You were my beacon of salvation, I was your starlight.

Весна 1665 года. Проснувшись с первыми лучами такого долгожданного весеннего солнышка и едва только распахнув свои глаза, девушка, с чьими волосами сейчас забавлялся сам дивный, прелестный ветер, ворвавшийся в комнату сквозь распахнутое окно, в тот же миг улыбнулась. Улыбнулась тому, что Барышня Весна, наконец, наведалась не только в ее бескрайне любимый Лондон, но и в его окрестности тоже. Наведалась, не забыв при этом одеть всю природу в одеяния нежно зеленых, местами даже пастельных оттенков. Наведалась, и снега, что неделями лежали во дворах, в далеко простирающихся лесах и на бездонных полях, наконец, начали потихоньку таять и побежали первые, кристально-чистые ручьи. То были словно слезы самой чаровницы зимы, что уходила – да, она уходила, но обещала вернуться, на данный момент, уступая сестре свои владения. А на небе пусть и изредка, но все же проглядывало то самое солнце, одаривая все и всех своей особенной, ни с чем несравнимой весенней теплотой. Теплотой, от которой таяло самое замерзшее сердце. То было время для новых свершений, приятных ожиданий и нежных мечтаний. И, Сара-Лизель, несмотря на то, что она сейчас была так невероятно далека и в то же время так близка к отчиму дому, мечтала. Она мечтала, совсем как раньше, пройтись по едва только появившейся траве, пройтись, попутно смахивая с неё безупречно прозрачную росу, пройтись, собрав букет из первых, самых ранних полевых цветов и украсив им свою комнату. Она мечтала пойти навстречу легкому, весеннему ветерку, от которого веяло безграничной надеждой.. Но пределом ее мечтаний стал теперь этот внушительно величественный замок, да та территория, что простиралась до самых его ворот. Замок, в котором она жила последние пару месяцев и жила по собственной воле. Поэтому жаловаться ни на что она попросту не посмела бы, тем более, на свои простодушные мечты и просто наслаждалась каждым новым днем, который она встречала в этих покоях. Покоях, что были так не похожи на те, в которых она провела добрую половину своей жизни. Здесь все было пока еще таким чужим, несколько для нее вычурным, но в то же время – таким холодно-хрустально прекрасным. Что ж, если пределом тех самых ее мечтаний был теперь именно замок, что принадлежал Графу, то она воспользуется возможностью совершить утреннюю прогулку по только что пробудившемуся от зимнего сна саду, который был разбит на территории этого замка и который в утренние часы был совершенно пуст. Едва оказавшись за пределами той комнаты, которую она была теперь вправе называть своей, она уловила витающую в этом месте звенящую тишину и сначала было удивилась этому. Но, тут же вспомнив, что утро, а, тем более, такое яркое, такое солнечное, не являлось любимым временем суток ни для немногочисленных обитателей этого прекрасно холодного дворца, ни для самого Графа фон Лангенберга, ее удивление тот час же прошло. Правда, все равно было несколько странно ступать по тем же ступеням, где несколькими часами ранее кипела жизнь и где слуги этого мужчины безотлагательно выполняли каждую его просьбу, было весьма необычно смотреть на залитое солнцем пустое пространство и наблюдать, как лучи его освещали все вокруг и уж тем более было несколько удивительно ощущать себя единственной обитательницей этого восхищающего людские умы места, пусть и всего на пару каких-то часов. Обитательницей, которая была искренне рада встрече с новым днем и этой дивной порой, что звалась Весною. Весною, которую она встречала в том саду вместе со всем остальным миром. В те мгновения, которые она проводила в этом месте, ухаживая за первыми цветами Весны, что звались крокусами – цветками пробуждающейся природы, она чувствовала, что все еще принадлежала тому миру, который она так любила и от которого она сейчас была так далека. Она чувствовала, как будто бы сама пробуждалась ото сна, и душа ее, молодая, полная безграничной веры, трепетной надежды и, что особенно важно, искренней любви, расцветала. Пусть она и была в этом замке – и робкой гостьей, и случайной невольницей, и протеже самого Графа, но она все также любила этот мир, и она была уверена, что мир отвечал ей взаимностью. Потеряв счет времени, проведя добрую половину утра и даже более – наверное, и дня тоже в том самом саду, она поспешила обратно в замок. Но он снова встретил ее все той же опустошенностью, все той же отрешенностью. «Как удивительно.. Удивительно тихо бывает в этом замке в дневное время суток, где призрачными вечерами и звездными ночами жизнь обретает совсем другие краски, а по утру все затихает вновь. Но сегодня все по-другому, все по-особенному» – подумалось ей. Проходя мимо покоев Графа, она вдруг заметила, что двери в эту комнату были неплотно закрыты и.. в то же мгновение неприсущее ей до селе любопытство, пусть и любопытство пока еще робкого дитя взяло над ней верх. Ведь никогда прежде она не была в этом запретном месте, да что там она – здесь не бывал совершенно никто. А, как известно, неведомое всегда манило. Ступая тихими, едва слышными шагами, словно то была не она, а всего лишь – тень мимо пролетевшего ветра, она приоткрыла те самые двери и сделала еще один, но уже не такой уверенный шаг вперед. Потому что тут же ее одолели весьма противоречивые чувства: невероятное смущение, граничащее с растущим с каждым мгновением замешательством и он, неподдельный интерес, который правил ею в тот самый миг. Сара понимала, что поступала она отнюдь не правильно, что она не должна была находиться здесь, что в любой момент за ее спиной мог появиться хозяин этого места и тогда ее будет ожидать по меньшей мере фиаско, а по большей – она и думать не желала. Но ее будто влекла сюда какая-то неведомая ей сила, сопротивляться которой она не имела никакого желания. Ей было бесконечно интересно заглянуть в тот мир, который Граф фон Лангенберг держал в тайне ото всех остальных и, конечно же, от нее. Кто знает, может тогда она сможет лучше понимать его?.. Как только она оказалась посреди тех покоев, все то, что она чувствовала прежде, ее стеснение, ее робость, все это в миг исчезло и на смену им пришло искреннее восхищение – ведь сейчас она находилась в одной из самых больших, самых просторных, самых красивых комнат в этом замке. То была комната, внутреннее убранство которой отличалось ото того, что ей довелось видеть ранее – да, она была выдержана в том же самом стиле, что и все остальные, но она была гораздо изысканнее, в который раз подчеркивая превосходный вкус того, кто проводил здесь, наверное, большую часть своей жизни. Темное дерево в сочетании с красным бархатом и с различными предметами искусства из рубина и серебра пленяло разум любого, кто становился свидетелем сей красоты. Произведения искусства различных художников из совершенно разных эпох будто бы переносили случайно забредшего гостя на несколько веков назад, и то были не копии – оригиналы! Оригиналы, к которым так и хотелось прикоснуться, и юная особа была не в силах просто взять и пройти мимо замечательных картин таких великих художников, как Мартин Шонгауэр, Николас Хиллиард, Альбрехт Дюрер. Она ходила по этой комнате, словно была заворожена и в какой-то мере это действительно было именно так. В противоположном от единственного окна углу располагалась довольно немалых размеров кровать с резными деревянными ножками и балдахином, словно отделяющим ее от всего остального мира, словно погружающим ее в свой особенный, другой мир. Но ее внимание привлекла не она, а находившийся неподалеку стол с такими же резными, как у нее ножками, на котором так одиноко и в то же время так гордо возвышался кубок с темно-багровым напитком, при взгляде на который каждая клеточка ее тела наполнилась необъяснимым волнением, лишь усиливающимся от понимания того, что же было перед нею. «Не могу поверить в то, что я сейчас вижу.. этого просто не может быть!». «Нет, может» – настойчиво подсказывал ей разум, пока она искала то, что могло ее отвлечь от мыслей об увиденном. А что она, собственно, хотела? Что желала увидеть она в этой самой комнате?.. Ведь она знала, кому она принадлежала и что ее могло ожидать здесь, в этом самом месте, но все же она пришла сюда, пришла сама, пришла без тени тревоги, но теперь? Вскоре она все же нашла то, что завладело ее вниманием и заставило ее отвлечься от мыслей о кубке с тем самым напитком: чуть поодаль на том же самом столе лежало несколько книг известных ей авторов. Книги, книги, ах, как же любила прежде мисс Браун проводить свой досуг за чтением той или иной, но обязательно хорошей книги, коих в ее прежнем доме было множество! И как же она истосковалась по этому занятию в последние несколько месяцев. Данте Алигьери, Пьер де Ронсар, Мартин Лютер, Ганс Сакс, Томас Мюнцер – то были лишь самые известные умы и деятели своего времени, труды которых нашли свое временное пристанище в чертогах Графа. Особо заинтересовавшись трудами последнего увиденного ею автора, взяв одну из его книг, она, только спустя мгновение поняла, что у ее ног теперь покоился листок, выпавший из книги, которую она имела неосторожность взять и взять без спроса. Незамедлительно подняв его, она увидела, что то был графический набросок человека в военной форме. Приглядевшись, она поняла, что на нем был изображен мужчина, очертания которого ей показались смутно знакомыми. Те же глаза, бесконечно задумчивые, выразительные, в которых отражался целый мир, те же губы, на которых играла загадочная полуулыбка, те же правильные и аристократичные черты лица.. Когда она внезапно осознала, кто же в действительности был изображен на том незавершенном рисунке, она ахнула и сделала шаг назад, нечаянно выронив тот самый листок. Но он не упал, а оказался в ладонях, что поймали его у самого пола, а после одна из них так неожиданно, неслышно, но весьма настойчиво легла на хрупкое девичье плечико Сары-Лизель, тем самым, мгновенно развернув ее на сто восемьдесят градусов. — Вижу, ты любишь читать, Сара. Похвально. И твои вкусы, признаюсь, мне по душе, – первым начал диалог Граф фон Лангенберг, одной рукой сжимая тот самый листок с рисунком, другой же – все также удерживая свою пленницу на месте, будто она в любой миг могла сбежать. Но нет, она не бы не сделала этого – смелости бы попросту не хватило, – Но почему ты решила, что именно тебе позволено входить в мои покои? Та, что была застигнута врасплох, не нашлась, что ответить и хотела было уже потупить взор своих зелено-карих глаз в знак того, что ей было бесконечно неловко, неудобно за то, как она поступила, за то, какие неудобства она причинила хозяину этого замка. Но мужчина опередил ее и его указательный палец так мягко, но в то же время так властно лег ей на подбородок. И она снова была перед ним, как на ладони, и снова она чувствовала на себе его крайне проницательный, но совершенно не читаемый взгляд. — Я.. я прошу прощения, Граф, – эти слова шли от чистого сердца и потому произнести их было так легко, даже под напором этих невероятных, пленительно рубиновых глаз. Но вот следующие слова дались ей тяжелее, потому что англичанка понимала, что ее просьба скорее всего будет отклонена, – Прошу, позвольте мне уйти, и нога моя больше не ступит в Ваши покои. И облик мой не нарушит Ваш покой без Вашего на то позволения. — Неужели в следующий раз ты сможешь совладать со своим любопытством? Быть может, любопытство и не порок, но скажи, разве тебе не интересно, какое отношение ко мне имеет этот набросок? – она не ответила, а он лишь усмехнулся тому, что его гостья, верно, уже догадалась, с кого был сделан этот рисунок: именно поэтому она и молчала, – Почему он здесь? Почему я все еще храню его? – и на его устах заиграла та самая улыбка, которую она видела прежде, а в глазах зажегся тот самый огонек, который заставил ее испытать тот трепет, который она довольно часто ощущала каждой клеточкой своего тела рядом с этим человеком, – Разве эти вопросы совсем не тяготят тебя? Все люди по природе своей были крайне любопытны и та, что была перед ним в это мгновение, в этом им совершенно не уступала. Да, может, она и отличалась от них во всем остальном, но – только не в этом. Какое разочарование, как жаль. — Я обещаю, что впредь не буду касаться границ Вашего личного пространства, Граф фон Лангенберг, – произнесла та едва слышно, а мужчина лишь только глядел на нее, словно испытывал ее, словно проверял подлинность ее слов, словно проверял ее саму на прочность. А сможет ли она в действительности сопротивляться собственным желаниям?.. Он видел то самое желание в ее взгляде, он чувствовал, как она была заинтригована и несколько даже напряжена от этого, и в какой-то момент Сара было собралась уже спросить про тот самый рисунок, который волновал ее не меньше, чем тот, кто был перед ней сейчас. Но она вовремя одернула себя и совладала со своим интересом. И теперь уже сама не сводила со своего собеседника прекрасно добрых глаз, ожидая, что же будет дальше, что же последует за ее обещанием. — Забудь, что ты видела здесь, Сара. Вся его прежняя благосклонность в миг тут же исчезла, и его взгляд стал по-настоящему обжигающе ледяным, как и он сам. Наконец, выпустив из своего плена эту подневольную, местами робкую, но по большей степени искреннюю душу, он подал ей знак, что она задержалась здесь дольше дозволенного, и Саре-Лизель не оставалось ничего другого, как безотлагательно и покорно выполнить его просьбу. Но, остановившись уже в дверях, молодая графиня, немного помедлив, произнесла то, считала важным: — Забыть ли мне, что у и Вас тоже есть душа? Если Вы того желаете – хорошо, пусть будет так. Я сотру это из памяти, но не из сердца. 1667 год. Март. «..Ах, Лондон! Оставить этот дорогой сердцу город, оставить бесконечно любимых людей в своем солнечном, наполненном такими теплыми красками прошлом, и уйти, нет – уехать! Как можно дальше от твоих прозрачно серых туманов, как можно дальше от твоих поющих свою особенную песню в любое время дня и ночи дождей, как можно дальше от близких людей – тех, кто всегда будут со мной, всегда в моем сердце, как и ты, милый моему взору Город.. Оставить тебя, Лондон, в том же самом прошлом.. Я надеюсь, мне все же удастся это сделать». Этой мыслью и руководствовалась Сара-Лизель Браун, когда в один из, казалось бы, обычных, но в то же время, на удивление, погожих дней она покинула Графа и его раскрывший для нее свои хладные объятия замок, который за последние пару лет стал для нее пристанищем, стал для нее домом. Нет, не тем домом, где она родилась и где провела свои двадцать с лишним лет; не тем домом, где было так тепло и так уютно; не тем домом, где каждый уголочек хранил то или иное, милое ее сердцу воспоминание. Не тем домом, где каждое ее утро начиналось с первыми и от того столь ранними лучами солнца, которые так озорно, но в то же время и так трепетно, так нежно касались ее фарфорового личика, пробуждая ее ото сна. Не тем домом, где каждый вечер она отправлялась в мир сладких грез вместе с дневным светилом, лишь только иногда заставая ночные огоньки – яркие, притягательные, но такие далекие, заставая и от того ночь напролет мечтая. Ее отчий дом разительно отличался от того места, где она провела последние несколько лет, но все же она любила каждый из этих уголочков, и каждый из них по-своему. То был действительно огромных размеров, по-настоящему величественный, искусно выполненный и также искусно обставленный и, вне всяких сомнений, поистине прекрасный замок Графа фон Лангенберга, но даже при всем своем великолепии, при своих внушительных размерах он, конечно же, не шел ни в какое сравнение с тем местом, где она выросла. Отнюдь. Но, несмотря на это, она все же сумела отдать и этому месту не только частичку своей души, но и частичку самой себя. Ей очень хотелось надеяться на то, что она хотя бы немного, но все-таки сумела согреть этот ледяной дворец своим присутствием и сумела сделать его чуточку теплее и светлее. И, как бы ей хотелось верить в то, что ей удалось хотя бы на некоторое время, но все же скрасить своим присутствием череду бесконечно тянущихся, череду бесконечно одинаковых дней хозяина того самого места. Теперь же она оставляла те стены, где снова в ее жизни произошли такие важные изменения, и, безусловно, она оставляла самого Графа – того, кто спас ее и спас дважды. Того, кто подарил ей новый взгляд на жизнь и где та самая ее жизнь заиграла новыми, несколько причудливыми, но такими неведомыми ей ранее красками, красками самых разных оттенков и тонов – она изменилась, она стала другой. Того, кого ей было не суждено понять, и как бы она не старалась, ей ни разу не удалось коснуться хотя бы частицы его души. Она ведь знала, что у него была душа – быть может, не такая, как у всех остальных, быть может, она и не была открыта, не была досягаема ни для всего мира, ни даже для нее, но все же – она была! Она была уверена в этом, несмотря на предубеждения, которые витали вокруг нее, несмотря на те или иные слухи об этом мужчине, которыми был полон такой далекий и близкий свет. Она верила. Ведь он же хранил тот самый, однажды найденный ею набросок из своей прошлой жизни. Ведь он же протянул ей руку помощи тогда, когда она нуждалась в этом, он же был к ней по-настоящему добр – пусть и добр по-своему, но это ли не проявление той самой души?.. Да, его доброта была не такая, как у всех остальных, не столь бескорыстная, скорее, даже наоборот, но было в нем и что-то светлое, но скрытое. Пусть он и вел с ней свою очаровательно-притягательную, совершенно не предсказуемую, не понятную для нее и для ее разума игру, в которой она не знала правил, она не знала, каким будет следующий его ход, не знала, чего же он ждал от нее, но все же она верила ему. Однажды Сара даже вверила ему себя. И не пожалела об этом. Но вот его мировоззрение, о, оно так сильно, так разительно отличалось от ее собственного, и их миры – они были настолько разными, что соприкасались друг с другом лишь изредка. Поэтому она и ушла. Ушла, зная, что пути назад уже не будет, что двери замка этого человека будут для нее закрыты уже навсегда. И она не сможет вернуться назад, даже если душа ее будет рваться обратно, даже если каждая клеточка ее тела будет мечтать, просить ее о возвращении туда, где она познала не только окружающий мир, но и саму себя – заново. — Сара, – обратился Граф фон Лангенберг к ней тот самый момент, когда ее уста несколькими мгновениями ранее молвили ему о свободе, Ее свободе, о ее дороге в жизни, по которой она хочется пойти и пойти одна, когда те самые уста просили его отпустить ее; когда глаза ее, в которых теперь отражалось восходящее солнце, были полны всепоглощающей мольбы, – Нужно признать, ты сдержала свое слово. Действительно сдержала его. Что ж, теперь ты вольна делать то, что ты захочешь. Его взгляд, в котором прежде она уловила отблеск еще непотушенной свечи, снова стал обжигающе ледяным, а его голос – совершенно бесцветным, по-настоящему безразличным, но при все этом он оставался все таким же властным. Властным, как в тот первый вечер их встречи, вечер, который изменил для нее многое. Собственно, как и сам этот мужчина, тот, влияние которого простиралось так далеко, тот, что повелевал не только своим ближайшим окружением, но и, казалось бы, всем миром он мог править, если бы только захотел. Наверное, даже в некоторой степени он повелевал и ею, он оказывал на нее большое влияние. И, если бы он только сказал ей остаться, если б он хотя бы жестом, взглядом бы намекнул об этом – она бы, без сомнения, без промедления согласилась остаться здесь, согласилась разделить с ним все грядущие светлые дни, а после и бездонные ночи, даже несмотря на все их разногласия во взглядах, уже молча все мечтая о той же свободе.. но: — Если ты хочешь уйти, я не стану неволить тебя. Прощай. «Но ты уже не сможешь вернуться назад» – это было то, что не было произнесено им вслух, то, что молвило его сердце, то, что звучало в нем самом. Его уста же не проронили больше ни слова. Но этого и не требовалось: облаченная в небесного оттенка одеяния девушка и без каких-либо слов поняла это. Сердечно поблагодарив того, кто был рядом с ней и заглянув напоследок в его глаза цвета уходящего на закате солнца, она не уловила ни тени сожаления по поводу своего ухода, ни ноток каких-либо других чувств, а лишь только ее – его извечную отчужденность в купе с ледяной неприступностью. — Прощайте, Граф фон Лангенберг, – она не смогла скрыть своей бесконечной грусти, которая вдруг настигла ее, когда она уже оказалась у самых дверей. Она знала, с чем.. точнее, с кем это было связано, но старалась не придавать этому значения. Ведь она же добилась своего, она уходит, чтобы найти свой путь в жизни. Но все же, в каждом произнесенном ею слове проскальзывала она, ее особая нежная грусть, – Я всегда буду помнить то, что Вы для меня сделали и всегда буду признательна Вам за это. И она покинула эти стены, покинула их в то же мгновение, не обернувшись. Потому что, если бы Сара-Лизель обернулась, оглянулась бы лишь на краткое мгновение, она бы не смогла уйти. Было – да, было то, что могло ее остановить. Было то, в чем она не признавалась даже самой себе, потому что от этих самых призрачных признаний она тут же терялась, потому что в ее мыслях до сих пор был Карлайл, тот самоотверженный, тот отважный молодой мужчина, и пусть воспоминания о нем теперь были объяты туманом самой Темзы, но, все же, она помнила его. Помнила, но бархатистыми ночами, вглядываясь в золотистого цвета небесные огоньки, она потихоньку отпускала его. Ее сердце отпускало его, но не она сама. Она хотела разыскать его, следовать за ним, за его прекрасными идеалами, за его смелыми мечтами. Она хотела расспросить его о новой и пока еще такой загадочной для нее жизни – жизни, которую они могли бы теперь разделить на двоих.. Но что-то подсказывало ей, что то уже было невозможно, ведь он оставил ее. Оставил ее дважды. И, если бы он только захотел вернуться, он бы обязательно сделал это – он бы вернулся к ней, несмотря ни на что, несмотря ни на какие преграды, грани между которыми теперь и вовсе были стерты. Но Карлайл Каллен не вернулся к ней. С течением времени она и вовсе простила его за тот уход – дважды, она смирилась с тем, что этот некогда милый ее душе юноша с пшеничного цвета волосами останется только в ее далеком прошлом и их некогда такие взаимные чувства будут жить в ней, но только лишь как приятное, теплое воспоминание, не больше. В ее настоящем же был некто другой, совершенно не похожий на Карлайла, прямо противоположный ему: противоположный во взглядах, кардинально отличающийся по характеру. В нем не было ни бесконечной мягкости мистера Каллена, ни его обволакивающей нежности, ни его беззаветной преданности, ни его большого, доброго сердца. У одного из них душа была нараспашку, другой же – и близко к себе никого не подпускал. И даже ее, Сару, тот всегда держал на расстоянии. Один из них был похож на день, он был такой же невероятно светлый, другой же – был темнее самой ночи, но эта ночь не отталкивала, нет, наоборот, она манила к себе, она манила в свои шелковые объятия и никому, нет ни одному человеку еще не удавалось сопротивляться той самой ночи. Ночи, воплощением которой был, конечно же, сам Граф фон Лангенберг. Ведь только лишь раз попав в плен его выразительных, рубиновых глаз, из этого плена было уже не выбраться. А его речи – такие сладкие, такие чарующе пьянящие, они затмевали разум любому, кто оказывался рядом с ним, и все они беспрекословно внимали ему, подчинялись ему, боготворили его. Ах, этот таинственный, неподвластный времени мужчина, мужчина, на фоне которого весь остальной свет просто мерк. И его протеже не стала исключением, лишь только изредка ей удавалось сопротивляться его невидимым чарам. Чарам ли? Невероятной ли харизме? Или здесь крылось нечто большое?.. Ответа на этот вопрос она не знала. Но зато она знала нечто иное: стоило ему только попросить ее не уходить, и она бы не ушла, осталась бы. Но он не просит ни у кого, ничего, никогда – и у нее не попросил. Даже несмотря на то, что их жизни теперь были переплетены, были связаны нитью самой Судьбы. Даже несмотря на то что эта юная, по-своему прекрасная, но имеющая истинно свое мнение и не боявшаяся высказывать его девушка вызывала в нем пусть и не всепоглощающий, не всеобъемлющий, но все же интерес; она занимала его мысли – пусть он в этом не признавался себе; а чаще и вовсе – его забавляли ее невинные, местами даже наивные мечты, в ответ на которые он лишь только улыбался. Она же, в свою очередь, чувствовала это – его особенное отношение к ней, которое иногда выражалось в столь странных поступках, объяснение которым она так и не могла найти, иногда же – в его великодушном покровительстве. Чувствовала, но не пользовалась этим, и Граф это ценил, ценил крайне высоко. Также мисс Браун знала еще кое-что – этот загадочный человек оставил свой след в ее сердце. Сердце, которое некогда принадлежало Карлайлу, сердце, в котором всегда жили и будут жить ее родители. А теперь в нем поселился этот таинственный, не похожий ни на кого другого мужчина. Тот, кто вызывал в ней настолько противоречивые, настолько же неоднозначные, едва зарождающиеся чувства. Наполненные теплотой и искренностью чувства, которые неожиданно овладели ею; чувства, которые навряд ли будут взаимными и навряд ли будут поняты и разделены Им. — И если нам суждено увидеться вновь, Судьба обязательно сведет нас. Пусть ни через год, ни через два, пусть пролетят десятилетия, но я дождусь этой встречи. Как надеюсь и Вы, Граф. Вы слишком дороги для меня, чтобы я смогла взять и просто забыть Вас. Сара-Лизель написала эти самые слова на последних страницах своего давно позабытого дневника, который она долго и бережно хранила, но после – оставила в том самом замке для него, для Графа фон Лангенберга. Она оставила там словно частичку самой себя в надежде, что эти несказанные ею слова все же будут если не услышаны, то хотя бы прочтены Им. ❝ .. Засвети же свечу на краю темноты. Я увидеть хочу, то, что чувствуешь ты ❞