Как заботиться о своем ординаторе

Через пару недель Шон оказывается в кабинете доктора Эндрюса. Его не тошнило с того самого дня, как вывернуло в коридоре, а доктор Мелендес там убрался, но сегодня он чувствует себя неважно. Шон чувствует себя неважно довольно часто, но сейчас — особенно плохо. — Вы должны убедить мистера Ропера согласиться на операцию, — говорит ему доктор Эндрюс, уперев руки в бока и нависая над столом. Солнце ярко освещает его со спины. Шон не может разглядеть его лицо даже при прямом взгляде, но знает, что доктор Эндрюс сердит. Гнев — это легко распознаваемая эмоция, если только люди не пытаются ее скрыть. Шон часто видел такое дома. — Доктор Мелендес сказал мне дать ему самому принять решение, — говорит он. — Да мне плевать! — кричит доктор Эндрюс. — Его решение должно сдвинуть нас с мертвой точки! Вы можете дать свое медицинское заключение, что операция — лучший выход. Шон смущен. — Но мое медицинское заключение таковым не является… — Ваше заключение не имеет никакого значения, — перебивает его доктор Эндрюс, еще больше сбивая Шона с толку. — Убеди его подписать согласие. — Как я должен… — Черт побери, Мерфи, мне все равно, как! Но ты сделаешь это, или будешь заниматься только отсосом до конца ординатуры. Шон пытается решить, что делать дальше, чтобы ситуация стала менее запутанной. — Иди уже! — говорит Эндрюс. Шон уходит. Он возвращается к доктору Мелендесу и остальным членам команды. — …оставил его в полости, потому что… — Доктор Эндрюс сказал мне, что я должен убедить пациента сделать операцию, — говорит Шон, прерывая доктора Мелендеса. Доктор Мелендес складывает руки на груди. — И я уже сказал вам, что это решение пациента. Так что идите и дайте ему решить. — Он сказал мне, что если я не заставлю его подписать документы, то буду заниматься только отсосом до конца ординатуры. Клэр распахивает глаза. — Он не может принять такое решение, Шон. — Нет, но я могу, — говорит доктор Мелендес. — Послушайте, я уже сказал вам, что делать. Идите к мистеру Роперу, изложите факты и передайте мне его слова. Шон с трудом находит нужные слова. — Но я не могу… — Я уже сказал вам, что делать! Идите! Шон уходит. Снова. Он не может понять, что ему нужно сказать пациенту, но то, что они оба приказали — это пойти к пациенту, именно это он и делает. Мистер Ропер полусидит на кровати в приемном покое, его жена и взрослая дочь устроились в креслах рядом. Когда входит Шон, они обе встают, и ему приходится сделать полшага назад. В этом кабинете маловато места для движения. — Что… — мистер Ропер начинает говорить одновременно с дочерью, так что Шон не слышит ни того, ни другого. — Президент больницы говорит, что вам нужно сделать операцию, — говорит Шон. — Но лечащий врач считает, что решение нужно принимать вам, и вы должны знать факты. — Он излагает факты. Или, по крайней мере, он начинает это делать, потому что уже наполовину успевает объяснить дисфункцию сфинктера Одди, но дочь мистера Ропера прерывает его. — О чем, черт возьми, вы говорите? Шону приходится задуматься на несколько секунд, чтобы собраться с мыслями. — Я объясняю возможные осложнения и побочные эффекты операции. — Но вы же сами сказали, что я должен подписать, а хирург не согласен? Какого черта! — Президент нашей больницы... У президента нет своего мнения о вашей операции, которое мне известно. — Хрена с два! — громко говорит мистер Ропер. Он не скрывает своего гнева. Шон понятия не имеет, почему он злится. У него нет расстройства эмоциональной регуляции, и это не является симптомом, учитывая его нынешнее состояние. Клэр часто напоминает ему, что люди расстраиваются, когда болеют, но этого обычно не происходит, когда они знают, что есть лечение. — Как я уже говорил, сфинктер Одди… — И что же нам теперь делать? — снова перебивает дочь мистера Ропера. — Вы… вы ничего не должны делать. Я должен дать вам факты, чтобы вы подписали согласие, но это должно быть ваше решение. — В этом нет никакого смысла, идиот! — мистер Ропер кричит, потом кричит его дочь, и тогда Шон окончательно перестает воспринимать слова. Трудно сказать, что происходит дальше, потому что он тоже этого не воспринимает; Шон выходит из приемного покоя очень быстро, видит доктора Парка, который останавливается и смотрит на него, возможно, Шон случайно натыкается на медсестру, свет слишком яркий, и он дергает себя за волосы, а потом он оказывается в операционной номер два, потому что операционная номер один занята, и садится в угол, обхватив колени и качаясь, он что-то говорит, но не понимает, что. Ему трудно дышать, чувствовать, что он дышит; он знает, что дышит, потому что все еще находится в сознании, но это не кажется Шону правильным. В поле зрения внезапно появляется кто-то в халате, наклоняется над ним. Шон закрывает глаза. Чьи-то руки касаются его колена, и он резко отшатывается. Глаза распахиваются, хоть он того и не хочет; человек все еще там, разговаривает с ним, но Шон не может понять слов. Но слова — шум, поэтому он закрывает уши так плотно, как только может. Его снова трогают; он перекатывается на бок и натягивает на себя свой халат, надеется, что они уйдут, возможно, он говорит им об этом, потому что они все же уходят. Или, по крайней мере, перестают разговаривать с ним и трогать его.

***

Одна из самых интересных консультаций Нила прервана стуком в дверь. Незнакомая медсестра просовывает голову в проем. — Эм, доктор Мелендес? Ваш… доктор Мерфи только что вошел в операционную номер два. Он сидит в углу и не хочет выходить. Нил хмурится. — У нас нет никаких операций. — Да. У него тоже нет. — Он просто зашел туда? — один взгляд на коллег говорит ему, что они точно так же шокированы услышанным, как и он сам. Конечно, Шон игнорирует множество социальных правил, в основном из-за того, что не знает их, но он подчиняется медицинским правилам до последней буквы. Он их как по учебнику вызубрил. — А он не сказал, почему? — спрашивает Клэр у медсестры. Она качает головой. — В его словах нет никакого смысла. Нил тяжело вздыхает. — Я пойду поговорю с ним, — говорит Клэр, но он останавливает ее, положив руку на плечо. — Нет, я сам. — Клэр собирается возразить, но благоразумно закрывает рот. — Резник, возьми управление на себя. — Морган практически выхватывает у него ручку. Нил не смотрит в сторону Клэр, которая демонстративно закатывает глаза; по крайней мере, за время его отсутствия хоть какая-то часть работы будет сделана, а им не придется тратить время на препарирование проблемы Шона. Но главная причина в том, чтобы пойти самому, а не пустить Клэр, заключается в том, что Нил хочет знать, что, черт возьми, затеял Шон. Это безумие или гениальность? Неясно, и это раздражает. Кроме того, у Нила есть неприятное подозрение, что это связано с его приказами, отданными не более чем пятнадцать минут назад, и он быстрее поймет, что и как сказать Шону, если получит информацию непосредственно от него. Рядом со второй операционной стоит уборщица. — Он все еще там? — вместо приветствия спрашивает Нил. — Да. Нил вздыхает. — Я разберусь. — Не волнуйтесь. Операционную все равно нужно было полностью убрать. Да, спасибо за это Шону никто не скажет. Нил кивает и входит внутрь. Он сразу понимает, что речь идет не о гениальности, потому что Шон свернулся калачиком на полу и дергает себя за волосы, непрерывно бормоча то тише, то громче. Нил замирает, пытаясь понять, что происходит. Через несколько секунд он умудряется разобрать слова: «Вы должны заставить его подписать… вы не можете заставить его подписать… вы должны заставить его подписать… вы не можете заставить его подписать…». Лицо Шона искажено чем-то похожим на агонию, как и его тело, будто он страдает от ужасной боли где-то в желудке. Но это не желудочный грипп. Шон бы прекрасно с ним справился. А вот с этим — нет. — Доктор Мерфи? — Нил сразу же понимает, что это было сказано слишком громко; Шон определенно расслышал слова, но в пустой операционной больше нет никаких звуков, и Шон тут же зажимает уши, издавая низкий болезненный стон, после чего снова продолжает бормотать. Нил вдруг понимает, что у Шона не просто срыв, как показалось сначала, а нервный срыв из-за сенсорной перегрузки. Он очень мало помнит о том, что это значит, за исключением того, что это происходит с детьми-аутистами — и со взрослыми, видимо, — когда они подавлены. Шон — это самая яркая картинка срыва из-за сенсорной перегрузки, и Нил также осознает, что он сам — один из тех, кто внес свой вклад. И на тот момент он отбрасывает любые дальнейшие мысли или чувства относительно этого. Он осторожно делает два шага и присаживается на корточки. — Шон? — пробует Нил еще раз, теперь гораздо тише, но Шон лишь громче стонет и яростно трясет головой, словно пытаясь избавиться даже от воспоминаний о звуке, словно тот может выпасть из ушей. Нил растерян. Он даже думает позвать Клэр, которая, как он уверен, гораздо больше помогла бы Шону — черт возьми, даже уборщица снаружи справилась бы лучше, — но в то же время будет неправильно оставить Шона в таком состоянии, даже если присутствие Нила не приносит никакой пользы. Шон, очевидно, застрял в собственной голове; а оставлять его тело тоже плохо. На мгновение Нил задумывается. Разговор не помогает, а лишь усугубляет ситуацию. Шон не любит, когда к нему прикасаются, но у него глаза зажмурены, так что привлечь его внимание, кроме как если сунуть под нос нашатырь, не получится никак. Нил тянется к плечу Шона, но останавливается как раз перед тем, как в голове представляется картинка удара, который он может получить в ответ. В своей жизни он уже получал — и как студент-медик, и как ординатор, пока врач наконец не сжалился и не объяснил, что в подобных ситуациях с пациентами-психопатами лучше всего быть сдержанным, а не пытаться схватить взбесившегося осьминога, которого только что ткнули палкой. Яркая метафора сработала; Нил вспомнил совет, и как бы ему не нравилось изучать людей руками (и резать их, что, конечно, звучало диковато, но нормально), это спасло его от нескольких потенциально неприятных случаев. Шон не психопат (теперь Нил это знает). Но он не рационален, что полностью противоречит его обычному состоянию. Поэтому вместо того, чтобы успокаивающе коснуться плеча Шона, Нил крепко хватает его за предплечья, группируясь на случай, если Шон толкнет его. Эффект наступает мгновенно; Шон открывает глаза, явно не воспринимая то, что видит, и пытается отстраниться, садясь. Но Нил не отпускает его, позволяет поменять положение, полагая, что Шону нужно несколько секунд, чтобы осознать, что происходит на самом деле. Шон весь вспотел, волосы прилипли ко лбу, а лицо покраснело. А потом — Нил бы не поверил, если бы не видел своими глазами, — взгляд Шона падает на то место, где он его держит, и он несколько раз тяжело вдыхает, перестает бормотать, а потом его дыхание начинает замедляться. Шон больше не пытается вырваться. Он смотрит на руки Нила на своих плечах, дышит, а потом снова закрывает глаза. Он все еще выглядит разбитым и расстроенным, но уже не так, как раньше. Нил выдыхает, даже не почувствовав, что задержал дыхание, и отпускает Шона. Прежде чем он успевает собраться с мыслями, что и как сказать, Шон стонет, снова вцепляется в волосы и начинает раскачиваться взад-вперед. Нил, не задумываясь, снова хватает его. На этот раз еще крепче прежнего, но Шон, похоже, не возражает. Они сидят так долго, что Нил теряет счет времени, сколько он держит за руки своего самого неприятного и одновременно превосходного ординатора, будто наказывает ребенка. Сначала Шона колотит, но с каждой минутой он дышит все спокойнее. Напряжение постепенно покидает его тело, и через некоторое время Нилу начинает казаться, что он просто держит Шона, чтобы тот не свалился обратно на пол. Когда Шон наконец начинает говорить, то голос у него скрипучий и тихий. — Вы можете теперь меня отпустить. Нил вздрагивает. Он не отпускает Шона сразу, делает это постепенно, помня, что произошло чуть раньше. К счастью, Шон просто тянется мокрыми руками к волосам и смотрит в пол. Он выглядит измученным, а Нил будто бы сам чувствует нечто подобное. — Я должен поговорить с мистером Ропером… — начинает Шон. Нил отвечает, даже не успев пошевелиться. — Нет. Нет, Шон, я поговорю с ним сам. — Но доктор Эндрюс… — Сказал, чтобы он подписал. И я заставлю его подписать. — Нужно прекратить все это, пока Шон снова не провалился в свои мысли. — Он сказал, что я должен убедить его. Я должен убедить его, — повторяет Шон, поднимаясь на ноги быстрее, чем Нил успевает среагировать. Однако он умудряется резко встать и снова схватить Шона за предплечья, не дав сделать и шага. Нил смотрит ему прямо в глаза. По крайней мере долю секунды, пока Шон не отворачивается. — Ты можешь убедить его с моей помощью. Про это Эндрюс ничего не сказал. — Его там не было, но это и так ясно. — Ты уже говорил с ним про документы? Шон качает головой. — Ты, наверное, не сможешь вернуться, так что я пойду сам. — Шону не обязательно знать, что Нил поговорит с мистером Ропером после разговора с доктором Эндрюсом о медицинской этике и принципе согласия. — Тебе нужно вернуться домой. — У меня еще… — взгляд Шона скользит по настенным часам позади головы Нила, — четыре часа и семь минут моей смены. — Я отдаю вам прямой приказ немедленно отправляться домой. Отработаете на следующей неделе. — На самом деле Нилу плевать, когда Шон будет отрабатывать — они работают гораздо больше часов, чем положено, в силу характера специальности. Но он помнит, что Шону нужно обязательно знать, что все сделано правильно, даже если это и нелепо. Шон обдумывает его слова, а затем, к счастью, резко кивает дважды. — Хорошо, — говорит Нил. — Идите. Сейчас. Шон подчиняется и уходит.

***

К концу смены Нил чувствует себя так, словно на него давит не только он сам и Шон, но еще и вся хирургия разом. Но не в работе дело, не в больнице. Собственные мысли утомляют Нила еще больше. Он думает, как это выглядело со стороны: потный и красный Шон вышел из операционной и решительно направился к лифту, чтобы забрать сумку из раздевалки, всем своим видом показывая, что останавливать его нельзя, он следует приказу. А как выглядело то, когда за ним вышел Нил, все еще злющий из-за Эндрюса, еще до разговора с ним? И, если честно, злющий еще и на себя. Уборщица все еще торчала снаружи, видимо, ждала, когда наконец можно будет убраться в операционной. Лишь взглянув на нее, Нил понял, что она немного встревожена. Судя по всему, единственная причина, почему никто не ворвался в оккупированную операционную и не велел им проваливать, это всеобщее мнение, что Нил пошел туда, дабы разорвать Шона на куски. В общем-то, Нилу все равно на чужие мнения на этот счет, но почему-то ему важно, чтобы остальные не думали, что Шон заслужил взбучку. Да, он вломился в операционную, да, ушел от пациента, но… почему-то Нил не считает его в чем-либо виноватым. Дело в том, что эту проблему нужно решить. Да, его попытка поддержать Шона помогла ему пережить кризис, хотя это не помогло выяснить, что произошло (хотя Нил имел довольно четкое представление о поспособствовавших этому факторах) и точно не поможет справиться с подобными ситуациями в будущем. И, если быть честным, Нил беспокоится о Шоне: о его аутизме, но не относительно пациентов, а относительно его самого. В перерывах между консультациями, обходами и горой муторной бумажной работы, Нил размышляет, с кем можно обсудить случившееся. В идеале можно пойти с этим к Глассману, но его сейчас нет, он на терапии, а в перерывах отдыхает. Да и сложно представить, что разговор пройдет спокойно. По регламенту Нилу нужно поговорить с Эндрюсом, поскольку должность завхирургией еще вакантна, донести о проблеме коллеги. Но даже если Эндрюс ничего документировать не будет, разговор останется черной меткой в послужном списке Шона. Типа предупреждение: этот врач иногда теряет самообладание и теоретически может подвергнуть пациентов риску. Да, Шон никого риску не подвергал, да, вломился в операционную просто так, чего делать нельзя категорически, но поскольку там никого не было, худшее, что он сделал — это создал дополнительную работу штату уборщиков. Но Эндрюс точно уцепится за «Шон вломился в операционную» и сразу проведет линию до «Шон вломился в занятую операционную», а все потому, что он не знает Шона, да и не хочет узнать. И Нил совершенно точно понимает, почему Шон оказался именно там, а не в какой-нибудь пустой палате — потому что: а) кабинет доктора Глассмана больше не его, б) операционная — это место, где Шон почти всегда безупречен. Подумав об этом, Нил понимает, что ему тоже нравится это место, чаще всего он там чувствует себя хорошо, хотя его самооценка выше, чем у Шона, так что эффект наверняка в десять раз выше, чем у того, кто имеет тенденцию неправильно себя вести в других помещениях больницы. Как бы то ни было, Нил почти уверен, что операционная, полная людей — это не то место, куда Шон пошел бы, почувствовав себя подавленным. Единственный человек, кроме Глассмана, который, по мнению Нила, мог бы дать какой-нибудь полезный совет — это Клэр. Она понимает Шона так, как Нил не может, хотя с их первой встречи много воды утекло. Но сама мысль о том, что кто-то из ординаторов будет обсуждать это за спиной, кажется ему неправильной и какой-то нечестной. Шон — это не проблема, которую нужно решать, он член команды и заслуживает того, чтобы с ним обращались соответственно. Или, как считает Нил, заслуживает того, чтобы к нему относились как ко всем, хотя это вовсе необязательно может означать то же самое. Поэтому несколько дней спустя, исчерпав все варианты, Нил решает, что единственный человек, с которым можно поговорить о Шоне — это Шон. Когда другие ординаторы отправляются на выполнение достаточно трудозатратных, но не слишком сложных задач, Нилу требуется несколько секунд, чтобы оценить состояние Шона. Ему не хочется спровоцировать повторную вспышку. Однако, поскольку Шон проявляет лишь свой обычный уровень беспокойства и нетерпения, Нил быстро переходит к сути. С Шоном все надо делать быстро. — На днях в операционной… что с тобой случилось? — В какой именно день? Нил вздыхает — Шон явно тупит не специально. — Четверг. Ты вломился в операционную и лежал на полу. — Нил избегает неловких подробностей. Шон нет. — Когда вы пришли, взяли меня за руки и сказали, чтобы я шел домой? — Да. Если в общем, то... да. — Завтра я отработаю пропущенное время. Завтра понедельник, то есть новая неделя, вы сказали отработать на следующей неделе. — Шон поворачивается, чтобы уйти, видимо, считает, что речь об этом. — Нет, Шон, — говорит Нил. Шон оборачивается. — Мне плевать на часы. Ты не ответил на вопрос. Что с тобой случилось? Шон смотрит в окно. Нил ждет такого же подробного ответа, который обычно дает Шон, когда ему задают какой-то медицинский вопрос. Но результат его разочаровывает. — Я… я не знаю. — Это была сенсорная перегрузка? — Я не знаю, — повторяет Шон. — Я слышал об этом, но не знаю, есть ли она у меня. — Я почти уверен, что это она и была, — говорит Нил, явно не впечатленный непониманием Шона. Даже он, изучавший аутистов черт знает сколько лет назад, понял, что это была сенсорная перегрузка. Он убедился в этом, когда погуглил постфактум. — А раньше такое случалось? Шон кивает. — Иногда. — Нил собирается продолжить, но Шон удивляет его. — Спасибо, что сделали все лучше. — Э… нет проблем. —  Видимо, Шон наконец понял, о чем они собирались поговорить. — А что я сделал, чтобы стало лучше? — Не знаю, — быстро отвечает Шон. И Нил рад, что у него на лице нет этого привычного пустого выражения. — Но вы помогли. Обычно это занимает гораздо больше времени, и на этот раз я не чувствовал себя так плохо, как обычно. Нил медленно кивает. — Ты не знаешь, если это случится снова, как мы можем это остановить? — Нет, — качает головой Шон. — Но если вы выясните, мне бы очень хотелось узнать об этом. Этот разговор оставляет Нилу больше вопросов, чем ответов. Тем не менее, он чувствует себя немного лучше после него. А Шон… ну, трудно сказать, лучше ли ему, но он, по крайней мере, не выглядит так, будто ему стало хуже. Так что Нил решает считать это маленькой победой.