Сила в Пути

Полностью обрадоваться собственному одиночеству ему мешала жесточайшая боль, расползшаяся от ноги и груди по всему телу, смешавшись настолько сильно, что он уже не мог отличить, какая часть болела по-настоящему, а какая нет. Мутным взглядом он посмотрел в сторону матраса и с глубочайшей тоской понял, что не дойдет до него. Секундное послабление, которое он дал себе облегченным выдохом, стоило ему последних шагов до безопасности, шанса не быть уличенным в собственной слабости. Он проиграл и этот бой. Был так близок к победе, но… Обреченно Бен по стене сполз на пол, поняв, что нет смысла терзать измученное тело дальше. Стоит сказать спасибо хотя бы за то, что он не начал задыхаться в пути, чего организм явно хотел. Здесь он мог дышать так часто и так поверхностно, как ему хотелось. Ждать, пока сердце перестанет бешено колотиться и утихнет, столько, сколько нужно. Терпеть почти отказавшую повиноваться ногу ровно столько, сколько нужно, лишь бы она перестала ослеплять его непрекращающейся болью. Он ненавидел себя за то, что сидел здесь, на холодному полу, неловко вывернув ноги, и просто страдал. Он ничего не делал в последнюю неделю кроме того, что страдал. И никак не мог вырваться из этого порочного круга, загоняя себя только глубже и глубже, утопая в собственной жалости к себе. Там, где он мог бы выложиться на полную и рискнуть, он сомневался и подчинялся, снова и снова, раз разом. Если бы была Сила, все могло бы быть совсем иначе… Он был мокрым, но теперь не из-за душа, а из-за напряжения, в котором находился последние… По ощущениям, прошло не меньше часа. Но Бен уже понял, что доверять сейчас собственным ощущениям глупо, они не давали точной информации, были расплывчаты и чаще всего лживы. Это не Сила с её избирательной, но точностью. На смену жару довольно быстро пришел проникающий холод. Пол и стена безжалостно отбирали то тепло, что он так жаждал сохранить. Бен медленно сполз на бок, прижимаясь виском к ледяной поверхности и жмуря глаза. Всё, что он сейчас мог, это ждать. И терпеть. Единственное, что ему оставалось, это слушать собственное тело, игнорируемое до этого настолько, насколько это возможно. Оно было невероятно тяжелым, давило так, словно он был на планете с высокой силой тяжести. Мешало свободно вдохнуть. Тряслось мелкой дрожью. Сначала он думал, что только из-за холода, но потом ощутил, что ещё и из-за усталости. Она усиливалась при вдохе, из-за чего тот получался таким же дрожащим, и уменьшалась при выдохе. Пульсировала нога. Она была горячей. Горела, в отличие от остального тела, особенно кистей и ступней. Грела. Но поджилки все равно тряслись от холода. Этого было чрезвычайно мало. Пошевелиться он уже не мог. Даже пальцы казались свинцовыми. Глаза щипало. Даже под закрытыми веками ощущение пыли не сходило. Губы. Еще горячими были губы. Но и они остывали, медленно, но неумолимо. Ещё тонкой жгучей нитью чувствовался шрам на щеке и шее. Его уже не было, этого шрама, но тело, похоже, это забыло. Кружилась голова. Бен не замечал этого раньше, но как только обратил внимание, тут же ощутил, что пол незаметно уходит из-под ног, рук, головы. Она болела, к тому же. Нет, это боль от ноги так отражается в висках, отдает даже куда-то в переносицу, постепенно рассеиваясь где-то в глазах. Пол вдруг перестал быть под ним. Он испугался, что упадет, вздрогнул, приоткрыв глаза и прижавшись затылком к стене. Резко выдохнул и мгновение не мог вдохнуть. Его накрыла паника и на время он перестал себя ощущать. Только страх, что это снова очередной приступ. К счастью, дыхание постепенно выровнялось и перестало тревожить. Но страх остался, засел внутри и уже не давал полностью расслабиться, отдаться чувствам. Подрагивали губы и подбородок. Сначала от обиды на самого себя, а потом от холода. Боли стало… Меньше. Нога перестала перетягивать на себя всё внимание, и теперь можно было различить сигналы от множества царапин на шее и под подбородком. И боль от них была иной. Она как будто потрескивала, щипала, в отличие от волнообразной и оглушающей ноги. Бен позволил своим ощущениям гулять по всему телу, как им было удобнее. И у него постепенно получалось отвоевывать у боли все новые и новые границы самого себя и изучать их. Неохотно, правда. Его не покидало чувство, что он должен был заниматься не этим, должен был искать выход отсюда и возможность сбежать, рваться к своей цели. Не самим собой он должен заниматься, ох, не самим собой. И всё же… Постепенно приходило понимание, что это именно то, что он должен сейчас сделать. Он должен разорвать этот замкнутый круг собственных страданий, и единственный способ добиться этого — дать себе отдых. Подумать о себе, о том, на что он способен, а на что нет. Бен Соло не сможет найти Рей, если будет терять сознание из-за сломанной ноги в неподходящий момент. Не сможет даже добежать до ангара, из которого его привели, и не задохнуться из-за подводящих его легких. Всего-то и нужно, что позволить себе отдохнуть. Всего три дня. Вселенная не рухнет за три дня без него. Рей справится с трудностями, она держалась без него почти всю жизнь, ей не будет сложно продержаться еще пару недель. Он не сомневался в её живучести. Ему тоже нужен отдых. Он не заслуживал его, но… Он был нужен. Как вода и еда. Эта мысль позволила отогнать напряжение и гложущее изнутри беспокойство. Позволила на время забыть о будущем. Всего на три дня. Тело стало ощущаться чуточку легче. Словно бы тяжесть вины ослабила хватку. Он перестал концентрироваться на эмоциях, только на том, что ощущает. Он понял, что все это время было своего рода медитацией, когда осознал, что чувствует только себя. Раньше же, наоборот, он ощущал все вокруг себя, даже дальше, чем просто вокруг, сам он не имел значения. Сила вела его мысли и позволяла увидеть невидимое, направляла его энергию туда, где она могла пригодиться. Он всегда чувствовал жизнь, которой кишела вся вселенная, мог узнать, кто недоволен, кто рад, кто что-то скрывает. Его сознание могло быть и на другой планете, и дотянуться даже до другого конца Галактики, если бы это было нужно. Безграничное понимание вовлеченности в дело самой жизни, как важная её часть. А сейчас были только его тело, мысли и холодный пол. Как будто он был один во всем мире. Тишина стала давить на него. Бену ужасно не хватало связи с Силой. Теперь он мог чувствовать мир только через тело, через себя. И никак иначе. И как это делают простые люди? Он вздохнул. И продолжил, чуть погрустнев, медитировать. Отдыхать. Радоваться, когда боль отступала все дальше и дальше. И совершенно не замечать, что свободное место занимал сон. Бен заснул, медитируя. Сначала сон был тяжелым, даже неприятным, не дающим особого отдыха, напоминающий, что боль не исчезла совсем, а холод заставляет плотнее сжаться. И все же он позволял на время забыться. Потом стали сниться сны. Точнее, не сны, а обрывки воспоминаний от того, что когда-либо ощущало тело. Первой почудилась рука отца на щеке. Горячая, согревающая. Он во сне прижался к ней, сожалея, что не сделал этого, когда тот был жив. Потом Рей сжала ему руку, нежно поглаживая её. Бен внутренне задрожал, пытаясь ухватиться за неё и не отпускать. Это было последним его воспоминанием о ней. Вдруг крепкое и властное объятие матери, поднимающей его на руки со спины и уносящей от игрушек, в которые он так весело играл. Он помнил, как разозлился, а после обиделся на нее тогда. И быстро простил, стоило ей погладить его успокаивающе по голове. Ему в её объятьях было хорошо и уютно. Он согрелся, окутанный теплом матери и её защитой. Постепенно даже смутные воспоминания поблекли и оставили его в покое. Сон перестал быть тревожным, на грани пробуждения. Стал глубже, спокойнее, чище. Спал Бен долго. Сам чувствовал это, и не торопился просыпаться до тех пор, пока тело само не вытолкнуло в реальный мир. За ним не приходили, а значит, время еще не вышло. Постепенно приходя в себя, он обнаружил странные вещи. Настолько странные, что даже обеспокоенно открыл глаза и неловко поднялся. Точнее, попытался подняться, но не смог. Он чувствовал себя необычайно слабым. Руки как будто были немощными, не способными выдержать вес его собственного тела. Важно, впрочем, было не это. Он проснулся не там, где засыпал. Матрас под ним абсолютно четко давал это понять. Как и одеяло, в которое он закутался почти с головой, прячась от холода, который так его заморозил, что внутри всё ещё мерещились его остатки. Подушка лежала на полу с возмущенно торчащим углом, спихнутая им же самим во сне. Бен неловко подтянул её к себе и вернул на место, под голову. Она пахла какими-то цветами. Свежая, совсем недавно постиранная. Тая, понял он. Решила проявить заботу и мало того, что приготовила кровать для него, так ещё и умудрилась перетащить на неё. С её габаритами это должно было бы непросто. Бен не понимал, зачем она это делала для него. Особенно после тех вспышек агрессии. Это абсолютно не вписывалось в его восприятие. Он уже знал, что Сноук врал о том, что родители никогда не любили его, что семья никогда не примет его после всего, что он сделал. Но остальные? Он не заслуживал заботы, даже от такой противной девчонки, как Тая. Уж незнакомые точно должны относиться к нему с опаской. Как этот беловолосый. Как его имя… Бен не мог вспомнить. Он настолько был сосредоточен на том, чтобы дойти, что едва запоминал разговоры вокруг. Тая называла его Саня, по аналогии с его именем. За окном было светло. Кажется, также светло было, когда он засыпал. И также тихо. Второй матрас казался совершенно нетронутым, словно Тая еще ни разу здесь не была. А рядом с его, он только сейчас заметил, стояла большая кружка. При близком взгляде она оказалась полна какой-то зеленой жижей. Рядом лежал листочек. Надпись на нем была сделана настолько корявым почерком, что его чувство прекрасного взвыло от такого неуважения к каллиграфии. Взяв его, он прочел: «Это какой-то высококалорийный напиток. И быстроусваиваемый. То, что тебе надо, тяжелая ты туша весом в тонну!!!». Не просто перетащила и уложила, ещё и принесла что-то подкрепиться, дабы он отдыхал дальше. Бен застыдился и ткнулся лицом в подушку, пряча покрасневшие щёки. Он не заслуживал этого. И теперь был ей должен. За всё то, что она сделала, несмотря на скверный характер. Он сел, что бы пить было легче. Потревоженная нога тут же напомнила о себе слабой болью. Осмотр не дал ничего нового: шрам на полголени как был красным и воспаленным, так и остался, только в меньшей степени. Кружку пришлось взять двумя руками, настолько слабо он держал её. Щёки всё ещё горели. Отпив первый глоток, он едва не выплюнул его, сморщившись и поспешно проглотив. На вкус этот напиток был отвратительно горьким, словно бы он пил траву. Стыд мгновенно улетучился. Бен повертел бумажку, надеясь найти в ней издёвку. На обратной стороне было написано: «На вкус горькая параша, я чуть не сдохла, когда пила. Бодрит одним своим дерьмовым вкусом», а под надписью схематичный рисунок какой-то птицы с острыми кожистыми крыльями и длинным зубастым клювом. Стрелочка, ведущая к ней, гласила: «Она срет ртом. Мне хотелось срать так же после этой зеленой параши». Тая, однако, умела вызывать отвращение и без собственного присутствия. Бену потребовалось некоторое время, чтобы собраться с духом и постепенно допить принесенную ему гадость. Он не злился на неё и очень надеялся, что это не ради издевательства над ним сделано. Силы ему действительно были нужны. Закончив маленькую пытку, Бен вновь улегся, плотно закутавшись в одеяло. Чувство холода не оставляло его, даже когда он точно согрелся. Похоже, он действительно перемерз, и как бы даже не один раз. Сон не шёл. Бен находился в состоянии, когда для сна было слишком много сил, но слишком мало для действий. Пришлось напомнить самому себе, для чего вообще он это затеял. Полудрема тоже отдых. Он не знал, сколько лежал вот так, с закрытыми глазами. Долго. Потому что когда решил открыть, за окном было красное марево вечера, постепенно сменяющееся ночной чернотой. Сложнее всего было не позволять себе думать, чтобы дать себе максимальный покой. Мысли ведут к выводам, выводы к эмоциям, а эмоции требуют внутренних сил. Этакая медитация, только без тяги к Силе или обращений к себе. Отрешение от всего мирского. Расслабление. Поспать всё-таки удалось. Этот сон уже был привычнее. Давал силы и был лёгким, приятным. До тех пор, пока глубинная чернота неизвестности не пробудила страх. Тот самый, который мешал ему спокойно отдохнуть и на Эксеголе, и после, в тюремной камере. Смерть. Она снова была где-то рядом. Тянула его, пыталась ухватить своими вязкими щупальцами, утащить в неизвестные глубины. Бен порвал склизкие нити и вырвался, заставляя себя проснуться. Судорожно открыл глаза и сдавленно выдохнул. Он был еще жив. За окном снова было светло. Он совсем не ощущал хода времени. Зато ощущал себя намного лучше. Нога не болела. В руках не было слабости. Дыхание, кажется, тоже было в порядке. Только внутренний холодок никак не сходил, но он списал это на приснившийся кошмар. Он медленно сел, стараясь прислушиваться к тому, что говорит тело. Это было непривычно. Слушать себя. Шрам всё ещё был красным, но воспаление почти спало. Всего и нужно было, что не тревожить ногу, которую он только чудом не сломал снова. Кроме этого больше ничего не беспокоило. Хотя… Хотелось пить. Кружки не было. Как и листочка с Таиными почеркушками. Она была здесь. Снова. А он совсем не ощутил ее присутствия. Он был до ужаса уязвим. И не знал, как вернуть себе возможность чувствовать чужое присутствие, приближение, мотивы, лишившись Силы. Как-нибудь… Как-нибудь. Опираясь на стену, Бен осторожно встал. Нога напомнила, что её нужно беречь. Затекшие мышцы загудели, радостно разминаясь после долгого бездействия. Боли нигде не было, несмотря на обилие ран. Он чувствовал себя готовым к активным действиям и крайне отдохнувшим, но не верил себе. Чувства обманчивы. За дверью никого не было. Бен двигался медленно, с опаской, проверяя, на что сейчас способен. Придерживался стены. Он не знал, куда идти, и шел по наитию. Внимательно осматривал одинаковые на вид двери, пытаясь найти в них подсказку. К Силе он обратился привычным рывком души, даже не задумавшись, и был неприятно удивлен тем, как жестоко его отшвырнула ледяным потоком стена, к которой он так бездумно посмел приблизиться. Он выдохнул, словно бы его ударили под дых. Ему отчаянно не хватало её помощи. Коридор закончился окном. Сквозь него было видно витиеватые сады, ухоженные заботливой рукой, и лес за ними. Среди клумб виднелось несколько согнувшихся фигур, копошащихся в земле. Снаружи, казалось, царили покой и благодать. «Лживая маска», — фыркнул он про себя и развернулся, направившись назад. Двери, на первый взгляд казавшиеся одинаковыми, на самом деле иногда отличались. У каждой были разные ручки. Он заметил это, когда наткнулся на круглую, кажется, единственную среди вытянутых нажимных. Он осторожно открыл эту дверь, чтобы узнать, что это может значить. Комната была жилой. С кроватью и даже тумбочкой. На его счастье здесь никого не было. Закрыв её, он стал внимательнее смотреть на дверные ручки, пытаясь найти в них закономерность. Но не находил: все были разными. Ему нужна была лестница. Он вспомнил, что она должна быть с противоположной стороны от его комнаты. А еще то, что сейчас на третьем этаже, который является спальным. Сильно хромая, Бен перешел на противоположную сторону. Нога при увеличении нагрузки напомнила о себе чуть болезненнее. Бен решил открывать каждую дверь, чтобы запомнить, какая ручка к чему ведет. Это, как оказалось, делать было необязательно, так как все они вели в спальни. Лестница оказалась где-то недалеко от противоположного края коридора. На двери, ведущей к ней, красовалась загнутая концом вверх ручка с завитком у основания. Он запомнил её и стал неспешно спускаться. Около двери, ведущей на второй этаж, он замер и прислушался. Там уже не было так тихо, как наверху. Были звуки, не похожие на голоса или шаги, но явно обозначающие чье-то присутствие. Знать бы наверняка, но… Он медленно открыл дверь. Огляделся, прислушался. Мерный гул шел справа. Он напоминал звук вытяжки в душе. Бен пошел туда, ориентируясь на звук, словно слепой зверь. Внутреннее беспокойство нарастало постепенно с усилением источника шума. Ему не хотелось ни с кем взаимодействовать в таком состоянии. Наверняка придется отвечать на вопросы, на которые он не хотел давать ответа. Он не имел своей легенды, в которую другие могли бы поверить и не ухудшить его положение при этом. Придется выдумывать на ходу. Носа коснулся тонкий запах чего-то печёного. Жадно принюхавшись, он распознал в нем какое-то хлебобулочное изделие. Вкусное, свежее, с хрустящей корочкой… Живот заурчал помимо его желания. Он ведь снова не ел уже дня два, если не больше. Теперь Бен шел не только на звук, но и на запах, еще больше напоминая себе какое-то голодное животное. Нужная дверь нашлась не сразу, уже после того, как он прошел её и гудение стало отдаляться. Ручка была длинной, цилиндрической формы, абсолютно прямая. Он осторожно надавил на неё и потянул дверь на себя, заглядывая вовнутрь. — Я кому сказала не… — рявкнула суровым голосом темнокожая полная женщина в переднике, заляпанном мукой, всем своим видом создававшая образ деловитой хозяйки кухни. Даже её плотный пучок черных кучерявых волос на голове не противоречил этому образу. Она, готовая уже было кинуть в нетерпеливых негодников лопаткой, замолкла, увидев в проёме совершенно незнакомое лицо, украшенное лохматым черным нимбом и сосредоточенно-любопытным взглядом. Незнакомец как будто окаменел, ожидая её реакции. — А ты у нас еще кто такой? — с подозрительным прищуром требовательно поинтересовалась женщина, угрожающе хлопнув лопаткой по ладони. Бен не знал, что ей ответить. Но предпочел не злить и без того крайне недовольную женщину, которая, он был уверен, вполне может надавать по заслугам и ему, не дай бог он нарушит идиллию её кухни. Хотя на кухню это не было похоже, скорее на комнату исключительно для запекания с несколькими духовыми шкафами и парой столов. — Ну! — настаивала женщина, нахмурившись и потемнев еще больше. Бен растерянно предпочел закрыть дверь. Нет, с таким монстром даже Верховный лидер не справится. — А ну-ка стоять, молодой человек! — приказным тоном донеслось из-за двери. Даже без Силы он был уверен, что она недовольна. — Это что еще за выходки, — она зло открыла дверь и прицельно тыкнула в отступающего незнакомца грязной лопаткой. — Ни «Здрасте» тебе, ни «До свидания», это что вообще за манеры! Мало того, что эти шалопаи не могут подождать, так еще и какие-то проходимцы тут шастают! Медленно отступая от непобедимого в его понимании противника, давящего его морально, Бен в какой-то момент забыл, что нужно хромать, и всем весом наступил на больную ногу, которая такую вольность ещё не могла ему простить, и кольнула в отместку болью. Он вздрогнул и отвлекся от наступающей на него угрозы. — Ох, еще и калеченный, — обреченно всплеснула женщина руками, упирая руки в бока. Голос её вдруг лишился яростных ноток. Бен непонимающе на нее посмотрел. — Ну так и кто мы такие, а? Я тебя впервые вижу, так что тебе лучше отвечать убедительно. Бен изо всех сил пытался уловить, какое у этой женщины теперь настроение и как именно ей нужно ответить, чтобы ответ был правильным. Верного помощника в таких вопросах теперь у него не было. А права на ошибку не появилось. — Я недавно здесь, — туманно ответил он, пытаясь сгладить углы. — О-о-о, ты меня за дурочку-то не держи, это я уже и без тебя догадалась. Что, ты тот самый, что с этой прохиндейкой пришел? Он неуверенно кивнул, догадываясь, что прохиндейка — это Тая. Женщина осклабилась, и он не мог понять почему. Как будто эта информация её успокаивала. — Ты, значит, новенький у нас? Он кивнул, пытаясь понять, действительно ли от неё исходит то напряжение, которое он ощущал. Она осмотрела его с ног до головы и уверенно заявила, причем скорее для самой себя, нежели для него: — Вот говорила я, не надо эту ушлую мелочь слушать, так нет же, агрессивный, агрессивный, вот белобрысый! Уши надеру! Кухарка, ворча, развернулась и потопала к работающей духовке, проверять, готова ли выпечка. От последней фразы забеспокоился почему-то не виновник её злости, а Бен, прекрасно помнящий, как в детстве сверстники любили заострить внимание на этой выпирающей части его лица, желательно до покраснения. — Может, представишься перед старшими или так и будешь столбом стоять? — спросила она между делом. — Бен, — сдавленно представился он, глядя, как она открывает дверцу духового шкафа и через передник быстро достает пылающий противень с булочками или пирожками, почти кидая его на стол с громким звяканием. Он предпочел не пересекать границу кухни и остаться в «нейтральной» зоне. — Милли Ореуа, «кухнеуправительница», как меня назвала вчера эта хулиганка. Голодный, небось, иди сюда, тебя первого покормлю в качестве исключения, пока эта малышня не видит. Бен замешкался, сомневаясь в искренности намерений Милли. Имя ей совершенно не шло. До чего сложно было понять, что у человека напротив на уме, когда не было Силы. Он видел её доброе, точнее, кажущееся добрым лицо, слышал кажущийся заботливым голос, но не знал, можно этому верить или нет. Раньше он даже не обращал на это внимания, предпочитая сосредоточиться сразу на сути. — Ну, чего боишься, я тебя не съем, — она рассмеялась и махнула рукой, подзывая. Он медленно, стараясь всегда опираться сначала о стену, а потом о духовые шкафы или стол, дошел до неё, замерев на почтительном расстоянии. Милли с неудовольствием отметила, что тот всё оглядывает её, как будто она могла в любую секунду отлупить его этим самым противнем. Она, конечно, могла, но только по очень веской причине! — И что ты там встал? Я за тобой бегать не буду, хочешь есть, бери сам, — посетовала Ореуа, упирая руки в бока. Бен выдохнул и все же решил, что не так страшен зверь, каким его малюют. Неужто в случае угрозы он не победит простую кухарку? «Нет», — совершенно не согласилось с ним его подсознание. Бен задумался, откуда в нем такая уверенность в этом. А пока думал, осторожно подошел к противню, от которого потрясающе пахло горячими сдобными булочками в форме сердечка, посыпанными сахаром и, кажется, примесью корицы. Милли проявила просто ангельское терпение, наблюдая за тем, как медленно лохматый парнишка подходит, а потом берет ближайшую булочку. За это время она успела натянуть варежки, чтобы не обжечь себе руки. И оглядеть неопрятный его внешний вид, испытав сильное желание его привести в порядок. —Негоже тебе в таком виде перед всеми заявляться, — решила она и, не снимая перчаток, ловким движением оправила задравшийся свитер и опустила поднятую штанину, оголявшую страшенный шрам на голени. Хотела еще пригладить волосы, торчавшие абы как, но Бен отдернулся от этого жеста, выразив при этом такую непередаваемую гамму эмоций, что Милли даже не стала и пытаться ещё раз, удивившись такой реакции. Бен, сначала окаменевший от такой фамильярности, позволил поправить себе одежду, про которую совершенно не думал. Но шарахнулся от одной попытки коснуться его самого. Нет, нет, и еще раз нет! Никто не имеет права его трогать! — Хорошо, пойдет и так, — печально согласилась она и вновь обратилась к духовке, доставая оттуда еще одну партию булочек, уже других. Бен, держа в руках свою порцию, наблюдал за ней. — О, раз уж ты здесь, то открывай мне двери, что бы я сразу все унесла и не ходила туда сюда, — указала Ореуа, ловко подхватывая оба противня. — и ту закрой, кстати! Двери нельзя оставлять открытыми. Бен, получив указание, быстро выбрал вариант решения задачи. Не стал держаться за булочку, словно она была последней в мире, и вернул на место, уже со свободными руками захромав сначала закрывать дверь, а потом открывать, уже другую. Со стороны которой уже слышались голоса. — А вот за это я тебя уже уважаю больше, чем всех этих вечно голодных оборванцев, — с чувством высказалась Милли, глянув на возвращенную сдобу. Она вышла, весело махая бедрами и головой, напевала какую-то песенку и умудрялась между строками указывать ему путь. Он же со стыдом ощутил, как легко он действует под тяжестью приказа. Как привычно для него искать пути решения для достижения чужой цели. И лишь иногда своей. Это понимание длилось недолго и было быстро подавлено, но он все равно ощутил, как что-то внутри него как будто хрупнуло. Негромко, но отчетливо. Ему нещадно захотелось уйти в себя, и это раздражало. Мало того, что это было проявлением слабости и трусости, так еще и само по себе это было мелочью, совершенно не важной. Ему не о себе нужно думать, а о том, что за дверью с круглой ребристой ручкой слышится несколько голосов. Не о своих проблемах, а о ситуации и цели, которой он любой ценой должен достичь. Любой. Кратковременный отдых кончился.