***
Свирепое дыхание зимы сделало Велен ещё более гнетущим и серым. Под копытами лошадей грузно хрустел иней и лёд замёрзшей грязи. Геральт силился сконцентрировать всё внимание на этом звуке, лишь бы хоть на секунду выбить из памяти безжизненный взгляд Цири. Очередное бессмысленное замечание Ламберта, который ехал по левую руку, заставило его окончательно вернуться к реальности: — Каждый раз, когда здесь проезжаю, всё больше осознаю, — нет никакого чуда, что могло бы спасти эти болота. Что бы ни произошло — всё утонет в грязище. — Может, оно и хорошо, — сказал Геральт. Напарник странно посмотрел на него и в тысячный раз дёрнул плечами от холода. — Что хорошего, по-твоему? — Что всё в грязище утонет. На некоторое время воцарилось молчание. Геральт делал вид, что высматривал туманников, Ламберт же напряжённо пялился вдоль дороги, что-то соображая. Он будто бы перестал замечать вес мечей за спиной, морозный воздух, мерные движения спины лошади, покачивания седла. Порой с ним случались секунды, когда прагматизм и скептицизм покидали его. Мимо медленно проплывали кривые деревья и заброшенные хижины. Монотонный и бесшумный пейзаж располагал к размышлениям, на беду Белого Волка. — Неужто ты надеялся найти в ней замену? — таки задал Ламберт вопрос, который не давал ему покоя уже долгие часы. Он не мог найти иной причины для столь глубокой подавленности старого друга. — Я не посмел бы и думать о подобном, — отрезал Геральт. — Необязательно думать, чтобы делать. Можешь считать себя тварью, сколько хочешь, но нас губят наши собственные головы… Ответь мне честно: ты ни разу не соврал, пока рассказывал всю эту историю? — Ни разу. — Ты, Геральт, может и ублюдок, но по отношению к ней ничего ублюдского не сделал. Что удивительно, — добавил он, чем заслужил грозный взгляд со стороны. — Слушай, ну вот серьёзно, помрёт и помрёт, кто она тебе, чтоб так убиваться? Мы видели слишком много несправедливых смертей, разве не так? Далеко не всем суждено дожить свой век в тиши и благодати. Что ж теперь, будем причитать и реветь над могилкой каждого? Эдак слёз не напасёшься… — Прекрати. Не приравнивай её к большинству, — перебил его Геральт, в голосе его была не то что сталь, а шершавый чугунный сплав. Ламберт ясно ощутил это и поджал потрескавшиеся губы. — «Мы видели слишком много», только вот когда это и впрямь необходимо, ни мои навыки, ни опыт, ничто не имеет должного веса. Как я имел наглость отстраняться от неё, будучи таким же бессильным, вот что мне действительно интересно, — говорил он с искренней злобой на самого себя. — Не слишком ли ты стар, чтоб кидаться в эти дурацкие крайности? Бессильные и всесильные существуют, по-твоему? Мы уж явно ни те, ни другие. Думать об этом бесполезнее, чем стирать портки в придорожной луже. — Ламберт, договорив, сплюнул через плечо. Какая бы плотина не сдерживала порывы его гнева — она с треском обрушилась. — Знаешь что? Ты достал меня, вот что. Кейра согласилась помочь тебе с перемещением в этот чёртов Эббинг, лишь бы ты смог совершить свою тупую попытку забрать эту никому не нужную девку оттуда, тебе мало этого? Любой бы на её месте отказался и правильно бы сделал. Никакая дурища не стоит того, чтобы связываться из-за неё с таким уродом, как Вильгефорц. Но ты, ради удовлетворения своих высосанных из пальца принципов, готов хоть голову самому себе отрубить затупленным лезвием гильотины. Не надоело потакать своему извращённому эгоизму? — Лучше я позволю злу случиться со мной, чем с беззащитным ребёнком. Небось позабыл, каково это — быть покинутым, брошенным на произвол маленьким человеком? — пронзительно посмотрев на друга, сказал Геральт. Ламберт вмиг затих. Что-то острое и противное на ощупь зашевелилось в глубинах его воспоминаний. — А я вот прекрасно помню это чувство. Когда тебя выбрасывают, хоть ты совсем ни в чём не виновен. Я обязан попробовать. За весь путь до ближайшей населённой деревни они не сказали друг другу ни слова.***
— Ты меня этой железякой лупить собираешься? — с недоверием косясь на металлический шест в руках Вильгефорца, спросила Эйлин. Её оружие же, в свою очередь, валялось у колонны позади. — Не лупить, а учить правильно использовать, — поправил её он. — Я всё ещё не понимаю, зачем мне учиться орудовать какими-то палками, если Рик уже занимается со мной поединками на мечах… — Если я говорю, что тебе это понадобится, значит так и есть, — строго прервал её чародей. Когда он говорил в таком тоне, сквозь его бледную кожу просвечивала истинная жестокость, что жила в нём и повелевала разумом изнутри. Холодная и не знающая исключений. «Что бы сказала Лилиан? Она сказала бы быть умнее, подыгрывать, сдерживаться. Мне же лучше. Я ведь знаю, что надо сделать», — говорила себе Эйлин, глотая его приказания вместе со злобой. С зельем, которое придавало ей душевных и эмоциональных сил, следовать наставлениям здравого рассудка было ещё сложнее. Эйлин медленно выдохнула и подняла с пола свой шест. С одного конца он был совсем немного заострён и в общем напоминал цельно вылитое из стали копьё. В разы больше и тяжелее деревянного, орудовать подобным было крайне непривычно. Проходясь подушечками пальцев по не совсем гладкой поверхности оружия, она думала о том, насколько легко с его помощью можно ломать кости, рвать мышцы и сухожилия. При должных навыках, разумеется. — Эти были сделаны на скорую руку. Те, что я предпочитаю использовать — намного практичнее. Их можно складывать и носить с собой без особых неудобств. Но для освоения техники с головой хватит и этих, — говорил Вильгефорц, крутя в руках шест с такой непринуждённостью и легкостью, словно это была лишь ивовая ветка. Для пробы Эйлин сделала несколько разминочных движений, которым её учил Геральт. Получилось вполне сносно, только пришлось приложить кратно больше усилий. Правда, ей до сих пор было непонятно, к чему ей использовать столь громоздкое оружие при её относительно миниатюрной комплекции: то ли Вилл и Рик издевались, демонстрируя своё превосходство, то ли им было попросту наплевать. В любом случае, никто не собирался отвечать на её вопросы. Как оказалось, тренировки с магом и оборотнем разительно отличались. Если Рик изредка разбавлял изнурительную практику поправками и теорией, то Вильгефорц скорее делал наоборот. По крайней мере, пока. Это объяснялось тем, что тяжёлыми стальными шестами получить увечья намного легче, чем тупыми клинками. Эйлин пыталась слепо следовать его указаниям и больше думать о цветных отблесках от витражей на полу, о снегопаде снаружи, о любопытных слугах, мимолётно заглядывавших в залу. Лишь бы не думать об его скептичном взгляде, который не уставал подмечать малейшие оплошности, но, и она прекрасно это чувствовала, — говорил вслух только некоторые из них. Да, с таким лицом хозяева смотрят на котёнка, отчаянно пробующего запрыгнуть на столешницу, которая в семь раз выше него. — Стой, ты как будто путаешься в собственном позвоночнике, — покачал наконец головой Вильгефорц, подняв руку. Впервые за час тренировки он приблизился. Едва его ладонь дотронулась её спины, Эйлин не смогла сдержать нервного содрогания. Она сильно сжала челюсть — подсознательно приготовилась к боли. Чародей сразу это понял, но не подал виду. «Сначала будет бояться. А потом станет сильнее и я буду ей просто противен. Пусть так. Наверно, это лучше, чем ничего», — подумал он. — Эйлин, спина — это основа. Её надо контролировать, без неё твои руки и ноги — ничто, — говорил он, снизу-вверх стуча пальцами по каждому её позвонку. Эйлин чувствовала, что как бы ни старалась, ему будет недостаточно. Быть может, ему и хватит великодушия смолчать об этом, но она видела всё слишком хорошо. «Я должна быть удовлетворена тем, что разочаровываю его. Почему это не так?» — думала из раза в раз она, исправляя очередную ошибку. Когда она практически выдохлась, с уст Вильгефорца таки сорвались долгожданные слова: — Закончим. — И намного менее долгожданные: — На сегодня у нас ещё практика примитивной магии и алхимии. — Алхимия? У меня, говорю сразу, по химии была стабильная двойка, — сказала Эйлин, прикладывая шест к ближайшей колонне. Понемногу она привыкала к физическим нагрузкам и руки болели не так уж сильно. Вильгефорц направился к выходу и она пошла за ним. — Начнем с простого. Сходишь со мной в закрытую оранжерею, покажу что там выращивается и для чего используется. — С чего это она закрытая? Растения опасные? — Можно и так сказать. Только я имею туда доступ и сам за всем ухаживаю. — Боишься, что кто-то захочет тебя отравить? — усмехнулась Эйлин. От скуки она всматривалась в мелкие детали вокруг, типа трещинок на камнях и стёклах. — Я предпочитаю снижать риск попадания в неловкие ситуации. — Вильгефорц замечал немудрёное развлечение Эйлин. Она так увлеклась изучением листвы растения, мимо которого они сейчас проходили, что, казалось, даже не услышала ответа на свою колкость. Он ухмыльнулся уголком губ, который был вне поля ее зрения. Немного помолчав, маг спросил: — Почему тебя так удивляет факт того, что я могу чего-то опасаться? Я ведь человек и я смертен. И мне не особо хочется, чтоб моя гибель оказалась случайностью, которой можно было избежать банальной осторожностью. — Если ты этого правда не хочешь, то явно мало стараешься. В таком случае лучше закрыться от всего. Никуда не лезть и никого не пускать, — интонация её голоса утратила всякую шутливость. — Говоришь так, будто не раз думала об этом. — Почему тебя это так удивляет? — сказала она и, улыбнувшись, посмотрела на него. — Хитрая, — хмыкнул он. — Умение обращать чужие слова в свою пользу тебе понадобится. — Оно никогда не лишнее, — согласилась Эйлин. Она заметила впереди резные двери весьма внушительных размеров. В этом замке даже самые громоздкие элементы вписывались идеально. — Это здесь? — Верно. — Вильгефорц вышел вперёд и приложил ладонь к дверям. Что-то внутри них упрямо заскрипело и они отворились… но не полностью. Щель была рассчитана на одного человека, и то проходящего боком. Сконцентрировавшись на ведьмачьем зрении, Эйлин сразу поняла, для чего это. Она увидела бабочек и ещё каких-то насекомых, что свободно порхали по оранжерее, густо засаженной самой разной растительностью. Маг явно не хотел, чтоб обитатели ненароком покинули отведённую им территорию, а это лишь одна из мер предосторожности. Эйлин не заметила то, что Вильгефорц уже зашёл внутрь. — Так и будешь через дверной проём рассматривать? — А, да, иду. Как только Эйлин прошла в оранжерею, тысяча запахов ударили в голову так резко, что она пошатнулась. Справа, слева, снизу. Папоротники, цветы, кустарники. Здесь был удивительно тёплый воздух. Вновь напрашивался вопрос: «Откуда столько тепла в таком холодном месте?» Впрочем, не то чтобы ей сильно хотелось об этом знать. Наверняка это система столь сложная, что пытаться её запомнить было бы бесполезно. Эйлин не обратила внимания на звук захлопнувшихся дверей — шум сотен маленьких крылышек был куда занимательнее. Смяв в правой ладони краешек рукава, она подняла взгляд ввысь. Ближе к острому своду потолка кружились в причудливом танце несколько бабочек. Их крылья были практически прозрачными, с весьма длинными хвостиками, которые почти путались, пока насекомые кружились между собой. На них невозможно было не засмотреться. Вильгефорц неподвижно стоял рядом и наблюдал за тем же, что и Эйлин, периферийным зрением улавливая её выражение лица. — На фей похожи, — улыбаясь, прошептала она. Вильгефорц хмыкнул. Слова её прозвучали так, будто действительно фея коснулась бархатным крылом его шеи. — Зангвебарские мотыльки. У каждого свой собственный узор. — Вижу. И им хорошо тут? — Ну, спросить их мнение будет проблематично. По крайней мере они сыты и здоровы. Они не люди, так что этого должно быть вполне достаточно. — И где ты в последний раз видел здорового человека, расскажи-ка? — рассмеялась Эйлин. Вильгефорц, покачав головой, направился в угол, где на слегка прогнутых полках стояли закрытые крышками горшки. По форме они напоминали супницы. — Твое юношеское стремление везде видеть философский подтекст и одновременно воспринимать каждое слово буквально… интересно, когда это пройдёт. — Интересно, когда ты смиришься с тем, что я младше и глупее, — в том же тоне ответила она. Маг смешивал в миске сушёных жуков и нечто, напоминавшее древесную труху. Эйлин тем временем изучала ветку уже почти отцветшей глицинии — ей показалось, что среди лепестков что-то шевельнулось. — Или ты считаешь, что мне стоит и характер свой насиловать, лишь бы угодить тебе? Вильгефорц вдохнул и поклялся себе не выдыхать, пока не уйдёт раздражение. Жалкое и бессмысленное. Больше её слов он ненавидел эмоции, которые она ими провоцировала. Сквозь бледно-фиолетовые лепестки показалась чешуя. Вместо побега, ящерица предпочла притвориться мёртвой. Эйлин пыталась аккуратно отодвинуть цветы, чтоб увидеть мордочку животного. Его морщинистые веки были плотно сомкнуты. Молчание неестественно затянулось — это действовало на нервы, казалось, даже растениям. — И много тут ящериц? — Достаточно, чтоб перемалывать их зубы для изготовления алхимических катализаторов, — не окрашивая слова никакими интонациями, ответил Вильгефорц. Эйлин сморщилась и аккуратно приподняла мизинцем губу животного. Оно всё ещё надеялось, что прекрасно изображает труп. «И правда. Одни дёсны», — не без отвращения заметила она. Как только ведьмачка отдёрнула руку, ящерица исчезла в тени. Странный рефлекс заставил Эйлин уйти подальше от чародея. Хотелось уйти на максимально большую дистанцию, но сейчас доступным был лишь дальний угол оранжереи, густо поросший плющом. Туда она и направилась чуть ли не бегом. Следующие мысли, посетившие её, легко объясняли эту реакцию: «Он самое беззащитное существо сделает ещё более беззащитным без зазрения совести. Но зачем я поддаюсь страху, если на деле мне всё равно?» Эйлин резко остановилась, подошвы шаркнули по каменному полу. «Всё хорошо, Эля. Всё хорошо, Эля. Да, она всегда была права», — вновь завладел разумом неотступный призрак. Смесь, которую маг наконец доготовил, он по щепотке сыпал под стволы растений. Вновь он сделал то, чего совсем не хотел, но решился, не видя других вариантов. Проследил за её разумом. — Хорошо, что ты осознаёшь бесполезность страха. С тобой всё будет наоборот, увидишь.***
В потёмках императорские покои утрачивали роскошный блеск. Позолота больше не ловила каждый лучик света, лишь кресла у камина продолжали сверкать. Джезерит стояла, сосредоточенно склонившись над столом. На нём были расстелены разные карты южной части Соддена. Работы нескольких картографов кишели несовпадениями и неточностями. За последние пару часов ей безумно надоело гадать, какой поворот изображён правильно, а какой — нет. Свечи, расставленные на столе, мигали вслед за её настроением. В компании самой себя ей не было нужды прятать магию. — Идиоты, — прошипела она, когда терпению настал конец. Жилистыми кривоватыми руками она принялась скручивать пергаменты один за другим. Когда она злилась, её брови изгибались по-особенному художественно. Если смотреть на её лицо в целом, то сложно было заметить что-то красивое. Рельеф её лица во многом повторял формы отца, из-за чего она выглядела чересчур мужественной для женщины, однако недостаточно — для мужчины. Впрочем, Джезерит ещё в детстве поняла, что легче не обращать внимания на свой облик. Природа наделила её иными силами. Да и не так уж много на свете отражающих поверхностей. Джезерит подошла к широким центральным окнам. Её всегда успокаивал вид столицы, обретающей новую жизнь в сумерках. Иногда её посещало детское желание разузнать кто и зачем собирается прободрствовать эту ночь. Она вытащила гребень из волос и они тяжёлыми волнами упали на спину. Перекладывая из руки в руку заколку, Джезерит следила за улицами с такой высоты, что люди казались бесформенными тенями. Тревога заставляла кончики пальцев чесаться. Она не могла понять, что не позволяло ей пойти спать. Из-за туч вдруг показалась луна. Ночные тени рядом вибрировали и перемешивались, смеясь над несовершенным человеческим зрением. Правда, в этот раз уж слишком материально. Джезерит отстранилась от подоконника и увидела, что лепнина под ним действительно начала извиваться, словно ворочавшийся во сне питон. Украшенный камнями александрита гребень упал на пол с противным металлическим гулом. Джезерит боялась издать ещё хоть какой-то звук и подняла молящий взор на полумесяц. Будто он мог помочь, излечить от безумия. Тут же в холодном лунном свете скользнула по окну женская фигура. Это было не отражение, нет. Джезерит могла поклясться, что само стекло на мгновение искривило свою форму, не утратив при этом гладкости и обтекаемости. Этот шёлковый образ надолго отпечатался в её мыслях, с каждым днём наваждение терзало всё безжалостнее.