Когда снежинку, что легко летает, Как звездочка упавшая скользя, Берешь рукой — она слезинкой тает, И возвратить воздушность ей нельзя. Когда пленясь прозрачностью медузы, Ее коснемся мы капризом рук, Она, как пленник, заключенный в узы, Вдруг побледнеет и погибнет вдруг. Когда хотим мы в мотыльках-скитальцах Видать не грезу, а земную быль — Где их наряд? От них на наших пальцах Одна зарей раскрашенная пыль! Оставь полет снежинкам с мотыльками И не губи медузу на песках! Нельзя мечту свою хватать руками, Нельзя мечту свою держать в руках! Нельзя тому, что было грустью зыбкой, Сказать: «Будь страсть! Горя безумствуй, рдей!» Твоя любовь была такой ошибкой, — Но без любви мы гибнем. Чародей! М. Цветаева
С момента, как Ласточка впервые осталась у Ягера, прошло уже почти четыре месяца. За это время у них не произошло ни одной крупной ссоры, не возникало даже недомолвок, они будто понимали друг друга без слов. Клаусу нравилось, когда Мари вновь и вновь спорила с ним, бросая вызов. А девушка сама порой не понимала, что любила больше — одержать над ним верх или в очередной раз встретиться с его уверенным, довольным собой взглядом. Ягер по-прежнему ей доверял, он видел в ней жертву обстоятельств, одинокую, смелую, искреннюю девчонку, а потому не допускал и мысли, что она может вести двойную игру. Ласточка и правда была с ним честна, когда влюбленно смотрела ему в глаза, она наивно по-детски привязалась к нему. Часто ее грызла советь за то что, она предает Родину, влюбившись во врага, но еще чаще ее тревоги были о предательстве того, кто был с ней добр, о его обманутом доверии. Девушка каждый раз словно разрывалась на части и, как не пыталась, не могла определиться, что все-таки ей дороже. Каждую неделю она передавала связному содержание бумаг из его сейфа; Ольбрехт отмечал, что ее работа оправдывает все ожидания. Это действительно давалось ей легко. Единственная сложность была в том, что Ягер приносил документы вечером, а утром уже забирал большую часть с собой. Поэтому единственным временем, когда Ласточка могла их изучить, была ночь. Она приучила себя вставать в 3 часа ночи и, пока Клаус безмятежно спал, не торопясь делала свою работу. Чтобы ее присутствие в его кабинете не было странным явлением, Мари часто приходила к Клаусу, когда он работал. Они могли просто болтать, могли выпить коньяка из книжного шкафа, часто все это переходило в поцелуи, а потом и в куда большее… Бывало, когда Ягер долго работал, Мари засыпала прямо на том кожаном диване, и он всегда умилялся ее лишенному забот виду. Им было абсолютно комфортно в обществе друг друга. Ласточка с нетерпением ждала, когда он вернется, Клаус же, в свою очередь, сам всегда торопился домой. Это время было для них тихой идиллией, оно как будто замерло. Все вокруг словно не имело смысла для этих двоих. Единственным, что хоть немного могло отвлечь их друг от друга, были приемы, устраиваемые элитой нацистского общества. Они не любили их одинаково сильно — Ягер не переносил холодного лицемерия, насквозь пропитывающее дух этих мероприятий, Мари же не терпела общества глупых женщин, с которыми ей приходилось оставаться наедине. Ласточка презирала их мерзкие сплетни, но самым отвратительным было то, что эти дамы, с целью показаться куда важнее, чем они есть на самом деле, пытались рассуждать на тему политики. На самом деле, они просто повторяли слова своих мужей, глупо их коверкая и не пытаясь даже вникнуть в их суть. Говорить Мари было с ними не о чем, а потому она задумчиво отмалчивалась, вызывая в них желчную злость и зависть. На очередной такой прием девушка собиралась и сейчас. Она уже надела длинное вечернее платье цвета слоновой кости с открытым декольте. Это платье Мари считала лучшим из всех, что когда-либо творил Ольбрехт, оно было силуэтным и идеально подчеркивало ее грудь, талию и бедра, однако к полу платье приобретало легкий шлейф, украшенный черным кружевом. К нему девушка выбрала колье, которое Клаус подарил ей как раз на прошлой неделе. Выполненное из белого золота и украшенное множеством бриллиантов, блеск которых, отраженный молочным цветом кожи Мари, сводил с ума — оно идеально сочеталось с ее платьем. В самом центре его композиции находился увесистый черный бриллиант, который отлично гармонировал с кружевом шлейфа. На плечи девушка набросила накидку из черного, переливающегося в такт алмазам, меха. Уже выходя из комнаты, Мари надела длинные перчатки под цвет кружева и меха, закрывающие всю руку до локтя, поправила волосы, уложенные на один бок, и еще раз заглянула в зеркало, набравшись еще большей уверенности в безупречности своего образа. Выйдя из комнаты и обогнув часть коридора, Ласточка остановилась, не дойдя пары шагов до лестницы — она взглянула вниз и увидела, как Клаус, сидя на своем любимом месте перед камином, со скучающим видом перелистывал газету. Немного понаблюдав за ним, Мари стала спускаться вниз, стараясь не стучать каблуками по деревянной лестнице. Едва завидев ее, Ягер небрежно отложил газету и двинулся ей навстречу. Девушке оставалось преодолеть всего пару ступенек, но Клаус, обняв за талию и притянув к себе, сам спустил ее. Он слегка покружил ее, наслаждаясь задорным хохотом, а затем замер, снизу вверх осмотрев девушку и заглянув в глаза. Она же нежно обвила руками его шею и мягким, коротким поцелуем прильнула к его губам. — Если помнешь платье, мне придется переодеваться… — тихо, старясь не испортить момент, шепнула Мари. Клаус аккуратно поставил ее на пол и, все еще глядя ей в глаза, невесомо обвел большим пальцем контур ее губ. Затем нежность сменилась на свойственную им игру. Слегка приподняв бровь, точно вновь бросая Мари вызов, он спросил: — А если я его порву? — Я буду в ярости, — с задором ответила девушка, но затем чуть серьезней добавила. — Это мое любимое платье. — Хм… В прошлый раз, когда я порвал твое любимое платье, ты просила меня не останавливаться, — с довольной улыбкой напомнил он. Мари в ответ лишь улыбнулась, вспоминая тот самый прошлый раз. Уже в машине Клаус заметил непривычно печальный взгляд Мари. Он вспомнил, как на прошлом приеме один из приглашенных врачей, работающий вместе с Менгеле, с гордостью стал рассказывать об успехах своих экспериментов. Конечно, содержание таких рассказов не могло не задеть впечатлительную девушку, Ягеру и самому в какой-то момент стало не по себе. Ему не нравилась печаль на ее милом лице, а потому постарался взбодрить девушку: — После того, как я переговорю с кем должен, мы уедем от туда при первой же возможности. Мари грустно улыбнулась и, казалось, ничего не планировала отвечать. Однако, выдержав долгую паузу, она все же задумчиво произнесла: — Мы могли бы провести это время куда приятней. — Даже не сомневайся — нам ничто не помешает провести этот вечер приятно, — затем, сделав паузу, он также серьезно добавил. — Я давно хотел посмотреть на тебя в ярости. Девушка рассмеялась и с наигранной обидой сказала: — Если тебе будет интересно — я имела ввиду не только это. — Я знаю, — он начал сухо, но потом с довольной улыбкой, почти глотая смех, сказал. — Я обещаю быть разговорчивым. Глядя в его улыбающиеся глаза, Мари не смогла не рассмеяться в ответ. Тем временем они уже подъехали к особняку, где должен происходить прием. Вокруг стояло много машин, на крыльце толпились гости, а из дома звучала музыка. Ягер вышел из автомобиля, затем галантно открыл перед Мари дверь, подал ей руку и помог выйти. Не торопясь, они поднялись по широкой лестнице, приветственно кивая знакомым лицам. Атмосфера внутри была праздная, отовсюду раздавался громкий смех, пышные декорации рябили в глазах. Клаус, ведя девушку под руку, направился к хозяину приема, который встречал гостей у лестницы, ведущей на второй этаж, где был организован небольшой фуршет. — Оберфюрер Ягер, рад, что вы со своей прекрасной спутницей посетили мой дом, — любезно улыбаясь, произнес мужчина лет 50. — Группенфюрер Мейснер, благодарю за приглашение, — Ягер ответил в том же вежливом тоне. — Клаус, эта прелестная красавица рядом с вами и есть та самая Мадемуазель Мари? Девушка, все это время отстраненно улыбающаяся, подняла выжидающий взгляд на Ягера. Ей всегда было интересно наблюдать за тем, как он ее представлял другим мужчинам. В его взгляде мелькали какие-то непонятные огоньки то ли ревности, то ли чувства собственности. Глядя на него в такие моменты, она ощущала себя по-настоящему его женщиной, чувствовала его защиту, уверенность, силу. — Прошу прощения, забыл представить. Моя прекрасная Мари. — Рада знакомству, Герр Мейснер. Любезно улыбаясь, девушка протянула руку. Группенфюрер, с улыбкой глядя ей в глаза, поцеловал руку. — Проходите. Мой дом к вашему досугу, — мужчина указал рукой вверх по лестнице. — Благодарим, — Клаус вежливо кивнул, но ему было необходимо уточнить. — Генрих, скажите, бригаденфюрер Кёлер уже на месте? — Да, Отто прибыл одним из первых. — Спасибо, — еще раз поблагодарив хозяина дома, Ягер, привычно взяв Мари под руку, направился наверх. Они поднимались по широкой лестнице, но девушка вдруг остановилась. Клаус вопросительно заглянул ей в глаза, прочитав в них какую-то обиду. — Ты даже не поделился со мной тем, что у тебя теперь новое звание, — точно отвечая на неозвученный вопрос, разочарованно произнесла Мари. — Не хотел забивать твою голову такими мелочами, — не желая поднимать эту тему, и так, словно речь действительно шла о чем-то совершенно не важном, сказал Клаус. — Не думаю, что для тебя это пустяк, — девушка давала понять, что ее такой ответ не устраивает. — Нет, не пустяк. Но ты стала для меня гораздо важнее, — Клаус искренне смотрел ее в глаза, заставляя поверить в его слова. Сделав долгую паузу, он, наконец, сказал. — Давай вернемся к этому позже. Мы встали посреди лестницы, словно два идиота. Девушка согласно кивнула в ответ. Они поднялись на второй этаж, там Ягер отвел Мари в сторону, подальше от толпы. Он наклонился к ее губам, коротко поцеловал и мягко шепнул ей на ухо: — Я только переговорю с Кёлером и его товарищем, и мы отсюда уедем. Обещаю. Девушка печально улыбнулась в ответ, показывая, что все понимает. Клаус любил ее за то, что она никогда не спорила с ним в таких вещах, всегда чувствовала его настроение. Когда ему было нужно, Мари молча сидела возле него, просто наслаждаясь тем, что он рядом, когда же он был настроен, девушка могла спорить с ним о книгах, философии, могла болтать с ним ни о чем, заражать задорным смехом, но она никогда не пререкалась с ним, не забивала голову своими капризами. Ягер ценил то, как она без слов понимает его.***
С момента как Клаус растворился в толпе, как казалось Мари, прошла уже целая вечность. Девушка взяла уже четвертый бокал шампанского (и это при том, что пила она его медленно и маленькими глотками) и задумчиво отвернулась к окну. На улице уже стемнело, однако вечер был в самом разгаре, и потому машин возле дома стало только больше. Все это время она и стояла там, где оставил ее Ягер, хотя, конечно, по этикету ей следовало обойти всех знакомых. Однако девушка, едва завидев ту женскую компанию, с которой она раньше коротала подобные мероприятия, поспешила отвернуться, делая вид, что их не видит. «Элитные породы куриц!» — мысленно обругала их Мари. Ее голова была занята сейчас совсем другим — то, что Клаус не сказал ей о своем новом звание, пугало ее. Ласточка всегда боялась недоверия с его стороны, не потому, что это было важно для ее задания, нет — она любила его искренне, доверяла ему и того же ждала взамен. Девушка не могла понять, почему он ей не сказал. Она уже перебрала множество причин, но так и не остановилась ни на одной. Ласточка помнила, что на прошлом приеме, неделю назад, к нему обращались еще как к штандартенфюреру, но если этот Мейснер уже знает о его повышении, значит, звание Клаус получил точно не вчера, и время, чтобы поделиться этим с Мари, у него было. Самым страшным для нее было стать для него просто любовницей, то есть женщиной, с которой хорошо без обязательств провести досуг, которая всегда рядом и будет доступна в любой момент. Женщиной, с которой не станут делиться своими взлетами и падениями, и у которой не будут спрашивать о ее тревогах. Хотя Клаус и был всегда заботлив, сейчас Мари испугалась, что он начал к ней охладевать, раз решил, что ей не важны его успехи. Ласточка вспомнила, как он ее представил Мейснеру — «Моя прекрасная Мари». До этого она была милой, дорогой, несравненной, поэтому такое представление ничуть не смутило: хорошо понимала, что назвать ее женой или возлюбленной он не сможет из-за того, что столь открытый и дерзкий роман с француженкой отразится на его положение. Потому на их связь лишь намекал, но сердце девушки каждый раз болезненно ныло, отравляя трезвый рассудок. — Мадемуазель Мари, не ожидал вновь встретить вас, — знакомый голос вырвал девушку из раздумий. Вздрогнув от неожиданности, Ласточка повернулась и увидела своего давнего воздыхателя. — Вильгельм, я рада видеть вас, — девушка ответила когда-то привычной кокетливой улыбкой, она, действительно, была не против отвлечься на разговор со старым знакомым. — Вы как всегда неотразимы, — дождавшись от Мари слегка смущенного и вежливого кивка, мужчина продолжил, — непривычно видеть вас вдали от толпы, вы всегда были в ее центре. Почему же сегодня скучаете? «Я устала от ваших арийских благородных дур!» — хотела бы сказать Ласточка, но, изобразив задумчивость, произнесла: — Толпа очень утомляет, иногда мне нужен перерыв. — Может, вы захотите выйти на улицу? — Вильгельм говорил как всегда мягко. Девушка подумала, что это было бы как нельзя кстати, но согласиться не могла, надеясь, что Клаус скоро вернется: — Я жду моего знакомого, — Мари запнулась, ей настолько надоела эта атмосфера, что она была не уверена в своем решении. — Он должен скоро придти. — Что ж, ваш знакомый просто дурак, раз оставил вас скучать здесь в одиночестве, — мужчина говорил раздосадовано: надеялся, что девушка была одна. — В таком случае, мы могли бы выйти на террасу. Мари решила, что там Клаус точно сможет ее найти, ведь террасу было видно из окна, рядом с которым он ее оставил, и согласно кивнула в ответ. Они вышли на большой балкон, где стояло от силы человек шесть. За это время между ними повисло неловкое молчание, они постояли пару минут, а затем Вильгельм заговорил: — Сколько времени прошло с момента, как мы виделись? Кажется, вечность. Я искал вас, но ни в кабаре, ни на вашей квартире мне не смогли ответить где вы. Я подумал, вы уехали, — он говорил с тенью сожаления. — Это было так давно… — девушка была вынуждена снова играть по правилам кабаре, а потому говорила так, словно скучает по тем временам. — Но знаете, бывает, что человеку необходимо взять перерыв. Так что считайте это моей творческой паузой. — Мне кажется, она пошла вам на пользу. Вы, несмотря на скучающий вид, смотритесь гораздо живей, чем раньше. Ласточка улыбнулась в ответ. Вильгельм всегда был ей близок, и она решила позволить себе быть с ним немного откровенной: — Признаться, кабаре было для меня слишком пафосным, пошлым, развращенным… Сейчас же я чувствую себя свободной. Вильгельм был ни чуть не удивлен ее словам, напротив, улыбнулся так, точно всегда об этом знал. Он смотрел ей в глаза, в его взгляде таилась печаль, ведь он всегда искренне восхищался Мари и хотел видеть ее рядом с собой. — Я не раз предлагал вам покинуть то душное местечко и не терпеть тех болванов. Я бы тоже мог подарить вам свободу, оберегать и охранять вас. Они молча смотрели друг другу в глаза, затем Вильгельм большим пальцем приподнял ее подбородок и медленно потянулся к ее губам. Девушка, поняв его намерения, тут же отвернулась. Вновь между ними повисла звенящая тишина, и Вильгельм и Мари, они оба чувствовали себя неловко. — Вильгельм, я… Вы неправильно поняли меня. Я не… — девушка не знала, что сказать, не могла подобрать слова. — Я приношу свои извинения. Я не должен был… — мужчина так же неуверенно мялся. — Мари, я тебя обыскался. Ласточка вздрогнула, услышав голос Клауса. Она огляделась вокруг и только сейчас заметила — терраса за это время, как на зло, опустела. Они стояли в центре, растерянно глядя друг на друга. Ягер же шел им навстречу. Он выглядел напряженно, а в его глазах блестели хищные огоньки. — Группенфюрер Нойманн, рад встречи, — в голосе Клауса слышалась злость и раздражение. — Оберфюрер Ягер, поздравляю с новым званием, — Вильгельм бросил эту фразу пренебрежительно, точно показывая Клаусу, что он здесь лишний. — Мари, нам пора, — Клаус аккуратно, но требовательно потянул девушку за руку. — Вильгельм, была рада видеть вас, — девушка вежливо кивнула на прощание. — Милая Мари, помните, что я всегда к вашим услугам, — мужчина упорно игнорировал присутствие Ягера. Ласточка заметила, как Клаус заиграл скулами. Он смотрел на Вильгельма испепеляющим взглядом: — Группенфюрер, приятного вечера. Ягер, привычно ведя Мари под руку, быстрым шагом направился на выход из дома. Девушка на каблуках не успевала за ним по лестнице, однако он не обращал на это никакого внимания. Подойдя к машине, Клаус открыл перед Мари дверь, а после того, как та села, с силой ее захлопнул. Всю дорогу они ехали молча, он только рявкнул водителю ехать домой. Ласточка не решалась с ним заговорить — весь его вид предупреждал об опасности. Девушка никогда не видела его таким взбешенным, но она искренне надеялась, что в такую ярость его привел тон Вильгельма, а не то, что она была с ним рядом. Зайдя в дом, Клаус вновь с силой захлопнул дверь. Он молча, не глядя на Мари, направился на второй этаж. Девушка же, в свою очередь, последовала за ним. Уже наверху Ласточка, наконец, не выдержала и окликнула его: — Клаус, стой, — ее голос звучал судорожно, то ли от того, что следуя за ним, она фактически бежала по лестнице, то ли от переизбытка эмоций, — нам нужно поговорить. Ягер остановился, затем внезапно развернулся, подошел к Мари и, взяв ее за руку ближе к локтю, затолкал в ближайшую дверь. Они оказались в кабинете, где он тут же повернул девушку к себе спиной. Она вскрикнула от неожиданности, когда Клаус резко порвал ее платье. Оно, будучи с открытым декольте, не предполагало под собой бюстгальтера, следовательно, руки Ягера сразу оказались на ее груди — они грубо и требовательно мяли ее, крутили между пальцев соски. Девушка, в ответ на такие ласки, запрокинула голову назад, позволяя все еще стоящему сзади Клаусу впиваться в шею грубыми поцелуями-засосами, оставляя багровеющие следы. Ее руки накрыли сверху его, точно притягивая еще ближе. Несмотря на то удовольствие, которое она уже начала испытывать, мысли до сих пор роились в ее голове, Мари хотела многое сказать Ягеру, ведь она испытывала чувство какой-то вины за то, что все-таки осталась с Вильгельмом наедине, и в то же время считала такую реакцию Клауса на появление мужчины возле нее излишней. — Ты слишком ревнив… — будто пьяная, со стороны Ласточка услышала свой голос. В ответ на эти слова, Ягер, подталкивая Мари со спины, заставил ее подойти к столу, на который после наклонил ее, требовательно надавив на спину. Его руки сначала аккуратно, с некой заботой огладили ягодицы Мари, а затем отвесили им пару увесистых шлепков. Девушка протяжно застонала и вновь притянула одну из рук Клауса себе на грудь. Он же, теперь грубо лаская соски, другой рукой оглаживал покраснения на ягодицах, дождавшись, когда она наконец расслабиться, опять пару раз шлепнул ее. Он повторил это еще несколько раз, но заметив, как Мари, выгнувшись ему на встречу, шире развела ноги, как ее тело уже просило продолжения, внезапно развернул ее к себе, а затем, смахнув со стола все мешающее, усадил ее на него, требовательно разведя ее ноги. Девушка уже сгорала от желания, закрыв глаза, выгнулась ему навстречу, но вместо ожидаемого почувствовала в себе лишь пальцы, которые все же грубо и резко двигались в ней. Мари жалобно стонала, подаваясь ему навстречу все сильнее и сильнее, однако Ягер специально мучил ее. Ему нравилось наблюдать, как она изгибается в своей страсти, как умоляюще стонет, как, запрокидывая голову, закрывает глаза, как хочет его. Девушка уже не выдержала и выронила жалобное: — Пожалуйста… Клаус вытащил пальцы, а затем, подняв ее запрокинутую голову и заставив поднять на него взгляд, в самые губы прорычал Мари: — Смотри мне в глаза. Девушка выполнила его требование, однако Ягер не собирался так просто отдавать ей желаемое. Он вошел в нее совсем немного, затем замер и, дождавшись толчка ее бедер, вышел из нее. Она вновь выронила жалобный стон и попыталась запрокинуть голову, однако Клаус не позволил этого, перехватив сзади за шею, а затем еще раз прохрипел ей в губы: — В глаза. Под его требовательными, будто сжигающими, выпивающими до дна глазами, Мари таяла еще больше, он же продолжил мучить ее, на немного входя и тут же выходя из нее. Девушке казалось, что сойдет с ума, она полностью чувствовала себя в его власти — тело хотело и требовало только его, взгляд же, смотрящий прямо в душу, забирал ее без остатка. Такая гремучая смесь умелых действий и собственнического взгляда пьянила, лишала воли и оставляла лишь сдаться на его милость. Не в силах больше владеть собой, Мари, все еще глядя в его глаза, простонала: — Умоляю… Клаус усмехнулся, затем намеренно остановился, не выходя из нее, и требовательно прорычал: — Скажи, чья ты. Девушка, не отводя глаз, на выдохе, так отчаянно и отдаваясь без остатка, словно это последние слова в ее жизни, произнесла: — Твоя… Я только твоя. Клаус прильнул к ее губам уже без резкости и грубости. Она его, и он отдаст ей все, что ей нужно, все, что она хочет, больше, чем ей нужно и больше, чем она хочет. Он прижал ее к себе и продолжил двигаться в том темпе, который, требовательно подаваясь бедрами, просила Мари, девушка же обхватила его ногами и притянула как можно ближе к себе, только сейчас, когда его ярость спала, она решила снять его рубашку. Скинув ее куда-то на пол, она поцелуями стала покрывать его грудь, ее руки бродили по его спине, с каждым толчком стараясь прижать к себе и не отпустить. Сейчас уже Клаус чувствовал себя в ее власти, всего три слова, за которыми для этих двоих таился куда больший смысл, и он уже сам был готов отдать себя ей без остатка. Когда эта страстная агония закончилась, Мари обмякла в его руках, уткнувшись в плечо Клаусу, который и сам был не в силах пошевелиться, лишь также крепко прижимал девушку к себе. Их обоих переполняли чувства, словно изнутри разрывавшие на части, они оба многое хотели сказать друг другу, но Клаус не мог найти нужных слов, а Мари не решалась нарушить тишину. Они стояли так бесконечно долго, но Ягер вдруг заговорил: — Ты… стала для меня, гораздо большим, чем… — он хотел сказать «любовница», но вдруг осекся, не желая обидеть. Девушка прекрасно поняла это слова и почувствовала, как он мысленно пытается подобрать другое, впрочем, она никогда не обижалась, на тот статус. Ей было важно то, что они стали друг другу гораздо большим. Мари оборвала его мысль, сказав ему то, что он не решился произнести: — Я люблю тебя. Девушка была не уверена, что услышит что-то в ответ, но носить это в себе после того, как он в очередной раз доказал ей, что она принадлежит только ему, Ласточка больше не могла. Ягер сначала не поверил тому, что услышал. Казалось, он перестал даже дышать, но, взяв себя в руки, Клаус аккуратно, точно боялся, что она исчезнет, приподнял ее подбородок и тихо, сам пугаясь этих слов, рассеяно произнес: — Я… люблю тебя.***
Каждый раз, когда происходила ее встреча со связным, Ласточка чувствовала себя разбитой, и чем дольше она жила с Клаусом, тем сильнее ныла ее душа. В обычное время у нее получалось не думать о том, что она предает любимого человека, но летевшие дни не оставляли ей выбора. После Ольбрехта Мари еще прогуливается по городу, заходит в какую-нибудь кофейню, пару магазинов или заглядывает в гости к какой-нибудь «арийской курице» — все это только потому, что ей нельзя делать однотипные поездки, чтобы не вызывать подозрения. Иногда она сразу шла в ателье, но чаще всего оставляла его на середину своей прогулки по городу, стараясь сделать так, чтобы водитель лишний раз не знал о ее визите. Конечно, она была уверенна, что Клаус за ней не следил, а если и следил, то только за тем, чтобы Вильгельм или кто-нибудь вроде него не мелькал рядом, но девушка знала, что в случае ее ошибки или ошибки связного будут устанавливать взаимосвязи, а прогореть столь нелепо ей не хотелось. На этот раз Ласточка сначала зашла в кофейню, и теперь оттуда направлялась к Ольбрехту. Сведения были дежурными, ничего нового, кроме личных отчетов Ягера у Мари не было. Придя в ателье, девушка рассказала мужчине все, что должна, и они приступили к примерке платьев. Клаус любил ее смелые образы, а оттого девушка с каждым разом покупала себе все больше и больше одежды. Однако Ласточка заметила, что Ольбрехт не решается что-то ей сказать, он точно мялся на одном месте. Девушка испугалась, что ее задание с Клаусом закончено, но, подумав, решила, что мужчина скорее с радостью сообщит ей об этом, но не набирался решимости. Не выдержав, Ласточка наконец-то одернула его: — Ольбрехт, что случилось? Вы что-то хотите мне сказать? Мужчина отложил сантиметр, который был у него в руках, и отошел от девушки. Повисла звенящая тишина, Мари уже начинала охватывать паника, но Ольбрехт вдруг заговорил: — Относительно тебя есть инструкция, — он снова замолчал, а затем, подойдя ближе, продолжил. — Скоро у Ягера на руках окажется секретный конверт, который он должен будет передать лично Гиммлеру. Твоя задача — перехватить его. Ласточка не могла поверить услышанному, это звучала безумно: — Сам конверт или сведения? Это в корни разные вещи, — девушка была очень напряжена. — Конверт. В целости и сохранности, ни в коем случае не поврежденный. Девушка молчала, пытаясь продумать примерный план действий, но прекрасно понимала, это задание станет ее провалом: — Каким образом можно вытащить конверт из домашнего сейфа, не вызвав подозрений? Это даже не рабочий сейф. Я одна у него дома, дураку станет ясно, куда он делся. К тому же, Ягер наверняка обнаружит пропажу раньше, чем я успею с ней из дома выйти. Он всегда уходит очень рано, я просто не найду причин уехать раньше него. Ольбрехт понимал ее эмоции, но сделать ничего не мог: — В инструкции сказано — «любой ценой». Мари ничего не ответила, и они молча продолжили примерку. Девушке казалось, что ее голова сейчас лопнет, сумасшедший поток мыслей не останавливался ни на секунду. Когда она уже надела верхнюю одежду и собралась выходить, связной вдруг снова заговорил: — Нам неизвестно точно, когда конверт окажется у Ягера. Однако это произойдет в ближайшие две недели. До этого момента не нужно рисковать, собирая другие сведения. Ласточка кивнула в ответ и покинула ателье. Девушка хотела зайти еще в пару магазинов, но все, на что она сейчас способна, — только дойти до машины и тихо попросить водителя ехать домой. Всю дорогу Ласточка боролась с подступающим к горлу комом, изо всех сил стараясь не подавать виду своих тревог. Оказавшись дома, она почти бегом поднялась на просторный светлый чердак и зарыдала, упав на одну из шкур, лежавших на полу. Девушка прекрасно понимала, что помимо очевидных последствий для нее, большие проблемы могут ждать и Ягера. Ей было больно предавать его, если до этого момента она была уверена, что ее действия никак не отразятся на Клаусе, то сейчас она знала, что потеря бумаг подобной ценности будет стоить ему как минимум карьеры. Ласточка, немного успокоившись, села на диван, обхватив голову руками. Только сейчас, выплеснув ненужные эмоции, она стала думать, как ей поступить. В голове закралась мысль рассказать все Клаусу, ведь у них было все так идеально, он бы обязательно понял и простил ее. После того вечера, когда прозвучали их признания, он стал для Мари не просто близким человеком, а частью ее самой, и девушка знала, что он чувствовал тоже самое. Однако в этом случае ей нужно было сдать Ольбрехта и всю сеть, о которой она знала. Просто залечь на дно и не выходить на связь означало такое же предательство, как и в первом варианте. Только при таком раскладе разведка сама избавилась бы от Ласточки, как от потенциальной угрозы и лишнего носителя ценной информации. По этой же причине нельзя было и провалить задание. Выбор был невелик — либо сдать своих, либо подставить Клауса. Однако предать Родину значило для Ласточки предать и свою семью — своих отца, мать, брата, сестру. Вспомнив о них, девушка почувствовала, как болезненно кольнуло сердце. Она ничего о них не знала уже два с половиной года, но искренне верила, что когда-нибудь они обязательно снова соберутся вместе, как это было до войны. Ласточка была готова на все ради них…***
После того как Мари получила губительное поручение, прошло чуть больше недели. За это время девушка смогла смириться с неизбежным и продумать четкий план действий, однако конверта в сейфе так и не появлялось. Ласточке уже стало казаться, будто это все было ужасным сном, и она снова сможет счастливо жить с Клаусом, будто ничего и не произошло, но сегодня ночью она вдруг обнаружила эти злосчастные бумаги. Мари не сможет взять их из сейфа сама, ибо тогда она будет первой и чуть ли не единственной, на кого падут подозрения, значит, Ягер сам должен достать их и положить в свой портфель. В этом случае круг подозреваемых должен значительно расшириться. Девушка уже знала, что с утра он одевается, затем в кабинете собирает нужные бумаги, идет завтракать и только после возвращается в кабинет за портфелем. У Ласточки будет не более пятнадцати минут, чтобы вытащить конверт. Девушка не засыпала всю оставшуюся ночь, боясь упустить нужный момент. Это далось ей легко, ведь голова была полностью забита тревогами и переживаниями, она то и дело смотрела на спящего Клауса, опасаясь, что это последняя ночь, которую они проведут вместе. Несколько раз за эти часы Ласточка даже передумывала похищать конверт, но вновь, вспоминая свою семью, сражающуюся по ту сторону фронта, отказывалась от таких решений. Ей казалось, что эта мучительная, долгая зимняя ночь никогда не закончится. Вьюга противно выла за окном, а утро никак не наступало, но девушка вдруг почувствовала, как проснулся Ягер. Мари всегда удивлялась его умению вставать к нужному времени без будильника. Этот раз не стал исключением. Проснувшись, Клаус сонно зевнул, потянулся, мягко притянул к себе девушку и поцеловал ее в лоб, затем аккуратно встал и тихо вышел из комнаты. Ласточка с трудом поборола желание кинуться вслед за ним, обнять его и все рассказать. Она была уверена — он простил и понял бы ее. Однако Мари пролежала в постели еще около получаса, который длился для нее точно целые сутки. Наконец-то услышав тяжелые шаги Клауса по лестнице, подошла ближе к двери и, прождав еще пару минут, чтобы убедиться, что Ягер ничего не забыл наверху и не вернется, пока не позавтракает, тихими крадущимися шагами направилась в кабинет. Там она без труда обнаружила его портфель с документами, который лежал на кожаном диване, и аккуратно вытащила оттуда нужный конверт. Ласточка не знала, проверяет ли Ягер еще раз сохранность бумаг в сумке, прежде чем выйти из дома, и потому рисковать, забрав его с собой не могла. Она осторожно положила конверт под диван в том месте, где лежал портфель. В этом случае, если Клаус вдруг решит проверить документы, все будет выглядеть так, будто тот сам туда завалился. Далее девушка осторожно проскочила обратно в спальню и легла в постель. Только она накрылась одеялом, как снова услышала тяжелые шаги по лестнице, в комнату тихо открылась дверь, и Клаус зашел внутрь. Девушка почувствовала на себе его взгляд. В этот момент ей казалось, что сердце вырвется из груди, ей не хватало воздуха, потому что она пыталась дышать, как безмятежно спящий человек. Но Ягер, подойдя к ней, лишь вновь поцеловал ее в щеку и вышел из комнаты. Услышав, как Клаус покинул кабинет, и убедившись в том, что хлопнула входная дверь, Ласточка вскочила с кровати, судорожно пытаясь отдышаться. Она никогда раньше не замечала, чтобы он с утра возвращался к ней в комнату, это могло значить только одно — сегодня для него был действительно важный день, и это, конечно же, было связанно с этим треклятым конвертом. Мари почувствовала укол совести, который с новой силой попал прямо в сердце, однако сейчас ей было важно не подать поводов для сомнений ни домработнице, ни водителю, а потому она, сумев отбросить прочь надоедливые мысли, принялась спокойно собираться в город. Сегодняшний день, чтобы сбить след, должен быть очень насыщенным — она навестит двух «подруг», обойдет несколько магазинов, затем заглянет к Ольбрехту, после чего посидит в какой-нибудь кофейне и только потом сможет отправиться домой.***
Девушка почувствовала хорошо знакомый запах сена, словно она опять оказалась на том деревенском чердаке. Сквозь маленькое окошко под потолком Ласточка видела малиновый закат ранней осени, похожий на тот, во время которого они с Клаусом в первый раз гуляли вокруг озера, но она отчетливо слышала жуткий вой холодной зимней вьюги, раздававшийся в тот день, когда в ее руках оказался злосчастный конверт. Мари смотрела на чердак так, будто находилась где-то сверху над ним, периодически до ее ушей доносился тихий птичий щебет из гнезда под потолком. Несмотря на злобную вьюгу, было спокойно и тихо, так словно все вокруг замерло. Потом девушка заметила, как с лестницы на чердак запрыгнул большой серый кот. Он, сначала лениво мурча, долго валялся в сене, перекатываясь с боку на бок, а затем резко замер, принюхавшись к дуновению ветра. Кот резко вскочил на лапы и, приняв охотничью стойку, стал красться в сторону гнезда, которое всегда находилось под крышей, но именно сейчас почему-то оказалось на полу. Серая морда подобрался к гнезду на расстояние прыжка, замер, сосредоточенно махая хвостом из стороны в сторону, принялся разминать задние лапы, а затем сорвался с места…***
Мари проснулась в холодном поту. Сердце лихорадочно выпрыгивало из груди. Она удивилась тому, какой дурацкий сон ей приснился, и как странно она на него отреагировала. В этом хищнике девушка узнала бабушкиного кота. Он был настолько ленив, что никогда бы не удосужился притащить свою тушу на чердак. Ласточка подумала, что такая глупость сниться ей только потому, что последние дни она не может ни на секунду расслабиться. Она повернула голову к соседней подушке, но Клауса там не обнаружила. Мари помнила, что они засыпали вместе, скорее всего, он вышел ненадолго, и скоро вернется. Тяжело вздохнув, она вновь погрузилась в свои мысли… С момента пропажи конверта прошло четыре дня, а Клаус не подавал и виду, что что-то произошло, только приходил домой позже обычного. Мари уже стала думать, что беда прошла стороной, ведь скорее всего Ягер поздно заметил отсутствие документов и до этого момента уже много где побывал. Но девушку все равно настораживало его спокойствие, так как после пропажи таких бумаг у него не могло не возникнуть неприятностей. Однако Клаус не говорил Мари ни о каких проблемах, а в их отношениях было все, как раньше. Ласточка чувствовала себя так, словно живет на вулкане, который, то и дело, вот-вот проснется. Она уже стала успокаиваться и забывать о произошедшем, но что-то внутри кричало, что это только затишье перед бурей. Девушка помнила как, когда она принесла Ольбрехту конверт, тот, убедившись в его целостности, протянул ей небольшую стекляшку с капсулой, сказа при этом: — Мари, ты понимаешь, выходить в эфир надолго опасно, потому договориться насчет тебя не удалось. Я знаю, у тебя уже есть цианид, но на всякий случай возьми эту капсулу. Хочется верить, что все обойдется, но если нет, то это лучшее… Это звучало как-то жестоко, но девушка хорошо помнила мерзкие рассказы Мартина и понимала, что быстрая смерть будет лучшим финалом. Ласточка и забыла, что когда-то всегда носила с собой яд. Она только сейчас задумалась, что жила с Ягером как во сне, за его спиной забывала про все угроза, а о том, что он и сам опасен, не допускала даже мысли. Мысли сжирали Мари изнутри. Ей хотелось уткнуться в плечо Клаусу и заснуть, но он все не приходил. Девушка долго ворочалась с боку на бок и, наконец, не выдержав, решила его найти и притащить обратно в постель. Она встала с кровати и вышла в коридор, где увидела свет, сочащийся из-под двери кабинета. Ласточка подумала, раз Клаус направился туда среди ночи, значит, проблемы у него все-таки были. Теперь она сомневалась, но все же неуверенно направилась к нему. Открыв дверь, она увидела, что Ягер сидел, откинувшись на спинку стула и закинув вытянутые ноги на стол. Рядом с ним стояла бутылка коньяка и бокал, в котором еще осталось немного алкоголя. Клаус поднял на нее тяжелый, холодный, выжидающий взгляд, Мари словно вздрогнула: таким она видела его только тогда, в кабаре. Она зашла в кабинет, осторожно закрыла дверь и медленно подошла к нему. Ягер все так же смотрел на нее, затем, сделав глоток коньяка, небрежно отшвырнул бокал и ледяным голосом спросил: — Ты взяла бумаги? Ласточка застыла. Перед ней был не ее Клаус. Она уже и забыла, что он может быть таким. Тяжело сглотнув, она решила попытаться выкрутиться: — О чем ты? Что случилось? — девушка умело изображала испуг и смятение. Ягер зло усмехнулся и подошел к ней, а затем, глядя на Мари с презрением, дал ей весьма ощутимую пощечину: — Я бы и дальше, как влюбленный идиот, верил бы в твою игру, если бы не нашел это, — он вытащил из кармана и со злостью швырнул на стол ту самую стекляшку, которую пару дней назад передал ей Ольбрехт. — Объяснишь, зачем элитным проституткам выдают цианид? Девушка сжалась, держась за покрасневшую щеку, и со страхам смотрела на него. Оправдываться было уже бесполезно, дураку понятно, что у обычной актрисы нет необходимости разыскивать отраву. Повисла зловещая тишина, Ласточка молчала, боясь словами разозлить его еще больше, но Ягер выжидающе смотрел на нее. Затем у него, видимо, сдало терпение — он с силой схватил Мари за подбородок, до боли сжав его, и заставил посмотреть ему в глаза. Девушка вскрикнула от боли, но он намеренно только сильнее вцепился в нее. Словно уничтожая ее глазами, мужчина зло прорычал: — Где конверт? — У меня его нет, — испугано пролепетала девушка, а по ее щеке скатилась первая слеза. Ласточка заметила, как на его лице заиграли скулы. Он отпустил ее подбородок, и она инстинктивно попятилась назад, уперевшись спиной в стену. Клаус вновь подошел к ней почти вплотную и теперь сжал шею, намеренно перекрывая доступ к кислороду. Он молча сверлил ее взглядом, от которого не было теперь спасения. Девушка прочитала в его глазах уже знакомые холод и злость, однако там же она увидела и плещущуюся боль, которая раздирала его на части. Ласточка уже не могла сдерживать слезы, они сами текли из глаз и капали прямо ему на руки. Она не решалась оказывать ему сопротивление, но не в силах больше бороться с инстинктом, ее руки накрыли его. В этом прикосновение не было отпора, лишь просьба пощадить, выраженная привычной ей нежностью. Клаус вздрогнул, а в его глазах в этот момент разлилось еще больше боли, он, собираясь с силами, запрокинул голову назад и сделал судорожный вдох, затем холодным, безэмоциональным голосом заговорил: — Единственная причина, почему я не сдам тебя гестапо, состоит в том, что мне не нужны проблемы. Поверь, я сделаю все, чтобы ты жалела, что я этого не сделал. Ласточка уже не понимала его слова. Они звучали словно откуда-то издалека. Она, не читая эмоций, завороженно смотрела в его голубые бездонные глаза, желая остаться в них навсегда. Земля уходила у нее из-под ног, и она тихим охрипшим голосом прошептала: — Прости… Клаус на секунду застыл, не ожидая услышать подобного, а затем вдруг разжал руки и отшатнулся в сторону, но девушка лишь без чувств скатилась вниз по стене.