Pain's a well-intentioned weatherman Predicting God as best he can But, God, I wanna feel again Sleeping At Last, «Touch»
Повествование от лица Эйлин Несколько дней прошли словно в тумане. Видимо, таков был эффект снадобий, которыми меня щедро снабжал Геральт. Даже когда я покидала постель, ориентация в пространстве давалась весьма трудно. Судя по всему, гаркаин таки траванул меня чем-то через свои когти, ибо помимо ног также сильно болел живот. Я даже толком не спала и не бодрствовала, всё было как-то пополам. Благо, порезы заживали действительно быстро. Помню, регулярно приходили Лютик с Присциллой, дабы посидеть со мной и хоть как-то развлечь, а я силилась быть настолько внимательной, насколько мне позволяло физическое состояние. Но из всех их потуг мне, конечно, больше всего понравилось выступление на утро следующего дня после нападения. Оба были фантастически злы, и главное — непонятно на кого. Не хочу вдаваться в подробности, но просто обозначу, что, как оказалось, лексикон бардов не ограничивается одними лишь сладкими метафорами и ванильными речевыми оборотами… да, проклятий в сторону всех существующих и несуществующих вампиров я наслушалась тогда на жизнь вперёд. Геральт вёл себя весьма отчуждённо, говорил мне по три слова в день и только помогал с перевязками. Наверно, зря я тогда ему сказала. Всё зря. И впрямь, почему он должен мне доверять? Вдруг я какая-то сообщница Вильгефорца под прикрытием, м? Вот ведь забавно бы получилось, пожалуй, он так и считает. Ладно, я бы на его месте подумала точно так же. Сегодня я впервые за эти дни почувствовала себя нормально. Здравый рассудок окончательно возвратился, координация движений наладилась. Наконец я начала беспроблемно передвигаться, привела себя в порядок и утреннюю перевязку сделала самостоятельно. К тому времени Геральт ещё не вернулся — охотился на ночниц за городом. Да и вообще дома он бывал редко в последнее время: праздник Саовины, казалось бы, разбудил всех чудищ в округе. Постойте-ка, разве не сегод… — Она встала! Слава богам, оправилась! — пронзил утреннюю тишину звонкий голос Присциллы. Я видела, как немного приоткрылась дверь моей комнаты, но не придала значения — думала, что это Лютик или сквозняк. Но теперь с громким стуком дверь распахнулась, и ко мне буквально подлетела поэтесса. — Пойдёшь с нами на площадь? — с любопытством осматривая моё озадаченное лицо, больше утвердила, нежели спросила Присси. Зачем идти в город в такую холодрыгу? Неужели какая-то ярмарка? — А зачем? — таки решила задать вопрос я, неловко стоя посреди комнаты с шнурком для волос в руках. — Как зачем? Саовина же сегодня! Фальку скоро сжигать будут в городе! — Чего сжигать? Какую «Фальку»? — непонимающе нахмурилась я. Как мне кажется, кому-кому, а вот средневековым людям спички — точно не игрушка. — По дороге расскажу, а ты собирайся быстрее. И надень хоть раз в жизни платье, ради Бога, праздник всё-таки! — выходя в открытые двери, сказала она. Да, платья у меня действительно были, только вот как-то не доводилось их ещё надевать. Быть может, в этих многослойных одеяниях будет теплее, чем в обычных брюках. Продолжив расчесывать волосы, невольно повернулась к зеркалу. Не нравится мне это лицо… застывшее, безвольное лицо. И это серьёзно считается красивым? Болезненная бледность, ярко-голубые глаза — в прошлом я бы была очень рада подобному облику, но сейчас я словно чужая сама себе. Чужой мир, чужая я, чужое всё. Жаль, что самое мерзкое не в самом осознании этих фактов, а в ощущениях, побуждаемых этим самым осознанием. Будто в прямом смысле некуда деться. Отвратительное чувство в области груди, граничащее с тошнотой. Ненавижу. В последний раз со злобой проведя гребнем по волосам, я отбросила его на стол и повернулась к шкафу. Наиболее разумным выбором казалось тяжёлое чёрно-серое платье: хотя бы потому, что я имела представление как его надевать, ибо в основном средневековые одёжки состояли из вереницы таких сложных шнуровок, что мне и посмотреть страшно. Да и выглядит так, что в этом и в Антарктиду можно сгонять и не замёрзнуть, определённо подходящий вариант. Судя по звукам, Лютик и Присси беседовали в столовой. Геральт так и не вернулся. Так, с ним ведь не могло ничего случиться? Бред, сколько он уже заказов выполнял? Миллион? Два миллиона? Вероятно, место просто довольно далеко. Ладно, об этом нет нужды думать, он мастер своего дела, вне всяких сомнений. Но вопреки разуму, тревога никак не отпускала. Почему я должна переживать? Я не прогадала: платье и впрямь получилось надеть без особых мучений. Давно я в таких длинных юбках не ходила… впрочем, учиться никогда не поздно. Раз уж я сегодня выхожу из зоны комфорта, можно обойтись и без привычного хвоста, оставлю всё как есть. Волосы бы в любом случае растрепались под капюшоном, что так, что эдак. Да и вообще, как будто меня когда-то волновала опрятность своего внешнего вида. Повествование от лица автора Холодный туман неспешно двигался промеж узких улочек, заставляя всякого прохожего зябко передёргивать плечами. Несмотря на морозную погоду, многие вышли из дома в этот день: все знали, зрелище стоит того. Массивное чучело Фальки уже несколько дней возвышалось посреди центральной площади, изредка солома опадала подле. Подкреплённая несколькими кольями, она всколыхивала в памяти всех близ проходящих жуткую историю прошедших лет. Присцилла бодро шагала под локоть с Лютиком, а Эйлин задумчиво оглядывала дома и окружающих, почти не обращая внимания на спутников. «Средневековье — страшное время», — говорила про себя она, замечая очередного ссохшегося от холода обездоленного, лежащего едва дыша на паперти запертой церкви. Если в современности этот несчастный вполне мог бы выжить, то на данный момент у него было до ужаса мало шансов продержаться до следующего утра. И это был далеко не первый человек на её глазах, мёрзнувший в грязном углу, укутанный в лохмотья аки бездомный щенок. От сего зрелища по позвоночнику множество раз пробегали неприятные мурашки. Но она просто отворачивалась: мир жесток и мерзок, эмпатия бесполезна. — Эйлин? — вывел из раздумий голос Присциллы. Ведьмачка вопросительно оглянулась на неё. — Ты же спрашивала о Фальке? — А, да, — теребя пальцами длинные рукава плаща, ответила она. — Так вот, много лет назад Фалька, реданская принцесса, она подняла ужаснейшее восстание, во время которого убила родного отца, его жену и братьев… много греховных дел она натворила ещё, недаром её Дьяволицей прозвали, — мерно вышагивая по тонкому слою сухого снега, рассказывала Присси. Она смотрела вперёд, её ресницы мелко подрагивали. — Ого… а что случилось? Зачем она это сделала? — хмурясь, вопрошала Эйлин. — Ничего особенного, богомерзкая борьба за власть почти всегда иссякает одинаково, — приподняв бровь, проговорил Лютик. Он безынтересно оглядывал дома, проводил взглядом многочисленные клубы дыма, исходящие от кухонных печей. — В конце концов восстание подавили, а саму её спалили на костре в сочельник Саовины… так и появилась эта традиция, — заправив прямую прядь за ухо, поведала Присцилла. По её лицу видно было, что ей весьма противны подобные истории. А Эйлин только-только на миг заприметила, что чего-то внутри не хватает. Какая-то необъяснимая пустота не давала покоя, заставляя ёжиться из раза в раз. Она пыталась наврать себе, что это от холода, но подсознание не хотело этому верить. «Неужели что-то случилось?..» — М-да, такой у вас добрый мирок, только розовых пони не хватает, — отводя взгляд в сторону, сказала ведьмачка. Мимо проходящие крестьяне смотрели на её глаза отнюдь не без враждебности, но она силилась не заострять на этом внимания. По мере приближения к пресловутой центральной площади, количество неодобрительных взоров множилось в геометрической прогрессии. Отовсюду слышались разные мелодии струнных инструментов, а дети, несмотря на леденящий дыхание тяжёлый воздух, бегали по улицам группами, нескладным хором распевая короткие считалочки. Грустная улыбка тронула губы Эйлин — её удивляло, с каким искренним весельем носились эти ребята, одетые в грязную изношенную одежду и уже наверняка давно не евшие нормального хлеба. Но черты её лица вмиг напряглись, когда до ушей донеслись строки:Только не даром так добр он к людям Время придёт по счетам платить будем
Сведя брови к переносице, Эйлин принялась отыскивать источники звука в разномастной толпе, но так и не смогла понять, откуда услышала злосчастную песню. Вокруг были лишь до отказа забитые народом корчмы да снующие туда-сюда люди. Тысячи различных запахов и звуков окончательно сбивали с толку. Тем временем ощущение пустоты в теле только усиливалось. Бесконечный и беспросветный слой серых облаков всё сгущался — вероятно, вскоре должен был пойти снег. — Скорее! Скорее! Сейчас начнётся! — требовательно прикрикивала где-то поблизости девчонка, волоча за собой угрюмого брата в направлении площади. С пылом она чуть пихнула Лютика в бок и, не думая извиняться, пробежала впереди. Бард не смог сдержать ухмылки, наблюдая за теряющимся в толпе худощавым силуэтом беспризорницы. Он совершенно не испытывал отвращения к эдаким невоспитанным сиротам, в отличие от своих коллег. Да и вообще тогдашний коллектив профессоров мало его прельщал — почти всех он считал высокомерными снобами, с которыми ни о чём, кроме расписания лекций, поговорить было невозможно. Миновав ещё несколько оживлённых улиц, они таки добрались до эпицентра сегодняшнего празднества. Посреди площади была расположена в несколько метров высотой женоподобная фигура из соломы, а вплоть до неаккуратного деревянного ограждения пространство занимали люди, пришедшие посмотреть на пылающее чучело. — Ну у вас и развлечения, конечно… — с насмешливой улыбкой сказала Эйлин, ведомая Присциллой в самую гущу событий. Каштановые пряди изредка подлетали на ветру, щекоча шею. Здесь уже пели почти все присутствующие, только из-за неразборчивого многоголосья понять слова было крайне сложно. — Уж какие есть, — весело выдохнула Присси, с интересом оглядывая соломенное чучело. Они встали прямо напротив лица Фальки. Эйлин не переставал удивлять ярко-алый румянец на щеках поэтессы, выступающий всякий раз, когда она проводила много времени снаружи. Все утренние скверные ощущения отступили на задний план: радостные мелодии множества голосов и улыбки на лицах окружающих не оставили её сознанию места для переживаний. Наконец, одетый в разноцветный костюм то ли краснолюд, то ли низушек поднёс к соломенной юбке Фальки зажжённый факел, а сам быстро отскочил на безопасное расстояние. Запахло гарью, с неба медленно и редко западали хлопья снега. С разных сторон доносились радостные крики и песни. Все внимательно смотрели, как сухую солому пожирают языки пламени — лицезрение проявления такой могучей стихии и впрямь способно заворожить. В какой-то момент большая снежинка упала прямо на кончик носа Эйлин и, когда от неё осталась лишь капля, Присцилла резко смахнула её пальцем. Посмотрев друг другу в глаза с секунду, обе рассмеялись. Громко и заливисто — так, как давно не доводилось смеяться. При любых других обстоятельствах такое поведение было бы неуместно, но не сейчас. Сейчас дурачиться было дозволено всем без исключения. Геральт возвратился в город только к полудню — в благодарность за проделанную работу помещики упросили его остаться на завтрак. С самого въезда заприметив особенное оживление на улицах, он поехал не домой, а к центру. «Фальку жгут небось», — учуяв чересчур сильный запах дыма, подумал он и направил коня к главной площади. Тут и там почти попадали под копыта крестьяне, уже было начинали браниться, но как только видели кто проезжает, замолкали и стушёвывались побыстрее. Подъехав к месту празднования, он увидел наполовину сгоревшее чучело и большую толпу людей. В ушах звенело от звучания мириад голосов, и он быстро окинул взглядом площадь, планируя тут же вернуться домой. Только в один момент заметил знакомые глаза — Эйлин стояла в пол оборота к нему и вряд ли смогла б его увидеть. В бесконечном гомоне он старательно пытался вычленить звук её голоса, смеха, который в последнее время так редко слышал. А когда её лицо озарилось широкой улыбкой, он не смог сдержать уголков собственных губ. «Здорова, смеётся», — облегчённо думал он, наблюдая за тем, как Эйлин и Присси весело переговаривались. Снег усиливался, с последним ярким всполохом соломенное чучело догорело, развевая на ветру мелкий пепел. От влажности волосы ведьмачки завились и небрежно выглядывали из-под капюшона. «Но ты не разу мне не говорил, как ты себя чувствуешь. Скажи мне, пожалуйста…» — бесконтрольно всплыли на периферии сознания её слова. «Может, стоило сказать ей тогда… впрочем, уже не имеет значения. Пора ехать», — подумал он, аккуратно разворачивая коня и потягивая за поводья. — Ладно, пошли уже, а то окончательно в снеговиков превратимся тут, — стряхивая с плеч налетевшие белоснежные хлопья, сказал Лютик. — Да, идём, — согласно закивала Присцилла, подхватывая под руки обоих спутников и пробираясь сквозь шумящую толпу. Ветер срывал отдельные частички с посеревшего чучела, заставляя те угрюмо летать в воздухе вместе с снегом. Эйлин спешно поправила меч, закреплённый на поясе, стараясь не отставать от Присси и в то же время не мешать другим людям. Снова волна опустошения прошлась по телу ведьмачки, да настолько сильная, что та едва справилась с нахлынувшим головокружением. Спустя несколько минут они уже покинули место наибольшего столпотворения и относительно спокойно продвигались по улице, где некогда торговые лавки разрывались от количества товаров и продуктов. Теперь же пустые деревянные конструкции при домах выглядели весьма уныло — им теперь осталось только дожидаться весны и спрятаться под непроглядным слоем снега. Тревога сильно давила на нервы Эйлин, настолько, что она чувствовала, как сердце начинает биться быстрее с каждым шагом. «Молчит. Целый день. Ни слова», — вдруг нагрянуло на неё осознание, отчего глаза раскрылись шире обычного, а пальцы сжали ткань плаща до боли. «Нет, не может быть, ты должна отозваться, Лилиан, не пугай меня», — запричитала про себя Эйлин, надеясь на хоть какой-то ответ, хоть какой-то импульс изнутри. Тишина. Только теперь она поняла, насколько в её голове может быть пусто, глухо. Ни одного признака присутствия чего-либо внутри, словно бесследно исчез целый орган. Жизненно важный орган. — Нет-нет-нет-нет… — уже вслух, судорожно качая головой, зашептала она. Руки сами собой скинули капюшон с головы, стали порывисто зарываться в волосы, то сжимая, то стуча по коже. Чувство это было отдалённо схоже с тем, которое мучило её пока она пыталась ворваться к отцу в палату много лет назад. Лихорадочные попытки достучаться, которые были совершенно бесполезны… прямо как сейчас. — Эйлин, в чём дело? Что случилось? — не на шутку перепугавшись, вопрошала Присси. Все остановились посреди немноголюдной улочки, Лютик напряжённо вглядывался в лицо ведьмачки, совсем не понимая, что можно сделать и как помочь. — Эйлин! Да что такое? — прикрикнула поэтесса, схватившись за локти визави. На сей раз ведьмачка отреагировала, подняв стеклянные глаза на Присси. — Лилиан, она… она просто… исчезла, — дрожащим тихим голосом ответила Эйлин, пальцы сами собой нервно то стискивали воздух, то отпускали. — Что? В смысле? — непонимающе покачав головой, переспросила Присцилла. Ведьмачка раздражённо вырвалась из её слабой хватки. — Мне нужно снотворное, я пойду, простите, — быстро идя задом-наперёд от спутников, проговорила Эйлин. Те так и остались стоять возле неуклюжих повозок и прилавков, а она развернулась и ринулась в сторону дома Лютика. Присси попыталась догнать её до первого поворота, но вскоре осознала неравенство сил и остановилась, глядя вслед удаляющейся девушке. «Что-то у меня очень плохое предчувствие…» — думал бард, скованно оглядываясь вокруг. «Нет, нельзя, не сегодня», — набатом било изнутри, пока она бегом проносилась мимо крестьян и экипажей. Полы платья приходилось порой приподнимать руками. Спустя буквально пару минут она уже отворила входную деревянную дверь и, не снимая грязных сапог, взбежала по лестнице. С звучным лязгом открывая все ящики и котомки с эликсирами, Эйлин пыталась найти что-нибудь подходящее в комнате Трисс, хоть и вовсе не разбиралась в магических снадобьях и алхимии. — Ты с ума сошла? Что случилось? — хмуро осведомился только зашедший в комнату Геральт. Ведьмачка словно и не заметила его появления и продолжила тщетные поиски. — Лилиан… она… мне снотворное надо, — только пробормотала она, разглядывая очередную склянку и с непонятным названием. — Что ты несёшь? Объясни нормально, Эйлин, — ещё больше хмурясь, потребовал ведьмак, немного приблизившись. — Заснуть, Геральт, заснуть! Сейчас, мне надо заснуть, срочно! — обернувшись к наставнику, громко ответила она, яростно отставляя ненужную пробирку обратно в ящик. «Так не пойдёт, эти истерики совершенно бесплодны», — подумал он, сурово глядя на отчаявшуюся девушку. — Сядь на кровать, Эйлин, — строго отчеканил ведьмак. — Ты не понимаешь! Я… — Я сказал сядь, пожалуйста, на кровать, — игнорируя её нервозные вскрики, почти прошипел он. Закатив глаза, она таки исполнила его просьбу. — И что теперь? Мне нужно снотворное, Геральт! — упрямо глядя в его лицо твердила она. Хрипло хмыкнув, ведьмак опустился на корточки прямо перед ней — насколько он мог вспомнить, таким образом он уже не раз успокаивал её. Увидев, что руки её трусятся и не могут найти за что ухватиться, он сжал их в своих. — А теперь расскажи, что стряслось, — не разрывая зрительного контакта, медленно проговорил он. Её дыхание стало более размеренным, и она попыталась собраться с мыслями. — Лилиан… она молчит целый день, не отвечает мне, не думает. Такого никогда не было. Во мне будто… теперь совсем пусто, — сильно схватившись за его ладони изнутри, с трудом разъяснила Эйлин. Она чувствовала такое сильное эмоциональное давление, что не могла даже выплеснуть его через слёзы. Словно потусторонняя сила давила на лоб, отчего голова тяжелела с каждой секундой, а по артериям будто пустили песок вместо крови. — Ты уверена, что в… том мире ты найдёшь что-то? Вдруг это небезопасно? — качая головой, спрашивал Геральт. — Мне плевать, я должна пойти туда! Дай мне ради всего святого это чёртово снотворное! — снова сорвалась на повышенные тона Эйлин, умоляюще смотря на наставника. «Несчастное существо, марионетка… как и все мы, впрочем», — думал он, непроизвольно разглядывая хаотично-лазурную радужку её глаз. Сжав её пальцы в последний раз, Геральт поднялся на ноги и направился в свою комнату. Он даже понятия не имел, сколько ещё придётся ждать следующей возможности коснуться неё. Эйлин, тряхнув головой, стремительно пошла следом. От возобновившегося чувства тревоги тело подчинялось её воле весьма проблематично. Ведьмак быстро нашёл в своих вещах нужный эликсир. Внутри маленькой колбы переливалась блекло-фиолетовым нужная жидкость. — Надо будет выпить залпом и сразу лечь в кровать. Сними хоть сапоги и плащ, — сосредоточенно произнёс он. — Хорошо, да, идём, — резко кивая собственным мыслям, сказала Эйлин и пошла в свою спальню. На ходу она стянула с себя тяжёлый плащ и, когда уже стояла у постели, скинула с ног обувь. Снег за окном всё не переставал падать, серое освещение создавало такое впечатление, что все существующие в этом мире цвета выгорели, потускнели. Геральт неспешно последовал за ней, попутно выкручивая пробку из узкого горлышка склянки. Сев на краю своей кровати, она выжидающе посмотрела на только вошедшего наставника. Глубоко вздохнув, он отдал ей открытый эликсир. «Почему она смотрит на меня так, будто прощается?» — почти со страхом подумал он. Ресницы её трепетали, а губы были плотно поджаты. Кратко выпустив воздух из лёгких, Эйлин опрокинула в себя содержимое колбы. По горлу разлилось сильное ощущение жжения, словно она только что выпила какую-то кислоту. Перед тем как провалиться в глубокий сон она подняла уж чуть помутнённый взор на наставника. Мгновенное облегчение принесло ей то, что строго-каменного выражения, которого она так боялась, не было на его лице. «Почти не злится», — пронеслась единственная мысль, после чего мир окутала тьма. Эйлин повалилась на матрац без чувств. Повествование от лица Эйлин Небо. Такое же серое, как в Оксенфурте или Кьюберге. Под ногами что-то неистово рассыпалось, не давая стоять уверенно. Это что-то расстилалось до самого горизонта, мёртвый песочный рельеф, напоминающий волны, был почти одинаков со всех сторон. Сколько бы я не пыталась обернуться вокруг своей оси, оглядеться, ничего не менялось. Сердце продолжало биться аки загнанный в клетку воробей, я судорожно ломала руки. Когда всё успело так потускнеть? В какой момент всё поменялось? — Лилиан! Лилиан! — взывала в никуда я срывающимся голосом. Эта отвратительная пустота словно выталкивала дух из тела, но разум упрямо хватался за последние возможности удержаться. Мне никто не отвечал. Тишина в прямом смысле сводила с ума, сквозь портянки кожу резал песок. — Лилиан, пожалуйста! Где ты?! — всё так же тщетно кричала я, надеясь непонятно на что. Ни малейшего движения вокруг, ни дуновения ветра. Ничего. Я никак не могла отдышаться, в глазах бесконтрольно собирались слёзы. Одна посреди грёбанной пустыни, очень иронично. Вот каково это, когда тебя совсем оставили. Когда в мыслях только ты и твои тупые мысли, вот как это происходит. Когда чёрное и белое смешивается в одно и превращается в бесконечный серый шум, когда плевать, где начало, а где конец. Постылые капли медленно стекали по щекам и шее. — Ты не предупредила меня! Зачем, Лилиан?! Что я сделала?! — стенала я, не сдерживая всхлипов. Уже плевать, этой мерзости, бешенству, нужно дать выход. Я ходила без направления, пинала песок, сжимала кулаки до мозолей. Даже не хочу представлять, насколько жалко я выглядела со стороны. В конце концов, я прекратила попытки найти хоть что-нибудь, докричаться до кого-нибудь. Чёрт знает, сколько времени прошло. В черепной коробке мысли били так рьяно, что виски пульсировали, а лоб словно налился раскалённым свинцом. Отвратное чувство. Будто вот-вот кожа разорвётся глубокими трещинами сама по себе. Вдруг, среди песочных волн показалась человеческая фигура. Давно в меня так резко не било радостью. — Лилиан! Зачем ты напугала меня? — лихорадочно хохотнув и наспех утерев слезы с лица, воскликнула я. Она неподвижно стояла вдали: белоснежное длинное платье открывало худощавые плечи, волосы аккуратно спадали на спину, а лицо… никогда я ещё не видела её такой доброй, довольной. Она легко улыбалась мне, не говоря ни слова. Уж не знаю, успокоило меня это либо же наоборот испугало. Я было попыталась дойти до неё, не обращая внимания на растекающийся в разные стороны песок и путающиеся в ногах полы платья, но очень скоро заметила, что не могу. Не могу приблизиться ни на сантиметр. Нахмурившись, я ускорила шаг, почти перешла на бег, но всё без толку. Лилиан была так же далеко, улыбалась так же беззлобно. «Что-то происходит. Что-то плохое». — Лилиан, что это? Почему я не могу сдвинуться с места? Что такое? — то оглядываясь по сторонам, то впиваясь взором в сестру, тараторила я. Хмыкнув, она улыбнулась ещё шире. В совершенном непонимании я остановилась и только продолжила сверлить её взглядом. Видимо, убедившись в том, что я не собираюсь боле ничего предпринимать, она сказала свои последние слова: — Всё хорошо, Эля. Не успела я понять ею сказанное, как без единого действия, звука или ещё хоть чего-нибудь, кожу на её шее медленно стало рвать, словно разрезанную простынь. Сердце, если этот жалкий теперь сгусток конвульсий можно было так назвать, словно провалилось куда-то. Здравый рассудок, пожалуй, совершенно покинул моё тело. Рефлекторно я снова ринулась бежать, но всё так же безуспешно. Некий шум разъедал Лилиан кожу, а её лицо оставалось таким же блаженно спокойным. Нежный на вид эпителий распадался на атомы, захватывая всё больше участков плоти: вскоре и кисти рук пошли трещинами, начали буквально растворяться в воздухе. Собственные бессвязные крики я слышала, как со дна морского, неразборчиво и сдавленно. В исступлении конечности почти не слушались, теперь за меня мои действия решались нервами. Одышка, сбитое ко всем чертям дыхание, непрекращающийся поток горячих слёз почти обжигал щёки. «Нет-нет-нет-нет… не хочу, не могу, нельзя», — твердило лихорадочно подсознание, сподвигая ускорить бег. Отвратительная гримаса, скривившая моё лицо, отзывалась болью в челюсти. Я почти видела, как дух покидает её тело. Это больше не была Лилиан, это была неустойчивая скульптура, нечто вроде голограммы. Это… это Ничего разъедало её по сантиметру, будто невидимый огонь. В конце концов даже ведьмачьи сильные ноги дали слабину, бессмысленный бег, как и силы на него, закончились. Один и тот же песок, везде, от моей тени и до горизонта. В груди продолжало неистово колотить, раскалённый воздух судорожно вырывался из лёгких. — Зачем?! Зачем ты это сделала?! — разносились по пустыне бесплодные крики, казалось, что и не мои вовсе. Я прекрасно знала — она не ответит. Она никогда больше мне не ответит. Воспалённый разум то начисто опустошался, то набатом бил беспорядочным бредом. Я так и не поняла, в какой момент от родной сестры вдали осталось лишь еле видное нечто, напоминавшее хаотический сгусток плесени. Постепенно воздух там, где некогда была фигура Лилиан, стал кристально чист. Будто ничего и не было. Я думала, та боль, которая поразила меня в детстве, будет последней. Что этого больше не повторится. Но теперь жизнь раз за разом убеждает меня в том, что я ещё глупее чем думала и что я постоянно ошибаюсь. И эта боль самая мерзкая — она не убивает, убить могут только её последствия. Только вот гарантии, что они и вовсе будут, к сожалению, нет. Неопределённость, незнание, страх, боль — это всё скручивается между собой, формируется в морской узел в груди и никогда не пропадает. Никогда не знаешь, когда верёвки навсегда сожмут всё твоё существо. Повествование от лица автора Посреди песков Сахары Эйлин было серо и мерзко. Бросало то в жар, то в озноб. Красные от слёз глаза не могли ничего видеть, туманное изображение окружающего мира никак ими не воспринималось. Наконец она осознала, что свободна. Может ходить и действительно перемещаться в пространстве, никакие иллюзии боле в плене не держали. Но истерика не давала Эйлин вновь завладеть разумом, ей сложно было понять, что происходит с ней и вокруг неё. Как человек, в полусне томящийся болью, она хотела оторвать, отбросить от себя больное место и, опомнившись хоть немного, чувствовала, что больное место — она сама. Зазеркалье стало нестабильным: передача силы от Лилиан к Эйлин поставила под удар многие прежде исправно регулируемые процессы. Пространство не имело опоры, с каждым ударом сердца ведьмачки хаотично изменяясь. Таким образом то поднимался ураганный ветер, то небо молниеносно сменяло цвета и «время суток». Каждую секунду белый песок пустыни окрашивался в самые разные оттенки, подчиняясь свету сверху. Казалось, что сама экзосфера беспорядочно пульсировала, не имея основы. Эйлин была невольной свидетельницей небольшого апокалипсиса, сама того не сознавая. Мириады болезненных эмоций разрывали её изнутри; потому все желания слились в одно — желание избавиться от всех страданий и их источника, тела. «Прямо на Саовину… вот ведь гадское клише», — было первым, что подумал Вильгефорц, когда таки смог переместиться в сие измерение. Магия его была тут всё так же слаба, посему от бессистемных погодных условий он укрыться ничем, кроме рук, не мог. Потоки воздуха вместе с песком разлетались по всевозможным направлениям. И всё же этот мир, превратившийся в сплошной хаос, наводил на него тревогу. Да и эта бескрайняя пустыня сама по себе отнюдь не казалась надёжным и благоприятным местом. Более всего его выбила из колеи искривлённая так, словно ей сквозь корпус пролетела стрела, фигура Эйлин. Ни одна клетка её тела не находила себе места в этом сломанном мире. Бредовые крики, не утихающие всхлипы, оцепенение — было очень похоже на поведение умалишённой. Что-то помимо раздражения кольнуло в груди мага, но у того не было времени обращать на это внимания. Нужно было что-то делать. Кое-как минуя расстояние, усеянное стихийными и пространственными препятствиями, он почти приблизился к Эйлин. Та ничего не замечала и не хотела замечать — боль застилала всё густым туманом. «Нет, нельзя так оставлять. Она не готова была видеть то, что пришлось увидеть», — подумал Вильгефорц, ускоряя шаг и пытаясь оградиться ладонью от очередного потока песка, поднятого неестественным ветром. Даже температура воздуха совершенно сбилась с показателей, ежесекундно то поднимаясь, то падая на несколько градусов. Небо хаотически сменяло алый закат абсолютной безоблачностью или тяжёлыми дождевыми тучами. — Эйлин! — сквозь сплошной шум крикнул ведьмачке Вильгефорц, надеясь, что на расстоянии пары метров она всё-таки услышит его. В ответ она лишь продолжила то стенать, то шептать нечто невнятное, попутно плотно закрывая уши руками. Быстро обойдя девушку, он попытался заглянуть ей в лицо и снова несколько раз позвал, но та почти никак не реагировала. Она, очевидно, была не в силах говорить и делала руками знаки, чтоб её оставили. Песок то уходил из-под ног, то отдавался в подошвах ярко ощутимыми толчками. Черты лица чародея постоянно были напряжены — он всё не мог понять, как успокоить её. Резким движением он схватил её за запястья. Скорость пульса почти испугала его. «Люди в таком состоянии от лихорадки умирают за несколько минут», — неохотно отметил про себя он. — Эйлин, посмотри на меня! Ты слышишь?! — как можно громче говорил он, чтоб хоть немного вывести её из исступления. Руки ведьмачки не предпринимали попыток вырваться, они просто тряслись сами по себе. Он смотрел на неё в упор и не хотел видеть, что она дрожала всем лицом и имела жалкий, уничтоженный вид. Долгое время ему не доводилось вот так сталкиваться с чужими чувствами, тем более взаимодействовать с ними. — Я всё исправлю, обещаю! — сквозь бесконечный гомон донёсся его голос. В ответ Эйлин лишь сильнее замотала головой: — Нечего-нечего-нечего… нечего исправлять. «Нет уж, может ты и сойдёшь с ума, но не сегодня. Не тогда, когда это идёт вразрез с моими планами», — думал Вильгефорц, притягивая девушку ближе к себе. Её стан ощутимо дрожал от озноба, он собственной грудью чувствовал, как её словно что-то рвёт изнутри корпуса. «Унаследование силы, вестимо, не самый приятный процесс», — подметил про себя чародей, прижимая безвольное тело холодными руками. Левой он придерживал ей спину, а правую положил на шею — чтоб наверняка проконтролировать сердцебиение. Её сбивчивые всхлипы резали слух, но он ничего не мог сделать. — Всё будет нормально, Эйлин, осталось чуть-чуть, милая, успокойся… — совсем рядом с её ухом говорил он, с неожиданным для себя облегчением замечая, как пульс медленно, но верно приходит в норму. В приступе бреда она продолжала что-то бормотать, что-то настолько ужасное, что он намеренно силился не понимать. «Физический контакт её успокаивает, ожидаемо», — подумал он, пытаясь мысленно структурировать план дальнейших действий и поскорее разобраться с нервным срывом важного субъекта этого самого плана. Всё должно было подчиниться его алгоритму. Вильгефорц мельком воздел очи к небосводу: он был словно рассечён на несколько частей, будто кто-то вырезал фрагменты из разных картин и неловко склеил между собой. Где-то были алые закатные облака, где-то напротив светло-голубые линии рассвета. Внезапно Эйлин как безумная вцепилась в его спину руками, с яростью, отчаяньем и страхом одновременно. — Ну-ну, милая, я их всех уничтожу, тише, — снова склонился к её виску чародей. — Всех-всех-всех-всех… — всё ещё громко всхлипывая, заладила в бреду ведьмачка. — Да, всех, — прижимаясь губами к её спутанным волосам, прошептал он. Хмурым взглядом он оценивал обстановку вокруг: ураган хаоса потихоньку отдалялся, беспорядочные грани цветов на небе сглаживались и смешивались в какой-то непонятный оттенок, а пески пустыни вздымались и развевались по ветру не в таком бешеном ритме. — Только дождись меня, осталось чуть-чуть, обещаю, — мерно поглаживая её по спине, говорил Вильгефорц. — Я буду одна тут?! Одна?! — вскричала Эйлин, резко отпрянув и пронзительно посмотрев на него. «Неужели я как она, останусь здесь… нет, лучше умереть, лучше умереть, лучше умереть…» — лихорадочно думала она, слепо глядя в лицо чародея. — Милая, ни в коем случае, ты вернёшься, всё будет хорошо, правда… — Хорошо?! Всё хорошо?! — перебила его, рыдая, ведьмачка. — Убьёшь меня, ты убьёшь меня, я знаю, я всё знаю… — мотала она головой, не трудясь смахивать крупные слёзы. «Я трачу драгоценное время на успокоение этой… надо с этим заканчивать», — раздражённо думал Вильгефорц, внимательно следя за действиями Эйлин. Терять даже малейшие секунды было чревато. — Тише, милая, я всё исправлю, — снова прижимая девушку к себе, произнёс он настолько искренне, насколько был способен. — Нет-нет-нет… я хочу, чтобы это закончилось, не надо, нет… — упираясь лбом в его грудь, тараторила сбивчиво Эйлин. — Знаю, я понимаю, милая, закончится, только потерпи, я вернусь, — осыпая её горячие виски и лоб сухими короткими поцелуями, говорил он. «Кто знает, что успеет за это время натворить демон, сколько людей умрёт, сколько городов сгорит», — терзался мыслями чародей. Он начал осторожно отстраняться от Эйлин, и та тут же бросила на него один из своих самых худших взглядов. По-детски разочарованный. — Вы все уходите от меня! Я не могу! Не могу! — освободившимися руками впиваясь в кожу головы до крови, кричала она. Её безумие будило в нём странные, давно забытые и непонятные чувства. Маг подавил в себе желание снова прикоснуться к ней, сочувственно поджал губы, выдохнул. И исчез. — Нет! Что ты наделал?! Что я наделала?! — исступлённо вопила она, в ужасе оглядываясь вокруг. Пустыню можно было едва отличить от бушующего океана, а в горле застыл отвратный вкус хлорки из-за долгих рыданий. «Оно убьёт меня, оно убьёт меня, уже убивает, но я не смогу умереть, это наказание, оно убьёт, да, так и должно быть…» — набатом било подсознание, выталкивая из груди крик за криком. Её убивало ощущение того, что она может остаться здесь навсегда — в персональном аду, в пространстве между реальностью и небытием. Здесь невозможно было выбрать никакую сторону, помимо своей. Выбор — всего лишь иллюзия, позволяющая почувствовать призрачную свободу, тогда как всё уже решено. Удары судьбы неотвратимы, никому не дано было избежать своей участи. Все наставления разума, все старания бессильны против рока. Слепая сила, управляющая малейшими частицами, из превратностей нашей жизни строит порядок вселенной. Наши бедствия находят место в гармонии миров.