так, словно у них есть клешни, и не отпускают, — зарываюсь в волосы свободной рукой. — Именно поэтому сейчас я звоню тебе, на этот недействующий номер, несуществующему человеку и оставляю сообщение. Из моей груди вырывается странный смешок. Приходится закрыть глаза, потому что уже кажется, что могу прожечь дырку в стене взглядом. — Я встречаюсь с Эштоном. Опять, представляешь? — глупо смеюсь, но заставляю себя замолчать. — У нас был секс, и это было действительно круто, хоть и довольно спонтанно. Иногда я, по правде говоря, жалею, что мой первый раз был не с тобой. Я думаю, это было бы совсем иначе, немного более волшебно, красиво, трепетно... — я вдруг всхлипываю. Конечно, неужели я надеялась не заплакать, вновь набирая номер Люка Хеммингса? Умершего полгода назад Люка Хеммингса? — Мне так стыдно перед Эштоном за то, что я говорю сейчас. Я действительно люблю его, хоть это и немного другая любовь. Но, наверное, это нормально, естественно? Я ведь не могу испытывать одни и те же чувства к разным людям? Чувствую необходимость в том, чтобы встать с кровати, и начинаю наматывать круги по комнате. Ком стоит в горле, но слёзы не идут. — Почему жизнь такая? Именно такая? Я так боюсь привязываться к людям, потому что терять их неимоверно, блять, больно. Я ещё долго не могла поверить в то, что тебя больше нет, — я останавливаюсь посередине комнаты, а мой голос почему-то сходит на шёпот. — Думала, что ты где-то рядом, просто занят, что всё в порядке, закончишь свои дела и придёшь ко мне. Я скучала по твоим объятиям и поцелуям, но верила, что скоро почувствую их вновь. А потом пришло полное осознание. Нагрянуло так резко, как я его совсем не ждала. Делаю паузу, во время которой вспоминаю те тяжёлые дни. Моя голова была переполнена мыслями, сердце ежедневно разбивалось вдребезги, всё сильнее и сильнее с каждым разом, а мне хотелось только лежать под одеялом и смотреть в потолок. — Я сплю в твоей одежде. И хожу в ней по сей день, хоть и стирала уже кучу раз, и твой запах давно исчез. Мне так тебя не хватает иногда. — чувствую внезапную слабость в коленях и прислоняюсь спиной к стене, чтобы не упасть. Слёзы незаметно подкатывают к горлу и глазам, заставляя гореть изнутри. — Почему они убили тебя? Я задаюсь этим вопросом, когда в очередной раз просыпаюсь посреди ночи. Почему именно тебя, Люк? Остановить рыдания уже невозможно, поэтому закрываю лицо ладонью, поддаваясь порыву. — Кстати, твой убийца остался жив. Конечно, сейчас он в тюрьме, но медики спасли его от инфаркта, или что там у него вообще было. Хотя, знаешь, лично я бы хотела попытать его. Ножами, самыми острыми ножами, той самой битой, которой его сообщники так смело размахивали ночью, а потом поместить его под бензиновый душ. Ну и, понимаешь, коробок спичек в кармане, а руки чешутся... Чёрт, нет, ну конечно нет, я не такая жестокая, — я слабо усмехаюсь и поправляю выбившиеся пряди волос. — Но я ненавижу его всем сердцем и душой. За тебя. — Ноги уже не выдерживают, и мне приходится сползти по стенке. Опускаюсь на прохладный пол и задираю голову, белый потолок мозолит глаза, но слёзы застилают взгляд, и мне плевать, на что смотреть. — Я была в Риме недавно, только вернулась. Там очень красиво, но всё, почему-то, напоминает о тебе, хотя мы даже не были там вместе. Мне нужно отпустить, оторвать этот больной пластырь одним резким движением, но я, как идиотка, отдираю по миллиметру в день, мучая себя. Ты нужен мне сейчас сильнее, чем когда-либо, Люк. Мне казалось, что я готова жить дальше и быть счастливой, но в такие моменты, как этот, я не понимаю, возможно ли это вообще. Я ведь всё ещё люблю тебя. — голос срывается на беззвучный шёпот, а я взвываю сильнее. Слёзы ручьями текут по щекам, но я по-прежнему держу телефон у уха. Рука дрожит, как будто у меня приступ, а перед взглядом затуманена вся комната. Не знаю, сколько сижу в таком положении, пока дверь в комнату не открывается. Силуэт высокой фигуры моего отца заставляет меня замереть в неожиданности и, как будто бы, прийти в себя. Быстрым шагом папа подходит ко мне и опускается на колени. Его взволнованный взгляд скользит по моему заплаканному лицу и ловит телефон возле уха. Протянув руку, мужчина мягко забирает его из моей сжатой ладони и смотрит на экран. Даже сквозь слёзы замечаю резкую перемену в его лице. Он сжимает челюсти, а потом вновь смотрит на меня с какой-то невообразимой жалостью. Я резко выхватываю телефон из его рук и начинаю открывать вход для симкарты. Когда она и карта памяти извлечены, кладу их на полочку рядом с кроватью, а потом, размахнувшись изо всех сил, кидаю телефон в стенку напротив. Ударившись, он отлетает на паркет с громким звуком и треском разбитого стекла. Изображение вызова на экране идёт полосами, а потом и вовсе исчезает. Слёзы опять накрывают меня с головой, и папа, опомнившись, увлекает меня в свои объятия. Он обхватывает мои плечи руками и прижимает к себе, поглаживает ладонью по спине и шепчет, что я справлюсь. С благодарностью использую эту возможность пореветь. Когда поток слёз подходит к концу, я решительно отстраняюсь и вытираю глаза рукавом кофты. — Я сделала выбор, пап, — тихо говорю, глядя прямо в его глаза. Вопросительный взгляд сменяется пониманием и грустью, когда я продолжаю говорить. — Оставаться в этом городе будет огромной ошибкой. Я поговорю с Эштоном, и, если он будет согласен, мы начнём подыскивать другое место. — Хорошо, Дженни. Мы с мамой готовы вам помочь, — согласно кивает отец, и я благодарно улыбаюсь. — Это большой шаг, но я желаю тебе удачи. Эта жизнь уже научила тебя многому, и, думаю, вы без проблем обустроитесь, какой бы город ни выбрали.***
Aquilo — Always Done What You Say Тёплый вечерний ветерок развевает мои волосы. Скидываю босоножки и опускаю ступни в прохладный песок. Когда откидываюсь на сиденье качелей, рука Эштона оказывается на моих плечах. Мужчина посылает мне улыбку и вновь отводит взгляд на горизонт. Закатное солнце уже догорает, кое-где мелькая оранжевыми полосами посреди фиолетового неба. Шум моря вдалеке приятно успокаивает. Я смотрю на освещаемый жёлтыми фонарями профиль мужа и мягко улыбаюсь. Крики и смех детей рушат всю идиллию, и мне приходится посмотреть в сторону пляжа, чтобы увидеть, что они вытворяют на этот раз. — Нет, это мой робот! — кудрявый мальчик в зелёных шортах протягивает руки вперёд, а его милое личико выглядит настолько жалким, что хочется обнять его прямо сейчас. Он вот-вот расплачется, но пытается держаться. — Раньше был твой, но мне он тоже нравится, поэтому я забираю его себе! — мальчик, который выглядит как подросшая копия брата, показывает тому язык и поднимает игрушку выше над головой, чтобы младший не достал. Последний уже начинает всхлипывать и, предприняв последнюю попытку забрать робота, вытирает слёзы ладошкой и бежит в нашу сторону по белому песку. — Майкл, подойди сюда! — я кричу сыну, который по-прежнему стоит на месте, держа в руках уже не такую уж и нужную игрушку. Услышав меня, он уныло плетётся вслед за братом. — Ну же, Люк, надо было поговорить с ним и отвоевать своего робота, — вставляет Эштон, обращаясь к плачущему мальчику в моих объятиях. Тот замирает и вопросительно хлопает глазками. — Мам, ну он правда очень классный, я тоже хочу такого, — наконец подойдя ко мне, протягивает зеленоглазый мальчик. — У тебя нет своих игрушек? Зачем отбирать и доводить его до слёз? — Есть, но... Как-то мало... — он чешет затылок и по моему взгляду понимает, что сказал лишнее. — Да что ты говоришь? Хорошо, мы придём домой вечером и посмотрим, насколько их мало. — строго отрезаю, в ответ на что получаю смирённый кивок. — Майкл, тебе уже почти десять лет, неужели ты не можешь договориться? Попросить на время, обменяться, в конце концов? — Да, наверное могу, но это скучно, — мальчик вздыхает и садится на песок, а потом, немного подумав, протягивает пластикового робота обратно брату. Люк всхлипывает ещё раз, но в итоге победно улыбается. Я лишь вздыхаю и закатываю глаза. — Мальчики, давайте договоримся решать все вопросы либо мирно и, как ты говоришь, скучно, либо со мной или папой? — я опускаю ладони на плечи детей и они дружно кивают, переглядываясь. Удовлетворённо улыбнувшись, притягиваю их к себе, и они с радостью обнимают меня в ответ. Эштон, ухмыляясь, протягивает ладонь и взбивает кудряшки Люка, отчего тот начинает смеяться. Дети вновь мирятся, что-то решают между собой и уходят в сторону пляжа. Я с улыбкой смотрю им вслед. — Кажется, я ужасная мама, и не могу нормально воспитать детей, — несмотря на то, что я смеюсь, в моем голосе есть нотка грусти. — Дженни, ты отличная мать, у Майкла просто трудный возраст, — Эштон вновь обнимает меня за плечи, прижимая к себе. Поворачиваюсь в его сторону, глядя с благодарностью, но лицо мужчины выглядит отстранённым. Он очень задумчив и по-прежнему смотрит на горизонт. — Эш? Что-то случилось? — осторожно спрашиваю, наматывая прядь волос на палец. — Мы вместе уже шестнадцать лет, четырнадцать из которых — в браке, — тихо начинает он откуда-то издалека. — Да, я в курсе, капитан очевидность, — тихо усмехаюсь. — Что с этим не так? Тебя что-то не устраивает? — я пытаюсь сделать так, чтобы Ирвин посмотрел на меня, и он, в конце концов, сдаётся. Его взгляд выглядит грустным. — Это я должен спросить у тебя. Что не устраивает тебя? — Я счастлива, Эштон, — в непонимании опускаю ладонь на его щёку. — У меня есть любящая семья, дом на побережье, работа, о которой я мечтала, что ещё нужно? — Не знаю, Дженни. Тебе лучше знать, — он поджимает губы. — Если ты так сильно скучаешь, что пересматриваешь фотографии и, чёрт знает, что ещё делаешь, то зачем я вообще тебе нужен? — услышав, наконец, причину всей сцены, я еле удерживаюсь от того, чтобы закатить глаза. — Если ты думаешь, что я не замечаю такие моменты, то ты ошибаешься. — Ты ни капельки не изменился, Эш, — тихо усмехаюсь и откидываюсь обратно на спинку. — Наверное, именно за это я тебя и люблю. Он ничего не отвечает, хоть его лицо и немного светлеет, поэтому я решаю продолжить. — Ты нужен мне, конечно, что за странные сомнения? И если ты действительно обижаешься на меня из-за одних лишь фотографий, то это глупо, так что, думаю, дело стоит за чем-то большим, — неожиданно чувствую щемящую жалость где-то в глубине души, но от неё мне становится противно. — Понимаешь, я... Я не знаю, что нужно сделать, чтобы боль ушла полностью. Возможно, стереть память. — я понижаю голос. Горло сжимают непрошеные слёзы. — Иногда кажется, что я в полном порядке, прошлое больше не беспокоит, ведь надо жить только настоящим и, наконец, забыть, — устало закатываю глаза. Эштон встревоженно вглядывается в моё лицо. — Но, оказывается, мне всё ещё больно. Как будто боль — это жидкость, и её вылили из меня, из моей души, которая являлась сосудом, но капли на стенках остались. Странное сравнение, но просто представь, — выдаю нервный смешок, но мужчина сосредоточенно кивает. — И вот, эти капли вроде не мешают, но раздражают до чёртиков. Избавиться от них, смыть водой, как бы мы это сделали в жизни, к сожалению, не представляется возможным. По непонятным причинам воспоминания помогают мне справляться с болью. Хорошие воспоминания, конечно. — я замолкаю. Плакать хочется сильнее, и мне неясно, почему: мысли о том времени уже давно не вызывали у меня слёз. — Дженни, — Эштон тяжело вздыхает и поправляет волосы широкой ладонью. — Я не знаю, как могу помочь тебе, но слышать это... немного неприятно. — Знаю, — я всхлипываю и поднимаю на него взгляд. Чувствую себя ничтожеством, снова это ужасное ощущение, по которому я ни капельки не скучала. — И мне очень стыдно. Потому что я сделала, чёрт возьми, всё, чтобы отвлечься и забыть, мы переехали так далеко, в Испанию, и мне непонятно, почему я до сих пор прижимаю к себе этот сгусток воспоминаний. — Закрываю лицо ладонями, сжимая виски. Слова слетают с моих губ, а я даже не успеваю контролировать, что говорю. — На прошлой неделе... — замолкаю, чтобы сдержать слёзы. Снова эта безысходность. — На прошлой неделе к нам в лабораторию пришёл парень. Не помню, как его звали, он, вроде, был журналистом, но я даже не слушала. Потому что его... Глаза... — нет сил говорить дальше. Я откидываюсь на спинку скамьи и поднимаю взгляд в небо. Почти полностью стемнело, и начинают загораться звёзды. Впервые я смотрю на них и не ощущаю прилива энергии, радости, того воодушевления от осознания громадности этого мира. И от этого безразличия мне страшно. — Цвет его глаз был точь-в-точь, как у Люка. А на его ногах были туфли Челси. — боюсь смотреть на лицо Эштона, но продолжаю говорить — терять уже нечего. — Я просто села за свой рабочий стол, и пока он разговаривал с моими коллегами, смотрела в одну точку. А потом просто ушла домой, посреди рабочего дня. Будучи главой отдела, могу себе позволить, но я так люблю то, что делаю, что почти никогда не ухожу без причины, — вновь молчание. Из груди мужчины вырывается рваный вздох, и я все таки перевожу на него взгляд. Его губы сжаты, руки сложены на груди, но лицо выражает сожаление вперемешку с болью. — Я знаю, как это звучало, но даже не буду извиняться, потому что ты не сможешь простить. — Почему? — тут же восклицает он. — То, через что ты прошла и, оказывается, проходишь по сей день, ужасно, и мне лишь должно быть стыдно. Ведь я не даю тебе той поддержки, в которой ты нуждаешься. — он потупляет взгляд. — Нет, твоя поддержка самая лучшая, — подворачиваюсь к нему всем телом, и беру руки мужа в свои, сжимая. Он поднимает на меня глаза, в которых плещется грусть. — Допустим, ты говоришь правду, но... Признайся, Дженни. Я всегда был заменой... Ему? — его голос звучит надтреснуто. — Эш, что ты такое говоришь? — сажусь на корточки перед мужчиной, чтобы всмотреться в его лицо. Морщины проглядываются отчётливее, волосы возле висков уже приобретают серебристый отлив, но глаза по-прежнему излучают доброту и беззаботную юность. — В начале я и правда пыталась заменить. Наверное, это нормально, и мне жаль, что именно ты попался под руку. Ты не заслужи... — я запинаюсь. В настоящем или прошедшем времени? Горькой правдой будет, конечно, настоящее. — Не заслуживал этого. Молчание. Неприятное, и я знаю, что должна прервать его, но говорить невероятно сложно, больно, тоскливо. — Но ты отдельный человек, Эштон. Со своими эмоциями, интересами, телодвижениями, и я полюбила именно тебя, за то, что ты сделал, тебя, а не какой-то образ в моей голове. — почти шёпотом договариваю то, что должна была. Эштон сначала смотрит на меня взглядом, через края которого переливается благодарность, а потом просто прижимает меня к себе. Опускаю голову на его колени, щекой прижимаясь к тёплой ткани джинсов. Никогда не найду в себе силы сказать ему правду. Он, конечно, знает её, но верит в обратное, ведь я твержу ему эти слова о любви. Моя попытка заменить так и не смогла перерасти в настоящую любовь. Я резко перескочила к привязанности. Когда поняла, что именно Ирвин может успокоить меня в моменты отчаяния, именно он знает меня лучше, чем я сама, именно он больше всего напоминает мне Люка — того, кого я предпочла бы забыть, — я знала, что уже не смогу уйти. Может, это была жалость, может — безысходность. Я знала, что даже если уеду на другой материк, в какую-нибудь грёбаную Австралию, всё равно буду видеть Хеммингса в каждом незнакомце Мельбурна. Мне нужен был кто-то, чтобы отвлекать, отдавать себя, любить. Я же сама никогда не давала достаточно в ответ. — Пожалуйста, любимая, прости меня за то, что я вот так сомневаюсь в тебе. Мне стыдно, что я вообще закатываю подобные истерики, как ребёнок, — Эштон вдруг раздражённо проводит ладонью по лицу и облокачивается на спинку. Я поднимаюсь с его коленей, вновь хлюпая носом. — Ты самая лучшая и понимающая жена в мире. — на его лице уже сияет улыбка, и я не могу сдержать тихий смех. Вновь сажусь рядом и мягко целую его в губы. Для него это означает прощение, но по моей щеке молчаливо скатывается обжигающая слеза.