Я улыбаться перестала, Морозный ветер губы студит, Одной надеждой меньше стало, Одною песней больше будет. И эту песню я невольно Отдам на смех и поруганье, Затем, что нестерпимо больно Душе любовное молчанье. Анна Ахматова
Клаус сидел напротив камина, как раз на том месте, куда, первый раз зайдя в его дом, села Мари. Воспоминания обо всем, что было между ними, не давали покоя. Ягер не мог заставить себя поверить, что все ее чувства, слова, взгляды, прикосновения были ложью. Наглой, жестокой, подлой ложью. Мари была единственной женщиной, нет, даже единственным человеком, перед которым он снял свою маску, которому позволил заглянуть себе в душу, и которого разрешил себе полюбить. Клаус горько усмехнулся — смотрел в ее глаза каждый день и не замечал лжи, которой девушка, как оказалось, была пропитана насквозь. Больше всего офицера гложило то, что он успел к ней привязаться, то, что решая ее дальнейшую судьбу, снова руководствовался чувствами. Конечно, сведения о любовнице-шпионке неарийского происхождения отразились бы на его карьере гораздо хуже, чем версия с водителем, решившим заработать, помогая вражеской разведке и с ее же помощью уже скрывшимся где-нибудь в Англии или Швейцарии. Однако, черт, водить за нос гестапо было опасно уже не для карьеры, а для жизни. Для этого потребовалось огромное количество связей, ресурсов, и все равно такая афера — огромный риск. Ягер боялся признать, что провернул это все не только ради себя… Он до последнего ждал, что Мари хотя бы признается, но она продолжала искусно исполнять свою роль. Хм, какая оригинальность — решила прикинуться не страстной любовницей, а одинокой девчонкой, смелой, задорной, искренней. Лживая сука… Дело даже не в жалости, которую поначалу он к ней испытывал, нет. Мари хорошо его понимала и давала то, в чем он в определенный момент нуждался, была умна и ненавязчива, смогла стать другом. Клаус считал ее идеальной, но от чего в голове не закралась мысль, что совершенства не существует? «Наивный идиот», — Ягер специально пробуждал в себе злость. Он хотел ее ненавидеть, но одно прикосновение, одно слово, и Клаус уже был готов отступиться. Ягер поклялся заставить ее пожалеть, что связалась с ним. Однако для начала Клаус намеревался выяснить, на кого она работала и кто ей помогал. Да, необходимо было избавиться от крысиной норы, передав сведения компетентным лицам. Но сделать нужно это таким образом, чтобы имя этой змеи, а следовательно, и его, не стояло даже рядом. Важно было лишить ее возможности передавать информацию. Ягер был уверен, что сведениями она делилась в городе, поэтому стены этого дома Мари теперь не покинет ни под каким предлогом. Другой проблемой было заставить ее рассказать то, что она знала о тех, кому передавала информацию. Клаус еще не мог оценить размер шпионской группировки и не понимал, кем в ней была Мари — то ли действительно актриса-француженка, по своей глупости или, может быть, авантюрности попавшая на крючок, то ли профессиональный агент, умело работающий во вражеском тылу. Мужчина терялся в догадках, ведь она была молода, наивна с одной стороны, и умна, находчива, с другой. Ягер заметил, что в гостиной стало светло. Он устало поднял глаза на часы — уже почти 9 утра. Нехотя встал с дивана и уверенными тяжелыми шагами направился к Мари в спальню. Ночью Клауч отнес девушку в комнату и положил на кровать. Привычно хотелось укрыть ее одеялом или хотя бы привести в чувства, но, переборов себя, лишь молча ушел, от обиды сильно хлопнув дверью. Сейчас же, зайдя в комнату, Клаус увидел, что она сама закуталась в одеяло и свернулась комочком. Мужчина небрежно зашел внутрь, намерено стараясь разбудить ее. Мари сначала сонно поежилась, затем, опомнившись, обернулась. Увидев перед собой Ягера, со злостью и презрением смотрящего на нее, резко вскочила. Испуганно глядя на него, она залепетала: — Клаус, пожалуйста, выслушай. Я… я не… — Заткнись! — со злостью рявкнул Ягер, не дав ей договорить. Мужчина подошел ближе, и девушка отшатнулась назад, ударившись головой о деревянную спинку кровати. Ласточка сейчас боялась Клауса — он смотрел так, будто между ними никогда и ничего не было, будто она его злейший враг. Самым ужасным для Мари было находить в этом свою вину и понимать, что именно она разрушила тесную связь, возникшую между ними. Ягера же такая реакция только взбесила, он с силой схватил ее за подбородок, вызвав испуганный вскрик, и резко притянул к себе. Глядя Мари в глаза, он, четко проговаривая каждое слово, произнес: — Теперь слушай: отныне ты — моя вещь. Бесправная и никчемная. Такая, какой должна была быть всегда. Сделаешь хоть шаг помимо моей воли, уничтожу на месте. Он внезапно разжал руку, но Мари не сдвинулась с места. Она, с мольбой глядя в его ледяные глаза, вновь попыталась оправдаться, сказать, что ее чувства не были обманом: — Клаус, я не… Я люблю тебя, — быстро, с отчаянием и осознанием того, что договорить он не даст, произнесла девушка. В комнате раздался звук пощечины. Ласточка, в слезах держась за покрасневшую щеку, со страхом смотрела на Ягера. Его взгляд все еще был ледяным, отталкивающим, но на секунду в нем мелькнула боль. Клаус, казалось, на этот раз сам не ожидал, что ударит ее. Он сделал решительный шаг назад и звенящим злобой голосом сквозь зубы заговорил: — Никогда больше не смей играть с моими чувствами, — выдержав небольшую паузу, он продолжил. — И запомни, твои лживые оправдания меня не интересуют. После этих слов он вышел из комнаты, даже не взглянув на Мари. Оставшаяся одна девушка уткнулась в подушку, пытаясь заглушить рыдания.***
Ягер принял все меры, чтобы у нее не было шанса сбежать, но Ласточка и не пыталась. Клаус запретил ей покидать комнату без необходимости и не позволял даже брать книги из библиотеки. Девушке только и оставалось целыми днями сидеть одной без дела. Собственные мысли уничтожали, неизвестность пугала. Клаус ничего не говорил о ее дальнейшей судьбе, собственно, вообще ничего не говорил, только отдавал грубые приказы. Ягер стал мало бывать дома, уходил рано утром и возвращался почти к ночи. Каждый раз он заходил к Мари только с одной целью — удовлетворить собственные потребности. Ласточка была морально раздавлена, добивало то, что с ней обращались как со шлюхой. Грубо, без прелюдий и разговоров. Она тосковала по Клаусу, который вроде бы и был рядом, но только для того, чтобы воспользоваться ей. После он сразу же уходил в свою спальню, не позволяя обнять себя или уснуть на его плече. Конечно, Ласточка понимала, такие последствия были очень мягкими, но холод и безразличие со стороны человека, уже ставшего родным, были для нее настоящей пыткой. Она и не думала обижаться на Клауса, но боялась его. Холодный непробиваемый взгляд, наполненный презрением и не терпящий каких-либо возражений, сводил на нет любую попытку заговорить с ним. Сейчас, когда у Мари было достаточно времени, она смогла наконец разобраться в себе. Нет, Ласточка не жалела, что выкрала бумаги. Это была ее работа, долг перед Родиной. Единственным, о чем она действительно сожалела, была судьба, которая свела с любимым человеком на войне по разные стороны баррикад. Только теперь Мари поняла, что Ягер — враг, и, несмотря на все, что было между ними, всегда им был. Такой вывод отнюдь не вызывал ненависти к нему. Ласточка лишь смогла осознать, что весь их роман был утопией. Сладкой и безнадежной. Но внутри еще жила надежда, а глупое сердце мечтало вернуть былую теплоту. Разумеется, Мари осознавала — доверия Клауса добиться уже не удастся. Несмотря на это, она верила: когда-нибудь он остынет и все-таки выслушает ее. Однако что можно было ему сказать? Все слова Ягер воспринимал как искусную ложь, а попытки напомнить о нежных чувствах приводили его в бешенство. Девушка твердо решила, что никогда, ни при каких обстоятельствах не станет предателем. В шпионских играх Ласточка была совсем не пешкой. До встречи с Клаусом аккуратность и расчетливость были ее главными достоинствами, но ей всегда, может быть, в силу возраста, не доставало хладнокровности. Попав же в сильные руки Ягера и почувствовав его уверенность, Ласточка расслабилась, стала допускать ошибку за ошибкой. И главным ее просчетом было, разумеется, влюбиться в него по-настоящему. Теперь она уже действительно превратилась в птицу, попавшую в сети. Не в силах больше выносить поток собственных мыслей, Мари, наконец, решилась в тайне от Клауса взять книгу из библиотеки. Чтение всегда помогало ей отвлечься от жизненных трудностей, на которые повлиять было невозможно. Ласточка пробралась на чердак, пока Ягера не было дома, и принялась искать нужную книгу. Сначала она выбрала Достоевского, книги которого читала уже по несколько раз, но рядом с ним на полке, как раз между излюбленными ей «Преступлением и наказанием» и «Идиотом», оказалась книга «Ремарка». Мари знала, что его книги запрещены в Рейхе, но ей никогда не доводилось их читать. Преисполненная интересом, Ласточка взяла издание в руки и бегло прочитала «Erich Maria Remarque — «Im Westen nichts Neues». Книга казалась совсем небольшой, девушка была уверена, что прочитает ее меньше чем за день. Ей не хотелось злить Клауса, а потому планировала к его приходу спрятать книгу в шкаф. Почти с первых страниц девушка поняла, почему произведения Ремарка запрещены нацисткой цензурой. Книга показывала всю суровую реальность жизни солдат и была напрочь лишена романтики войны, не было там и какой-либо иронии. Дочитывая последние страницы, Мари вдруг вспомнила о брате. Он, подобно героям книги, ушел на фронт, не имея военного образования, еще в первые месяцы войны. Сердце опять сжала тупая боль. А что если он… На глаза нахлынули слезы. Мысли о семье вызвали тоску и только сделали больнее. Хотелось, чтобы поскорее пришел Клаус. Пусть он был сейчас холоден и груб, но одно его присутствие, уверенный взгляд, даже пропитанный презрением, могли вырвать девушку из самых тяжелых мыслей. Когда он был рядом, Мари забывала обо всем, что происходит вокруг, это словно лишалось какого-либо значения. Однако Ягер все не приходил. На улице давно стемнело, часы, стоящие на прикроватной тумбочке, показывали уже половину первого ночи. От тревог и переживаний у Ласточки разболелась голова, она уткнулась в подушку и сама не заметила, как заснула.***
Клаус же этой ночью хотел доказать себе, что Мари не такая уж и исключительная. Он пытался убедить себя в том, что просто забыл других женщин. Стоит только вспомнить, и вся привязанность к ней испарится. Для похода в увеселительное заведение у него даже был повод. Из всех лавров, которыми его одарили при получения нового звания, после всей этой истории при нем оставили только адьютанта, с которым нужно было познакомиться в неформальной обстановке. Гаупштурмфюрер Тилике показался Клаусу человеком серьезным. На танцовщиц в зале он смотрел как на надоедливых мух, хотя кольца на безымянном не носил. Ягеру эта черта пришлась по душе, но сейчас он предпочел бы оказаться в компании какого-нибудь кутилы. Весь вечер прошел в беседах о войне, политике, партии. Тилике в этих вопросах был очень патриотичен, Клаусу показалось, даже немного фанатичен. Они уже достаточно выпили, но женщины только бесили Ягера своей навязчивостью, глупостью и непосредственностью. Клаус невольно вспоминал первую встречу с Мари и вновь приходил к выводу, что она, так или иначе, не так пуста, как остальные. Черт! Он пришел сюда, чтобы изменить свое мнение. Но легкодоступность официанток и танцовщиц даже не вызывала в нем даже желания, не то что уважения. Посидев до часу ночи, Клаус стал собираться домой, и Тилике с удовольствием поддержал его инициативу. Обоих мужчин тяготило кабаре, и в этом их характеры были похожи. Оказавшись дома, Ягер первым делом направился в спальню Мари. Была глубокая ночь, и девушка, наверняка, уже спала. Клаус сам не знал, зачем шел к ней. Будить девушку он не собирался. На душе было гадко, хотелось побыть наедине со своими мыслями, но почему-то нужно было увидеть ее. Зайдя в спальню, Ягер увидел Мари, спящей в белом кружевном белье. «Значит, ждала» — мысленно усмехнулся он. Цвет белья говорил о том, что она очевидно устала от грубости и просила нежности. Но у Клауса на ее счет были другие планы. Почти сразу после женского тела в глаза бросилась раскрытая книга, лежащая рядом с ней. Ягер подошел ближе, небрежно захлопнул страницы и посмотрел на обложку. Ремарк. Как она ее нашла? В библиотеке у Клауса было всего две книги его авторства, которые хранились в разных ее частях. Ягер не стал сжигать эту литературу, когда она попала под запрет, ведь, по его мнению, ее содержание никоем образом не высмеивало ни Германию, ни партию, а раскрывало лишь суровые реалии жизни. Этот роман Ремарка был одной из его любимых книг. Хотя его мнение насчет войны и было отличным от писателя, это произведение ценилось им за отсутствие сказок о героизме и доблести. Ягер считал войну уделом сильных, слабым же, по его мнению, можно только окопы копать. Мужчина вышел из спальни и направился в кабинет, там налил себе коньяка и устало завалился на стул. Опустошив бокал алкоголя почти залпом, он со злостью ударил по столу. Черт! Тупая шлюха из кабаре не станет читать Ремарка! У нее вообще на книги мозгов не хватит. Ему хотелось забыть все хорошее и видеть в Мари обычную, никчемную, пустую танцовщицу, такую, какими были другие. Но она опять невольно доказала, что гораздо умнее и проницательнее. Ягер зло усмехнулся — кое-что, схожее с этими шлюхами, в ней все-таки было. И завтра он докажет это и ей, и себе.***
Ласточка расчесывала волосы, сидя перед зеркалом, когда Ягер зашел к ней в комнату. Девушка не ожидала увидеть его. Было уже одиннадцать утра, а он обычно уезжал к восьми. Мари подняла на него глаза и мягко с нежностью улыбнулась: — Доброе утро! Клаус ничего не ответил. Он подошел ближе и как-то собственнически, но совсем без грубости провел пальцами по уже расчесанным прядям. Затем долго смотрел на девушку и, наконец, как-то отстраненно, точно из собственных мыслей спросил: — Где книга? Обреченно выдохнув, Мари прикрыла глаза, затем медленно встала и, достав книгу из шкафа, осторожно протянула ее Клаусу. Он наиграно удивленно вскинул бровь, а затем, грустно усмехнувшись, сказал: — Хотел напомнить себе, как ты умеешь выкручиваться. Что ж, видимо, не в этот раз. Ягер, не спеша, направился на выход из комнаты, но девушка окликнула его: — Клаус… — Спустись вниз, как закончишь, — не дав ей договорить, небрежно холодно бросил он. Ласточка долго собиралась с мыслями. Во взгляде Ягера ей виделась какая-то борьба, он точно пытался подавить свои чувства. В его глазах уже не читалась злоба, но в них еще отражалось презрение. Девушка накинула легкое белое платье с украшенными кружевом короткими рукавами. Оно казалось ее милым, и она понадеялась, что Клаус, любивший когда-то ее непосредственность, хоть немного смягчится. Ласточка, так или иначе, все еще немного побаивалась Ягера. Не желая заставлять его ждать, Мари наконец направилась вниз. Клаус читал газету, вальяжно развалившись в кресле, когда девушка неуверенно спустилась по лестнице. Небрежно отбросив прессу, он поднял на Ласточку уже знакомый холодный выжидающий взгляд и, изображая то ли нежность, то ли заботу, спросил: — Дорогая, разве я позволил тебе брать книги? — заметив, как Мари так и застыла на месте, он так же мягко продолжил. — Последние дни у меня много забот. Думаю, ты догадываешься. Может, я просто забыл? В ее взгляде читалось сожаление. Слова, произнесенные вроде бы невинным голосом, звучали явным упреком. Мари было совершенно понятно, дело совсем не в книге, а в том, что она вновь поступила за его спиной. Ягер упрекал ее и в самовольстве, и в предательстве. Но девушка подумала, раз Клаус позвал ее вниз, туда, где больше всего любил проводить время, скорее всего он все-таки намерен выслушать ее. Ласточка заговорила неуверенно: — Клаус, я не врала, когда говорила, что люблю тебя. Это действительно так. Прошу тебя дай мне шанс. Я могу объяснить… — Ты не ответила на мой вопрос, — Ягер вновь прервал ее. Голос уже звенел злобой. — Нет, — Мари произнесла это испуганно, словно в горле стоял ком. Ягер горько усмехнулся и продолжил уже без злобы: — Видишь, я уже давал тебе шанс. Девушка вновь попыталась оправдаться: — Клаус, прости. Я не могла сидеть без дела. Я с ума сходить начинаю. Тяжелый взгляд заставил ее замолчать, слова застыли в горле. Ягер же, откинувшись на спинку кресла, стал небрежно расстегивать тяжелый ремень. — Догадываешься, что теперь будешь делать? Ласточка испуганно смотрела на него, недоумевая. Неужели он действительно так хочет ее унизить? Она стояла, как вкопанная, и не могла пошевелиться. Но в чувства ее привел звенящий сталью голос, будто окативший ледяной водой. — Ты забыла, что я не люблю ждать? На ватных ногах Мари подошла ближе и неуверенно опустилась на колени. Понимая твердость намерений Клауса, она все равно с надеждой подняла на него глаза и тихо прошептала: — Пожалуйста, прости… — Не медли, — жестко и властно скомандовал Ягер. Ласточка судорожно выдохнула, подвинулась ближе и вновь застыла. Губы дрожали от унижения и обиды, на глаза наворачивались слезы. Боясь поднять на Клауса глаза, она тихо произнесла: — Я никогда не… Мари замялась, не находя нужного слова, но Ягер ее прервал: — Все в жизни бывает в первые. Небрежно брошенная фраза, произнесенная ей при первом вечере их знакомства, спровоцировала тихий всхлип. Ласточке хотелось испариться, исчезнуть. Но, почувствовав на затылке руку, заставляющую действовать решительней, Мари неуверенно накрыла уже стоящий член рукой. Облизав пересохшие губы, девушка склонилась к паху и несмело накрыла ими его головку. Клаус проронил хриплый стон, когда член почти полностью оказался у нее во рту. Ласточка, поначалу смущающаяся, услышав глухое довольное мычание, вскоре немного осмелела, стала периодически обводить вокруг головки языком и немного помогать себе рукой. Однако Ягер все требовательнее и сильнее давил ей на затылок, девушка стала ускорятся, но ему словно было мало. Не владея собой, он с силой сжимал ее волосы и уже сам насаживал на член, заставляя принимать его в себя целиком. Девушка не успевала сглатывать слюну, ей было ужасно неприятно, горло точно пекло, желудок то и дело стягивало спазмами, а бороться с этим рефлексом становилось все труднее, в легких будто заканчивался воздух. Понимая, что он не остановится, Ласточка все же уперлась рукой ему в пах, осторожно пытаясь отодвинуться, чтобы немного отдышаться. Ягер в ответ, продолжая держать девушку за волосы, резко встал, облокотил Мари на кресло и, прижав к нему ее голову, навис сверху, продолжая грубо и бесцеремонно иметь в рот. Ласточке так стало чуть легче дышать, однако в остальном эта пытка, казавшаяся ей бесконечной, была столь же ужасна. После очередного резкого и глубокого толчка Клаус наконец замер, и девушка почувствовала, как в горле растеклась вязкая жидкость. Ягер вытащил член, но зажал рот ладонью, заставляя ее проглотить. Ласточке, не имевшей сил перечить, осталось только выполнить его требование. В ответ Клаус довольно провел большим пальцем по ее губам, но за этим сухим собственническим жестом тенью скрывалась горечь сожаления, разглядеть которую Мари, изучившей его как саму себя, не составило труда. Заметив, как девушка тряслась, судорожно хватая воздух, Ягер отошел, давая ей придти в себя. Он не хотел давить еще больше, и потому, намерено мешкая, занялся камином, стараясь не смотреть на Мари. Клаус заметил, как ее глаза слезились от неприятных ощущений, вызванных его грубыми действиями, однако надеялся, что, отдышавшись, она все же сможет успокоиться. Но спустя пару минут он услышал тихий подавляемый всхлип, затем еще один, и еще. Ягер повернулся и осторожно, не желая пугать, направился к ней с намерением то ли просто обнять, то ли успокоить. Сейчас он словно забыл про то, что хотел ее ненавидеть. Ласточка подняла взгляд и встретилась с его глазами. В них мелькали растерянность и сожаление. Но, не позволив ему подойти, Мари аккуратно встала и медленной грациозной походкой прошла мимо него, направляясь в свою спальню. «Раненная гордая птица» — подумал Клаус, заметивший в этом шаге схожесть с тем, с которым она покидала столик в кабаре после оскорблений Отто. Ягер долго смотрел ей вслед, а когда услышал, как закрылась дверь в ее комнату, с силой ударил рукой по камину. Проклятье! Что с ним не так? Хотел доказать, что ее манеры и ум не мешают пользоваться ей, как шлюхой. Доказал. Но легче от этого не стало. К кипящей злости добавилось только чувство вины, а вот ненависть так и не появилась. Клауса раздражала привязанность к Мари, раздражало то, что, несмотря на предательство, он все еще любил ее. Ягер счел это своей слабостью. Недопустимым изъяном, который нужно или подчинить, или уничтожить. При всем этом избавляться от девушки Клаус не планировал. Нет, она, после той искры, что проскочила между ними, останется его трофеем, когда он сможет победить свои же чувства. Клаус сел в кресло и устало закрыл глаза. Он не мог понять, почему не видел лжи в ее взгляде, словах. Если бы они хоть на секунду заставили его сомневаться, все чувства в нем сразу исчезли бы. Но ее глаза были чисты и будто невинны, в них читались искренние нежность, любовь и сожаление. Однако, если это настоящие чувства, зачем она предала его? Мари неглупа и, конечно же, знала, какие проблемы его ждут. Ягер пытался понять мотив ее действий, но под влиянием эмоций и чувств упускал из виду важные детали. В голове даже закралась бредовая идея, что Мари могла руководствоваться женской местью. Однако, черт! Они с ней не ругались, мстить ей было не за что, да и это совсем не в ее стиле. Хотя теперь откуда ему знать, какая она на самом деле? Клаус решил для себя обязательно вывести ее на чистую воду, более того, он понимал, что девушка действовала не одна, и помнил, как зарекся передать этих гнусных шпионов в «заботливые» руки. Зная свой характер, Ягер хотел уйти с головой в работу. Таким образом эмоции отойдут на задний план, и он сможет мыслить уже здраво. Клаус усмехнулся — какая ирония… Благодаря ей у него появилась замечательная возможность отвлечься. Но оставлять Мари дома Ягер не собирался. Она поедет с ним и будет под его почти постоянным наблюдением. Более того, таким образом он будет полностью уверен, что там девчонка лишится возможности передавать и получать какую-либо информацию. Да, это не лучшее место для сентиментальной девушки, но, так или иначе, она этого заслужила. Спустя пару часов Клаус поднялся в спальню к Мари. Девушка сидела на широком подоконнике и была настолько погружена в свои мысли, что даже не заметила, как он зашел. — Мари… — подойдя ближе, тихо, не желая напугать, окликнул Ягер. Ласточка вздрогнула, затем обернулась и подняла на него свои грустные, красные от слез глаза. Клаусу в этот момент показалось, будто внутри что-то оборвалось. Все, что он хотел ей сказать, вдруг перестало иметь значение. Ягер облокотился на подоконник, на котором все еще сидела Мари. Теперь он не мог найти нужных слов. Повисла долгая тишина, которая совершенно не тяготила их, но Клаус, наконец, все-таки заговорил: — Я совсем не обещаю, что у нас будет все как раньше. Но мы могли бы попытаться. Просто скажи, кому ты передала конверт. Скажи, что еще ты донесла. Теперь тишина была уже звенящей. Ягер ждал ответ, а Мари никак не могла собраться с мыслями. Она понимала: это единственный шанс попытаться вернуть его доверие, ей хотелось, чтобы они снова стали друг другу родными. Сердце болезненно ныло, но… — Я не могу, — боясь своих же слов, прошептала девушка. Клаус грустно усмехнулся. Он понимал, что она ничего не расскажет. — Не жди, что остыну и забуду. Я стану действовать другими методами, — из его голоса исчезла мягкость, он говорил уверенно и твердо, однако без злобы. Ласточка молчала в ответ. Она понимала, что попала в замкнутый круг, из которого самостоятельно уже не выберется. На душе было гадко, ведь Клаус, по сути, протянул ей руку. Мари понимала, он, возможно, переступает через себя ради нее. Она подумала, что Ягер, несмотря ни на что, один из лучших людей, которых она знала. Чувство вины и сомнения съедали изнутри, хотелось бросить все к черту и выдать ему все известное. Однако Ласточка понимала, сколько человек погибнет из-за ее слабости. Более того, она боялась за свою семью, ведь в лучшем случае их всех ждало клеймо «врагов народа». — Собери вещи. Завтра утром мы надолго уезжаем, — из раздумий ее вырвал холодный голос Клауса. Мари подняла глаза в надежде, что хотя бы услышать, куда они едут. Но Ягер лишь молча вышел из спальни, проигнорировав ее немой вопрос. Клауса сейчас распирала злость на самого себя. Он не мог простить себе то, что опять не справился с этой слабостью. Ягер чувствовал, что устал морально: меньше часа назад он был готов придушить Мари; когда увидел ее красные от слез глаза, был готов забыть обо всем; а сейчас ему снова хотелось сделать ей так же больно, как было и ему самому. Немного остыв, Клаус подумал, что все-таки не зря предложил ей сдаться, ведь в следующий раз, когда он снова захочет воспользоваться ей, как вещью, чувство вины уже не будет разъедать его.***
Они уехали ранним утром, почти ночью. Неласковое солнце последних месяцев зимы еще не успело показаться на фоне темного неба, поглотившего все звезды. Шел холодный и мерзкий не то снег, не то дождь. Какое-то противное скрежещущее чувство поселилось у Ласточки на душе. Она абсолютно терялась в догадках относительно этой поездки, а Клаус игнорировал все вопросы. Ягер был очень сосредоточен и всю дорогу, фактически не отрываясь, изучал какие-то бумаги. Мари показалось, что даже тогда, в кабаре, от него не исходило столько напряжения. Только единственный раз, когда девушка потянулась к его руке, чтобы посмотреть время на наручных часах, он поднял на нее тяжелый усталый взгляд, а потом тут же вернулся к документам. Ехать им пришлось очень долго, но, наконец, Ласточка заметила, как уже осточертевшая дорога уперлась в ворота, окруженные высокой бетонной стеной с колючей проволокой, пущенной поверху. На блок-посту водитель показал какие-то документы, открыл багажник, и их пропустили внутрь. Сначала Мари подумала, что это какой-то военный объект, однако на глаза стали попадаться люди с нашивками «OST». Девушка изумленно посмотрела на Ягера, который к этому моменту уже сложил все свои бумаги, и испугано, почти шепотом, спросила: — Это концлагерь? Зачем мы здесь? — А соображаешь ты быстро, — холодно усмехнулся Клаус, а затем потянулся к ней и собственническим властным поцелуем впился в приоткрытый от удивления рот. Отстранившись, он до сдавленного вскрика прикусил ее нижнюю губу и звенящим, пробирающим до мурашек голосом, прорычал ей на ухо. — Неважно зачем мы здесь. Самое главное, что мы здесь из-за тебя. Ласточка невольно сжалась, ей отчего-то стало жутко, внутри словно разгоралась паника. Машина остановилась у входа в серое пугающее здание, на крыльце которого курили офицеры и развивались свастики. Ягер вышел из автомобиля, небрежно бросив Мари: — Жди в машине. Ей было не по себе, тяжелое чувство точно камнем тянуло под воду. Ласточка пыталась понять, почему они приехали сюда. Неужели Клауса отправили работать в лагерь после этой истории с конвертом? Другой причины она не могла найти. Страх перед неизвестностью вспыхнул с новой силой. Как она сможет каждый день смотреть на страдания других людей? Мари надеялась, что офицеры живут подальше от этого места или, может быть, на самой его окраине. Однако уже через несколько минут вернулся Ягер в компании молодого офицера и солдат, которые сразу забрали вещи и направились куда-то внутрь здания. Клаус же, как всегда галантно, открыл Мари дверь. Первым, что почувствовала девушка, когда вышла из машины, был ужасный, непохожий ни на что смрад. Ласточка подумала, что если у смерти и есть запах, то пахнет она именно так. На улице все еще шел дождь, а потому Ягер сразу же повел Мари в здание. Серое, жутковатое снаружи, оно оказалось таким же и внутри. По первому этажу сновали офицеры, у которых, видимо, только закончился рабочий день. Было достаточно людно, но чувство пустоты, исходящее от серых бетонных стен, все равно давило на рассудок. Ласточке хотелось убежать подальше от этого ужасного места, нахлынувшая паника и не думала отступать. Заметив ее растерянный вид, Клаус только усмехнулся. Пару минут они стояли в коридоре, потом с улицы вернулся молодой офицер, сопровождавший Ягера ранее. Сначала он отчитался Клаусу о том, что машина определена в гараж, а покои давно готовы, и теперь можно отдохнуть после долгой дороги. После утвердительного кивка Ягера, офицер обратился к девушке: — Фройляйн Мари, разрешите представиться. Гаупштурмфюрер Тилике, адьютант штандартенфюрера. — Рада знакомству, Герр Тилике, — ответила Ласточка с вежливой улыбкой и протянула руку. Офицер улыбнулся в ответ, поцеловал к протянутую руку и добавил: — Фройляйн, если вам здесь что-нибудь понадобиться, вы можете обратиться ко мне, чтобы не беспокоить штандартенфюрера. — Благодарю, — Мари хотела сказать что-то еще, но тут же осеклась. Клаус в это время сверлил их уничтожающим взглядом. В голубых глазах, как две стихии, бушевали ярость и ревность. Заметив эти эмоции, и девушка, боявшаяся разозлить его еще больше, и офицер, не желающий вызвать недовольство начальника, перестали улыбаться. Тилике тут же обратился к Ягеру: — Герр штандартенфюрер, разрешите показать ваши покои. — Разумеется, — звенящим голосом почти прорычал Клаус. Они очень долго шли по лабиринту серых, почти пустых коридоров. Здание было построено в форме буквы «П» и оказалось гораздо больше, чем предполагала Мари. Ласточка выглянула в окно внутреннего двора и поняла, что и сам лагерь просто огромен. На улице уже стемнело, но вдалеке слабо подсвечивалось огромное количество деревянных и бетонных бараков, каких-то площадок, огороженных колючей проволокой, чуть ближе виднелась большая псарня. Весь этот вид вызвал у девушки мурашки по коже, она невольно вздрогнула. Чтобы отвлечься, Мари подумала про адьютанта Ягера. Тилике молод и очень даже симпатичен, неудивительно, что Клаус пришел в ярость. Выглядел он добродушно и наивно, Ласточка подумала, его легко можно было бы использовать. Однако она понимала, что выйти на связь с разведкой здесь ей вряд ли удастся, да и Клаус теперь не упустит ее из виду. Мари обратила внимание и на то, что Тилике назвал Ягера штандартенфюрером. Получается, его разжаловали. Разумеется, это должно было на нем отразиться. Чувство вины снова больно кольнуло ее. Из раздумий Ласточку вырвали крики, доносившиеся из-за двери, мимо которой они проходили. Какая-то девушка умоляла оставить ее, не делать больно. Мари узнала в этих криках русскую речь. Ей стало не по себе, и она, не ожидая того, выронила глупый вопрос: — Что там происходит? Конечно, ответ ей был известен, но сдержать эмоции она не смогла. — Офицеры часто используют для развлечения лагерных девок, — осуждающим голосом пояснил Тилике. — И как комендант реагирует на подобную дисциплину? — безэмоционально спросил Ягер. — Говорят, ему нет дела. — ответил гаупштурмфюрер, а затем вновь обратился к Мари. — Не беспокойтесь, фройляйн. Это комнаты младшего офицерского состава. Крики не побеспокоят вас в ваших покоях. Ласточка вежливо кивнула в ответ, но ее распирала злость. Неужели его беспокоят только громкие звуки? Мари усмехнулась. Глупо было ожидать, что здесь кто-нибудь станет спасать заключенную. Девушка обреченно вздохнула. Как ей привыкнуть к этому жестокому месту? Оставалось только надеяться, что пробудут они здесь недолго. Их покои оказались больше, чем ожидала Мари. Они состояли из двух просторных комнат и ванной. Одной из комнат была столовая, другой — спальня, в которой стоял рабочий стол и пара мягких кресел рядом с небольшим книжным шкафом. В этой своеобразной «квартире» категорически не хватало света. Даже когда Ягер включил прикроватные светильники, в спальне все равно царил полумрак. Клаус, с тех пор как они оказались наедине, не проронил ни слова. Он был все также напряжен и не обращал на девушку никакого внимания. Ласточка хотела узнать, зачем его сюда направили, но прекрасно понимала, что он ничего не ответит. Мари заметила, как взбесился Ягер во время их короткого разговора с Тилике. Холодное молчание с его стороны всегда было настоящей пыткой. Не в силах вновь вынести ее, Ласточка неуверенно подошла к Клаусу и очень осторожно, опасаясь, что он оттолкнет, обняла его со спины, прижавшись к нему, словно вот-вот исчезнет. Набравшись уверенности, она тихо заговорила: — Я понимаю, ты злишься… Но я прошу тебя, не ревнуй. Ты же знаешь — у тебя нет повода. Ягер долго молчал. Ему безумно сильно хотелось обнять ее в ответ, забыть обо всем, но он не станет больше позволять себе подобные слабости. Да и где гарантии, что она честна с ним? Нет, это просто очередная игра женщины, хорошо изучившей его, злоупотреблявшей его доверием и чувствами. Клаус развернул ее к себе и холодно, с презрением глядя ей в глаза, произнес: — Ты слишком высокого о себе мнения. Не забывай, что теперь ты — моя вещь. Неважно с кем ты захочешь трахаться, делать это ты будешь с тем, с кем захочу я. Ласточка почувствовала комок, подкативший к горлу. Разве он может быть таким жестоким? — Клаус… — с мольбой глядя ему в глаза, начала Мари, но ледяной взгляд вновь заставил замолчать. Когда Ягер вернулся к своим делам, девушка улизнула в ванну, где проревела почти час. Все напряжение, скопившееся за последние дни, разом свалилось на нее. Клаус точно менялся на глазах. Ласточка с горечью вспомнила упущенную возможность вернуть его доверие, но долг перед Родиной заставлял предавать и любимого человека, и себя, и свои чувства.***
Весь следующий день Мари провела в одиночестве, не выходя из комнаты. Клаус ушел, пока она еще спала, даже не разбудив ее. Раньше Ласточка расценила бы это как заботу, теперь же холодное презрение его взгляда заставляло сомневаться, что в нем еще остались чувства к ней. В последние дни он стал жесток. Может, Ягер только недавно узнал, что его разжаловали и направили в лагерь? Ласточка пару дней назад еще надеялась, что Клаус сможет остыть, тешила себя пустыми надеждами вернуть былую утопию. Сейчас же девушка чувствовала накатывающую депрессию. Разве все это имеет смысл, когда любимый человек презирает тебя? Тот замкнутый круг, в который она попала, скоро поглотит ее. Ласточка не понимала, как из него выбраться. Протянутую руку Клауса ей пришлось отвергнуть, она поклялась не становиться предателем. Другим вариантом было выйти на разведку и навсегда исчезнуть из его жизни. Ягер фактически лишил ее этой возможности, и оставалось только ловить момент. Но оставить его Мари не могла. За это время он стал ее миром. Она не могла без него, пусть даже холодный, презирающий Ягер был нужен ей. Ласточка не могла принять ни одно из двух решений, а потому просто прятала голову в песок. Страшным для нее было и находиться рядом со страданиями тысяч людей, помочь которым было не в ее силах. Шторы на окнах спальни, выходивших на лагерь, Мари не стала открывать. С улицы доносились звуки выстрелов и бесконечный лай собак, вызывающие в ней страх увидеть всю жестокость этого места. Ласточка понадеялась отвлечься на книги, но чтение сегодня вызывало в ней лишь раздражение. Мари была сама не своя — она весь день пролежала в постели, даже не открыв двери, когда ей приносили завтрак и обед. Кровать здесь была не такая мягкая, как дома, подушки неудобные, одеяло тяжелое. Все это место действовало ей на нервы. Когда пришел Ягер, она все также лежала в кровати, накинув только легкий халат. В ответ на его появление Ласточка лишь подняла с подушки голову, а затем опять завалилась обратно. Клаус усмехнулся, а затем, небрежно отбросив на стол какие-то документы, подошел к ней и сел на краешек кровати. Он провел рукой по спутанным волосам и, глядя на нее почти смеющимися глазами, заговорил: — Я, конечно, знаю, что ночью ты устаешь, но не настолько же, чтобы пролежать в кровати до шести вечера. Ласточка ничего не ответила, лишь перехватила его руку и сначала прижалась к ней щекой, а затем аккуратно потянула на себя, пытаясь затащить Клауса в кровать. Он сегодня был в хорошем настроение, таким она его не видела с момента, как пропал злосчастный конверт. — Через час у нас ужин с комендантом, — точно отрывая ее ото сна, сказал Ягер. Девушка обреченно поморщилась и, с надеждой глядя ему в глаза, заговорила: — Сходи без меня. Пожалуйста… — Это исключено. Собирайся и не испытывай мое терпение, — резко оборвал ее Клаус. Он отошел к столу и стал расстегивать китель, наблюдая, как девушка нехотя встает с кровати. Ягер и сам бы с удовольствием послал эту встречу к чертям, но теперь ему нужно быть осторожней со своей карьерой. Конечно, Клаус понимал, что Мари здесь не нравится, однако сюда его перевели из-за ее предательства. Хочет она или нет, теперь будет делать все, что он скажет. — Ты же не собиралась проторчать в кровати весь наш визит в это замечательное место? — с усмешкой спросил Ягер. — А разве ты разрешал мне выходить из комнаты? — Ласточка решила сыграть по его правилам. Клаус подошел к ней и, заставив смотреть ему в глаза, с иллюзией нежности приподнял подбородок Мари. Обманчиво мягким голосом произнес: — Дорогая, здесь тебе никуда от меня не деться. Можешь хоть целыми днями гулять на свежем воздухе, — сделав выжидающую паузу, Ягер продолжил холодным жестоким голосом. — Только случайно не перепутай печку крематория с кроватью. После этих слов Ласточка почувствовала, как тяжело стало дышать. Разве он умеет быть таким жестоким? Выходит она ошибалась и совсем его не знала. Ягер направился в ванну, но Ласточка его окликнула: — Клаус… — набравшись уверенности, она продолжила дрожащим голосом, — умоляю, скажи, что ты не такой же палач, как они. Он обернулся и долго смотрел на Мари взглядом, налитым свинцовой тяжестью, а затем холодным безэмоциональным голосом коротко бросил: — Следи за выражениями. Пока Ягер был ванной, Ласточка решила посмотреть те документы, которые он отбросил на стол. Разумеется никакой ценности они не представляли, но чтобы успокоить саму себя, Мари хотела знать, чем будет заниматься Клаус. Документами оказались просто карточки заключенных. Бегло изучив содержание нескольких из них, Ласточка поняла, что все эти люди танкисты. Видимо, Ягер и здесь будет работать по своему профилю. Это немного успокоило девушку, но она продолжила искать какую-нибудь зацепку. Мари с жалостью обращала внимания на исхудавшие лица на фотографиях, прагматично прикрепленных к этим досье заключенных. Когда же в ее руках оказалась очередная карточка, Ласточка почувствовала, как к горлу подскочил ком. Трясущейся рукой она закрыла рот, чтобы Ягер не услышал ее рыданий. Из глаз потекли слезы, и она срывающимся голосом прошептала: — Коля…