***
— Ух ты! Снова типа схлобучил что-то ниже оценки «отлично»? — ехидно начал его сосед по комнате Феликс, сидевший на кровати и красивший ногти на ногах в отвратительно яркий розовый цвет. Их общая с погодкой Феликсом немного обшарпанная, но довольно уютная комната страшно провоняла запахом ацетона, но, однако, это, как ни странно, привело Брагинского в чувство. Он кинул на соседа безразличный взгляд, точно не услышав его колкости, и стал как можно резвее собирать в пустую сумку вместо вытряхнутых учебников вещи, которые понадобятся во время течки, чтоб быстрее свалить от Феликса. — Ты как-то странно пахнешь, — Феликс так и продолжал болтать без остановки, умудряясь при этом что-то слушать в своем таком же розовом, как лак, старомодном телефончике через наушник и кивать в такт музыке. — У меня будет течка. Комната в твоем распоряжении на целую неделю, возрадуйся. Сунешься в мои вещи и познаешь всю тщетность бытия, — угрожающим тоном сказал Брагинский, продолжая закидывать вещи из шкафа в сумку. — Это, конечно, тотально круто, — фыркнул он, — Но я не про твой естественный запах. Типа я раньше не замечал запаха альфы. Вот так новость! — Феликс хлопнул в ладоши, чуть не уронив флакон с лаком. — И для тебя нашелся ненормальный, который готов терпеть все твои тотальные загоны. Он загоготал в голос, а затем матюкнулся, потому что задел накрашенным пальцем покрывало. А вот Брагинский реально так разозлился. Мало ему Олега, а теперь еще и этот гремлин. — Знаешь, Феликс, — омега воззрился на нависнувшего над ним Ивана, от которого исходила просто немыслимая угроза, и его оливковые глаза испуганно расширились. Феликс сглотнул и слегка отодвинулся к стене, не от страха, нет, а так, на всякий случай. — Говорят, во сне умирают быстро. Но обещаю, еще слово, и ты будешь умирать долго и мучительно. У омег тоже есть те, у кого аура напоминает собой альфа-самцов. И инстинкты у других омег в их присутствии просто кричали о том, что надо молчать и подчиняться. — Понял я, понял, — довольно быстро дал заднюю Феликс. Брагинского же через пару минут как ветром сдуло. — Ты хоть и самый главный говнюк на свете, но типа ты не представляешь, как тебе повезло. Феликс хмыкнул и принялся ковыряться в тетрадках Брагинского, чтобы списать у него какое-нибудь сочинение по английскому на понедельник.***
О специальной комнате омеги узнают в день начала своей первой течки. Ну, не прямо, конечно, в первый день. Старшие дети постепенно уже подготавливают своих младшеньких к изменениям в подростковом возрасте. Иван так вообще узнал обо всем еще в начальной школе благодаря книжкам и, наверное, даже больше, чем старшие могли себе представить. Комната же была одной из самых дальних на третьем этаже, ближе к чердаку, где жили старшие омеги, поэтому малыши до поры до времени не знали о ней. Помещение было рассчитано на одного, потому и не очень большим, но зато к нему прилагались свой санузел, душ и относительная звукоизоляция. Но самые ценные качества этой комнаты, которые так уважал Иван, — тишина и покой. Была бы воля Брагинского, и он остался бы в ней, хоть она и пропахла всеми омежьими запахами на свете, которые даже через большое окно не выветривались до конца, однако Иван жил в этом доме не один, и течки проходили не только у него одного. Омежья солидарность побеждала в битве с жутким эгоизмом и настырностью, с помощью которых он запросто мог отбить себе эту комнату. Иван закрыл дверь на ключ и, закинув все вещи на стол, стал в них шариться. Он уже не помнил, что туда положил, так как после разговора с Олегом для него все остальное было как в тумане. Еще и Феликс его выбесил. Честное слово, все как будто сегодня хотели, чтоб Брагинский совершил убийство в результате аффекта. Брагинский брезгливым движением вытащил вибратор, некогда подаренный Олегом, и банку с таблетками и тяжело выдохнул, раздражительно глядя на этот чудный набор. Как же он ненавидел всю эту омежесть. Но, к сожалению, идиотом он не был, чтобы отрицать свою природу. Приходится спасаться хоть чем-то. В глубине души он все же надеялся, что когда-нибудь… станет легче переживать течки. И в принципе, станет легче. Вот только легче от чего? Жизни в одиночестве? Встряхнув головой и разложив аккуратно свое чистое белье и снятую одежду, Иван рухнул на кровать, закутавшись в одеяло. Несмотря на обещание отмокать в душе, он не смог себя заставить подняться. Он так устал. Сегодня его энергетический запас был истощен, а эмоциональный лимит превышен. Жутко клонило в сон. «Ты мне нравишься». И Иван распахнул прикрытые ранее глаза, стеклянным взглядом уставившись в стену. «Ты так и останешься одиноким!» — Пошел ты, знаешь куда… — пробормотал Иван, спрятав лицо в ладони. Нет ничего плохого в одиночестве. Ты никому и ничего не должен. Живешь спокойно и для себя. Но… «Я хочу прикасаться к тебе», — Иван прошелся пальцами по своему оголенному плечу. «Держать за руку», — он сцепил свои пальцы в замок. «Хочу, чтобы ты ложился ко мне на плечо, а я шептал бы тебе какую-нибудь чепуху», — Брагинский чуть глубже зарылся носом в подушку, невольно представляя крепкое плечо Джонса и вспоминая его запах. «Хочу спорить с тобой до усрачки по поводу совершенной глупости, а потом безудержно целоваться», — пробежал кончиками пальцев по губам, и задержал дыхание, прикрыв глаза, словно ждал, что его вот-вот коснутся чужие губы. Ускоренный сердечный ритм гулко отдавался в ушах, а в животе все скрутилось в тугой узел. Все тело ныло, и хотелось пустить слезу грусти. Нет, хотелось, чтоб кто-нибудь эту слезу утер своими теплыми ладонями, с обожанием взглянул бесконечной голубизной… — В топку! Какой-то сентиментальный я стал перед течкой, — пробубнил Иван, но грустный взгляд все равно продолжал выжигать на стене дыру, пока Брагинский окончательно не провалился в сон. Он не знал, сколько времени прошло — пара минут или часов, — но проснулся он от нестерпимого зуда между ягодицами. Мгновенно ткань трусов промокла насквозь от водянистой смазки. Лицо покрылось испариной, а дышать стало тяжелее. Брагинский стянул с себя белье и свернулся калачиком, пытаясь успокоиться. Взяв со стола чистое полотенце, Иван немного обтерся, тихо простонав, когда задел чувствительное колечко мышц мягкой тканью. А затем, пытаясь унять дрожь в руках, он потянулся за вибратором. Иван прошелся рукой по сморщенным сосочкам и мягко скользнул пальцами по своей талии. Он всеми силами своего перевозбужденного мозга старался не представлять лицо Альфреда, словно это все делают не его сильные руки, и что он не шепчет Ивану что-то тошнотворно милое… Ну почему, почему не получалось выкинуть его из головы? Почему он поддался на всю эту лицемерную сентиментальщину возбужденного инстинктами альфы? Почему его гениальное подсознание не хочет перекрывать эту чушь, а лишь отчаянно цепляется за это, подкрепляя слепой верой и отчаянной надеждой на то, что все сказанное Джонсом — правда? Почему нахождение в одиночестве больше не видится для Ивана благоразумным спасением, а лишь самосудом с отправкой в крохотную клетку? Два пальца скользнули в анальное отверстие, откуда сочилась теперь густая смазка без остановки, и сделали поступательные движения, немного подготовив проход. Брагинский тихо застонал и прошелся второй рукой по возбужденному члену. В глазах стояла пелена, а сквозь приоткрытый рот стали вырываться уже довольно громкие стоны. Брагинский вытащил пальцы и медленно ввел рабочий вибратор в себя. Приятная дрожь прошлась от низа живота, распространяясь по всему телу. Иван до крови закусил губу и стал двигать вибратором сначала медленно, затем, привыкнув, гораздо быстрее. — Альфред… — вдруг тихо сорвалось с его губ. Приятные судороги прошли по всему телу, и Иван, выгнувшись в спине, удовлетворенно выдохнул. Он аккуратно вытащил вибратор, и за секунду его обуздал крепкий сон.***
Альфред сидел в снятом им номере отеля на время пребывания в родном городе и нервно топал ногой. Голова уже начинала кружиться, низ живота — скручиваться в спазмах, а любой звук — безмерно раздражать. Он нервно смотрел на часы и ждал омегу из надежной эскорт-компании. Такие, как Джонс (пусть даже еще не совершеннолетний до лета), имели привилегии. Папарацци, журналистов и прочих охотников за сенсациями он не боялся, так как эскорт-компания при заключении договора взяла на себя все риски. Вообще он никогда не пользовался такого рода услугами, да и, честно сказать, не был приверженцем поддержки подобного бизнеса. И если за безопасность омег и альф в надежных эскорт-компаниях он не беспокоился, то на проституцию он для себя поставил табу, и вместе с Домиником, который «топил» за помощь омегам, попавшим в трудную жизненную ситуацию, старался помогать, а не участвовать в черном бизнесе. Он бы и дальше держался принципов, ведь раньше при наступлении гона не очень-то нуждался в присутствии омеги, но сегодня он был просто раздавлен, растерян и практически добит. А еще чрезвычайно зол. Всеми силами Джонс пытался выкинуть из головы Ивана, перестать думать о его чувственных губах, бездонных глазах и… Так! Нет! При этом он понимал, что Доминик, когда узнает (а он без сомнений узнает), обидится на него за подобный поступок. А если узнает Иван… Джонс предпочитал не представлять себе выражение его лица. В дверь постучали, и Альфред, как «включенный», сорвался с места, чтоб ее открыть. Джонс выбрал омегу, который максимально бы не был похож на Ивана. Он был довольно симпатичен, но Альфред бы никогда и не обратил на него внимания. Слишком маленький, слишком худой, слишком грациозный, слишком не Иван… — Здравствуй, милый, — прощебетал он и проплыл мимо Альфреда в номер, оставляя за собой шлейф до отвращения сладкого запаха. Джонс скривился от такой высокой тональности в его голосе. У Ивана он был мягкий, но с некой жесткостью и, порой, укором… Никакого Ивана! — Это твой первый раз? — омега сверкнул темными глазами, окатив сначала его холодным профессиональным взглядом, а потом стал внимательно и с интересом наблюдать за тем, как Джонс нервно дергался. — Нет, — Альфред не лгал, у него уже был секс однажды — весьма неудачный опыт, надо сказать, но Джонс о нем, в общем-то, не жалел. — Просто гон начинается, а настроение до ужаса паршивое. Прости заранее, если как-то обижу или задену, знай, я не со зла. — Поругался со своим омежкой? — не в бровь, а в глаз, как говориться. Омега сложил губы трубочкой — возможно, это было его привычкой, — и продолжал сверлить Джонса взглядом в ожидании хоть какой-то реакции с его стороны. — Что?.. — Альфред аж забыл, о чем хотел сказать, так выбило его из колеи данная и совершенно точная догадка. — Запах. Проскальзывают нехарактерные для альф нотки, даже несмотря на твой гон. Ты, видимо, ненамеренно впитал его запах… — Это не важно… — тут же оборвал его Альфред. На лице омеги появилось задумчивое выражение лица. — Я к тому, что обязан спросить, не пожалеешь ли ты об этой ночи? В эскорт-услуги входит не только секс. Мы можем просто поговорить. — Нет, мне жаль, я не настроен на какие-либо разговоры, — помотал головой Альфред. — На нет и суда нет, солнышко, — спокойно отреагировал омега, пожав плечами. Он сбросил свой черный плащ, оставшись в яркой рубашке и кожаных штанах. Омега потянул его к кровати и присел на ее край. Он мягко провел ладонями по его бедрам и прошелся пальцами к паху. Омега чуть сжал уже давно стоявший колом член Альфреда, вызвав из его груди глухой стон. Затем он выудил стояк из просторных штанов, и юркий язык скользнул по ярко-красной головке. Ласково всосав сначала головку, он затем стал размеренно водить губами по стволу, скользя языком по вздутым венам. Джонс провел ладонью по его блестящим волосам и на секунду, расслабившись, прикрыл глаза, но когда он снова взглянул на омегу, то снизу сверкнули сиренью чужие глаза. Джонса аж перекосило от испуга, и он чуть не задохнулся от возникшей иллюзии, мотнул головой и отстранил омегу. Тот пронзил его странным взглядом своих темных глаз из-под чуть нахмуренных бровей. Он чуть наклонил голову в ожидании. — Я… давай не надо этого. Я и так нормально так возбужден. Подрагивающими руками Альфред надел презерватив, а омега почти беззвучно хмыкнул и покорно улегся на кровать, расстегнув рубашку и открыв доступ к шее и груди. Джонс плавно опустился между его ног и стал покрывать тонкую с легким загаром шею поцелуями. Тот томно вздыхал и поддавался навстречу горячим губам, проводя руками по очень напряженной спине в попытке расслабить Альфреда. «Альфред…» — пронеслось в голове Джонса голосом Ивана. — Ты что-то сказал? — обратился он к омеге. — Нет, милый, — со спокойной улыбкой ответил тот. Альфред вспомнил, что сам не представился и не спросил имя омеги, поэтому, омега не мог никак назвать его по имени; он слегка зарумянился, почувствовав небольшую неловкость. Небось, этот омега думал, что он чокнутый. Прикрыв глаза и медленно выдохнув, Джонс постарался немного снять напряжение в своих мышцах. Все ощущения одновременно обострились, голова нещадно кружилась, член же, казалось, пульсировал, а сердце сходило с ума от поступивших в кровь гормонов — чувствовался выползающий наружу голодный зверь, как всегда и было во время гона. Альфред чувствовал под собой теплоту чужого тела, горячие ладони, скользящие по шее и плечам, и он попытался успокоиться, взять себя в руки и вести себя подобающе. И как только он вновь открыл глаза, то перед ними предстал знакомый и бесконечно желанный образ: милые светлые кудряшки в неряшливости разметались по подушке, округлые щечки, которые единственные на молочной коже горели ярко-красными пятнышками, бедра с плавными очертаниями нетерпеливо сжимали бока Джонса, а полуприкрытая за веками сирень томно сверкала, зазывала окунуться в бездну. Альфред резко отшатнулся, будто от удара в грудь, и зажмурился, пытаясь отогнать сладострастные иллюзии. Он тихо заскулил, будто побитый, закрыв ладонями лицо. Горечь осознания собственной влюбленности волной накрыла Джонса. Почему горечь? Да потому, что влюбленность, вероятно, так и останется безответной. Но сердце так и делало очередной кульбит при мыслях об Иване. Надежда, единственной звездой сиявшая в и без того бескрайней черноте, постепенно угасала, когда Альфред вспоминал их последнюю с Брагинским встречу. — Эй, ты как? — тихо спросил омега, о котором Альфред благополучно забыл, окунувшись в мечты об Иване. — Отвратительно, просто ужасно… — Джонс зарылся рукой в свои волосы и взглянул на него мутными от наваждения глазами. — Я вижу его, я слышу его, я так хочу, чтоб он сейчас был рядом… Альфред чувствовал себя очень глупо. Ему было стыдно за то, что он вел себя, словно истеричка или какой-то психически нездоровый. А еще он сейчас по-уродски поступал с этим омегой. Никакой приличный и уважающий себя альфа не должен обращаться так по-свински с омегой, словно тот был вещью. К сожалению, в данный момент, Альфред очень плохо контролировал свои действия. — Так скажи ему об этом, — выдохнул омега, а Джонсу показалось, что это прозвучало так, словно этот человек говорил подобное не в первый раз — настолько безразлично получилось. — Думаешь, я не пытался? Любой наш разговор превращается в необъятный срач, где мы вряд ли намеренно, но раним друг друга словами, — в сердцах начал Альфред, но потом сумел собраться. — Черт, слушай, там чаевые лежат под зеркалом в прихожей. Просто забери их и иди, ладно? Думаю, на сегодня ты и так получил дозу психоза, больше я ни на что не способен. Омега одарил его настолько внимательным взглядом, что Джонсу стало не по себе. — Ты очень искренний и добрый парень. Редко сейчас можно встретить таких альф, — парень явно расслабился и совсем перестал улыбаться. — А он, вероятно, омега с тяжелым характером. Та еще сука, раз не ценит такого, как ты. — Без оскорблений, пожалуйста, — Альфред бросил на него тяжелый взгляд исподлобья. — Прости, — совершенно неискренне прозвучало. — Но знаешь, если ты не готов добиваться от него каких-то ответных чувств и если ты использовал уже все в своем арсенале для признания, а он все равно ведет себя как… В общем, неадекватно себя ведет, то, может быть, это того не стоит? Может быть, он не заслуживает тебя? — Альфред нахмурился, но промолчал. — А если ты считаешь, что у тебя еще есть шанс, то пробуй. Если проявить немного любви и терпения к кактусу, то и он распустит свои прекрасные цветы. Живем один раз, раз уж на то. По какой-то счастливой случайности все вокруг Альфреда давали ему дельные советы. А может, дело в том, что эти окружающие — омеги, и они могли представить себе ситуацию со стороны более масштабно и под своим, несколько особенным взглядом, когда дело касалось их сородичей. Куда уж там узко мыслящим альфам… — Спасибо, — искренне улыбнулся Джонс. — Наверное, мне и правда нужно было послушать тебя с самого начала. Парень пожал плечами. — Не ты первый, не ты последний, — прыснул омега. — Ну… Мы продолжим? Омега заискивающе погладил Альфреда по голени. — Нет, не думаю. Я хочу видеть рядом только его. — Ладненько, — хлопнул омега себя по коленкам. — Не будь ты насколько сильно одурманенным своим омежкой, я бы тебя охмутал. Но, чувствую, с тобой такие фокусы не пройдут. Омега беззлобно улыбнулся и встал с кровати. — Повезло ему, омежке твоему, — с легкой завистью сказал он и накинул на свои узкие плечики плащ, в котором пришел, а потом добавил: — Будет выпендриваться, звони, мигом из него всю дурь выгоню. — Прости, но дело это слишком опасное. Там не всякий альфа справиться сможет, — рассмеялся Альфред, представив совсем не смерть омеги, а скорее, свою собственную. — Ты справишься, малыш. Ты точно уверен в том, что я могу забрать деньги? Мы ведь и пары часов не пробыли вместе? — деловито и несколько бестактно поинтересовался омега. — Конечно. Омега спорить и отнекиваться не стал, лишь кивнул, потом махнул на прощание наманикюренной ручкой, взял с комода прихожей деньги и удалился. Джонс же устало завалился на подушку. Лучше ему не стало в плане его гона, но разговор слегка его приободрил. Живем один раз… Что-то Альфред совсем расклеился. Как тряпка. Никогда он не позволял себе подобной слабости, а еще сдаваться было не в его правилах. Он дал себе слово, что еще раз попробует подступиться к Ивану. Надежда вновь воссияла. Альфред прикрыл глаза и взял свой член в руку. Ему было немного не по себе от того, что он собрался маструбировать на светлый образ Ивана, но, кажется, по-другому выплеснуть терзающие его эмоции и расслабиться было никак. Он представил, как Иван гордо восседает на нем, растягивает губы в этой своей коронной надменной улыбке, а затем опускается с довольным стоном на его член и наклоняется его лицу, прикусывая ему губы и причиняя легкую, но невероятно возбуждающую боль. Тело Джонса моментально среагировало на эту фантазию, да и с такой силищей. Приятные волны возбуждения бегали по мышцам, дыхание участилось, и он словно чувствовал под пальцами свободной руки мягкость кожи Ивана, его милые пухлости, а также горячую тесноту его возбужденно-влажного нутра. «Альфред», — вновь прозвучал в голове голос Брагинского. — Ваня, — громко выдохнул Альфред, кончив себе в руку.***
Честно сказать, Иван не ожидал, что Джонс все же заявится после занятий (он не хотел до последнего признаваться себе, что страстно желал его увидеть). Из-за их последней ссоры они так и не договорились о следующей встрече. Телефонами они так и не обменялись, потому как у Ивана мобильника не было вообще, и он очень надеялся, что Альфред крутил в своей голове мысль о том, что Брагинский просто не хочет давать ему свой номер. Брагинский чувствовал себя просто отвратительно. Это была самая тяжелая течка за всю его жизнь. Даже первая в сравнении с ней была просто праздником. Иван очень сильно старался не смотреть на Джонса, ведь всю течку он так и представлял, что тот рядом с ним, и это было чертовски унизительно после всего того, что между ними произошло. Брагинскому сейчас будет так тяжело держать лицо и быть самим собой из-за всех его фантазий, из-за чертовой течки, из-за чертового Джонса. Как ему теперь также гордо смотреть тому в глаза? Краем глаза он проследил за тем, как Альфред опустился на стул. Иван задержал дыхание, чтоб не чувствовать его до тошноты прекрасный запах, и пробежался по нему быстрым взглядом. Джонс, надо сказать, выглядел словно отражение самого Брагинского: такой же помятый, одет будто в то, что первым попалось под руку, а на лице так и вовсе была щетина. Взгляд его был уставший, и темные синяки под глазами выдавали ни много ни мало двухдневную бессонницу. — Привет, — прошелестел он бесцветно. — Привет, — отозвался в той же манере Иван. После краткой раздачи Иваном заданий, кабинет погрузился в угнетающую и апатичную тишину. Брагинский про себя выдохнул — они наконец не будут больше ни о чем говорить, кроме как о проекте. Хотя сердце предательски покалывало от легкой тоски. Неужели, Джонс так и не извинится за сказанное? Ну, в целом, Иван тоже за словами в карман не лез. И, что еще больше погружало в подавленное состояние, — он сдался? В этой атмосфере они и просидели около двух часов, переговариваясь очень редко и по поводу. — Думаю, сегодня нам нужно закончить чуть раньше, — получилось у Ивана громче, чем он сам ожидал. — Согласен, — выдохнул Альфред, оторвавшись от своего ноутбука, так и не сделав в работе ничего путного, и откинулся на спинку стула, размяв шею. Собирался Иван как на автомате, потому что мыслями он был где-то за гранью этого кабинета и вообще мира. — Пока, — кинул он и, будто находясь в густом тумане, двинулся к выходу. Иван приоткрыл дверь, но она почему-то захлопнулась перед его носом, вырывая того из транса. Брагинский медленно обернулся и наткнулся на печальный взгляд голубых глаз из-под стекол очков. — Пожалуйста, скажи, тебе ведь тоже плохо? Ты ведь тоже чувствуешь себя просто отвратительно? Брагинский уже намеревался его перебить, но Альфред громогласно продолжил. — Прошу, не перебивай, дай мне высказаться, пока я не забыл то, что формулировал у себя в голове всю прошедшую неделю и до этой самой минуты, — Иван поджал губы и коротко кивнул. — Я буду с тобой откровенным. Я всеми силами пытался не думать о тебе, выбросить тебя из головы, — Альфред зажмурился и помассировал виски, как будто его настигла мигрень. — Но не смог. И всю неделю гона, черт бы его побрал, когда я закрывал глаза, то видел только тебя, чувствовал только твой запах и прикосновения, слышал только твой голос, так хотел дотронуться, поймать твое дыхание, поцеловать твои очаровательные губы, — он прервался, и создалось впечатление, что он опять стал собираться с мыслями, а Брагинский смотрел на него, не моргая и, кажется, не дыша. — Слушать твои стоны, — Брагинский чуть вздрогнул, почувствовав, как мурашки поползли по телу. — Я просто с ума сходил, меня лихорадило, и я думал, что вообще склею ласты. Сердце просто на части разрывало от ненависти к себе за то, что я тебе тогда наговорил. С каждым новым словом Джонса Ивану было все тяжелее держать себя в руках. Он стоял, как в оцепенении, — двинься, и вот-вот окажешься в этой самой пропасти, которою столько времени старался избежать. Так хотелось просто броситься в этот омут с головой, в эти чувства, сдаться и поддаться. Он не мог изменить самому себе, своим жизненным принципам, то, что он так упрямо отстаивал, что, по его мнению, не должно было произойти с ним. Но вот желудок скручивался в узел, сердце колотилось как сумасшедшее, а в голове перемешались все мысли, и она никак не хотела давать правильный ответ. Все пошло просто в разрез канонам, и Брагинский впервые в жизни не знал, что ему делать и что сказать. А Альфред, так и не дождавшись хоть какой-то реакции с его стороны, продолжил. — Ладно, я понял. Просто я хотел, чтобы ты это знал. Наверное, это было слишком эгоистичным решением — вывалить на тебя все свои чувства, но я готов признаться в том, что слишком слаб, чтобы держать это в себе, за это мне очень стыдно, ведь альфам нужно быть сильнее. Прости меня за это. Это из-за переизбытка чувств и гормонов, от которого у меня немного поехала крыша, — Джонс грустно усмехнулся, и тень легла на его уставшее лицо. — И прости за то, что наговорил тебе тогда, в трейлере. Я должен учиться быть сдержаннее и пресекать конфликты на корню. Он отвернулся, чуть выпрямился, приподняв голову и глубоко вздохнув. — Альфам всегда тяжелее в плане эмоций, в отличие от омег. Они хуже переносят такие бури, и поэтому у некоторых вырабатывается некоторый инстинкт самосохранения, отчего, порой, кажется, что альф интересует только плотское удовлетворение и они не испытывают огромной гаммы эмоций, как омеги. Но это абсурд. Омегам просто легче пережить это, так как они выбрасывают эмоции порционно, а альфы зачастую это копят. Происходит это из-за того, что в обществе сложились устои, будто выставление напоказ искренних чувств в виде грусти или… — Иван на секунду запнулся, — любви — это признак слабости альфы. — Вот к чему ты это сейчас? — жалобно выдавил Джонс. — К тому, что тебе не должно быть стыдно и что произошедшее сейчас — это не признак твоей слабости. Ты самый искренний и смелый человек, которого я видел. Альфред обернулся к нему, и из-за его воодушевленного взгляда у Брагинского встал ком в горле. — И я… — Иван откашлялся. — И я тоже… думал о тебе. Я п-пытался, — истерика постепенно настигала. — Пытался сохранять контроль, я, как бы, не привык его терять. Я всегда относился к течкам, как к дани для природы, заложенную программу, поэтому переживал их спокойно. Но впервые в жизни я так тяжело ее перенес, потому что… — голос предательски надломился, — я просто… — первые слезы покатились по щекам, — мне было так одиноко и плохо без тебя. Я… Джонс уже мистическим образом оказался рядом. Он стал вытирать своими горячими ладонями слезы Ивана, а тот вцепился в его футболку на груди и сминал в руках. — Тише, милый, тише, иди сюда, — Альфред заключил его в теплые объятия, и Брагинский уронил на его плечо голову, продолжая ронять слезы. — Все хорошо. — Мне… мне так жаль… Я, кажется, тоже тогда в трейлере был не совсем прав, и обидел тебя, — сказал он, когда немного успокоился. Обжигающе ласковые ладони Альфреда, которые успокаивающе гладили его то по спине, то по волосам, имели какие-то волшебные свойства. Брагинскому стало так спокойно и приятно на душе. — Ничего страшного, — тихо, словно боясь спугнуть этот момент, сказал Джонс. — Главное, что мы во всем разобрались. Иван чуть приподнял голову, и их взгляды встретились. Он прикрыл глаза, чуть расслабил губы и стал наслаждаться разливающимся по всему телу теплом от их первого поцелуя. Подобное Брагинский испытывал впервые. Ему было так приятно. Он и не думал, что простой поцелуй мог помочь голове мгновенно опустеть и выкинуть все отрицательные мысли. Ивану очень нравилась подобная незамысловатая на первый взгляд ласка. Альфред сминал его губы медленно, словно наслаждаясь их вкусом, и у Брагинского волосы на загривке вставали дыбом, когда язык Джонса проходился по его губам и задевал его собственный язык. Он настолько сильно абстрагировался и расслабился, что не заметил, как увеличился напор Джонса. Иван распахнул глаза, когда почувствовал, как Джонс подхватил его под бедра и опустил на ближайший стол, нырнув раскаленными руками под его футболку и став мягко оглаживать чувствительное тело. — Ал, нет! Нет! — разорвал Брагинский поцелуй и запротестовал, уперевшись руками в его напряженную грудь. — Я не хочу, Ал! Джонс, к счастью, среагировал на это адекватно: он отдернул руки и отступил на несколько шагов, а Иван поднялся со стола, пытаясь успокоить колотящееся о грудную клетку сердце. Альфред загнанным зверем глядел на Брагинского, у которого на лице тоже отображался страх. Глаза Джонса суматошно метались по комнате, а кулаки судорожно сжимались. — Прости меня, прости. Я сорвался. Я опять все испортил, да? — Все нормально, правда, — успокаивающе сказал Иван. — Спасибо, что остановился. Тебя можно, с одной стороны, понять. Джонс заметно расслабился. — Я просто не готов… Да и место немного неподходящее, — а затем Брагинский чуть улыбнулся. — И думать ты так и не научился. Он весело взглянул на Альфреда, тем самым разрядив обстановку. — Лучше пригласи меня куда-нибудь, а немного позже… — на щеках у Ивана выступил заметный румянец. — Да, немного позже все к этому придет. — Да! Да, конечно! Приглашу и свожу! Куда ты хочешь? Я хоть на Луну готов тебя свозить! Просто скажи! — Брагинский был счастлив, что Джонс вновь заискрился от энтузиазма. — Удиви меня, — Иван, хоть и почувствовав себя ужасно, эгоистично свалил все на Альфреда, потому что понятия не имел, где можно проводить свидания. Он всегда был очень далек от этого. Вот и пусть Джонс сам думает, ведь Ивану было по сути все равно, куда тот его отведет, лишь бы он был рядом. — Вот блин, теперь с Луной уже сюрприза не получится. Опять слова вырываются быстрее, чем я успеваю их обдумать. — Путем проб и ошибок, Альфред. Возможно, нам стоит поучиться друг у друга. Тебе — контролю, а мне — более мягкому выражению своих чувств. — Да, пожалуй, ты прав. Ведь ты всегда прав, — сказал Джонс едва уловимой иронией, и Иван на это хмыкнул. Альфред медленно подошел к нему, а Брагинский вытянул руку, положив ладонь на его чуть колючую щеку, и, как в первый день их знакомства, погладил ее, только теперь с явной нежностью. — Поцелуй меня. Только давай без фокусов, ладно? Джонс с улыбкой вновь прислонился к этим желанным губам, но вот в голове мысли панически носились по замкнутому пространству. Чем, черт возьми, вообще можно удивить Ивана Брагинского?