Японские приключения версия 0.2,бета или же: пик отчаяния - школа дающая надежду.

— Эх, мне бы ещё чуть-чуть прожить! — молилась Токо, поедая пельмени, сидя в кафе недалеко от центра города, — хотелось бы умереть в четырнадцать лет, а не в тринадцать… — да успокойся ты, пельмешек мой горячий! Да и умирать тебе ещё рановато…- усмехнулась Рисако, поедая свой суп. — Я горяченький пельмешек, ну, а ты мой чебурешек! — пропела брюнетка пародию на песню ≪я горячий мексиканец≫ с особенным акцентом. — не пой так! — покраснела Риса, — подумают ещё, что ты по девочкам! -да не бери в голову. Кстати, а чё это мне умирать рано? — ты ещё кота не завела! — напомнила, улыбаясь во весь рот Хаяси. — Ой, точно! Спасибо, что напомнила мне! Ладно, проживу до двадцати пяти, заведу кота, и остаток жизни буду за ним ухаживать, — доела Токо пельмень, и,заметив, что Рисако тоже допила свой суп, заплатила официанту за двоих, и вышла из кафе вместе с подругой. — Куда пойдем? — поинтересовалась блондинка. — незнаю… О! Я вспомнила! Мы же по школьному двору погулять хотели? -кивнув, Риса пошла с подругой на школьный двор, который, к слову, был не так уж далеко. Они довольно быстро нашли свободное место между двумя рядами металлических сетки, на которых висели гирлянды разноцветных лампочек. В этой блестящей темноте, с сотнями разноцветных значков, они, развернувшись, пошли вглубь школьного двора, подальше от всей этой свалки из радиоаппаратуры, в которой ничего не было кроме тёмно-красных блесток сигнализации. Пройдя метров десять вдоль ряда таких же голубых металлических столбов, они свернули с асфальта в какую-то трещину в земле, и пошли между рядами колючки. Через минуту они оказались на обширном пустыре, по которому по широкой дуге шло несколько пересекающихся тропинок. Сначала Риса не обратила на них внимания, но потом заметила новую тропинку, начинавшуюся сразу за колючкой. Подойдя поближе, она внимательно рассмотрела её и с удивлением заметила в центре неё каменную ступеньку. Вокруг было темно, но Риса знала, что дорожка ведёт в одну из комнат учебного корпуса и у неё есть основания полагать, что это именно тот коридор, куда она собиралась идти вместе с подругой. Она пошла вслед за подругой, которая почему-то остановилась возле другой тропинки. Протянув к ней руку, она запела какую-то странную песню:"Как гора сияет алой красой…». Рисако даже не поняла, что они поют по-русски. Спев всю песню до конца, обе они повернулись и пошли дальше. Блондинка пошла первой, а когда они совсем скрылись за поворотом, а с обеих сторон под ногами стала одна сплошная каменная плита, она вдруг ясно поняла, что не хочет, чтобы они опять ушли вперёд. Но было уже поздно. Подняв ногу, она медленно повернула её к плите и остановилась. Ноги её стали ватными; она поняла, что это какой-то обман зрения, потому что дело происходило на самом деле с другой, хорошо знакомой ей тропинкой; сделав над собой усилие, она пошла вперёд. Тропинка исчезала в клубах дыма; вскоре её поглотил густой и ядовитый белесый туман. Над болотами висели грязно-серые тучи, а над стенами университета время от времени раздавался далёкий раскат грома. Становилось совсем темно, и, хоть дождь всё ещё шел, идти по этой узкой дорожке стало невозможно. Стараясь ступать как можно тише, Хаяси перешла на правую сторону тропинки и пошла по ней. Внезапно послышался шум воды. Рисако остановилась. Перед ней стоял большой, серого цвета крокодил, похожий на здоровенного краба. Он долго внимательно рассматривал её, потом поманил рукой к себе. Девушка сделала несколько неуверенных шагов вперёд. Крокодил сел на край каменной кучи и вытянул шею. Риса сделала ещё один неуверенный шаг вперёд и тоже села. Крокодил открыл рот, но ничего не сказал, а просто закрыл его и чуть шевельнул челюстями. Видимо, на этот раз он увидел что-то такое, что ему понравилось. Положив морду на лапы, он немного наклонился вперёд и принялся почесывать задней частью тела за ушами и ушами. Рисако решила, что до её ушей тоже донёсся какой-то звук, но так и не сообразила, что это. Надо было решаться. Все другие варианты казались плоскими, как квадратики бумаги, поэтому Риса решила попробовать, что из этого выйдет. Крокодил какое-то время чесался за ушами, а потом поднял морду и посмотрел на блондинку. Хаяси поняла, что произошло что-то неожиданное. По её телу прошла волна холодного ужаса, а вслед за этим она закричала — и закричала, обращаясь не то к невидимому собеседнику, не то к невидимым свидетелям, которые продолжали смотреть на неё с высоты своего массивного каменного лба. От страха она упала на колени, и у неё подогнулись ноги — как раз туда, где был зажат сломанный арбалет. Несколько секунд она смотрела на него остекленевшими глазами, а потом ей стало совсем плохо. Держась рукой за сердце, она упала на каменный пол и затихла. Так и осталась лежать. Крокодил медленно повернулся, медленно повернулся и пошёл к перилам веранды, покачиваясь, как поплавок на волнах. Дождавшись, когда его спина скроется из вида, Риса вскочила на ноги и помчалась по пустынной тропинке в направлении виллы «Герцогиня Мальтийская». Она знала про эти виллы — ведь в детстве была здесь единственным ребенком. Теперь она старалась как можно меньше думать об этом, чтобы не считать удар по спине сигналом опасности. У дома стояли несколько пожилых женщин в белых фартуках. Рисако поздоровалась с ними. Они молча смотрели на неё. Тогда она сняла с головы пластиковый пакет, швырнула его в крапиву, сорвала с плеча гитару и заиграла медленное летнее пение. Одна из старух вдруг заплакала. Блондинка вытерла слёзы. Пела она хорошо, особенно вторую часть. Старухи молча смотрели на неё некоторое время, потом одна из них что-то негромко сказала подруге, и те стали расходиться. Девушка пошла вдоль забора к воротам. Перед ними был узкий деревянный забор, огораживавший огромные поля. Впереди росли огромные разлапистые сосны, а за ними было болото. По болоту медленно шли какие-то птицы — видимо, гуси. Подойдя к воротам, блондинка оперлась о них, попробовала ногой — гладкая каменная доска была тверда. Она немного подумала и решила, что у неё есть два способа попасть внутрь. Или перепрыгнуть забор. Сначала она залезла на забор, обошла его с другой стороны и поднялась на стену. По всей стене были проёмы, и над одной из них она нашла просвет. Перепрыгнув через забор, она забралась на стену и стала медленно, осторожно спускаться вниз. Со стороны была видна полоска травки возле дома. Она тихонько подошла к стене и остановилась. Вдруг со стороны двора к ней бросились трое с ружьями. Они были в одинаковых кожаных безрукавках, которые Риса видела на коленях у Макото. Оружие с грохотом обрушилось на плиты, и одна из девушек упала. Рисако спрыгнула вниз и пошла к кустам. Куда ни кинь взгляд, все было то же. Было очень тихо, только слышно было, как дышит эта жуткая тишина. «Наверно, я пока не испугалась. Надо идти вперёд и посмотреть за стеной», — подумала она и двинулась вперёд. Идти было трудно, потому что ноги всё время скользили по какой-то трухе. К счастью, заросли были редкими, и дальше она пошла быстрее. Через несколько шагов слева от дорожки мелькнул длинный металлический прут со знаком «АСДАП». Это было явно не в ту сторону, и Рисе стало страшно. «Ещё чуть-чуть — и на меня никто не бросится», — подумала она и вдруг прямо перед собой увидела широкую горизонтальную полосу колючей проволоки. Вверху была щель между зарослями. Туда девушка и кинулась — а сзади уже подходили трое с ружьями. Они не стали стрелять по ней — просто от души огрели её прутом по голове. Мгновенно на Рису нахлынула темнота. «Ну, всё, — подумала она, — я попалась, канальи. Шпыню получила за разглядывание немецкого штандарта!» Потом раздался рёв, и несколько сильных рук сжало ей голову. Сквозь мутную мглу она видела, как к ней подскочили гестаповцы и почти потащили её в колючую проволоку. По её коже ползла холодная струйка крови. Потом кто-то грубо схватил её за горло, и горло перехватило с новой силой. Она рванулась изо всех сил, но чьи-то крепкие пальцы крепко сжали её лицо и язык и оттащили куда-то в заросли — только уже не ту, какую Рисако видела минуту назад. Ноги у неё подкосились, и она рухнула в землю. Чьи-то ноги быстро разжали ей рот. Потом кто-то сильно пнул её в бок, и она, ткнувшись лицом в землю, почувствовала, как из шеи хлещет кровь. Она пошевелила щекой — и вспомнила, где она находится. У неё в руках был листок бумаги. Она привстала на одно колено и быстро записала в него свои последние слова — обрывки мысли, которые всё никак не хотели выстраиваться в связную мысль: «Петер…» «Петтер, — шептала она, прижимая к груди записки, — Петер, мне страшно, Петер… Нет, все не так страшно, не надо ждать казни, Петер… Нет, не так страшно, не надо ждать казни, Петер… Нет, все не так страшно, не надо ждать казни… Нет, все не так страшно, не надо ждать казни… Нет, все не так страшно, не надо ждать казни…» «Господи Боже мой, — с отчаянием подумала она, — это ведь все, что у меня осталось… Господи, прости меня, Господи…» — и, обняв себя за плечи и закрыв глаза от страха и отвращения, в который за последние несколько минут превратились все её чувства, она закричала: «Оf rien!!! Of rien! Voila…»[12 — Вперед, во имя Христа! Вперед!!!] — громко выкрикнула она, потом почувствовала, что проваливается куда-то вниз, и услышала свист гири, и через несколько минут её губы увидели небритую щёку мёртвого Петерса Кристиана Хартнера. Она не узнала его сразу; вместо своей обычной военной шинели он надел на себя странный чёрный комбинезон с оранжевыми петлицами. Они познакомились в Утрехте и уже много лет знали друг друга, — в своём новом обличье он был крайне заметен, и гостиница «Герц» приняла его с огромным почтением. Вскоре при возвращении в Утрехт, куда он приехал отдохнуть после рейда, он встретил её на вокзале; какое-то странное оцепенение охватило его от страха и неуверенности; долго он не мог прийти в себя, а когда наконец пришёл в себя и смог говорить, заговорил о себе, о своей молодой жене, которая за полгода до этого вышла замуж и уехала в Америку, и так далее. Она слушала внимательно и только один раз переспросила — что значит «в Америку»? Но он, видимо, ничего не понял из того, что она говорила, так как больше не вспоминал о ней в течение года. Только через четыре года после их последней встречи он вспомнил, что она родила ему троих детей; к счастью, оба они уже умерли, и, чтобы хоть чем-то заполнить свою короткую жизнь, он женился и родил от неё ещё одного ребёнка — девочку. Теперь он работал по ночам и был самым незаметным обитателем Утрехта. Его квартира стала очень убогой, но он не жаловался, и на это никто не обратил внимания. Как-то он подарил ей три стодолларовые банкноты; больше она не приходила. Денег ему хватало с трудом; главное было — придерживаться намеченного маршрута. Кроме того, он продолжал бросать на ветер огромные суммы денег и однажды ночью в его квартире застрелили автоматчика-датчанина по прозвищу Шутник, который отличался необыкновенным человеколюбием и был прекрасным стрелком. Шутник носил полосатый плащ, красный колпак и длинные усы, а в одном из карманов он хранил два динаровых билета: один был разменной, а другой чеканил сам с собой. Добежав до своего дома, он развернулся и выстрелил Шутнику в спину. После этого убили ещё пятерых датчан, и остальные были так напуганы, что стали стрелять, даже не смотря под ноги — не глядя на обоймы в своих стволах. Но и это только начало, понял Шутник, и понял, что это только начало его долгого пути. Он спустился по Волге и добрался до Усть-Каменогорска. Там, сидя в кабаке, он поставил бутылку водки на подоконник, вынул три толстых тома «Майн Кампф» и стал их читать. Как только книга кончилась, он швырнул на пол эти тома и бросил бутылку — бутылка разбилась о край стола, а сам Шутник исчез в темноте. День, когда он появился из своей тьмы, был ясный и морозный, и все женщины, выпившие с ним в тот вечер, решили, что это великий сон. Блондинка проснулась в холодном поту. По всему телу была дрожь. — что за чёртов сон это был?!