Цепи

Круглолицая Валла заулыбалась, когда менху сказал ей, что она родит здоровую девочку. Раскраснелась, заохала, глядя на Артемия с благодарностью, погладила живот смуглой ладонью и мечтательно прикусила губу, уже прикидывая, чем кормить, как воспитывать и как представить новорождённую Укладу. Лился в уши Бураха сбивчивый шёпот: баярлаа, эмшен, баярлаа. Не первая и не последняя роженица в этом году, а всё равно от этих слов внутри у Артемия теплело, как будто бы это и его ребёнок тоже. Валла спешно запахнула платье, опуская босые ноги на скрипучий пол. Заметила игрушку в углу, снова улыбнулась, склонив голову набок. — Что, эмшен, детки твои? — спросила. Артемий на это только вздохнул, убирая инструменты и вытирая руки чистым полотенцем. — Детки, как детки. Почему интересуешься? — Да все гляжу на тебя и диву даюсь, эмшен, как ты один-то без басаган здесь управляешься, би хара, — Валла неуклюже переступила с ноги на ногу и положила ладонь на поясницу, зазвенев костяными браслетами. — Поди трудно тебе с двумя сорванцами-то. Ещё и чужими. — Не чужие они мне вовсе, Валла, брось чепуху молоть. Мои, значит мои, — буркнул гаруспик. — Сама ж говорила, что мы, Бурахи, всегда за безродных детей вступались, с того света их тащили. Вот тебе и подтверждение. Степнячка махнула рукой немного легкомысленно и, приняв из рук менху улмар для супруга, благодарно склонила голову, выражая всем видом нескрываемое почтение знающему Линии. — Да переживаю за тебя, эмшен. Думаешь, что ты, — Валла сняла со стула лоскутную шаль и, подойдя к зеркалу, накинула её себе на плечи. — Бэрхэ! Упрямо отшельничаешь. А закон Уклада гласит вместе быть, хатанге вытаскивать, за руки хвататься и идти. Иллюстрируя свои слова, она сложила ладони и сплела пальцы, демонстрируя Бураху длинные фаланги, украшенные рисунками и узорами. Наследие от невест, свадебная традиция теперь разрисовывать степных женщин перед бракосочетанием. Нескладная была Валла, но трогательная, подумал Артемий лениво, изучая её миндалевидные глаза, обрамлённые тенью из красной пудры. Сравнить бы Валлу со зверьком каким, обидится. А Бурах обижать любимую пациентку не хотел. — Шуу дээ, — кивнул Артемий. — Твоя правда, басаган. Да только не один я, как видишь, — он указал на оставленную Мишкой игрушку и улыбнулся. — У меня семья. Валла вскинула чёрные брови и от души расхохоталась простым таким девичьим смехом. Снова рукой махнула, хитро блеснув бесовским взглядом и сунула ноги в лёгкие кожаные тапочки, чтобы по снегу свежевыпавшему было не холодно гулять. — Смешной ты, яргачин. Я тебе про сердце твоё говорю. Вот Мать закон озвучила — сердце на двоих делить надобно. А ты всем его раздариваешь, скоро не останется от тебя ничего, — Валла дружески похлопала его по груди. — Басаган тебе нужна. Чтоб по дому хлопотала, очаг хранила, детишек водила на бычков любоваться. Би хара, счастливая будет твоя невеста. Лучшая. Ты б навестил, я бы познакомила. Бурах покачал головой, вежливо растягивая губы в усмешке. Давно он не улыбался, с самого мора, наверное. Всё пытался в толк взять, правильно ли поступил, и размышления эти не казались весомым поводом для радости. Открыв дверь и пропустив степнячку вперёд, Артемий вздохнул, разглядывая её худую спину, и произнёс: — Баярлаа, Валла. Но я как-нибудь сам справлюсь. — Справится он. Пока самого в степь танцевать не уведёшь, ничего ты не сделаешь, — проворчала она в ответ. — Я так своего Яшму и заарканила. Говорю ему — пошли, нухэр, покажу тебе, как степь поёт, это ещё до Вспышки было… Валла помрачнела, опустив голову, и глубоко вздохнула. Сложив руки на груди, она немного помолчала, но вскоре снова раскраснелась, рукой поглаживая живот. — Но видишь, как всё повернулось. Живы мы по воле Бодхо Матери. А значит и она жива. Верно? Артемий проводил Валлу до выхода, ничего не сказав. У двери сидел её быкоподобный муж, который Яшма. С виду страшный, будто из камня вытесанный, но любящий — смотрелись они вместе, будто скала и тонкая осинка. — Баярлаа, яргачин, — благодарно склонил голову Яшма. — Когда явиться-то к тебе? — Менху говорит — месяц, может, — ответила за Артемия Валла и заботливо поправила воротник супруга. — И девочку пророчит, видит, мол, красавица родится. Ты рад? — Рад, нухэрни. Они спустились с крыльца, крепко держась за руки. Две половинки одного сердца. Бурах прислонился плечом к дверному косяку, провожая их задумчивым взглядом, поглядел на свои руки, загрубевшие, сухие, потресканные, и покачал головой. Говорил ему Уклад: законы есть, эмшен. Правила. А сам он, как был бунтарём, покинувшим родной город, так и остался. И одиночество хранит, и сердце рвёт на части, делая из получившихся волокон нити. Других сшивает яргачин, да только себя растрачивает. Быть может, и права была беременная Валла. Нужен кто-то. С кем и грусть разделить можно, и радость. Прикрыв за собой дверь, Артемий сел на верхнюю ступеньку крыльца. Глянул на карманные часы с треснувшим циферблатом, недовольно поцокал языком и нахмурился — Спичка с Мишкой пару часов назад к Ларе пошли. Должны были вернуться до того, как стемнеет, а всё нет их и нет. Солнце стремительно клонилось к закату, засыпал Горхон, перестали шуметь удивительно людные улицы. Закоулки наполнились звуками приближающихся зимних сумерек. С тех пор, как из города этого ушла чума, многое изменилось. И трудно было сказать, в лучшую или худшую сторону. Дилемма эта разрывала на части голову Артемия, и часто вспоминал он слова приезжего Бакалавра о том, что в ситуации их не было и не может быть истинно правильного решения. Всегда приходится выбирать. Всю жизнь. Два года прошло. Два года он в городе. Два года город в нём. С крыльца родительского дома Артемий увидел, как возродился Проект Быков, и как из крови и пепла уничтоженного Многогранника снова воспряли Каины с их градостроительными инициативами. Достигнута величайшая цель, пройден экзамен Симона, преодолены всякие преграды, выставленные Исидором. Разорван город и сшит заново. А он сам… Сшит? Бурах сморгнул появившуюся перед глазами пелену, глубоко вздохнул и опустил голову, закрывая уставшие глаза и позволяя Степи говорить с ним через травяной шёпот и зимний ветер. Артемию надо было наконец решить, за какую ниточку дёргать себя и надо ли. Не может же его существование отныне делиться на «до» и «после». Совсем рядом раздался хруст приближающихся шагов по свежевыпавшему снегу. — Гляжу, у тебя много работы. Артемий поднял голову, воззрившись на подошедшего с хитрым прищуром, и усмехнулся. — Уж побольше, чем у тебя, Стах. — Скажи спасибо, что это в действительности так, — Рубин остановился шагах в семи от крыльца, переступил с ноги на ногу и хмыкнул без тени улыбки на лице: — У патанатома одна работа, менху: выяснять, где ты облажался, когда пациент уже не подаёт признаков жизни. Бурах усмехнулся, приложив палец к губам, окинул изучающим взглядом Рубина и многозначительно подвинулся на ступеньке, приглашая гостя присесть. Стах спрятал руки в широких рукавах парки и принял приглашение, сделав, правда, такой вид, словно мог разгуливать близ дома учителя без всяких разрешений. Так оно и было на самом деле, Артемий не отрицал, что у Рубина было полное право посещать дом Исидора, когда ему вздумается. Чего не скажешь о родном сыне легендарного врача. Гаруспик мысленно чертыхнулся и вздохнул, положив локти на согнутые колени. Какое-то время сидящий рядом Стах молчал, то рассматривая пустой двор, то переключая своё внимание на флюгер, при каждом порыве ветра издающий пронзительный скрип. — Столько времени прошло, — начал он, покосившись на Бураха. — Да уж. Разговор не клеился. — Зачем пришёл? — Артемий не хотел, чтобы это прозвучало с претензией, но облажался и осёкся, мотнув головой. — В том смысле, что обычно ты приходишь с какой-то просьбой. Рубин неуютно повёл плечами, поскрёб пальцем щёку и попытался изобразить недовольство, но тоже потерпел фиаско. Ему будто было неловко. И Бурах, так и не преуспевший в разрешении подобных ситуаций, настороженно нахмурился. — Случилось что? — Нет-нет, — Стах выпрямился, глаза наблюдали за флюгером. — Просто навестить тебя решил. Пока дети у Лары. Артемий расслабил плечи, уверенный в том, что Рубин не блефует, и сунул руки в карман знахарской куртки. — Так ты от неё? — хмыкнул гаруспик. — Признавайся, она тебя сюда прислала? — Нет, это моя инициатива. — Эвона как, ты наконец-то понял, что мы друзья? — Не дерзи. Бурах легонько толкнул плечом осунувшегося Стаха и по-доброму засмеялся, искренне радуясь тому, что не только он в этом переменчивом городе оставался собой, не впадая из крайности в крайность. Гриф в Соборе нынче часовщик, Лара организовала дома школу и приют для беспризорников. А они со Стахом… Просто продолжили жить, как жили, так сильно по ним ударило то, что произошло два года назад. Чума покинула Горхон. Но осталась в их снах, в страхах, сомнениях. Разорванные ниточки без иголочки, не сшить такими по живому. — Как давно ты выходил в степь? — спросил внезапно Рубин. — А что? — Артемий поднял взгляд на затянутое тучами небо и поджал губы. — Зимой трава под снегом прячется. Нет нужды заходить далеко, только ноги морозить. — Хм. Обычно после подобного многозначительного хмыканья следовали обвинения. Мол, не по правилам, не по законам отцовским живёшь, Артемий, тот в зимнюю ходил и приносил ворох лечебных трав, свежих, будто лето на дворе. Но Стах молчал. Время, замедленное часовщиком, растягивалось на долгие секунды безмолвия. — Я, — Рубин кашлянул в кулак. — Думал позвать тебя в степь, как в детстве. Посидеть за Курганом Раги… — На звёзды посмотреть хочешь? — насмешливо выгнул бровь Бурах. — Стах-Стах. — Нет, не совсем. Показать кое-что хочу. Чуть отпрянув назад, Артемий скорчил недоумённую гримасу. Затем указал на дверь родительского дома, попытался придумать аргументы к тому, чтобы не выходить за пределы города, но промолчал. Не говорить же Стаху, что молчаливая Степь — самое страшное на свете хтоническое существо. Мёртвая, она навевала тоску, усиливала чувство вины и разбирала на части уставший от бессонницы мозг. С другой стороны… Быть может, права была беременная Валла? — Интригуешь, Стах. Неуверенно оглядевшись, Артемий хлопнул себя по коленке и поднялся. Оставив дверь открытой на случай, если дети вернутся раньше, он спустился с крыльца и махнул рукой. — Веди. Удивлённый положительным ответом, Рубин немного помедлил и, вынув руки из рукавов, кивнул. За два года волосы у него отросли, превратившись в седой растрёпанный ёжик — привыкнуть к этому Артемий так и не сумел, глотая шутки про раннее старение. Стах напоминал ему мясника с боен, когда был лыс, и в риторике своей не уступал безумной Самозванке, поэтому сейчас воспринимался иначе. — Курган за два года зарос колючим кустарником. Жертвы там уже не приносят, а всё равно кровью пахнет, — зачем-то поделился своими наблюдениями Бурах, когда они вышли на промёрзшую улицу. Ещё мальчишками они в заморозки любили накатывать на брусчатке ледяные дорожки — при воспоминании о том беззаботном времени на лице Артемия появилась радостная, немного смущённая улыбка. — Тебе кажется. Дожди и снега уже смыли все запахи. Но нам не сам Курган нужен, нам…. — Рубин накинул на голову капюшон парки и, дождавшись, пока мимо них пробежит посыльный, продолжил: — Чуть подальше пройти надо. — А ты зачем в Степь ходил? — не выдержал Артемий. — Уклад же запретил заходить на их территорию. Шэхэн нынче не жалует городских. — Тебе ли не всё равно? Ходил, гулял. Думал. Старик твой учил — если спутаны мысли, лучше уйти далеко от города и послушать тишину, чем в собственном вареве тухнуть. Вот и ходил. Законы Рубин нарушал без страха. Уже смирился однажды с тем, что весь Уклад зуб на него точит, поэтому не воспринимал всерьёз запреты. Пропускал мимо ушей угрозы. Продолжал жить рядом со степняками, заведовал крематорием и, под защитой менху, вскрывал тела, подготавливая их к последнему пути. Артемий постарался. Не мог смотреть на то, как Стах глядит в сторону железки и желает уехать куда-нибудь, лишь бы не догнивать в этой дыре. Когда ты один, — Артемий моргнул и поёжился, — всё кажется ненавистным. Из морозного тумана показалась огромная туша Термитника, ныне перестроенного под склады. Младший Влад с супругой Марией развернули новый Проект Быков, и теперь Город активно торговал со Столицей и производил мясо в промышленных масштабах. Артемий воспринимал эти перемены, как должное, а вот Уклад, привыкший к старому, традиционному строю, уже давно считал Термитник проклятым, плохим местом, куда хатанге путь заказан. Привезённый по железке скот был самым обычным скотом. Быки, некогда населявшие степь, давно ушли или же вымерли. Город превращался в продовольственный узел и разрастался, будто опухоль на теле бескрайней пустоши. Порой Бурах задавался закономерными вопросами — а правильно ли это? Хотел ли подобного развития отец? Но ответом ему была тишина, мучительная, как затяжная простуда. — О чём задумался? Бурах посмотрел на Стаха и, обескураженный заданным вопросом, покачал головой немного растерянно. — Да так. Никак привыкнуть не могу к тому, во что превращается наш город. Рубин кивнул, указав на канатную дорогу, по которой мясо доставлялось на склады, и они свернули в степь, утопая в снегу почти по щиколотку. Гаруспик поёжился, сорвав высохшую травинку, и тут же смял её в пальцах. — Я тоже не могу, — признался Стах. — Но Лара говорит, что всё к лучшему. Сейчас вернутся столичные архитекторы, город за рекой ещё сильнее разрастётся, а здесь останутся единицы. Будем жить, как раньше. Если, конечно, Сабуров не решит, что пора что-то менять по столичным лекалам. — Твоя правда. Поглядев на опустевшую ночлежку Сабы, Артемий заметно погрустнел, поспешив стыдливо отвернуться. Они миновали кладбищенский забор, скромный монумент, напоминающий всем о губительной Язве, и вышли на протоптанную тропу к Шэхэну. На горизонте виднелся дым от костров, а в воздухе появился отчётливый запах сожженной соломы. Бурах поморщился. — Далеко ещё? — Нет, почти пришли. Рубин свернул с тропы и, протянув Артемию руку, выжидательно вскинул брови. — Тут дальше замёрзшее болото. Лучше держаться вместе. В детстве они тоже часто гуляли за городом. Собирали камыш. Чтобы не увязнуть во влажном иле с концами, Артемий повязывал верёвку на пояс и, другим концом привязывая к себе неуклюжего Стаха, обычно шёл впереди, прокладывая дорогу сквозь высокую траву. Оглядывая заснеженное бездорожье, сейчас он не был уверен в том, что лёд выдержит их обоих, но Рубин выглядел очень уверенным в том, что делает, поэтому Бурах решительно схватил его за протянутую руку и, глядя себе под ноги, пошёл за ним, наступая чётко в проложенные следы. Он замерзал. Не простыть бы. — Не поведаешь, куда мы идём? — не выдержал Артемий, когда их прогулка начала превращаться в самый настоящий поход. Стах проигнорировал заданный вопрос и, когда под ногами больше не хрустел лёд, чуть замедлил шаг. Бегло осмотрелся. Ветер в степи был суровее, нежели в городе, поэтому Гаруспик поднял воротник, чтобы не задувало под куртку. — Учитель часто тут бывал. Вроде как, авроксов сторожил. — Знаешь, отец вообще любил секретные вылазки в степь, этим меня не удивить, — немного недовольно отозвался на это Бурах. — Мы-то туда зачем идём? — Он однажды сказал мне, что тебе это поможет разобраться в себе. Вот, передаю его волю. Город за их спинами уже почти потонул в морозном тумане. Подышав на свои ладони, Артемий забрался вместе со Стахом на заснеженный холм, немного неуютно повёл плечами и, заметив вдалеке одинокую юрту, нахмурился. Скрытая в прогалине, она была защищена и от ветра и от пылевой бури. Идеальное убежище. — Уклад говорит, что в этой части степи строить нельзя, — фыркнул Бурах, снова хватаясь за протянутую руку Стаха и сбегая вниз по холму. — Учитель твой чтил законы, но также смело их нарушал, как видишь. Ты унаследовал это от него. В голосе Рубина послышалась проклюнувшаяся нежность, и Артемий, не контролируя свои эмоции, заметно смутился. Сравнения с великим Исидором и по сей день вызывали у него противоречивые эмоции. — Зачем мы здесь? Они приблизились к юрте. Отодвинув в сторону заменяющую дверь шкуру, Бурах прошёл внутрь и огляделся. Убежище отца не отличалось по убранству от обычного укладского жилища. Принесённые вещи покрылись пылью, в центре чернело огороженные от деревянных перекладин кострище. Обогнув обескураженного менху, Стах вынул из сумки ворох сухой соломы и по пути подобрал аккуратно сложенные доски, укрытые от воздуха и дождя плотным брезентом. — Учитель в этой юрте душой отдыхал. Наверное, — чиркнув спичкой, Рубин едва слышно ругнулся и вздохнул. Сломалась. — Наверное, он хотел, чтобы ты здесь наслаждался одиночеством. — Звучит как-то не слишком… — Медведь. Подожжённая солома затрещала, пламя ласково облизнуло камни кострища и радостно перекинулось на доски, сложенные Стахом в центре кострища. Отряхнувшись от снега, Рубин подошёл к Артемию ближе и, с некоторой заминкой накрыв его плечи своими широкими ладонями, усмехнулся. — Я лишь предполагаю. Никто не знал, что у твоего отца в голове творится. Моё дело — привести тебя сюда и показать. Всё остальное сам. Взрослый уже. Эти слова больно резанули под сердцем, будто скальпелем, неосторожно. Артемий опустил голову и вздохнул. Он по отцу по-настоящему не горевал всё это время, душил в себе скорбь, забивая время и мысли заботами, которые перебивали навязчивые мысли. А от слов Рубина выпотрошило, вот дела. Выпутавшись из несостоявшихся объятий, Бурах нервно прошёлся по юрте, неуверенно подошёл к костру и сел на импровизированную скамью, снова погрузившись в сосредоточенное молчание. Стах так и остался у входа. — Уклад говорит мне — одиночество смерти подобно. Зовёт в Шэхэн жить, приобщаться к духу общины, — усмехнулся Артемий после длительной паузы. — А ты показываешь мне место, которое и от Города далеко и от хатанге, словно отец насмехается надо мной через тебя. Сиди, мол, сынок, вот она твоя судьба. Спас всех, растрепал на ниточки, а теперь сиди и слушай беззвучие. Так себе наследие. Рубин раздражённо выдохнул и сел рядом с Бурахом, грея пальцы над костром. — Дурак ты, Медведь. — Ой, не начинай. — Я серьёзно. Артемий судорожно сглотнул образовавшийся в горле ком и сцепил руки в замок, ломая пальцы, щёлкая суставами. Куда-то надо было ссыпать стекольную крошку эмоций и переживаний, но он упрямо подавил в себе это нестерпимое желание. — Твой отец был мудрым человеком. Он не делал ничего просто так, не насмехался… — Не надо, Стах, полно тебе строить из себя примерного ученика. Сам знаешь, что Исидор… — Бурах стиснул зубы. — Всегда нарушал собственные же правила, потому что ему это казалось истинно верным решением. — Говоришь, как Данковский, — по-доброму усмехнулся Рубин. — С кем поведёшься, от того и наберёшься. Подперев голову рукой, Бурах бросил в костёр смятую травинку и шумно вздохнул. За пределами юрты зарядил мелкий противный снег, и ему внезапно захотелось остаться тут до утра вопреки сказанному. Будто отец рядом, будто они просто вышли на охоту за редкими травами. Только вот Исидора здесь не было, и дух его сюда погостить уже точно не вернётся. — Артём. — Артемий, — поправив Стаха Бурах, недовольно прикрыв глаза. — Чего? — Ты не обязан быть с Укладом. — Я знаю. После всего, что я сделал, — гаруспик вздрогнул, когда на его плечи легла парка Рубина, и прикусил язык. — Я не про то. Зовут тебя к себе, и чёрт с ними. Главное, от нас не отдаляйся. Город у нас сейчас… Меняется, — Стах задумчиво посмотрел в сторону выхода. — Нам тоже пора. Бурах накинул на голову капюшон и, украдкой поглядывая на патанатома, внезапно ощутил себя цельным. Как будто бы он был на своём месте. Впервые в жизни. — То есть, ты предлагаешь мне нарушить закон? — осторожно поинтересовался Артемий. — Нет, придурок, — начиная злиться, Стах влепил Бураху подзатыльник, как в детстве, и на его последовавший в ответ смех недовольно цыкнул. — Свои законы писать пора. Мы город приняли из рук твоего отца. Спасли его. Ты спас. Вот и делай выводы. Гаруспик перестал давить из себя улыбку, обратив взор к пылающему кострищу, и задумчиво провёл пальцами по плотно сжатым губам, прислушиваясь к вою ветра, гуляющего по степи. Стах, наблюдая за ним, слегка щурился, подбирая нужные слова, но разговор их снова скатился до молчаливого созерцания. Спокойно было в убежище Исидора. Тепло. Будто им снова по десять. — Без тебя, Стах, я не справлюсь, — произнёс неожиданно для самого себя Бурах. — Я рад, что ты не покинул Город. И буду счастлив, если останешься здесь навсегда. Рубин усмехнулся, одной рукой приобнимая Артемия, и, когда тот посмотрел на него в ответ, поцеловал друга в висок. Совершенно не по-дружески. Забавно, что Бураха это даже не смутило. — Хатанге говорят, что теперь положено сердце на двоих делить. За руки держаться и идти, — проговорил он, устраивая голову на плече Стаха. — Со мной пойдёшь? — Да не сдалось мне твоё сердце, Медведь, своё бы сохранить, — Рубин немного помолчал и, протянув ладонь, кивнул. — Но если тебе станет от этого легче, возьми меня за руку. Вдали от Города и Уклада всё воспринималось иначе. Забывались старые обиды, выстраивались новые связи. Законы, которые они нарушали, уже не имели никакого значения, а будущее казалось не таким уж и мрачным. Крепко сжав ладонь Стаха своей сухой обветренной рукой, гаруспик прикрыл глаза и иронично усмехнулся, бросая быстрый взгляд на пустую скамью по другую сторону кострища. Ему на секунду показалось, что отец сидел рядом с ними и благосклонно улыбался.