Твой личный Кошмар / Your personal nightmare

Открой мне свои тайны. Просто дай мне свои руки И я дам тебе почувствовать раны, Которые мне нанесли. Если ты веришь в меня, Как я могу исчезнуть? Если бы ты верил мне, я сказал бы тебе все. AFI, 37mm

Трюмпер больше месяца не пил ничего кроме воды и чая. Предложение Каулитца выпить было очень неожиданным. Этот день вообще полон неожиданностей. Во-первых, сегодня Билл трахнул его без особого рвения. Во-вторых, разоткровенничался, пересказав в подробностях практически всю свою жизнь. А в-третьих, он сейчас сидит рядом, потягивает маленькими глотками вино и пристально смотрит на него. Странно так смотрит, будто что-то прикидывает в голове, что-то решает для себя. Первый бокал они осушили, не произнося ни слова. Билл думал о чем-то, а Том просто не хотел нарушать образовавшуюся в комнате расслабляющую тишину. Он боялся спугнуть такого Билла – почти естественного, открытого, без масок и деланного презрения. Отчего-то он был уверен, что именно такой он – настоящий Каулитц, без фальши и масок. Пускай привычный «кошмар», как любил называть брюнета Том, и топтался совсем рядом, недобро поглядывая исподлобья, но все же другой Билл, более уравновешенный и спокойный, пока что одерживал верх. Трюмпер больше всего на свете боялся сказать или сделать сейчас что-то не так. Он очень хорошо знал, как легко и быстро может распалиться Билл. Он слишком хорошо его узнал за последний месяц. Том сидел, сжимая в руках пузатый стакан с вином, и неотрывно смотрел на Билла. Глаза брюнета слегка затуманились, будто он перестал видеть окружающую реальность и переключился куда-то на свою, в свой неведомый никому мирок. Стало очень неуютно сидеть рядом с Каулитцем, отрешенно смотрящим куда-то остекленевшими глазами. Надо было что-то сказать, хотя бы какую-нибудь ерунду, чтобы Билл изобразил некое подобие улыбки или просто обратил на него внимание. Главное, не сказать глупость. Том сильнее стиснул пальцами бокал и решился сказать. Он так боялся сказать что-то «не то», что случайно ляпнул, со страху, именно то, что говорить ни в коем случае не должен был, судя по вспыхнувшему огоньку злости в глазах его личного «кошмара». - Сложно это… решиться на убийства? Неправильно, не нужно, не стоило спрашивать, да и вообще поднимать эту тему! Том знал это, но вопрос вырвался сам собой. Конечно, это очень интересовало наложника, он не раз размышлял об этом, прикидывая в уме, что должно произойти с человеком, чтобы он решился на самый страшный грех – убийство. Это же страшно, невыносимо даже представить, каково это – собственноручно лишить человека жизни. Скорее всего, конечно, Билл делал это не сам, а через кого-то, подстраивая «несчастные случаи», как это бывает в тупых американских фильмах. Но все-таки фильмы – это одно, а жизнь – другое. - По-моему, ты суешь свой длинный нос куда не надо, - огрызнулся Каулитц, делая большой глоток вина. Том потупил взгляд, стараясь не смотреть в его сторону. Он, в принципе, так и знал, что Билл не скажет. Да и кто он ему, чтобы рассказывать о таком? Он один из тех малолетних ублюдков, из-за которых Билл вообще стал таким – безжалостным, жестоким и… несчастным. Трюмпер решил, что надо как можно деликатнее перевести тему, но он не успел этого сделать, потому что Билл вновь заговорил, своим привычным высокомерно-насмешливым тоном: - Это легко, поверь. Когда ненависть настолько овладевает тобой, что застилает глаза и помутняет рассудок. Становишься одержимым только одной целью – отомстить за себя, сделать больно, заставить страдать, растоптать, размазать, уничтожить… Билл говорил это с такой злостью, что чуть ли не плевался ядовитой слюной во все стороны. Том невольно поежился, наблюдая за ним, а в голове вдруг возникло невеселое предположение: «Неужели я следующий?» За последнее время он уже почти свыкся с мыслью, что Билл будет держать его в качестве сексуальной игрушки всю его оставшуюся жизнь, но теперь это растаяло, как утренний туман, стоило только услышать с каким неприкрытым отвращением и ненавистью говорит Билл, а глаза так и горят дьявольскими огнями. Смотреть на него сейчас даже немного страшновато. Все-таки это просто невероятно. Из неприметного темноволосого мальчишки-рокера, он превратился в настоящее безжалостное чудовище. Трюмпер уже столько раз ловил себя на этой мысли, что сбился со счета. Он никогда бы не подумал, что тот Каулитц, которого он знал в школе, способен на насилие и убийства. Способен быть таким… что бросает в дрожь от одного лишь взгляда. Кровожадная усмешка на пухлых, потрескавшихся губах. - О, мне даже не придется спрашивать, о чем ты так задумался: у тебя на лбу все написано, Томми! Ты наверняка думаешь – как же такой, как я, решился на убийства? Что ж, я отвечу и на это. Тот святой мальчик, которого ты знал в школе – шугающийся от каждого старшеклассника и боящийся даже слово сказать кому-нибудь обидное – умер. Умер тогда, давно, 21 мая, семь лет назад. Помнишь? Ведь если погибла душа – это можно считать смертью. Каулитц грустно усмехнулся - Месть – это ужасно, должен признать. Но куда деваться? Это помогло мне выжить. Почувствовать сладкое чувство удовлетворенности от того, что все эти мрази получили по заслугам. Заплатили своей кровью и жизнью за то, что сделали со мной. - Ты сумасшедший… - тихо пробормотал Том. Он почувствовал образовавшийся в горле неприятный комок, мешающий вдохнуть полной грудью. В воздухе все словно наэлектризовалось необъяснимым напряжением – только коснись, убьет! - Возможно, - криво улыбнулся брюнет. – Я не всегда был таким. Я ломался. С каждым днем все сильнее и сильнее, частичка за частичкой. А потом пытался собрать себя по частям и неумело склеить разлетевшиеся, разбившиеся на миллиарды крупинок части души. Я собирал, а потом снова ломался. Поначалу я не замечал этого – все происходило как само собой разумеющееся. Это как защитная реакция организма. Ну, или типа того. Человек, способный на убийство, должен быть устремленным, дерзким, смелым, каждый шаг должен просчитывать. Я становился именно таким, сам того не замечая. Я не один год продумывал свою месть – просчитывал каждый поступок, каждый шаг, учитывая возможные последствия. Одна оплошность – и все. Это отняло много сил, нервов и денег. У нас очень корыстная страна, корыстные жадные люди. Тем, кто что-то подозревал или догадывался – пришлось дать немалые взятки. Все люди до омерзения продажны. Им наплевать на жизни других людей, они лучше обеспечат себе красивую жизнь. Билл хитро сощурился, видимо, заметил, с каким охуевшим видом наложник его слушает. - Подобраться к тебе оказалось сложнее всего, - улыбаясь, прошептал Каулитц, пристально следя за реакцией бывшего одноклассника. Лицо Тома вытянулось, но он почти сразу взял себя в руки и сделал скучающий вид. - И почему же? - В универе рядом с тобой постоянно кто-то крутился, - зевая, проговорил Билл. – Я пару раз ходил на те же вечеринки, что и ты. К твоим бывшим сокурсникам. Но ты ни разу не заметил меня. Впрочем, это и не удивительно. После школы ты стал еще эгоистичнее чем был. Тебе было наплевать на всех и всё, кроме своей персоны. Тебе нравилось, что вокруг тебя вечно кто-кто крутился, навязывался в друзья. Тебе это льстило, не так ли? Трюмпер замер в оцепенении, не зная, что ответить. Ему казалось, что Каулитц видит его насквозь. Знает даже то, о чем он сам боялся признаться самому себе. Не дождавшись ответа, Билл самодовольно хмыкнул и продолжил: - Но жизнь такова, что такие люди как ты обречены на одиночество. Твой же эгоизм погубил тебя. Ты ставил себя выше других, и в итоге оказался один на один с собой, верно? - Я не был один! – попытался возразить Том, но брюнет внезапно громко засмеялся, и тот замолчал, забыв, что еще хотел сказать. - Разве нет? – откровенно развеселился брюнет, а Том никак не мог понять, чем это вызвано. – Разве не от тебя отвернулись все друзья? Том чувствовал, как с каждым словом ему все сильнее хочется врезать Каулитцу, чтобы стереть эту самодовольную улыбку с его лица. Он глубоко вдохнул, отгоняя эти желания. Портить договоренность на этот вечер не хотелось, этим он только усугубит ситуацию. Лучше поскорее взять себя в руки и стараться казаться невозмутимым. Надо вытянуть из Каулитца еще что-нибудь важное о его прошлом. Ведь до сих пор он не сказал ничего такого, за что можно было бы зацепиться и построить возможный план избавления от общества сумасшедшего брюнета, то есть план побега. Еще один глубокий вдох. - Тогда я просто поругался со своими приятелями! Вот и все! Но откуда ты знаешь? – Тому почти удалось произнести это более-менее спокойным тоном, хотя внутри все буквально кипело от злости. Кто его знает, этого Каулитца, что он еще узнал о его прошлом. - Не поругался, - усмехаясь, поправил его Билл. – Они просто отвернулись от тебя. А откуда я знаю – это не твое дело. Я много чего знаю. Даже то, что ты совсем отчаялся и успел разочароваться в жизни, пока не встретил Соню… От упоминания о бывшей девушке, сестре Билла, которая так жестоко играла с ним в любовь, а потом подставила, сердце неприятно екнуло. Вертлявая, хитрая брюнетка обдурила бывшего мачо, как малолетнего школьника. Он ведь действительно верил ей, верил и даже не подозревал, что эта девушка, открытая и милая, на самом деле коварная лицемерка – одна из главных пешек на шахматной доске брата-психопата. Но хуже всего то, что Том успел полюбить эту девушку и привязаться к ней. Даже спустя столько времени, что он находится в доме ее брата, Том иногда вспоминает о ней, восстанавливая в памяти красивые черты лица и вкрадчивый, ласковый голосочек… И ему до сих пор обидно и неприятно вспоминать, что именно по вине Софии он оказался в логове сущего Сатаны, угодил прямо в его кровожадные лапы. - К чему ты говоришь это? – с неприкрытой злостью спросил Трюмпер, поднимая взгляд на своего мучителя. Билл лукаво улыбнулся, отпивая из своего бокала вина. - Ну, я рассказал тебе о своем прошлом, а ты – молчишь, ни слова о себе. Я решил, что раз ты сам не хочешь рассказать, я сделаю это за тебя. Том, в который раз за вечер, почувствовал себя неуютно. - Действительно… - нервно усмехнулся он. – Зачем мне что-то говорить, если ты и так все обо мне знаешь? - Не все, - брюнет моментально помрачнел, серьезно смотря на наложника. Том даже опешил от такой резкой перемены эмоций. Хрен поймешь этого психа, - в который раз подумал он. - Я давно хочу спросить: ты хоть раз пожалел о том, что сделал? Ну, тогда, в школе… Том замер, поднимая на брюнета беспомощный взгляд. Он уловил-таки что-то странное в интонации Билла, какой-то подвох. Интуиция подсказывала, что скажи он сейчас чего-нибудь «не так» и будет плохо. Очень плохо. Он не знал, откуда взялись в его голове эти мысли, но они были. В комнате как будто повисло ощущение опасности… - Пожалел, - коротко ответил Том, громко сглатывая. Билл приблизился к нему, заглядывая в глаза, будто бы хотел подсмотреть в его мысли, узнать, о чем он думает, о чем переживает, что испытывает. - Да ну? – слегка прищурив глаза, Билл пристально смотрел на него. Он аккуратно отставил бокал с вином в сторону, после чего руки брюнета сжались на шее наложника, но несильно. Кадык Тома нервно дернулся, когда он в очередной раз сглотнул. Стало страшно. Как будто кто-то накинул на него покрывало из разнообразных фобий, навалившихся на него разом. Леденящий душу ужас пробирался под кожу острыми иглами. «Неужели это конец? – подумал Том. – Неужели он сейчас прикончит меня?» - Д-да… - одними губами успевает прошептать Трюмпер, прежде чем руки на его шее медленно надавливают, перекрывая кислород. Вдохнуть не получается, он открывает и закрывает рот, отчаянно пытаясь получить хотя бы небольшую порцию необходимого воздуха. Сейчас он похож на умирающую рыбку, выброшенную волной на берег. Том не слышит, что шепчет ему Билл, не понимает, что с ним делают. Он понимает лишь то, что жить ему осталось всего несколько минут или, может, секунд, но… Перекрывающие кислород руки исчезли так же внезапно, как и появились. Том глубоко вдохнул и начал кашлять, тяжело дыша. В голове бесконечным потоком плескались мысли. Он ничего не соображал до тех пор, пока не почувствовал чуть влажные, теплые губы на шее – легким, почти невесомым прикосновением, а потом они быстро переместились к уху. - Ни за что не поверю. Ты черствый, как сухарь. Ты не умеешь осознавать свои ошибки, - жаркий шепот опалил кожу, посылая наэлектризованные мурашки по всему телу. - Т-ты… - выдохнул Том. Говорить было трудно. Он боялся, что в любую секунду цепкие руки схватятся за горло и тогда уж точно задушат. – Ты научил меня… осознавать... Тонкие губы брюнета были плотно сжаты, он молча смотрел куда-то в сторону окна, и складывалось ощущение, что мыслями он сейчас очень далеко. И вряд ли эти мысли были приятны, судя по тому, как он хмурил брови и сжимал кулаки, впившись ногтями в кожу ладоней. В этой его позе было что-то опасное. Тому казалось, что в любой момент он может совершить что-то страшное, прыгнет, снова вцепиться в горло и задушит, выхватывая из реальности его жизнь. Билл отстранился от него, как-то грустно ухмыльнувшись. - Правда, это так… Все, что ты сказал про меня – это верно, но, поверь, после всего, что было здесь, я правда понял. Я осознал, каково тебе было… И я жалею, что поступил так. Очень жалею! – он тараторил так быстро, что брюнет еле-еле разбирал слова. Том смотрел на Билла, не моргая. В висках стучал выпитый алкоголь. Он нащупал на полу бокал и осушил его до конца, сморщившись. Горло обожгло. Комната перед глазами закружилась на короткое мгновение, но потом снова приобрела четкость. - Красиво говоришь, - кто бы знал, как тяжело далась Каулитцу эта усмешка. Несмотря на все душевные терзания и запреты, ему очень хотелось поверить Трюмперу. Поверить и простить… Но боль. Она не отпускала его, уцепившись острыми клешнями за остатки истерзанной душонки. Не позволяла простить этого человека, вновь выстраивая вокруг него непробиваемый кокон и заделывая образовавшиеся в нем дыры. Годы идут, а боль не прекращается… Билл был пленником своей же боли и кошмарных воспоминаний. Эта боль – как яд, медленно убивает, подчиняет себе, не давая возможности ввести противоядие. Да и есть ли оно вообще? Том ни разу не был так искренен с Биллом. И его неимоверно раздражало то, что брюнет не видит (или не хочет видеть?), что он говорит чистую правду. Ведь он и правда уже давно понял и осознал, каким ублюдком был, и очень раскаивается за то, что сделал. Но чертов Каулитц все равно не верит ему, в его глазах по-прежнему – холод, хоть и помутненный в данный момент алкогольной дымкой. У Тома внутри что-то словно перещелкнулось от обиды. Минуту назад он действительно думал, что с Биллом возможно говорить нормально, думал, что он способен понять и когда-нибудь простить, но теперь он видит… что черствый сухарь как раз не он, а Каулитц. Злость кипела внутри, наложнику стало трудно себя сдерживать. Скорее всего, это было из-за выпитого алкоголя, но, к сожалению, когда он это понял, было уже поздно. То, что никогда не надо было говорить, он уже сказал. И Билл это услышал… - А знаешь что? Ты сам во всем виноват, - зло выплюнул Том, заставив брюнета замереть в изумлении. Трюмпер уже не соображал. Ярость одержала над ним верх. И еще эта неожиданная мысль, непонятно откуда возникшая в голове, которую он просто не смог не озвучить вслух. - Что ты сказал? – брюнет посмотрел на него с таким презрением, что в любой другой момент Том бы понял, что нужно заткнуться, чтобы не усугублять ситуацию. В любой другой момент, но только не сейчас. - Ты сам спровоцировал нас тогда в школе! Одевался, как дешевая шалава, да еще и вся школа знала, что ты гребанный педик! Любой, кто оказался бы сейчас рядом с Биллом, ужаснулся бы, увидев выражение его лица. На таких надо вешать табличку: «Не подходи, убьет!». В его глазах вспыхнуло дикое, необузданное адское пламя, взгляды метали молнии, а губы болезненно изогнулись. Билл ощущал, как кровь двигается по его венам и артериям. В ушах шумело, а в груди просыпалась такая ненависть, которая уже через несколько секунд заполнила собой все его существо. Ненависть, которую он так старательно, по частичкам, пытался запрятать поглубже. «Да как он смеет?» - промелькнула короткая мысль в голове прежде, чем Том снова заговорил: - А еще этот твой чертов дневник с дебильными стишками о любви! – наложник вкладывал в голос максимум отвращения. Он уже не контролировал то, что говорил. – Какого хрена, спрашивается, ты таскал его с собой в школу? У Каулитца перехватило дыхание. Он глубоко вдохнул, подавляя на мгновение злость, кипящую внутри. - Причем. Тут. Мой. Дневник, - раздельно проговорил он. Слова давались с огромным трудом, сердце клокотало внутри, мысли и догадки проносились в голове одна за другой, перегоняя друг дружку. И даже весь выпитый алкоголь, казалось, выветрился, испарился, словно Билл и не пил вовсе. - Помнишь, когда мы забрали твою сумку, пока тебя не было в классе? Кайл вывернул ее наизнанку, вытряхнув все содержимое. И этот твой чертов дневник! И твои дурацкие стишки о любви… Ты не представляешь, как громко ржали парни, когда узнали, что ты влюблен в меня! Биллу показалось, что у него внутри что-то оборвалось. Что-то очень важное, значимое… Сказанное Томом обрушилось на него, как снег на голову. В горле образовался ком, который мешал говорить. Биллу хотелось рыдать, кричать о том, что все это – ложь! Грязная, неуклюжая ложь… И он бы закричал, если бы это на самом деле было ложью. «Он не должен был узнать. Не должен был читать мои стихи…» - громким набатом стучало в голове. - Да как вы посмели… - прохрипел Каулитц. Ему казалось, что кто-то с силой надавил ему на грудную клетку, перекрывая доступ кислорода. Он задыхался. Ему хотелось разрыдаться или же забиться в темный угол, сжаться в комок и чтобы никто и никогда его не трогал. Трюмпер знал. Тогда в школе, он знал о его чувствах… Осознание этого кружило голову, раздирало сердце в клочья. Медленно передвигая ноги, он подошел к Тому и влепил ему такую звонкую пощечину, что у того потемнело перед глазами от боли. - Ублюдок… Ты знал… И молчал. Как же я тебя ненавижу, - прошептал он и снова ударил наложника по лицу, но теперь уже кулаком. Трюмпер почувствовал солоноватый привкус крови во рту, но это распалило еще больше. Он выпустил из рук бокал и тот разбился, рассыпаясь мелкими осколками по всему полу. После того случая с изнасилованием он убеждал, буквально уверял себя, что это было вспышкой беспричинной ненависти. А на самом же деле истинные причины он боялся признать даже наедине с самим собой... Билл отрешенно смотрел на него. Трюмпер говорил еще что-то, но брюнет его уже не слышал. Он словно оглох, смотря, как Том усмехается, с омерзением вспоминая истинные причины, побудившие решиться на тот кошмар. - Они подкалывали меня несколько дней подряд, постоянно подшучивали, мол, «если будет недотрах, ты всегда можешь обратиться к Каулитцу! Эта шлюшка тебе не откажет!» И в этот момент звуки вернулись, обрушившись на брюнета со страшной силой, со всем своим ужасным смыслом, словно гигантский ледяной водопад. И правда предстала в своей отвратительной и пугающей наготе. - Еще и Кайл подливал масло в огонь, говорил, что у нас это взаимно, типа я всегда не ровно дышал к тебе, поэтому и доебывался без причины. Это все были подколки и шуточки, но с каждым днем злость копилась и копилась. А потом пустили этот дурацкий слух о том, что какой-то старшеклассник оттрахал тебя прямо в туалете… Как сейчас помню язвительное: «Том, неужели ты так плох в постели, что Каулитц побежал от тебя трахаться со всеми подряд?» Это было точкой кипения, пределом моего терпения. Я больше не мог выслушивать все это. Ты испортил мою репутацию перед друзьями, и я поклялся самому себе, что уничтожу, растопчу тебя за это – нужен только повод. И уже через пару дней ты дал мне этот повод. Слишком пустяковый, конечно, но мне было уже все равно… - Сука! – Билл не дал ему договорить. Том понятия не имел, как сильно ранили брюнета его слова – ранили острыми кинжалами прямо в сердце, протыкая насквозь и ковыряя кровоточащую глубокую рану, которая теперь вряд ли затянется. Все эти долгие семь лет Билл пытался залатать, залечить эту рану в сердце, пусть ему это и не удавалось, но сердечная боль затухала хотя бы иногда, не так часто напоминая о себе. А теперь Трюмпер вспорол, разорвал неуклюже наложенные швы, вновь раздирая и заставляя чуть ли не выть от вновь нахлынувшей боли. От вновь нахлынувшей безответной любви, затопляющей разум и все его естество. Каулитц резко вцепился в его брейды пальцами, чуть ли не выдирая с корнем, и потянул его наверх, поднимая на ноги. От него веяло такой ненавистью, что становилось страшно. До Тома дошло, что же он сейчас здесь наговорил только тогда, когда он встретился взглядом с брюнетом. С испепеляющим, жестким, безжалостным взглядом, наполненным животной яростью до краев, как бокал с вином. Но Трюмпер не успел ничего сказать. Первый удар сбил его с ног, кровь тут же хлынула из носа. Не дав опомниться, Билл снова его ударил, но на этот раз в солнечное сплетение. В глазах потемнело от яркой вспышки боли, дыхание сбилось. Резкий пинок заставил его взвыть и скрючиться на полу, поджав ноги к животу, чтобы Каулитц не дай бог не задел важные органы. Потребовалось время, чтобы прийти в себя. Голова кружилась, а во рту был противный привкус крови. Безжизненный, равнодушный голос Каулитца раздался совсем рядом с его ухом: - Я даже не предполагал, какая ты мразь… Шипящий голос проникает в сознание, заставляя зажмуриться и съежиться, в ожидании нового удара, который не заставляет себя долго ждать. Ему пришлось стиснуть зубы, чтобы не застонать от боли. - И что ты сделаешь? Прикончишь меня? – прохрипел с пола Трюмпер, сплевывая кровь, чтобы не захлебнуться ей. - Ты не заслуживаешь смерти. Это слишком щедро для такой мрази, как ты, - еще один удар и новый взрыв боли. - Т-ты… прикончил всех моих друзей… В-всех, кто тогда издевался над тобой, кроме меня, – слова давались с большим трудом, все тело ныло от боли. – Я только сейчас понял – почему. - Заткнись, уебок, - еще несколько ударов, и Том кричит уже в голос, не сдерживаясь. Перед глазами пелена. Боль пробирается под кожу, проникает вглубь, достает везде. - Т-ты… ты п-просто до сих пор любишь меня… - губы еле шевелятся, но он все же произносит это. Каулитц бьет его с такой силой, что перед глазами все расплывается, и он теряет сознание.