Большая Буря

       Крысу выбросило из искаженной метрики посреди непроглядной черной пустоты, подсвеченной лишь яркими злыми бусинками звезд Млечного Пути. Умученная нервным напряжением и любовными утехами кошка спала, свернувшись калачиком на койке и обняв мой лётный комбинезон. Раны, хоть и зажившие, мозолили мозг тупой фантомной болью, мешая уснуть. Да и общее настроение было дрянным: выкинуло неизвестно где, на задворках, может вообще в облаке Оорта какой-то из едва освоенных систем. Ну почему я не могу просто сидеть тихо, любоваться звездами и наслаждаться уходящими годами? Не одно, так другое… Достали. Все достали и всё достало, черти бы их всех побрали! И Мартина, и Кроу, и Искандера, и всю STC в придачу… Откинувшись в пилотском ложементе, я отсек картинку внешних камер, закрыл глаза и прислушался к звукам пустоты. Тама тихонько возилась во сне, чуть цепляя когтями гермоткань, взвизгнули и затихли гиростабилизаторы, зашелестел хладагент, тихо звякнула осмиевая чешуя радиаторов…       Активировав внутрисистемный поиск, дал пару импульсов радаром, но в ответ была лишь засветка от космического мусора и пассивные пылевые искажения. Еще два пульса радара, опять ничего. Окей, ладно, похоже, что опять промахнулся с координатами… Двадцатипроцентный запас по дальности еще есть, сомневаюсь, что промах был больше, чем на пару световых лет. Тогда только масс-детекция и векторное позиционирование относительно базовых навигационных квазаров… А это надолго, часа на три, а то и четыре… Принц говорил про автоматическую станцию, может попробовать просканировать частоты зашифрованных приводных маяков?       Программный модуль, забытый на двадцать лет, прогрузился, вывесив еще одно окно оверлея поверх мультиспектральных сенсоров: Звездочка, скрипя суставами, возвращалась к жизни, разбрасывая по пространству тонкие цифровые щупальца зашифрованных запросов, ощупывая сенсорами каждую пылинку, каждый камень, каждый остаточный след от мчащихся в искажении кораблей. Пусто, пусто, в этой засветке ложное эхо, а это след межсистемного рудовоза… Есть. Трехмерная сетка посадочного коридора, зеленое и оранжевое в бесконечной тьме мироздания. Маяк для одинокого путника, крысиное логово. Системы автостыковки перехватили управление, стабилизаторы взвыли громче и выше, сорвались на комариный писк и смолкли, уйдя за грань восприятия уха, звезды дернулись и заняли свои места, лишь неприметная каменная глыба медленно начала расти в окне прицельного комплекса. Кошка недовольно заурчала, вжавшись почти человеческой мордочкой в комбинезон.        Серая сталь стен и желтые вспышки приводных маяков, оранжевые росчерки зон безопасности и маркеры для роботизированных заправщиков: стандартный, даже родной интерьер ангара Альянса… Мелкие пылинки переливаются радужными бликами в объективах бортовых камер. Как будто и не было тех лет… Замершая симфония прошлой войны — кажется, еще секунду и вернутся со свободной охоты остальные: Элаиза, как всегда, выпрыгнет без трапа, за ней следом грузно, как раненный краб, выползет из кокпита своего истребителя Амир, Ант, обессиленная предельным пилотажем, ляжет на выпущенный эмиттер Крысы, разметав черную, как смоль гриву в пыльном, звонком от хладагента воздухе и затянется старомодной сигарой, заслужив недовольный взгляд вытянувшегося во фрунт перед моим трапом Хьюго…        — Хозя-яин, мы что, уже прилетели, а-аау-урр? Э-эй, ты чего такой грустный? Обижаешься, что поцарапала? Я же неко-чан, я буду царапаться пока меня насилуют, только не обижайся за это, глупый хозяин! Я любя-яу… — из-за моей спины вылезла копна нечесанных белых волос, из которой торчали оранжевые глазищи со сжавшимися в щелки зрачками, кисточки на ушках и чувство собственной кошачности. Зацепившись когтями за гелевую подушку пилотского ложемента, абсолютно голая няка подмигнула мне и совершенно по-кошачьи выгнувшись, потянулась. Волной умиления и возбуждения от сего зрелища из головы вынесло последние отголоски воспоминаний одного из последних дней на этой станции… Эх, чертовы кочаны, знают же, заразы, как настроение поднять!        — Тама, ты как чувствовала, что я скуксился совсем! Не могла раньше выползти из своего гнезда, в которое был превращен мой последний летный комбинезон? Я тут без тебя целых два часа унывал: у меня, кочан, в отличие от тебя, нет ни милых розовых сосочков, ни хвоста, ни мурчала! Зато совесть есть… — кочан мгновенно надулся и покраснел.        — Злой хозяин, нет у него совести: кошек сначала пугает и заставляет плакать, потом опять пугает, кочанами обзывает, насилует… И кормит какой-то гадостью, нет бы неко-чану тар-тара из креветов предложить… Вку-усного… — закончив эротические потягушки, кошка села в позу лотоса прямо на приборной панели, обернув тонкие, изящные ноги пушистым хвостом и скрестив руки под маленькой, аккуратной грудкой, скорчив мордаху обиды и вселенской скорби: даже взгляд перевела куда-то влево, наверное, на мигающую индикацию пригодности забортной среды для жизнедеятельности сапиенсов и прочих всяких лохматых.        Тар-тара, значит, креветового ей подавай? Может еще сашими из тунца и ведро сметаны? Коть, чудо ты пушистое, пойми: мы на ударном истребителе, истребитель в ангаре автономной станции, болтающейся недалеко от логистического узла Первого ударного флота, откуда нас в любой момент могут засечь и стереть в пыль. До Нового Альбиона сорок два часа в пузыре, одна перегрузка реактора. От него до Артемиды-прайм еще сто восемнадцать — плюс две перегрузки активной зоны! А вокруг нас война и хаос, в котором ты не знаешь, кто враг, а кто друг. Но вообще, по правде говоря, я бы сейчас и сам креветов покушал. — Ушки поникли, мордочка разом погрустнела и даже пушистость хвоста, и та сдулась. Ну вот как, как не влюбиться в такое чудо?        — Глупый хозяин не знает, что неко-чан — друг, а отсутствие в рационе неко-чана креветов и крема из леклерков* вместе с унынием ее хозяина — враги. Ничего, кошка его всему научит, няк! — Блин, нужно срочно отключить ми-миметр, кавайность зашкаливает! Стоит вылезти из Крысы, побродить вдвоем по станции, может, и найдем чего-нибудь интересное. Чем черт не шутит, может офицерский пищеблок сохранился? А в нем не только креветки и эклеры, там мно-ого чего вкусного водилось…        — Раз уж мы на станции, идем-ка ее исследовать? А то я же вас, мурчал, знаю: не отстанете, пока своего не добъетесь. Так что давай одевайся: на второй полке справа были старые вещи Марси.— Остатки прошлого, последнее вещественное воспоминание о ней… Одевшись, я открыл шлюз и выпрыгнул на рифленый стальной пол ангара, привычным пинком подкатил пилотскую лестницу к выходу из кокпита и окинул помещение уже своим, человеческим взглядом. Из люка выглянула испуганно прижавшая ушки Тама. Мигнув пару раз, кошкодевочка потянулась, стекла по лестнице вниз и села на нижней ступеньке, обняв себя руками: тонкая кремовая блузка слабо защищала от искусственного холодного ветра из вентиляции. Как, впрочем, и белая шелковая юбка.        — Дуреха лохматая, оделась бы потеплее: станция бог знает сколько стоит на консервации, что выстыло к чертям, что еще не прогрелось, ведь замерзнешь же! — зябко поежившись, Тама вскочила, схватила меня за руку и потащила к гермодверям ангара:        — Побежали быстрее, заодно согреемся! И вообще, это ты хозяин, вот и позаботься совем неко-чане! — Хреновый из меня хозяин, боюсь. Кошка, подмигнув, нырнула в открывшиеся гермодвери. Не мудрствуя лукаво, я выдохнул, окинул взглядом освещенный светодиодами коридор и широким шагом вошел следом.

***

       Дьявол всегда кроется в деталях, незначительных мелочах, за которые глаз обывателя чаще всего зацепиться неспособен. Брошенный кем-то в угол кусок обертки от пайка, сломанная шпилька для волос, обрывок папиросной бумаги, косточка от яблока, след пальцев на глянце панели освещения…        — Тама, не отходи далеко, мы не одни на этой станции. — Нека повела ухом в мою сторону, кивнула и прижалась к стене у переборки, сливаясь с тенью, отброшенной герметичной противоабордажной защитой. Принюхавшись, спутница задумчиво ответила:        — Хозя-яин, наверное поэтому здесь так странно пахнет? Дедушка Ал всегда так пах, когда пил свой противный виски, только вот пахнет тут женщиной, такой, знаешь, красивой, наверное… И жжеными тряпками. И Крысой, но не такой, как у хозяина, оттенок другой: этот какой-то сладко-соленой слизью отдает! И еще чем-то таким, тоже сладким, но пряно-мокрым и щипучим. Неко-чан думала, что на суперсекретных станциях и должно так пахнуть… — Марихуана, питательная жидкость для нейропроцессорного кластера Немезиды, бурбон, запах женских дорогих духов, интимного согревающего геля…        — Боюсь, я знаю, кто может пахнуть подобным образом. Точнее, подозреваю. С тех пор, когда мы последний раз виделись, многое изменилось. — Ну, по крайней мере, смерть перестала быть окончательной. А я перестал понимать окружающую действительность. Наверное, потому и цепляюсь за общество кошкодевочек: они всегда будут чем-то постоянным. Милым, вредным, верным, чувственным, капризным и заботливым существом, олицетворением дома и тепла. Рука хлопнула по пустым ножнам на бедре: мой клинок так и остался на обреченной станции… Еще одна потеря, еще одна оборванная нить с моим прошлым. Интересно, через сколько дней привычная рукоять станет мутным, бесполезным воспоминанием? Через сколько боев мутным и бесполезным воспоминанием стану я сам?        — Э-эй, хозяин, ты там опять задумался? Не грусти, что свой нож потерял: неко-чан умная, она ничего не забывает! — Теплые руки кошкодевочки скользнули по моим бокам и потерянный, как мне казалось, клинок с щелчком вошел в ножны.        — Хозяин должен защищать Таму, а как можно защитить неко-чана без ножа? Хорошие кошки сейчас в цене, вдруг меня опять захотят обидеть злые люди? Ты же хороший хозяин, потому не теряй его больше, иначе твоя Тама будет плакать и волноваться. — теплое тельце кошкодевочки прижалось крепче, шершавый язык прошелся по недельной щетине. Мои ладони легли на прикрытые лишь тоненькой юбкой бедра, двинулись выше… Идиллию прервало движение на периферии зрения и шипение пневмоуплотнителей гермодвери. Оттолкнуть Таму в проход, прикрыть собой, толчек бросает меня назад, в сторону открывшейся двери. Успеваю выдернуть нож из ножен и ударить назад, туда, где на грани влосприятия маячит высокая, тонкая тень.       От силы удара рукоять вырвало из ладони, левая, не до конца восстановившаяся нога подломилась и мое тело всем своим весом впечатало больное колено в рифленый пол станции. В глазах от боли вспыхнули звезды, тень, подсвеченная со спины яркими лампами офицерской кают-компании, качнулась, сдавленно всхлипнула, схватилась за живот и истерически засмеялась до боли знакомым голосом:        — Аха-ха-ха, Томаш, а-аха-ааха, вот-ха-аа-ха-аахрр-уж не думала, что ты захочешь сделать мне предложе-ха-ха-хааа! — это все, что смогла выдавить из себя укуренная наглухо Элаиза Мария-Фредерик Карман, она же Эла, в коротком перерыве между приступами смеха. Ножа, просвистевшего в сантиметре от ее живота и ушедшего по рукоять в сантиметровую деревянную панель, прикрывающую технический люк гермодвери, она, естественно, не заметила. Тем временем из технического коридора вылетела растрепанная, яростно шипящая, вооруженная десятью выпущенными двухсантиметровыми когтями и готовая порвать ими все живое на лоскутки кошкодевочка. Лиза второй раз за вечер разминулась со смертью на волосок: вместо того, чтобы разорвать когтями горло потенциальному врагу нека решила осмотреться для начала. А когда осмотрелась, то так и замерла, с полуоткрытым ртом и выпущенными когтями, только хвост метался из стороны в сторону. Окинув еще раз взглядом свернувшуюся в калачик и дрожащую в беззвучном смехе Лизу, и замершего в позе коленопреклоненного рыцаря меня, пытающегося прогнать предательские мушки и заставить ногу заново работать, кошка погладила меня хвостом по руке и тихонько спросила:        — Хозя-яин, ты зачем решил защищать Таму от этой дурочки? Такой самостоятельный и сильный неко-чан, как я, и сама бы с ней справилась: у меня же лапки! —  лапки у нее, блин! С кряхтением встав, привалился к переборке и легонько ткнул носком ботинка в ступню ржущей Карман:        — Лапки у нее… Жопа ты лохматая, кочан, вот ты кто! Э-эй, Тринадцатая звезда вызывает Танцовщицу, ответьте, прие-ем! Есть там кто живой? — живых не было: ТГК пленных не брал. Элаиза была большой любительницей этого дела: часто даже протаскивала косячок в кабину Крысы и укуривалась вхлам перед БПС-кой. Сказать по правде, встречал я особ и более декадентствующих, и более развращенных, и более двинутых. Но такую смесь, как Эла, мне встречать не доводилось. А пока я рефлексировал, Тама успела разойтись не на шутку:        — Кошка за него волнуется, мурчит ему, вылизывает его все время, спасает, защищает, терпит его, а он! Плохой хозяин, злой, несправедливый: обижает Таму, жопой называет, игнорирует! Воткнулся в эту дуру, молчит, пялится… У кошки сердечко до сих пор не на месте, а хозяину насрать! И мне на хозяина тоже будет насрать!!! — обиженная нека, не дав мне даже рта открыть, убежала во все еще открытую гермодверь, пнув ногой еще ржущую мисс Карман. Флайт-лейтенант вякнула, схватилась за ушибленную голень и заорала:        — Вернись, проблядь хвостатая, я тебе ща покажу, кто тут дура!!! — а вот сейчас обидно было:        — Встать, когда говоришь со старшим по званию, флайт-лейтенант Карман! — командир второго звена рефлекторно вскочила на ноги, ошалело моргая и истерично затараторила:        — Есть, экселленц, простите, экселленц!!! — подвиснув на пару секунд, разом протрезвевшая Элаиза округлившимися глазами окинула мою чуть сгорбленную фигуру в летном комбинезоне, прошлась взглядом по знакомым морщинам на лице и с визгом бросилась мне на шею:        — Томаш, ты и правда живой… Живой! Такой же как раньше!!! Не дешевая обезумевшая подделка, как остальные! Мой, мой родной, старый, пахнущий болью, пылью и ковылью Томаш… Хоть и не смог нас всех спасти, но выжил, выжил! — ее речь все больше сбивалась, превращаясь в причитания. Я что им всем, жилетка сегодня?        — Отставить, флайт-лейтенант! И да, Эла, я все еще жив, к моему собствнному удивлению: Тама дотащила меня до моей Крысы с открытым переломом, разорванной артерией и порванными сухожилиями на обеих ногах, а потом умудрилась запустить несколько раз мое сердце с помощью бортового автодока после того, как я чуть не угробился в бою с патрулями Первого флота. Так что извинись перед ней, только нормально, а не как тогда перед Небьюлой: прийти в каюту и попросить, чтобы тебя жестко и больно отстрапонили в жопу это не способ просить прощения! — Эла всегда умела привнести толику безумия веселого в безумие унылое, безысходное и кровавое, коим была прошлая война. Правда масштаб треша начинал превышать все разумные пределы: вы только представьте себе градус охренения на лице Бриджет, притащившей мне в половину третьего ночи за волосы эту затянутую в латекс дуру. Та за все свои семьдесят лет карьеры в Альянсе увидела такое впервые, а начинала Небьюла особистом, лишь перед войной перевелась в пилоты…        — Я думала, что вы забыли о моей самоотверженности и готовности понести любое наказание, экселленц! — и ни капли смущения!        — Тебя хрен забудешь… Так как ты здесь очутилась? Что вообще происходит? Сначала Железный Натан сходит с ума, прыгая на низкую орбиту Бирюзы, потом мне приходится одному держать оборону против всех Сорокопутов Вуали и Краба, сбивать своих же ведомых, считавшихся мертвыми, а итогом всего этого становится встреча с еще одним мертвецом. Пошли, расскажешь мне все, что знаешь, Эла, пока мы ищем Таму!        — Ты хочешь знать, что происходит, экселленц? — лейтенант нахмурилась, шевельнула губами, будто катая вино на языке и продолжила:        — Расскажу я тебе все, вот найдем твою кошку и вам обоим расскажу: ты ведь почему-то считаешь их за людей. Не волнуйся, она тут недалеко: в пищеблоке. О Не спрашивай, откуда я знаю, это глупый вопрос: ты забыл меня снять с вахты, когда мы уходили отсюда, вот проц и подтянул трек твоей ненаглядной! — Развернувшись, Элаиза Мария-Фредерик Карман, мой замкомэск*, дура и просто прекрасный боевой товарищ, ровным шагом отправилась вглубь станции, махнув рукой, приглашая меня следовать за ней. И мне точно был известен только один факт: когда Эла сбрасывала маску шаловливой блядовитой декадентки, я мог быть на сто процентов уверен и в ее словах, и в ее действиях. Первое редко расходилось со вторым. Вздохнув, я отправился следом…