Чонгук не впервые чувствовал
это, но впервые с этим оказалось бороться так сложно.
Смерть Джи принесла им сокращение нервных клеток, море разочарования, грусти, печали и боли. Вернувшись в Америку, они не вдохнули новый запах облегчения, а лишь сильнее углубились в депрессию. Они оба. Он и Чимин.
На самом деле Чонгук понимал своего мужа, хоть это было и сложно. Он понимал, почему Чимин переживал так сильно эту потерю.
Мама была для Чимина родным местом, якорем, вторым домом (в некоторых моментах первым), и она была той, кто всегда поддерживал его. Они были настолько сильно близки: очень редко ссорились и очень часто созванивались, чтобы о чём-нибудь поговорить, обсудить интересные ситуации для них самих. Джи рассказывала о работе, о погоде, о соседях и подруге, о новом рецепте, который вычитала в очень старом журнале, а Чимин рассказывал о своей жизни. Он говорил о жаркой погоде и даже жаловался на неё, потому что признавал, что никогда к ней не привыкнет. Он жаловался на песок, липнущий к ногам, и самое неприятное из этого — когда песок находился в постели.
Чимин так забавно ругался на то, что ему не нравилось, а Джи с этого посмеивалась. Иногда она причитала что-то вроде
«мой любимый сыночек», и тогда Чонгук, если слышал их разговор, закатывал глаза и специально дул губы, громко крича, чтобы Джи услышала
«а как же я, я что, не твой любимый сыночек?»
И тогда Джи смеялась сильно — уверяла Чонгука, что и он является её самым любимым сыночком, и тогда разговор переходил уже к ним. В такие моменты они даже не задумывались о том, насколько ценно и дорого это было.
А сейчас Чимин скучал и… ему было плохо. Чертовски сильно.
Всё время, как только они вернулись из Кореи, он проводил в постели. В туалет вставал пару раз за день, практически перестал есть и пить, и часто просто лежал. Иногда на него накатывали слишком сильные переживания и он тяжело дышал, а Чонгук, слыша это из другой комнаты, приходил к мужу, чтобы посидеть с ним рядом.
Чонгук знал, что Чимин сильно переживает, но ему всё равно было немного не понять
насколько сильно его супругу было больно. У него самого не было любящих родителей и когда умер его отец, Чонгук не совсем понимал свои чувства. В один момент он был рад и чувствовал облегчение, а в другой — переживал и тосковал. Про мать он точно ничего сказать не может, как и про брата. Поэтому Чонгук пытался быть рядом с Чимином, но понять его боль до конца не мог.
Им было сложно. Сложно восстановиться, снова начать работать, жить.
После того, как они вернулись из Кореи, Чонгук позвонил друзьям. Начал с Намджуна и наткнулся на долгие и длинные гудки. Трубку не взяли, на сообщение не ответили. Когда Чонгук позвонил Сокджину, тот взял трубку, но их разговор и не продлился дольше пяти минут — Джин спешил по своим делам, корректно намекая Чонгуку о том, что он его отвлекает. Хосок трубку тоже не взял, ответил коротким сообщением о том, что занят и у него дела. Чонгук кусал губы в отчаянии — как так вышло, что время раскидало их по разным сторонам?
Юнги взял трубку. И отвечал достаточно охотно — он спросил Чонгука о самочувствии, о делах, сказал о соболезновании, потом их разговор стал заходить про прошлое. Чонгук откровенно жаловался на всех друзей, которые разбежались каждый своей жизнью, и они даже не хотели продолжать поддерживать общение.
— А чего ты хотел? Нам не всегда будет двадцать пять и тридцать лет. У каждого своя жизнь, свои семьи, а вы с Чимином вообще уехали в другую страну. Я думаю, ребята просто держат на вас обиду за то, что вы нас кинули. Вы и кинули — уехали за лучшей жизнью куда подальше. Разве это не предательство, Чонгук? Разве вы не эгоисты? — Юнги высказывал всё, о чём думал.
Чонгук слушал. Слушал каждое слово, обвиняющий, но максимально спокойный тон. В конце концов он не нашёл ничего лучше, кроме как сказать короткое «прости» и повесить трубку. От слов Юнги становилось тошно — слёзы сами по себе подкатывали к глазам.
Та драгоценная дружба, которую они несли многие годы, развалилась просто на глазах. Чонгук верил, что друзья поддерживают их стремление переехать, и он даже подумать не мог, что их за это будут осуждать. А по их словам получилось так, что они — два эгоиста, просто всё бросили и уехали за лучшей жизнью, чтобы им двоим жилось лучше и ярче, а друзья — это прошлое, которое нужно оставить.
Чонгук поморщился — он не хотел признавать такую реальность. Ту, в которой их лучшие друзья расходятся, перестают общаться, игнорируют их звонки, а самая драгоценная для них женщина просто умирает.
Ту реальность, в которой они с Чимином остаются совсем… одни.
Ту реальность, в которой они становятся…
одинокими.
Чонгуку было тяжело, но тяжелее всего было смотреть на Чимина, который буквально закрылся от внешнего мира, пытаясь пережить боль по-своему. Чонгук пытался быть сильнее — он вставал чуть раньше, готовил завтраки и обеды, наводил супругу сладкий чай, проветривал комнату, пытался завлечь разговором и рассказывал про работу.
Чимин реагировал — иногда кивал с согласием, чаще всего — с отрицанием. Иногда он просто молчал, а иногда закрывал глаза и лежал в одной позе до самого вечера. Чонгук кусал губы и запирался в ванной, бесконечно много думая о том, что происходит с ними двумя и что будет происходить дальше.
Хотелось всё изменить, исправить, но он просто не мог. У него не было такой возможности, поэтому оставалось только смиренно принимать ситуацию, пытаясь сгладить её острые углы.
Когда подобралась неделя рождественских праздников и пришла пора ставить ель, Чонгук прямо спросил у Чимина, хочет ли тот её. Тот лениво пожал одним плечом и сильнее укутался в одеяло. Его трясло как от лихорадки, и Чонгук не сразу заметил, что Чимин начал температурить. Это сразу же показалось странным — столько дней он провалялся в постели, никуда не выходил, простыть точно не мог, но градусник не врал. Чонгук вычитал в интернете о том, что это мозг давит на состояние тела из-за кучи негативных чувств, которые испытывает Чимин.
В такие моменты хотелось плакать от бессилия. Чонгук держался до самого последнего.
Он открыл дверь в спальню и сразу же бросил взгляд на постель. Чимин лежал спиной к нему, лицом к окну, на боку. Одеяло было смято и накинуто на его бок, сам он подложил ладони под голову и лениво моргал. Чонгук слышал по дыханию и забитому носу — Чимин не спал.
— Чимин, — тихо позвал Чонгук, давая понять, что зашёл в комнату.
Он не стал ждать реакции — прошёл до постели, забрался на неё с ногами и сел в позе лотоса рядом с супругом. На Чимине была кофта, которую он не снимал уже три дня, и рукава её едва ли успевали высыхать — слишком часто он вытирал свои глаза.
Выглядел он совсем неважно — посеревшее лицо, лишённое радостных эмоций, опущенные вниз уголки губ, покрасневшие и потрескавшиеся веки и кончик носа. Щёки были впалыми, а лоб практически всегда нахмурен. Губы Чимин кусал только в исключительных случаях. Но даже так, смотря на его лицо, Чонгук не мог сдержать тяжёлого вздоха — такой вид супруга ранил его очень сильно.
— Милый, — тихо позвал Чонгук, наклоняясь корпусом вперёд, прикасаясь губами к плечу. Он мягко поцеловал Чимина и положил голову туда же. Прижался щекой к месту своего поцелуя, рассматривая родное лицо. Его пальцы прижались к грязным волосам, аккуратно их разглаживая. — Хочешь пойти перекусить?
Чимин покачал головой в отрицании. В таком состоянии ему кусок в горло не лез.
Чонгук же не хотел сдаваться.
— Я могу приготовить твоё любимое мясо, — мягко и бережно шептал Чонгук, поднимая голову и снова вжимаясь поцелуем в плечо. Положив ладонь на его руку, он сжал пальцы, — хочешь?
Чимин не отвечал и даже не кивал. Игнорирование — точный отказ. Чонгук эти правила и кивки уже выучил.
От этого становилось максимально тошно.
— Хочешь, я схожу в магазин, куплю те пончики, которые тебе нравятся? Возьму несколько разных видов. — Чонгук хотел достучаться.
Чонгук пытался сделать хоть что-то, но ему самому было тяжело. Эмоции накатывали на него.
— Что насчёт ели? Я могу принести совсем небольшую и поставить её здесь — развешу гирлянду и какие-нибудь игрушки, и она будет очень яркой и светлой. М? Что скажешь? — Он погладил по руке мужа и вжался лбом в его плечо.
У Чонгука было ощущение, словно он долбится в запертую дверь, ключ от которой выкинули и попросили никогда больше не искать его и не возвращать. Чимин лишь неоднозначно пожимал плечами и устало моргал, пока Чонгук предлагал различные варианты.
— Хочешь, я наберу тебе ванную? — Всё также тихо уточнял Чонгук, разглаживая волосы мужа, — помогу тебе помыть волосы. Кинем какую-нибудь бомбочку из коллекции. Можно даже зелёную — она имеет яблочный запах, а ещё там запах мяты. Она придаст успокоение. Нет?
Покачав головой, Чонгук снова вжался губами в плечо Чимина. Он погладил мужа по спине, по ладони и голове. Скользнул пальцами на его щёку и шею, погладив и там. Пальцы прижал ко лбу, проверяя температуру, а потом тяжело вздохнул. Хотелось приложиться лбом к стене, чтобы точно понять, что нужно делать.
— Скоро Новый год, — сказал Чонгук, выпрямляясь в спине. — На площади будут салюты, мы могли бы сходить и посмотреть на них. Тебе разве не хочется хотя бы выйти на улицу и подышать свежим воздухом? Можем погулять по улице или по пляжу. Можем сходить куда-нибудь выпить. Чимин?
— Не хочу, — совсем тихий шёпот, слабый, тяжёлый.
Ответил — уже хоть что-то.
— Моя радость, — тихо прошептал Чонгук, прижимаясь губами к острому плечу Чимина. — Давай позвоним ребятам? Поздравим их с наступающим праздником? Пожелаем им чего-нибудь.
А потом, буквально через секунду, осознание бьёт хуже железной кувалды. Звонить-то некому. Никто не возьмёт трубку, не скажет искреннее спасибо, не спросит о делах. Звонить Тэхёну на праздники — отвлекать его, потому что он наверняка проводит его с дочерью.
Чимин снова неоднозначно дёрнулся. Наверное, он был бы согласен на это.
Чонгук почувствовал неприятный ком в груди о горле, который начал давить с особенной силой на внутренности. Глаза щипало и разжигало влажной солью, а в носу мгновенно засвербило.
— Мы не одни, — сказал Чонгук, и сам не поверил в свои слова, произнесённые с неуверенностью.
Чимин понимал, что они остались совсем одни. Он не смог сдержать влажных и горячих слёз, побежавших по веку, переносице, утонувших в подушке.
— Мы не остались одни, Чимин, — пытался говорить увереннее Чонгук, заглядывая в лицо Чимина, — пожалуйста… не плачь. Не надо. Мы не одиноки, слышишь? Милый…
Смотреть на то, как супруг проливает слёзы и не сдерживает их — тяжело. Чонгук сам пытается сдержаться из последних сил.
— Пожалуйста, Чимин, — просит он, но своей просьбой вызывает новый поток слёз. — Чёрт, я абсолютно не знаю, что делать. Прости меня, Чимин. Я не понимаю, что мне делать.
Зажмурившись, Чонгук ещё раз поцеловал острое плечо, чувствуя дрожь тела Чимина. Их обоих трясло от эмоций и боли.
— Поговори со мной, пожалуйста, — просит Чонгук, роняя одну слезу на щёку, — мне без тебя очень одиноко. Ты как будто не здесь, где-то далеко от меня, и я не могу тебя поймать, не могу тебя найти. Я не хочу тебя терять. Слышишь? Пожалуйста, поговори со мной. Расскажи хоть…
— Мне больно.
Разбитый шёпот Чимина вперемешку с дрожащим голосом, севшим от слёз, его тяжёлый всхлип и вздох заставляют Чонгука мгновенно замолчать. Чимин никогда не говорил о том, что у него что-то где-то болит, не говорил о том, что ему больно. Порой он говорил — «я переживал, мне было больно». Это
«было» всегда давало Чонгуку щедрый бонус — это
«было» когда-то, но уже прошло, значит уже лучше.
Но Чимину было больно прямо сейчас. И Чонгук не знал, чем ему помочь. Он не знал, как сделать так, чтобы это просто «было». Когда-то, а не сейчас.
— Я не могу, — с полным поражением произнёс Чонгук и прижал ладонь к губам, сдерживая рвущийся наружу шум. Он встал с постели, опираясь на неё, дошёл до ванной комнаты и позволил себе разбиться.
Он плотно закрыл за собой дверь, подошёл к ванне и открутил краны на полную, создавая шум, потом приблизился к раковине и там тоже открыл воду на всю. Он едва ли мог существовать. Прижав ладони к лицу, Чонгук позволил себе заглушено, но вслух издать звук боли, который рвался из его нутра. Его всего колотило, трясло и слёзы лились рекой. Их невозможно было остановить. Как и позорный звук плача, доносящийся из горла.
Принимать поражение это всегда больно. Больнее принимать утрату и предательство. Они переживали всё вместе.
Закрываясь в ванной и плача от всех бед, свалившихся на голову, Чонгук не думал о том, что лежащий в спальне Чимин точно также задыхался от слёз, потому что несмотря на шум воды он прекрасно слышал звуки шумного плача своего супруга.
Они успокаивались отдельно и не пытались успокоить друг друга.
Чимин вытирал слёзы и морщился от боли — веки горели.
Чонгук умывался холодной водой и закрывал краны, полностью выплакавшись. Опустошение сразу же навалилось на его плечи, придавливая к земле. В отражении зеркала на него смотрел абсолютно слабый человек, не способный взять ситуацию в свои руки.
Но начинать нужно было хоть с чего-то.
Чонгук зашёл в спальню на носочках — Чимин спал, сжавшись в позе эмбриона. Не реагировал на посторонние звуки, пока Чонгук брал одежду, собираясь пойти за небольшой елью. Как бы Чимин не отнекивался, в их доме всё равно не будет праздника. Даже если Чонгук поставил ель и украсит её. Чонгук лишь надеялся на то, что яркое мерцание придаст Чимину немного положительного настроения.
Всё то время, пока он покупал ель и устанавливал её в их спальне, напротив Чимина, его супруг спал. Чимин иногда вздрагивал, иногда хмурил брови и издавал тяжёлые вздохи, и Чонгук оказывался рядом. Гладил по плечу ладонью, целовал в макушку и лоб, держал за руку.
Он не хотел оставлять и бросать.
Он и сам был на грани.
Чимин проснулся от копошения, а когда открыл глаза, яркие блики сразу же ударили по глазам. Чонгук сидел на полу и наряжал ель — обматывал её гирляндой, пытаясь расположить её очень красиво. Чимин молча наблюдал — не комментировал, не подсказывал, как лучше и правильнее. Он медленно моргал — даже вновь уснул. Проснулся уже после того, как Чонгук закрывал коробку — он уже повесил украшения на ель.
Пак подумал о том, что Чонгук сейчас снова заведёт разговор, но всё прошло в тишине.
Засыпая, Чимин смотрел на яркие огни звёзд, и он даже не обратил внимания на то, что Чонгук не пришёл в спальню этой ночью.
Это вышло не специально, просто он был занят чтением книги, потом перекусом посреди ночи и усталостью, из-за которой заснул прямо на диване. Спать отдельно от Чимина ему не нравилось, потому что это всегда было некомфортно — некуда было уткнуться лбом или прижаться щекой, некого было поцеловать и обнимать, никто не лежал рядом тёплый под самым боком.
Утро выдалось тяжёлым — разбитым. Да ещё и погода не радовала — сплошной проливной дождь. Чонгук поморщился и умылся прохладной водой, чтобы привести себя в чувства. До Нового года оставалось несколько дней. Одно было неизменным — состояние Чимина. Тот лежал на разных частях телах и по большей части стал больше спать. Чонгук каждый раз натыкался на его грустное лицо и чувствовал себя ужасным и ненужным предметом мебели. Беспомощным и бесполезным.
Заворачивая супруга в одеяло, он неизменно оставлял поцелуи на его щеках, подолгу рассматривая правильные черты лица, за многие года ставшие родными и самыми красивыми на свете.
В ночь Нового года ничего не поменялось. Чонгук заказал еды, алкоголь, предложил всё Чимину, но получил в ответ отказ. Трудности в их семье уже случались, но никогда ещё Чонгук не встречал Новый год фактически в одиночку. Чимин в соседней комнате находился в тишине, а Чонгук сидел на кухне за столом. Он открыл бутылку, налил себе первый бокал и проверил время — осталось несколько минут. Чувство праздника отсутствовало.
Он уже думал о том, что ляжет спать на диване в гостиной, чтобы не дышать пьяным запахом в супруга. Думал о том, как укроется пледом и уткнётся в свою подушку носом, как расплачется, потому что это то, что ему останется делать. Всё выходит из-под контроля, и никто из них не может удержать руль.
Ровно в полночь Чонгук сделал так, как и планировал — залпом выпил последние остатки алкоголя, проверил время, сам себе сказал «С Новым годом» и отправился в гостиную, выключая везде свет. Он думал, что Чимин спал.
Из спальни можно было увидеть отблески огней с ели, и Чонгук, лёжа на диване в гостиной, смотрел на тени, раскиданные по полу. Он тяжело вздохнул и зажмурился прежде, чем позволить хоть единой слезе сорваться с ресниц.
Чимин же вжался лицом в подушку, чтобы подавить всхлип. Он снова поднял телефон к лицу, продолжая писать очередное сообщение той, которая уже никогда не сможет их прочесть.
кому: маме.
Чонгук пьёт один.
Он встречает главный и важный для него праздник один.
он чувствует себя очень одиноким, я знаю…
я тоже…
я так сильно скучаю по тебе, мам
напиши мне что-нибудь, пожалуйста
ты говорила, что пожалуйста это волшебное слово, и если я скажу его, то всё исполнится
пожалуйста пожалуйста пожалуйста пожалуйста пожалуйста пожалуйста
мама…
я люблю тебя
с новым годом, мам.
спи спокойно.
я хочу быть в порядке.
прости меня за всё, пожалуйста, мам. за всё.
мне без тебя тяжело
я скучаю по твоему голосу и по твоей улыбке.
я не хочу тебя терять.
я хочу, чтобы ты была рядом с нами сейчас, Чонгуку ты тоже нужна.
Без тебя плохо.
Прости меня за всё, мама.
Я люблю тебя.
Чимин убирает телефон под подушку и прижимает рукав кофты к глазам, протирая от слёз. Чонгук не пришёл к нему спать. Он остался в гостиной.
В таком грустном и подвешенном состоянии проходит ещё пара дней, а потом не выдерживает Чимин.
Чонгук заходит в их спальню, садится на пол около постели, прижимаясь к ней спиной. Он садится со стороны Чимина, бросает взгляд на маленькую ель, а потом открывает книгу, которую держал в руках. Чимин смотрит пристально и внимательно.
— Почитай мне, пожалуйста, — он просит совсем тихо, но Чонгук поворачивается к нему лицом. В его глазах загорается надежда и безграничная любовь, — сказку. Про добро. Где никто не умирает и никто никого не бросает, где все счастливы. Пожалуйста. Я хочу послушать… твой голос.
— Котён, — нежно шепчет Чонгук, поджимая губы. Он роняет книгу на пол и тянет пальцы к ладони Чимина, сжимая её и прижимая к своим губам, целуя несколько раз. — Я почитаю. Первую части «Гарри Поттера» может быть? Хочешь?
— Хочу, — едва слышно отвечает Чимин и кивает.
— Мой хороший, моя нежность, — Чонгук снова целует ладонь несколько раз, — моя любовь, я всё на свете тебе почитаю, всё что ты захочешь.
— Только… — Чимин замирает, не сдерживая всхлипа, — мне нужно в ванную. Кажется, от меня воняет.
— Я наберу, — Чонгук улыбается уголком губ и поднимает одну из ладоней, стирая скатившуюся по щеке слезинку, — горяченькую воду. И покушать что-нибудь, ладно? Ты должен что-нибудь покушать.
— Хорошо, — легко соглашается Пак.
Пока Чонгук набирает ему ванную, он пытается соскрести себя с кровати. Он словно прирос к ней и покрылся грибком — настолько долго и сильно пытался слиться с ней воедино. Чонгук помогает ему.
Сначала встать с постели, потом дойти до ванны и раздеться. Он помогает ему помыть волосы и оставляет одного на несколько минут. Пока Чимин приводит себя в порядок, Чонгук меняет постельное бельё на свежее. Он проветривает комнату, находит нужную книгу в интернете. На кухне он накладывает на тарелку еды, наводит чай с успокоительными каплями и ставит всё на тумбу.
Чимин, выходя из ванны чистым и свежим, выглядит смущённым за свой период болезни. Чонгук не обращает на это внимания — он помогает удобно лечь, подаёт чай и еду.
А когда начинает читать, то даже не замечает, как быстро время летит. Он прерывается лишь на то, чтобы бросить взгляд на мужа. Чимин слушает его — не так заинтересованно, как всегда, но очень внимательно. Он поджимает губы и иногда его лицо разглаживается, и Чонгук думает, что он вот-вот улыбнётся, но потом выражение лица его мужа вновь приобретает грустное, и Чонгук поджимает губы.
Он хочет сделать всё для Чимина.
Но Чимин ближе к ночи засыпает. Чонгук перестаёт читать — убирает телефон подальше, выключает лишний свет и ложится в их постель. Он обнимает супруга со спины, а Чимин вдруг начинает ворочаться и буквально через несколько минут прижимается лицом к шее Чонгука. Чонгук обнимает его крепче — прижимает к себе, целует в макушку и наслаждается хрипловатым дыханием в свою шею.
Чимин спит в его руках практически спокойно.
А на утро он ищет крем, чтобы помазать кожу вокруг век Чимина, которая начала шелушиться.
Всё постепенно будет приходить в норму. Иногда родные люди уходят, но это не значит, что настал конец жизни.
Иногда нужно дать своему телу и мозгу отдых. Иногда нужно положить голову на чужое плечо.
А иногда просто важно знать, что в мире есть один единственный человек, который тебя любит.
кому: маме Джи.
Большое спасибо за теплоту твоего сердца, за твою доброту и за человека, которого я люблю.
Спасибо за твоё воспитание и взгляд на мир.
Ты не умерла, в наших с Чимином сердцах ты будешь продолжать жить. Пока ты рядом с нами, мы будем в порядке. Приглядывай там за нами, ладно? Иногда мы сильно косячим, даже не знаем, как выйти из ситуации… Я буду скучать каждую минуту своей жизни по тебе.
Ты стала мне родной мамой, хоть я и не совсем понимаю, как именно это произошло.
Нам больно. Чимину — хуже.
Мне тяжело видеть его таким, но я знаю, что он безгранично сильно любит тебя и скучает по тебе. Он самый лучший сын на свете, да? И не важно, сколько ему или мне лет. Десять, двадцать, тридцать или больше. Мы всегда будем думать о родителях как о самых тёплых людях.
Мы всегда будем ждать звонка и надеяться на то, что ты, мама, позвонишь и спросишь «как дела», а мы с радостью тебе расскажем. Обо всём на свете, иногда утаивая секреты.
Мы всегда будем помнить твою яркую улыбку. Я хочу помнить интонацию твоего мягкого голоса.
Спасибо за твоё добро по отношению меня — простого парня, которого однажды к тебе привёз твой сын. Думала ли ты, что когда-нибудь всё обернётся вот так? Не знаю… Хочу об этом с тобой поговорить. Может быть когда-нибудь.
Спасибо за всё, мам.
Мы тебя любим.
И всегда будем помнить.
Я обещаю.
Твой второй сын, Чонгук.
Отправить.
