Oh Dear...

Да ладно тебе! Его ТАРДИС запутывается в пути в 1830-е годы, это означает, что, когда он прибудет в 1940-е годы, он должен найти способ припарковать целый дом в переулке в Париже военного времени. Если она когда-нибудь узнает об этом — будет думать, что ирония глупа… и, вероятно, будет дразнить его, по крайней мере, еще две или три регенерации. По крайней мере, он на это надеется. Вот и весь план. Обыск от дома до дома бесполезен. В одном из них он улавливает намек на что-то, но он уже настолько измучен, что приказывает своим солдатам сделать несколько выстрелов по половицам, а затем идет дальше. В конце концов, Доктор не очень хорошо умеет сливаться с толпой. В конце концов, она появится, ему просто нужно подождать. Конечно, сидеть в бункере с отрядом идиотов — не лучший способ скоротать время. Он задается вопросом, не привлечет ли слишком много внимания, если он начнет стрелять ЭСТ в них для удовольствия. И тут он слышит: четыре удара сердца. Слегка синкопированный ритм, снова и снова. На одно ужасающее мгновение он думает, что это снова барабаны, что он падает обратно в ужасный кошмар, в котором он — никто.  Но нет: это телеграфный аппарат в соседней комнате. Он вздыхает с облегчением. Стук продолжается, и вот тогда он понимает, что послание адресовано ему: снова и снова, ритм биения двух сердец. Ее сердца. Он может чувствовать ее: она близко и, что еще лучше, она ищет его. Он кладет пальцы на выключатель. Она послала ему свои сердца — теперь он посылает ей свои. Он сам совершает четыре удара, толчка вверх и вниз. «Контакт.» И вот она здесь, в его сознании, все эти яркие созвездия ее мыслей бьют его с такой силой, что он почти забывает, как дышать. На малейшую долю секунды он думает, что умирает. Он уже умирал раньше, поэтому знает, каково это, и это похоже на его ощущения сейчас. Его сердца выбивают себе дорогу прямо из груди. Он знает, что если ничего не скажет, она начнет читать ему лекцию, но все, что он действительно хочет сделать, это сидеть там в тишине, купаясь в сиянии чужого присутствия, и выпустить все то страстное желание, которое росло в нем с того момента, как он снова увидел ее на заднем дворе. Интересно, как бы она отреагировала, если бы он это сделал? — Старая школа, — с трудом выговаривает он. «Ты не единственный, кто может делать классику»— отвечает она так самоуверенно, что он не может удержаться от насмешек. — И как ты держишься без ТАРДИС, без друзей, без надежды, беглянка во времени? Это опасно, общаться таким образом: умы легко теряются, но ни один из них никогда не позволял чему-то как, например, опасность, остановить их. Тогда, когда они были молоды, когда они были друзьями, они все время так делали: входили и выходили из сознаний друг друга, как на расстоянии, так и лицом к лицу, пока толчки и притяжения между ними не разрешались только ими самими. Сама интимность граничит с непристойностью. — Ну ладно, — говорит она, и ему кажется, что она шепчет эти слова прямо ему в лицо. — Ты проделал весь этот путь. Загнал меня в угол. Он помнил, что есть и другие способы приблизиться, загнать кого-то в угол, потому что именно так он чувствует себя сейчас: загнанным в угол в своем собственном сознании, окруженным громом четырех сердец, бьющихся как два. Она продолжает: «Я встречусь с тобой.» Он знает, что это ловушка, он знает, что у нее, вероятно, есть план побега, и что это просто отвлекающий маневр, но после пережитого дня он действительно мог бы отвлечься, и во всей этой вселенной нет ничего более отвлекающего, чем она. — Никаких войск, — говорит она, — Никаких солдат. Только мы. Только мы. Может быть, она подслушала его мысли, его воспоминания о том, кем они были когда-то, или у нее есть собственные воспоминания? — Где? — спрашивает он. Ее веселье почти осязаемо. «А ты как думаешь?» Идеально. Настолько совершенно, что он даже смеется с облегчением. Он чувствует, как она начинает отстраняться, поэтому, прежде чем она успела прервать связь, он спрашивает: «Прежде чем ты узнала, что он — это я… ты хотела его?» Она задерживается в его мыслях еще на несколько мгновений. Как будто она пытается придумать, что сказать. Он чувствует, как учащается сердцебиение, и дрожь пробегает у него по спине. Он подходит так близко к ее мыслям, как только может, и представляет себе, как шепчет ей на ухо: «Хотела ведь, да?» А она исчезает, оставляя после себя пустоту, и ему кажется, что он снова умирает. О, какой красивый вид. Даже с вершины Эйфелевой башни невозможно было не заметить ужасное состояние, в котором находится Париж, но Доктор — еще более сложная пустошь для наблюдения. — А тут холодно! — кричит она, когда приходит, — Хуже, чем в Джодрелл-Бэнк! — Я извинялся за тот раз? — он задается этим вопросом вслух. — Нет. — Хорошо, — Если Мисси извинялась, то только не за то, что сделала с Доктором. Это линия, которую он отказывается пересекать. — Как плечо? — спрашивает она. Он не может не поморщиться. — Болезненно. Затем она переходит прямо к неудобной части: — Мне не нравится твой наряд. И твоя компания. Как ты с этим справился? Ты не совсем похож на арийца. Он хочет возразить, что ей никогда не нравилось то, что он носит или компания, с которой он водится, но она в чем-то права, а это немного неловко. Тем не менее, это был самый простой способ получить контроль над несколькими послушными тупицами, владеющими оружием. Он же не собирался топать по оккупированному Парижу без своих приспешников. Кроме того, это не имеет особого значения: ни один из них не будет находится здесь долго. Но он может, по крайней мере, использовать эту возможность, чтобы наконец, сказать ей, насколько хорош его план. Она не может уехать отсюда без него и его ТАРДИС, так что он предается давно назревшему злорадству. Он ожидал услышать самоуверенное возражение, но все еще удивлен ее ответом: — Когда же ты остановишься? — она спрашивает, — В играх? В предательствах? В убийствах? Как будто она еще не знает ответа. — С чего бы останавливаться? Как бы еще я привлек твое внимание? Это не ее вина, что она не может устоять перед шансом спасти все, так же как и не его вина, что он не может устоять перед желанием взять вещи и сжечь их. Они могут использовать этот аргумент в течение столетий. И, в некотором смысле, они используют. Но есть еще кое-что, что он должен сказать. — Когда ты в последний раз была дома? Одного взгляда на ее лицо достаточно для ответа. Она сделала то, что обычно делает: взяла то, что ей нужно, и снова убежала, даже не оглянувшись. Поэтому он говорит ей: — Кто-то уничтожил его. Наш дом сравняли с землей. Все убиты. Все сгорело. Он останавливается и смотрит, как она впитывает эту новую информацию. Его размышления о тех годах, когда они верили, что они были единственными выжившими на Галлифрее, но он все еще не может выбросить это воспоминание из головы: Доктор рыдал, умоляя его регенерировать, потому что они были единственными оставшимися, что это не могло закончиться так, как сейчас… Но вот они оба снова оказались под угрозой исчезновения. Не то чтобы это был первоначальный план, но это не совсем результат, на который он жалуется. В любом случае, они были единственными важными друг для друга людьми. Все, что у нас осталось — это мы сами. — Ты лжешь. Конечно, она настроена скептически. Конечно, она ему не верит. Да и зачем ей это? Но он этого ожидал. В любом случае, вбиться в доверие — это не цель плана: цель состояла в том, чтобы заставить ее пойти и увидеть все самой. Но теперь, когда он победил, она вообще не сможет пойти туда, кроме как с ним… и только если очень вежливо попросит. Но прежде чем он сможет сделать что-то еще, нацистские солдаты штурмуют башню, и весь ад вырвется на свободу. Блять. Вот что он думает теперь, когда наконец-то сбежал от, вероятно, очень длительной и болезненной смерти. Теперь, когда Мастер снова свободен, он может найти выход из этой жалкой страны, этой жалкой войны и этого жалкого века. Но ему не везет: с временной частью проблемы. Она стащила ТАРДИС, оставив его на мели в 1940-х годах. Он немного расстроен, в основном ему больно. Она смогла сорвать фильтр восприятия. Возможно, она думала, что он лжет ей, чтобы добиться сочувствия с ее стороны. Возможно, она считала, что именно этого он и заслуживает, используя нацистов в качестве инструмента для достижения своих целей. И все же это было жестоко, даже для нее. Он застрял, чтобы вскоре вернуться в 21-й век. Хорошо, что Мастер умеет держать обиду. Главная проблема этого века заключалась в том, что Доктор и ее прошлые регенерации находятся практически везде, как и его собственные, и в последний раз, когда он попытался объединиться с прошлым я, это закончилось выстрелом в спину. О Британии, особенно Лондоне, вообще не может быть и речи. Ему придется найти другое место. Когда он приезжает в провинцию Пенджаби, где местные жители все еще убираются после свадьбы и последствий, он спрашивает о странной блондинке в большом пальто. Очевидно, люди, которые больше всего общались с Доктором во время ее пребывания здесь, были либо мертвы, либо переехали в Лахор. — А кто она для тебя? — спрашивает одна из старух на соседней ферме. Он все еще злится, но не может удержаться от улыбки на этот вопрос. —Ты поверишь мне, если я скажу, что она была моей старой подругой? Женщина отвечает коротким смешком. — Мальчик, с твоей улыбкой, я поверю всему, что ты мне скажешь. — Я пришелец с другой планеты, который недавно обнаружил, что все, что я знал, было ложью, поэтому я сжег свой мир до основания. — Ну ладно, я думаю, почти все, что угодно, — она пожимает плечами.