Твой личный Кошмар / Your personal nightmare

Когда ты в отчаянии, трудно остаться целым. (с) Жорж Батай

Беспомощность. Отчаяние. Боль. Горечь. Страх. И снова боль… Том не знал, сколько прошло времени с того момента, как за Биллом захлопнулась дверь, как послышались отдалявшиеся шаги. И настала тишина, давящая тишина… Он лежал здесь уже, казалось бы, целую вечность, или может больше? Время уже давно потеряло свой смысл и счет. Том дышал, его дыхание было слабым, едва заметным. Колени вплотную прижаты к груди. Мысли беспорядочно крутились в голове, одна за другой. Мысли и боль… Бесконечная боль, не утихающая ни на секунду. Она словно яд, огненной волной разливается по всему телу. Яд, похуже даже, чем от острых змеиных зубов. И он, как ртуть, бежит в каналах тела, внезапной силой растворяя кровь. Том уже так устал от всего этого, что почти привык. Почти не плачет, почти не вздрагивает от каждого мимолетного шороха. Невыносимо, наотмашь било понимание, что вот она безысходность, вот он конец. Видимо, ему суждено закончить свою жизнь в этой маленькой комнате. Если это и так, то это даже к лучшему, когда ты знаешь... и пытаешься смириться. Хотелось кричать о помощи во все горло – вот она безысходность – но не было сил. Голос охрип после недавних отчаянных криков. Все кончено, повторял он сам себе. Все кончено. Если совсем недавно, где-то на дне сознания теплилась крохотным огоньком надежда на спасение, надежда на прежнюю жизнь, надежда на избавление от этого кошмара. То теперь ее нет. Кто-то, возможно, он сам, растоптал последний огонек этой слабой надежды. Хоть и говорят, что, по сути, надежда должна умирать последней. Но он заранее ее похоронил. Так легче, когда знаешь, что уже - все. Все рухнуло, остались лишь горечь и отчаяние. Эти чувства, ранее не испытанные им, овладели каждой клеточкой мозга. Он понимал, что готов сдаться. Брюнету удалось надломить его волю, сдержанность, гордость… Горько осознавать это и невыносимо с этим смириться. Теперь он просто ждет, пока сгорит светильник его никчемной жизни. «- Ненавижу! Я убью вас всех до одного. Сраные ублюдки!», - невольно вспылили в памяти слова Билла. Это было так давно, и только сейчас истинный смысл стал так понятен. Неуравновешенный, психованный Каулитц наверняка прибьет его и придумает для этого самый изощренный способ. Так, чтобы растянуть эту самую смерть. Мучить, пока жертва будет биться в агониях, задыхаясь и захлебываясь кровью. Что же с ним случилось? – спрашивал сам себя Том. Он не мог смириться с мыслью, что Билл стал таким из-за них. Из-за их подростковой глупости. Конечно, они совершили ужасное… Но что такого переклинило в самом внутреннем мирке Билла, что он решился на убийства? Отчего он стал таким жестоким? Когда начал ломаться? «Какой же я кретин… » Том понимал и не понимал Каулитца – одновременно. Из зажатого скромного паренька он превратился в жестокое чудовище. В этом парне не осталось ни капли человечности. Том никак не хотел верить, что он стал таким из-за него… И почему только люди понимают свои ошибки так поздно? Он, конечно, и раньше жалел. Но осознал только сейчас, каково это может быть. Понял, как это, по-настоящему чувствовать вину. Ведь он даже не мог поспорить с брюнетом. В чем-то тот был прав: если бы не его, Тома, подростковые замашки, то все было бы иначе… Билл, как не ужасно это осознавать, не стал бы таким. Не стал бы мстить его друзьям и ему… «Ох, черт… Я такими темпами сойду с ума. Вместе с этим психом…» Все тело Тома задеревенело от неподвижного лежания на холодном полу. Он вытянул ноги, намереваясь хоть как-то размять конечности, и это безобидное движение отозвалось поистине адской болью в разорванном анусе. Он глухо застонал, прикусывая губу, чтобы не закричать. Все его попытки хотя бы мыслями отвлечься от этой не прекращаемой боли накрылись медным тазом. Она напомнила о себе, ударив, как молния среди ясного неба. Единственная мысль, оставшаяся в голове, была о том, когда же, наконец, все это закончится? Это до невозможности невозможно. Именно в эту секунду, скорчившись от разрывающей тело боли, он мечтал хотя бы о спасительном сне. Именно сейчас он на самом деле был бы спасительным, почти как надувной спасательный круг, брошенный в синюю бездну океана… Сон, как назло, не приходил. Том продолжал лежать, скорчившимся до невозможности, с остановившимся взглядом. Тишина давит на уши, нарушаемая лишь еле слышными вздохами. В этих глубоких вздохах сокрыт какой-то смысл, понятный одному лишь наложнику… Том отсчитывает удары сердца, которое набатом бьет в грудь. Это немного отвлекает. Совсем немного… На лице застыл страх, перемешавшись с болью и какой-то уж совсем нечеловеческой горечью. Отчего-то хотелось реветь, но слезы как будто кончились. Как будто он истратил весь запас за сегодняшний вечер… Впрочем, неудивительно, подумал Том. Он не без горькой усмешки вспомнил, что лежит без штанов. Они спущены почти до колен, но ему, как ни странно, все равно. Из-за боли он не чувствует дискомфорта или, может, стыда. Нет. Он не чувствует ничего кроме боли и чуточки страха. Разве что легкий сквознячок касается обнаженной кожи, посылая по телу стайки непрошеных мурашек. Но это ведь такие пустяки. От темноты уже довольно-таки давно резало глаза. За эти дни он так и не смог привыкнуть к тому, что находится почти все время в кромешной темноте. И эта темнота отчего-то ассоциировалась с душой его мучителя. Такая же темная, страшная, загадочная… Трюмпер закрыл глаза, стараясь ни о чем не думать. Он сильнее зажмурился, и с губ сорвался очередной стон боли, эхом разнесшийся по помещению, растворившись в пронзительной тишине. *** Билл прошел на кухню, включил кипятиться чайник и насыпал две чайные ложки растворимого кофе в чашку, сразу же добавляя туда немного молока. Все действия были словно на автомате, почти машинальными. Билл не задумывался о том, что делал. Вода в чайнике вскипела, выпуская из носика облачко пара. Билл, все так же на автомате, плеснул кипятка в чашку, помешивая, и сел за стол, устремив взгляд куда-то вперед. Обои на стене впереди него вдруг стали очень «интересными». Перед глазами до сих пор стояло заплаканное лицо Тома, который совсем недавно так умолял, кричал, просил… «Господи, я превращаюсь в садиста. Что же я наделал?» - застряла в голове одна единственная связная мысль, остальные казались по сравнению с ней неважными и незначительными. Отчего-то сидя сейчас здесь, в столовой, и размышляя об этом, Билл не чувствовал ни жалости, ни вины. Он не чувствовал – ничего. И это так странно. Какая-то жуткая апатия накрыла его с головой, толстым слоем защищая от всех прочих эмоций. Может оно и к лучшему? – подумал Билл, делая глоток горячего крепкого напитка. Но нет… «Я - чудовище», - с какой-то горечью и равнодушием осознал он. Он пытался напомнить самому себе, что ничего не делает просто так. А Том заслужил все это, заслужил даже больше. Он всего лишь получает по заслугам, ведь так? «Это невыносимо. Постоянно думать о нем…» Брюнет уже не первый раз ловил себя на мысли, что Том давно занял все его мысли, бесцеремонно вытеснив остальные. Нагло поселился в его голове, не спросив на это разрешения. Билл уже не раз пожалел о том, что не убил его сразу. Теперь уже поздно, он не сможет. Он стал зависим от его криков, от язвительного тона, от сверкающих ненавистью карих глаз. Да, именно Ненавистью, напомнил себе Билл. И вряд ли ему удастся это изменить. Теперь поздно… «Дурацкое слово – «поздно»!» - грустно усмехнулся Билл, вдыхая аромат кофе. Каулитц всегда отличался особым железным терпением, в отличие от людей, которые его окружали. Он жил словно в коконе, как еще не родившаяся бабочка, закрываясь от всего и всех. Его «кокон», как его собственный мир. И он не вылезет оттуда, пока не захочет. Если захочет вообще. И только одному человеку удалось сделать трещину в его коконе, впуская во тьму его души едва заметный лучик света. И от этой мысли хотелось сделать этому мерзавцу больно. Как можно больнее. Где теперь это чертово терпение и самообладание, которым так гордился Билл? После подобных раздумий приходилось стискивать зубы и сдерживать рвущуюся наружу злость. А еще хотелось с силой ударить кулаком об стену, так, чтобы было больно. Физическая боль заглушает неприятные мысли на какую-то долю секунды… Он глубоко вздохнул, пытаясь направить мыслительный процесс в противоположную сторону, никаким боком не касающуюся человека, находящегося в небольшой темной комнатке его дома. Внезапно вспомнилось, что в его спальне скорей всего до сих пор лежит Лео. Точнее, уже наверняка остывшее его тело… Из-за Трюмпера он забыл даже об этом! О том, что собственноручно убил ни в чем неповинного человека. Мало того, этот человек был ему дорог, Билл любил его и не должен был поддаваться минутной вспышке сильного гнева вперемешку с дикой яростью. А он поддался… Что теперь будет? Лео не сделал ему ничего плохого за все то время, что они были вместе. Помимо этого, он до последнего вдоха преданно и верно любил его. Билл видел этот нежный блеск в его глазах, до последнего смотрящих на него с какой-то необъяснимой собачьей преданностью… - Черта с два! – горько выругался Билл, закрывая ладонями лицо. «Я убил единственного человека, которого любил и который любил меня…» «А любил ли?» - промелькнула предательская мысль в голове, от которой захотелось взвыть. Каулитц устало вздохнул. Почему, когда хочется соврать, это всегда получается так… криво? Почему даже самому себе так сложно соврать? Он ведь всю свою жизнь любил только одного человека и продолжает любить его, несмотря на то, что такая хрупкая любовь граничит с дикой, укрепленной годами ненавистью. Таких два противоречивых чувства, и оба – к одному и тому же человеку. Они раздирали его душу и сердце на части, путая мысли. Ну, почему? Почему именно он? Биллу и, правда, хотелось выть, как воют волки в поздние вечерние часы, глядя на луну. Повыть, покричать, а потом заплакать, выпустить все накопившиеся слезы. Каулитц даже не заметил, как мысли вновь вернулись к его наложнику. И мысль о том, что в его комнате лежит труп его любовника забылась, улетучилась, также быстро, как и появилась. - Ты убил его, да? – прозвучало так неожиданно и громко, что Билл испуганно дернулся, отнимая от лица трясущиеся ладони. «Глупая! Глупая служанка! У нее просто талант появляться в самое неподходящее время…» Вопрос был задан в лоб. У Каулитца, не ожидавшего таких расспросов, внутри все похолодело. Однако он все же поднял глаза, нацепил на лицо маску невозмутимости и равнодушия – как он делал всегда – и ровно спросил: - О ком ты говоришь? Лили стояла в дверях столовой, не решаясь пройти внутрь. Она неотрывно, практически не мигая, смотрела на Билла каким-то потускневшим взглядом. - О Томе! О ком же еще, - тихо сказала она, и брюнет еле-еле сдержал вздох облегчения. Он криво улыбнулся, сверля девушку пронзительным, леденящим взглядом. - Что за чушь? – усмехнулся он, делая очередной глоток кофе. Он так увлекся размышлениями, что совсем забыл о кофе, и он совсем заледенел. - Я слышала, как он кричал, - тихо сказала служанка, неуверенно проходя в столовую. Медленными шажками, словно идя по минному полю, она подошла к обеденному столу и села на соседний от Билла стул. Каулитц пристально посмотрел ей в глаза и заметил, что на дне ее глаз плескалась какая-то непонятная боль и беспокойство. - А, это… - ровно ответил брюнет, сцепляя руки на столе в замок. – Я просто немного проучил его. Ничего страшного. Лили резко втянула воздух, отводя взгляд. - Он кричал так громко, что у меня сердце разрывалось, слушая, как он молит о помощи… - прошептала она, смотря в сторону. Она подняла на Билла беспомощный взгляд. - С ним все хорошо, - вздохнул Билл, невольно вспоминая сегодняшний вечер. Он нервно отстукивал ноготками одному ему известный ритм по поверхности стола. - Ты выглядишь устало, - произнесла девушка, накрывая руку Билла своей. Каулитц вопросительно поднял на нее взгляд, удивляясь тому, с какой легкостью она перевела тему. - Тяжелый день? – губы Лили дрогнули в неуверенной улыбке. - Вроде того, - спокойно ответил Билл. Он до сих пор не скинул со своей руки ладонь девушки. Лишь заворожено наблюдал, как тонкие женские пальцы мягко поглаживают его по руке, успокаивая. Или, может, утешая. Эта девушка всегда словно чувствовала, когда ему плохо. Понимала, когда на душе его скребутся острыми коготками уличные кошки. Понимала, но никогда не задавала лишних вопросов. И он был благодарен ей за это… - Расслабься, - прошептала она, осторожно подсаживаясь ближе. – Ты слишком напряжен. - Пытаюсь, - с какой-то мукой и усталостью в голосе сказал Билл, отворачиваясь и кусая губы. Лили тяжело дышала, глядя в лицо брюнета. Тот закрыл глаза, пытаясь успокоиться. Аккуратная, неуверенная ладонь девушки легла на затылок Билла, зарывшись в его черные как смоль волосы, пахнущие ароматным шампунем. Парень непроизвольно выгнулся, запрокидывая голову назад и зажмуривая глаза. А затем нежные, мягкие, и такие горячие губы прильнули к его шее. Он замер в оцепенении, боясь пошевелиться, не решаясь оттолкнуть девушку, или же поддаться на ее неожиданную успокоительную ласку. Это было так непривычно и странно. И что удивительно – не пугало. Его телу не доводилось ранее испытывать на себе ласку женщины. Билл всегда знал, что его больше привлекают мужчины. Но сейчас… он просто не сразу понял, что происходит, и что делает эта, казалось бы, скромная девушка. Настойчивые, но такие трепетно-нежные губы, заскользили к плечу, а потом снова выше, слегка прикусывая кожу брюнета. Билл почувствовал прикосновение влажного, мягкого языка к своей шее, который вырисовывал какие-то незамысловатые узоры. С телом творилось что-то невообразимое. Оно отказывалось слушать его, и он терял остатки связи с собственным самообладанием. Отдаться ласке казалось ему проще, чем сопротивляться. Она была нужна ему сейчас, несвязно решил он, бессильно раскинувшись на кухонном диванчике. Девушка оседлала его, удобно усаживаясь на его коленях, и продолжила свои сводящие с ума ласки. Он не отвечал ей, но позволял целовать себя. Краем ускользающего на всех парах от него сознания, он подумал, что у Тома наверняка получилось бы лучше ублажить его. Он бы смог возбудить его так, как никто другой… Вместе с этой мыслью, сквозь шум в ушах, он отдаленно услышал томный шепот Лили: - Билл… Билли, отпусти Тома, пожалуйста… Отпусти его… Это словно отрезвило его, окатив холодной водой с головы до ног. Каулитц тяжело дышал, перед глазами все приятно двоилось, как будто он выпил не одну рюмку самогона, но брюнет все же нашел в себе силы столкнуть девушку со своих колен. Лили неотрывно смотрела на него, боясь произнести хоть слово. Билл злился и ничего не мог с собой поделать. Любое упоминание о Томе приводило его в дикое, звериное бешенство, и хотелось рвать и метать, срываясь на всех подряд. А Лили… просто перешла все границы! Надеялась соблазнить его, а затем уговорить отпустить Трюмпера. «Как чудесно! - сжимая руки в кулаки, гневно подумал Билл. - Спелись пташки». Задумавшись, брюнет даже не заметил выступившую на ладони капельку крови оттого, что он сильно впился в кожу ногтями. Он глубоко вдохнул, стараясь выровнять дыхание и успокоиться. Он собрал всю волю в кулак, и, вложив в интонацию голоса максимум спокойствия и презрения, отчетливо сказал: - Убирайся! Девушка вздрогнула. Билл смотрел на нее таким взглядом, который заставлял холодеть от страха. Не проронив ни слова, она спешно поднялась на ноги и ушла, прикрыв за собой дверь. - Ненавижу! – с горечью в голосе воскликнул Билл, ударяя кулаком по столу. – Как же я вас всех ненавижу!