***
Дохи смачно затянулась сигаретой, сжимая её губами. Пепел то и дело пытался упасть именно в кастрюлю, в которой варился суп. Овощи плавали по кругу, специи придали бульону яркий цвет. — Читай, — строго сказала она своему сыну, наконец убирая сигарету от губ и стряхивая пепел в ближайшую пустую тарелку, грязную после еды и объедков. Обстановка дома была накалённой, но обыденной и понятной всем, даже соседям. Дохи отдыхала в свой законный выходной, пыталась сдержаться от чувств злости, которые охватывали её каждую секунду. Она сдерживала раздражение всеми силами, изредка посматривая на маленького мальчика, сидящего за столом. — Чонсок в твоём возрасте уже сам читал, — приторно уродливым голосом сказала Дохи, строго поджав губы. Своими холодными глазами она смерила сжавшуюся фигуру сына, прищурилась и вновь потянулась к ложке, чтобы перемешать содержимое блюда. В их кухне было жарко — плита работала на всю мощность, закрытое окно не пропускало свежий июльский воздух, а запах сигарет забивался в чувствительные ноздри, заставляя морщиться. Почти что чихать. Чонгук знал, что он бы не смог прочесть весь текст из книжки целиком. Он смотрел на ровные строчки своим обыкновенным взглядом и поджимал губы, кусая их редкими зубами, которые начали выпадать. Молочные зубы начали выпадать в раннем возрасте. Со стороны гостиной послышался шум — Чонсок смотрел мультики, которые ему разрешали смотреть, и громко играл со своим роботом и новой машинкой. Чонгук знал, что не получит машинку, потому что не сможет прочитать тот текст, в который ткнула пальцем его мама. Дохи ждала и с виду выглядела терпеливой, но очень резкой. Она вытащила ложку из супа и побила её о край кастрюли, кидая после на столешницу. Уперевшись руками в бока, она сгорбилась — её фигура стала выглядеть пугающей и грозной, и Чонгук честно старался прочитать сложные строчки, чтобы его отпустили на несколько часов. — Я для кого стараюсь? — начала Дохи, вскинув руки и принимаясь развязывать фартук, — для чего стараюсь, а? Я тебя спрашиваю. Убиваю свой выходной на твоё воспитание, а ты даже прочитать не можешь. Сидишь и молчишь. Как же меня это заебало. Чонгук поднял взгляд на женщину и про себя отметил — да, вообще-то… она выглядела довольно уставшей. Её грязные волосы были собраны в отвратительный пучок на затылке, несколько прядей вылезло и висело на спине уродливыми полосами, густые тёмные брови были нахмурены, а строгий взгляд выдавал всю злость и ненависть, которую испытывала Дохи. Её рот исказился, а дыхание было прерывистым. Она злилась. Она была уставшей, потому что половину ночи ругалась со своим мужем, а днём пропадала на работе. У неё не было времени на раздумья сына, пребывавшего в своих облаках. — Мама, не злись, — попросил Чонгук, снова наклоняя голову к книжке. — Не злиться? Мне, блять, не злиться? — Дохи вспыхнула как спичка после этих слов. Она крепче перехватила свой фартук и замахнулась, делая широкий и большой шаг в сторону сына, — только попробуй заныть! Чонгук вжал голову в плечи и успел сделать широкий вздох. Резкий удар фартуком по спине отразился огненной полосой, от которой боль разошлась по всему телу. Мальчик прижал ладони к губам, сдерживая громкие рыдания, но его всё равно затрясло под строгой фигурой матери. — Говорит мне не злиться, дрянь маленькая. Пошёл вон отсюда! Чонгук спрыгнул со стула очень быстро, мгновенно срываясь в сторону выхода из кухни, чтобы Дохи не разозлилась ещё сильнее и не вздумала замахнуться снова, чтобы избить его. — И чтобы ни звука! — прокричала вдогонку, громко захлопывая книгу, — тварь малолетняя, будет самым тупым ребёнком в саду! Нахера только рожала от этого мудака? Чонсок оторвался от просмотра мультика. Он поднял голову и заметил брата, пробежавшего в сторону туалета. Чонсок знал, что мелкий всегда прятался там, словно это было местом его защиты. Чонгук отсиживался в туалете до тех пор, пока родители не успокаивались, но даже после мнимого успокоения кто-нибудь из них хватался за ремень. Посмеявшись с испуганного и заплаканного вида брата, Чонсок снова наклонился к машине, всматриваясь в её колёса, желая их снять. Чонгук же прикрыл дверь туалета и сел на высокий унитаз, задирая подол футболки, быстро вытирая свои слёзы и щёки. Он задрал одну руку, почесав плечо, немного сморщился и шумно втянул носом воздух, создавая сопливый вздох. Болтая ногами, Чонгук продолжал шумно всхлипывать, сжимая в маленьких пальцах край футболки. Он хотел бы научиться читать и быть таким же взрослым, как Чонсок. Он очень сильно хотел заставить свою маму улыбаться, заставить своего папу перестать пропадать на работе. Чонгук хотел получить свою машинку и хотел научиться читать, но он не мог попросить помочь ему. Когда речь касалась помощи — у него зажимался рот, как в какой-нибудь сказке, и слова просто не могли вырваться. Маленький Чонгук не понимал почему его мама такая уставшая, почему она часто ругается с папой, почему они могут ударить его. Чонгук хотел только, чтобы мама не злилась и была доброй, но от доброты он знал только одно — её название. Дохи тем временем продолжала причитать на кухне. — Родила на свою голову бесполезного и тупого придурка, побыстрее бы съебаться отсюда. Сил уже никаких нет терпеть это. Говорю и говорю, а толку никакого! Не слушает совсем, хочет дебилом вырасти! Так и знала, надо было делать аборт, не надо было рожать. Дура, послушала этого мудака Киёна, родила этого выродка на свою голову, а он даже читать не может научиться. Ну что за бесполезный неблагодарный урод?! Она говорила с ненавистью и сквозь зубы, шипела как змея, плевалась ядом и сдерживала себя от желания пойти и ещё раз ударить сына, чтобы не слышать исходящие от него звуки из туалета. В пять лет Чонгук мало что понимал, но он замечал многое. Мама часто говорила, что он тупой и придурок. Говорила, что его так все будут называть, если он не научится читать и писать. Чонсок в его возрасте уже умел читать и писать и не доставлял таких проблем. Чонсок был умницей и у него было идеальное поведение — он никогда не смеялся громко, не обижал никого в саду, на него никто не жаловался. Чонсок был идеальным сыном. Но Чонгук прекрасно знает, что и Чонсоку перепадает от злого отца порой — какая-нибудь оплеуха или удар по заднице, после которого он начинает громко и позорно выть. В голос, практически крича о том, что его убивают. В такие моменты Дохи всегда заступается за своего старшего сына. Она может ударить Киёна в ответ, может получить кулак и пинок, но Дохи не сдаётся, отстаивая своё, защищая старшего и любимого сына. После таких стычек Чонгук наблюдает за мамой, которая сажает на свои колени Чонсока, гладит его по спине и успокаивает. Тогда её руки становятся какими-то другими — они не выглядят грубыми и сильными, они превращаются в тонкие ниточки, которыми она двигает по спине своего любимого сына, приглаживая его одежду и разглаживая всю боль по телу. Приятно, наверное. Чонгук такого не получал от мамы, потому что его она никогда не защищала. Если Киён хотел ударить Чонгука — он бил. Чонгук хотел тоже громко кричать и плакать, и в моменты сильной боли и страха он звал маму, прося её прийти. Она никогда не приходила, а Киён останавливался сам, отпуская сына подальше от себя и наказывая ему сидеть молча. Когда Чонгук с трясущимися губами шёл к маме, протягивая к ней руки, Дохи отталкивала его от себя. Смеряла строгим и ледяным взглядом, говорила — заслужил. Чонгук тоже хотел попасть в объятия мамы, тоже хотел посидеть на её коленях и чувствовать на спине и в волосах её руки. Не злые и грубые с прожилками вен, а тонкие ниточки. Как ощущались на коже эти объятия? Какие чувства они передавали? Он не знал. Не имел возможности ощутить это от родных. Перед сном Чонгук обычно утыкался лбом в спинку дивана, на котором спал, укрывался одеялом и задирал одну руку, повторяя движения своей мамы. Он гладил себя по плечу, прекрасно понимая, что эти движения кажутся чем-то необычным. В те моменты он понимал, почему Чонсок всегда бежал к маме. Только не понимал Чонгук одну простую истину — почему его мама любила Чонсока больше, чем его? Чем они отличались? Чонсок был старше, ходил в школу, получал табель с оценками, у него были друзья, о которых он постоянно рассказывал. Дохи иногда криво улыбалась на рассказы сына про школу и друзей. А что было у Чонгука? Ничего. Ни друзей, ни школы, ни взрослости. Он был слабее Чонсока, потому что когда они начинали драться, Чонсок всегда бил особенно сильно и всегда по животу, а если получал в ответ, то снова бежал к родителям, чтобы пожаловаться на то, что младший брат его обижает. Чонгук знал, что Чонсока любят больше. О любви в их семье никогда не говорилось. Говорилось о ненависти, неуважении, блядском поведении, усталости. Чонгук не понимал, что такое — уставать, но почему-то отчётливо примерял на себя это чувство. Он тоже чувствовал себя усталым. Буквально через некоторое время его повели в сад. Повёл его туда Киён, надев костюм (ему нужно было потом бежать на работу), и мужчина выглядел помято с небритой щетиной. Киён предупредил Чонгука, чтобы тот вёл себя хорошо, и Чонгук кивнул согласно. А сам подумал — что такое хорошо? Вести себя хорошо — это как? Как нужно вести себя, чтобы папа потом не ругал его? В детском саду было шумно — Чонгук держал в руках старый потрёпанный рюкзак Чонсока, в котором лежали необходимые вещи. На него смотрели другие дети, разные и обычные, на него смотрели взрослые. Они перешёптывались между собой, называли его скромным и тихим ребёнком, и даже радовались, что проблем с ним никаких не будет. И Чонгук обрадовался — если проблем не будет, значит всё хорошо? Проблемы — это ведь что-то плохое? И если их не будет, значит он будет вести себя хорошо и его не будут ругать? Необыкновенная радость и приятное чувство поселилось в его груди. Но потом снова стало странно и необычно. В саду был определённый распорядок дня, который надо было соблюдать. Ели все в одно время, игрались все в одно время, учились тоже, а ещё спали и гуляли. Чонгук сторонился других детей, потому что сразу с ними не поладил. У него отобрали игрушку, которую он взял в руки, чтобы посмотреть. Кто-то нечаянно толкнул его в плечо и Чонгук решил, что будет лучше и безопасней сидеть рядом со взрослыми. Они его не обижали, спокойно выполняли свою работу и изредка обращались к нему. В этом месте Чонгук, вопреки словам своей мамы, научился писать и читать. Так, как она хотела. И в этом месте его никто не называл дураком и тупым ребёнком. В этом месте его хвалили за старания, иногда гладили по голове, а Чонгук тянулся к тёплым рукам и похвале. Он тянулся к этому, как тянутся голодные щенки к еде. Он знал, что в саду безопасно и спокойно, он знал, что в том месте можно поиграть с какой-нибудь игрушкой или поговорить со взрослыми. С этим он столкнулся так неожиданно, потому что ещё в первый день настойчиво, но с нотками страха спросил у взрослой женщины. — Как я себя вёл? Хорошо или плохо? — Какой необычный вопрос, — женщина улыбнулась, — ты вёл себя хорошо. — Значит вы не будете говорить моему папе? — Чонгук стоял около взрослого человека, задирая голову вверх. — Не буду, — она странно улыбнулась и поджала губы, но маленькому ребёнку было на это всё равно. Он вёл себя хорошо, значит его не будут ругать дома. Иногда бывали моменты, когда Чонгук не мог уснуть. Это происходило в тихий час, тогда все дети спали крепким сном в своих пижамах, а Чонгук чаще всего притворялся спящим, чтобы его не ругали. Он лежал с закрытыми глазами на одном боку, сложив руки под щекой. Он слышал, что взрослые женщины разговаривали о разном, и когда он слышал своё имя, то замирал и задерживал дыхание, вслушиваясь в каждое слово. — Такой ребёнок стеснительный, забитый, что же там дома творится, — шептала одна из женщин. — Да родители просто такие — вечно им всё не так и не по их духу, не по шерсти. Мальчишка-то хороший, — говорила другая. «Хороший» — слышал Чонгук. И в следующий раз, когда Дохи начинала кричать на сына, называя его тупым и бесполезным, Чонгук смело возразил, что женщины из сада назвали его хорошим. Тогда Дохи с ухмылкой на губах, дьявольской усмешкой… разбила все его мечты и веру. — Они так говорят, потому что им жалко тебя. А я знаю лучше, потому что я тебя рожала, а не они. Ты маленькая мразь, лучше бы я не рожала такого тупого ребёнка. Ненавижу всё это. И тебя тоже. Чонгук поджимал губы и не понимал, почему не мог больше сказать ни слова — слёзы словно душили его, сдавливали горло, не давая ничего сказать и возразить. Он же хороший… Почему мама, самый родной и любимый человек говорит, что это не так?***
Чонгук осознал, что ненавидит школу, когда ему исполнилось девять лет. Каждый его день заключался в том, что ему нужно было вставать рано, собираться в школу, сидеть там очень долго, а потом идти домой и снова заниматься уроками. И так проходил каждый день — каждый. У него не оставалось времени на свои игры, на свои занятия. В семье происходил полный разлад — Дохи и Киён сучились как кошка с собакой. Чонгук слушал их, сидя всё в той же ванной. Он больше не болтал ногами, потому что те касались пола, но и не спешил выходить из комнаты. — Я подам на развод! — кричала Дохи, разбивая посуду. — Я тебя хуй куда отпущу, потаскуха ты ебливая! — кричал в ответ Киён. Он громко хлопал дверью и ходил по дому, топая по скрипучим половицам. Чонгук в такие момент скрещивал пальцы на руках, лишь бы его отец не пришёл в туалет и не нашёл его здесь. Чонгук осматривался — старые стены родного дома были грязные, и после ругани Дохи он знал, что здесь требуется ремонт. Что нужно менять потолок, стены и полы, мебель и жильцов. Дохи клялась, что уйдёт, и с каждым новым синяком она обещала себе и всем в этом доме, что так и будет. Чонгуку было жаль маму — он знал, как это больно. Он порой и сам нарывался на плохой дух отца, и получал от него так сильно, что звенело в ушах, а от собственного плача закладывало болью где-то в груди. Киён не церемонился, часто хватал сына за заднюю сторону шеи или за локоть и тащил в сторону дивана в гостиной, где Чонгук обычно спал. Тогда ребёнок вырывался, часто-часто дышал и слёзно просил «не надо». Он говорил «пожалуйста» и «папа, не надо», и никогда не был услышан. Никто в этом доме не слышал его просьб, никто не реагировал на слово пожалуйста, а сам он каждый раз сжимался на диване, кусая обивку и громко плача, потому что отец, несмотря на своё пьяное состояние, замахивался ремнём очень сильно и прикладывал так сильно, что дрожало всё тело. Киён никогда не жалел, всегда бил от души, и в такие моменты Чонгук думал, что лучше получать удары от матери — та ударит чем попало пару раз и отпустит, продолжит потом добивать обидными словами. Но отец был не таким — он вкладывал в удар всю злость и ненависть, все обиды и плохое настроение. Чонгук после такого не хотел никого видеть, но однажды всё же не выдержал — пошёл к своей маме. Дохи сидела в спальне и читала книгу, синяк на её лице был замазан тональником. К слову — на лице Киёна тогда тоже красовались синяки. — Мам, — позвал тогда Чонгук, дрожа от боли и унижения. Он поджимал губы и не мог перестать плакать и вздрагивать всем телом, в его груди словно разорвался вулкан из титанической боли, которую он не мог пережить и перенести в себе. Он выплеснул на свою маму рыдания, сжимая руки в кулаки и растирая ими красные глаза, — мама… Он подошёл тогда к женщине, сам обнял её за шею и заплакал ещё сильнее, вжавшись лицом в её плечо. Дохи отодвинула книгу, прикрыла на секунду глаза, словно сама попыталась понять, что она чувствует. Испытывает ли жалость, сочувствие, злость и грусть? Нет. Ничего из этого. Безразличие? Да. Чонгук не сразу понял, что его мама не обнимает его в ответ и не гладит по спине также, как Чонсока, у которого бывают неудачи. Мама не прикасается к нему. — Мам, — снова позвал он, захлёбываясь на очередном вдохе. — Отойди, — спокойно сказала Дохи, заставив сына сделать растерянный шаг назад. Она продолжила спокойно смотреть в глаза девятилетнего ребёнка, — не смей меня трогать, Чонгук. И не смей меня называть мамой — я бы никогда не захотела рожать тебя. Я тебя не люблю. Ты меня понял? Чонгук замер — медленно моргнул и кивнул, словно заворожённый. Он не мог понять, почему в груди стало так больно. — Повтори, что я сказала. — Мне нельзя называть тебя мамой, — тихо сказал Чонгук каменным голосом, — ты меня не любишь. Пара слезинок скатились по щекам ребёнка после таких слов, а подбородок стремительно начал дрожать. — Цени ту заботу, которую я тебе оказываю. За мои деньги ты учишься в школе, за мои деньги ты ешь еду, спишь на диване под крышей и носишь одежду. Понял? — Да, — разбитым и дрожащим голосом выдал Чонгук. — А теперь уходи. — Куда? — Мне всё равно. С глаз моих. Чонгук поджал губы и сдержался от желания выкрикнуть злые слова в лицо мамы. Он бы хотел назвать её злой, жестокой, ужасной. Он хотел бы не появляться на свет, прямо как она и сказала. Он бы хотел не быть её сыном. Что угодно, лишь бы больше не связываться с этой женщиной. Чонгук бы хотел не слышать её голос и не смотреть на неё больше никогда в жизни. Но он не мог. Он обижался до боли в сердце, до судорожных детских всхлипов и отчаянного непонимания, но не мог не любить её. Про себя он ругался на неё, спрашивал в подушку — почему всё так? Что он делает не так и как ему быть? Почему его родная мама отворачивается от него и заставляет чувствовать себя настолько ужасно? Ответов на свои вопросы Чонгук получить не мог, как и не мог исправить положение. Он продолжал ходить в школу, учиться, заниматься дома, играть в те игрушки, которые доставались ему от Чонсока и донашивать его же вещи — зимнюю куртку и тёплые кроссовки, штаны и свитера, школьный пиджак, что потёрся в локтях. Чонгук словно был чьей-то тенью — невидимый тихий мальчик, пытающийся не влезать в проблемы, за которые он мог сильно получить. В школе устраивали праздник — просили выполнить огромную проектную работу. Нужно было подготовить хороший и большой рассказ о самом счастливом дне, проведённым со своей семьёй, подкрепляя это всё фотографиями. И это было просто ужасным заданием для Чонгука. Сначала он пытался схитрить — притвориться больным и не готовиться к этому проекту, пропустить урок, но Дохи слишком быстро уличила ребёнка во лжи, прогоняя на уроки. Чонгук страдал. Буквально каждый раз, когда натыкался взглядом на своих одноклассников, он задумчиво кусал губы и ждал дня икс. Ждал с дрожью в теле от волнения и обиды. Его одноклассники проводили масштабную работу — приносили плакаты, лепили на них стикеры, раскрашивали их красками и яркими фломастерами, вырезали фотографии и подписывали их, готовились к проекту, подходя к делу со всей ответственностью. Они радостно обсуждали между собой яркие плакаты и спрашивали у Чонгука, когда же тот принесёт свой. Чонгук не мог — просто не мог принести плакат, потому что у него не было совместных фотографий с родителями. Была одна фотография с братом, когда они были совсем ещё маленькими, но это никак не связывало тематику праздника. Когда определённый день настал, Чонгук не спешил поднимать руку и выходить отвечать и рассказывать хоть что-то. Первой вызвалась его одноклассница. — Вот, — она показала ладонью на свой яркий плакат, выглядящий как постер, — моё самое яркое воспоминание, это когда папа отвёз меня в океанариум. Мы простояли в очереди та-а-ак долго, но это было так интересно! Папа сам рассказывал мне про разных рыб, мы придумывали имена черепахам, а ещё папа обещал свозить меня к океану следующим летом. Это будет хорошая поездка, мой папа старается и делает для меня много всего хорошего. Мы сделали много фотографий в тот день и это является для меня счастливым событием, потому что мой папа всё время был рядом со мной. Он нёс меня на руках, когда я уставала идти, и он купил мне два мороженых. И это было так здорово! — Спасибо, — отозвался учитель с мягкой улыбкой, — кто следующий? Чонгук не думал, что ему будет так неожиданно интересно и одновременно больно слушать своих одноклассников. — У меня тоже был счастливый момент с моим папой, — начал другой одноклассник, — вообще-то сейчас мой папа лежит в больнице, потому что он простудился, но я знаю, что скоро он вернётся домой. На фотографиях видно, как он… делает горку. Да, представляете? Снега не было почти всю зиму, а когда он выпал, я хотел пойти с папой на улицу, поэтому ждал его. Он всё не возвращался с работы, долго его не было. Я постоянно подходил к двери и ждал, думал он сейчас придёт и я сразу потащу его на улицу, а потом я решил сесть около окна, чтобы смотреть, когда папа вернётся. Вы не поверите! Я увидел как он собирал снег руками и делал горку! Сам! Один! Он ходил во дворе такой важный, и я сразу же позвал маму. Мы оделись и пошли на улицу к папе, а потом я катался на этой горке. Папа после работы делал мне горку, это было счастливым воспоминанием. — Замечательный рассказ, — учитель похлопал в ладоши, — дальше, ребята. Чонгук похлопал тоже. Чтобы поддержать одноклассника. Он думал, что его отец никогда бы так не сделал для него. — Моя мама работает в приюте, — тихо отвечает девочка, посматривая на свой плакат, — она спасает больных животных — котиков, собачек, хомячков, кроликов. Я после школы часто хожу к ней на работу. Однажды… она сказала, что я буду не просто гостем, а её помощницей. Она дала мне фартук и шапочку, и я кормила кошечек и собачек. Они все очень красивые! Но у одного котёнка нет глаза, а у собачки хвоста, но мы их очень сильно любим. Если вы хотите себе животное, приходите к нам с мамой, мы вам отдадим кого-нибудь. У всех должен быть свой дом. А дома у нас тоже есть животные, поэтому для меня это счастливое и радостное событие. Учитель вновь похлопал в ладони, подбадривая учеников. Таким образом они рассмотрели и послушали почти всех учеников, пока очередь не дошла до Чонгука. Первым его сдал сидящий рядом одноклассник, сказав, что Чонгук не готовился и ему можно занизить балл. Учитель возразил, сказав, что это занятие делалось не для баллов, а для хороших и приятных воспоминаний, которыми ученики могли поделиться друг с другом. — Чонгук, прошу, — мужчина кивнул ребёнку головой, вызывая к доске. Чонгук думал, что сгорит со стыда и не дойдёт до доски. Ему казалось, что все сидящие здесь ребята знали, что он стоит в потрёпанной одежде своего старшего брата, что он носит обноски, а из своего у него только тетради и карандаши. Он не знал, что нужно говорить, не знал, что нужно делать, поэтому засунул руки в карманы, пряча влажные ладони там. Учитель посмотрел растерянно, а одноклассники с интересом. Они ждала какого-нибудь рассказа, но Чонгуку нечего было рассказывать. Ему не о чем было говорить. Мужчина почувствовал заминку. — Можешь просто рассказать про какой-нибудь яркий момент, связанный со своей семьёй, — сказал он, смотря на своего ученика. — Да, давай, — поддержала бойкая одноклассница с первой парты. — Моя… — Чонгук запнулся на слове, потому что вдруг горло налилось свинцом, а плечи опустились вниз. Он запнулся на слове и поднял взгляд на учителя, что терпеливо его ждал, не пытаясь поторопить. Его рассказ ждали и одноклассники, внимательно рассматривая его. Чонгуку захотелось спрятаться где-нибудь подальше от этих глаз. Они все смотрели на него, они все ждали от него ответа. Пытаясь удержать дрожь в теле, Чонгук не обратил внимания на то, как его подбородок стал ходить ходуном, а ресницы в один миг стали влажными из-за накативших слёз. Вдохнув как можно глубже, Чонгук попытался собраться. — Моя мама сказала, что не любит меня. Но она покупает мне одежду, оплачивает школу и еду, поэтому это счастливый момент для меня. Наверное, папа тоже не любит меня. У него я не спрашивал. Но я думаю, что и ему я тоже не нужен. — Чонгук, — растерянно выдал учитель, услышав шелестящую тишину в кабинете. Все молчали, смотря на Чонгука так, словно он разыгрывал их всех, словно придумал это. Словно соврал. Нагло и непривычно по-взрослому, несмотря на свой возраст. Ученики буквально через секунду стали шептаться между собой. — Я могу сесть? — спросил Чон у учителя. — Да… Чонгук прошёл до своей парты и сел на стул, отчётливо ощущая одиночество. Он знал, что это такое, быть белой вороной. В своём классе посреди праздника он был белоснежнее всех.***
Когда это случилось — было дождливо. К вечеру того дня тучи заволокли небо, слышался редкий гром, а ветви деревьев гнулись от налетевшего ветра. Срывался дождь — большие капли с огромной силой падали на асфальт и дорогу, прибивая пыль. Пахло чем-то сырым, опасным и страшным. Чонгук в ту ночь долго засыпал, словно чувствовал что-то нехорошее, страшное. Он взбивал подушку перед сном, укрывался одеялом, а потом сбрасывал его подальше, взбивая и пиная ногами. Диван становился ему маленьким, узким, а гостиная комната казалась непривычно крохотной. Большой шкаф казался таким громоздким, что даже пугал. Он отбрасывал большую тень на стену. Чонгук снова открыл глаза, когда понял, что больше не сможет уснуть. Он ворочался, пытаясь найти удобную позу, а после замер, вслушиваясь в шорохи дома. Киёна в доме не было — он гулял с друзьями в баре и даже не торопился в родной домой. Дверь же в их с Дохи спальне приоткрылась — привычно скрипнула. Чонгук выучил все скрипы и шорох всех шагов в доме, поэтому он слышал, как мама вышла из комнаты. Потом послышался шорох двери комнаты брата — Чонсок тоже вышел из комнаты. Помимо грозы со стороны улицы послышался скрип шин — подъехала машина, она гудела довольно громко, Чонгук слышал это со своего дивана. — Давай, сынок, — сказала Дохи, выходя в гостиную. Чонгук мгновенно сел, повернув голову в сторону матери. Он замер, рассматривая её — одетую в тёплую одежду, с макияжем на лице, с красивой причёской. Она держала в одной руке большой чемодан, а Чонсок стоял рядом с ней, держа в руках портфель и дорожную сумку. — Вы куда? — спросил сразу же Чонгук, показывая, что не спит, а смотрит на них. Дохи бросила взгляд на младшего сына и отмахнулась, проигнорировала, потащила чемодан в сторону коридора. — Когда вы придёте? — снова спросил Чонгук, продолжая сидеть на диване, зажимая в руках одеяло. — Никогда, — бросил Чонсок, обуваясь и набрасывая на плечи тонкую куртку. — Почему? — не понимал Чонгук. — Потому что мы уезжаем навсегда, — ответила Дохи, схватив с тумбочки свою яркую помаду, — мы уезжаем вдвоём, а ты остаёшься здесь, с отцом. Она открыла помаду — щёлкнула губами и накрасила их. Потом поправила причёску и поставила аккуратно помаду на место. Бросила взгляд на Чонгука, замечая его растерянность и злость во взгляде. Вздохнула и пожала плечами. — Скажешь что-нибудь на прощание? — Я тебя ненавижу, — хриплым голосом выдал Чонгук, отчего-то не боясь, что Дохи сорвётся и вдруг побежит его бить. Наоборот, она выглядела такой вдохновлённой и собранной, практически счастливой. — Ненавижу. — Так даже лучше, — ответила Дохи легко, а потом открыла входную дверь и стремительно вышла из дома. Чонсок пошёл за ней следом. Чонгук прижал ладонь к губам, осознавая, что именно он сказал маме. Своей маме. — Мам, — позвал он в пустоту. В голове сразу же поселилась паника, и ужас охватил всё тело, заставляя вскочить на ноги. — Мам! Чонгук закричал в полный голос. Он подскочил с дивана, отбросил одеяло и побежал в сторону входной двери. Открыв её, он видел, как Чонсок садился на заднее сидение такси, а его мама убирала чемодан в багажник. Она прошла к пассажирскому сидению, морщась от накрапывающего дождя, а после открыла дверцу. — Мама! — снова закричал Чонгук, срываясь на бег. В своих спальных штанах, в тонкой застиранной футболке и босиком — он наступил пяткой в назревающую лужу и не почувствовал холода, потому что со всей скоростью побежал к машине, — прости меня, мам! Мама, я люблю тебя, правда! Прости меня! Пожалуйста, не уезжай, мам! Женщина села в машину, захлопнув дверь. Она сказала, что можно ехать и даже не повернула голову в сторону подбежавшего к машине мальчика. — А этот? — сказал мужчина, кивнув головой на раздетого ребёнка. — Просто езжайте, — сказала Дохи, посмотрев на дорогу, мокрую от дождя. Чонгук ударил кулаками по стеклу машины, прося открыть дверь. — Мам! — снова крикнул он, наверняка привлекая внимание ещё не уснувших соседей, — пожалуйста, не уезжай! Мам, я тебя люблю! Пожалуйста, мамочка! Мужчина пожал плечами — ему заплатили деньги, он должен ехать. Его человечность не мешает ему. Поэтому он жмёт на газ и начинает ехать, не думая о ребёнке, который умирает. Чонгук умирает морально. Он пытается вдохнуть как можно больше воздуха и не может этого сделать. Он знает, что его лицо некрасиво искажается в рыданиях, что он выглядит как самый настоящий мальчишка, у которого отняли игрушку, он знает, что в эту минуту никто не повернёт время вспять и его жизнь изменится. Чонгук начинает бежать — голые ступни скользят по мокрому асфальту, он спотыкается, пробегая несколько метров, но машина уезжает всё дальше и дальше. Машина, в которой сидят его мама и старший брат. Она уехала, забрав только Чонсока. Значит она не врала, когда говорила, что не любит его? Значит он действительно был не нужен ей, никому в этом мире не нужен? Останавливаясь, понимая, что смысла бежать дальше нет, Чонгук начинает громко плакать прямо посреди улицы. Он заикается и судорожно вздыхает, его плечи ходят ходуном, а на макушку падают тяжёлые капли дождя. Его гнёт ближе к земле, потому что его детское сердце страдает и мечется, горит от боли и обиды. Он хочет ругаться и говорить о том, как ненавидит свою маму, но он также хочет обнять её и сказать, как сильно любит. Грубую, злую, с тяжёлой ладонью. Он любит её. Он хочет к ней. — Чонгук-и, дорогой, пойдём-пойдём, — соседка подошла к ребёнку поближе, держа над головой зонт, — ох, дура же какая, Дохи, ну и дура. — Мама, — рыдая, выдал Чонгук, судорожно икая. Соседка подошла ближе, приобняла за плечи и прижала к себе, уводя в сторону дома. Она видела всю картину в окно, слышала крики и пришла на плач, потому что её сердце не выдерживало. Она бы не простила самой себе, если бы не пришла на помощь. Поэтому в тот же момент она подхватила зонтик и влезла в обувь, спеша к ребёнку, разбитому и отчаянно рыдающему. — Вот дура, — причитала соседка, пока вела Чонгука к дому. — Ненормальная, разве так можно поступать с собственным ребёнком? Век ей в Аду гореть! Не плачь, не плачь. Чонгук хотел сказать, что Дохи уехала, но не мог. Он вытирал ноги полотенцем и всхлипывал, потом видел, как старушка наводила ему пахнущую воду. Капала в неё какие-то капли, отсчитывая необходимое количество. Чонгук пил воду жадно и не подозревал, что через несколько минут придёт успокоение. Не яркое, а мягкое, словно полотно. — Бедный ребёнок, — продолжала причитать соседка, ходя по кухне и доставая из холодильника несколько сэндвичей, — ешь. Чонгук вцепился в еду обеими руками, словно её должны были отнять. — Бедный мальчик, — говорила женщина, отчаянно вздыхая, — вот и дура твоя мамашка, овца непутёвая. Грех ей на душу. Кушай-кушай, потом спать пойдёшь. Хорошо поспишь, капельки-то отличные, я их пью, когда волнуюсь сильно. Ну-ну, не плачь. То ли ещё будет, Чонгук-и. Главное не плачь, голову-то не опускай, ну, никогда. Женщина продолжала ещё говорить ободряющие слова, пока Чонгук делал очередной кусок сэндвича, солёный из-за его капающих слёз. В его жизни всегда всё идёт наперекосяк, поэтому… может ли быть ещё хуже?***
— Потише там, — говорит Киён, гремя бутылками из-под пива. — Ага, — Чонгук закрывает дверь в бывшую комнату Чонсока, понимая, что отныне его спальня достаётся ему. У него появилась своя комната. В ней он сразу же устанавливает свои порядки — снимает постеры и плакаты со стены, рвёт их и выбрасывает, и неожиданно даже для самого себя решается навести порядок. Мама говорила, что нужно делать ремонт, но Чонгук справляется и так. Он ходит к соседке за чистящими и моющими средствами и начинает отчищать от грязи свою будущую жизнь. Первым делом он снимает шторы, кидая их на пол, гоняет пыль и трёт окно, рассматривая через него улицу. Он старается не шуметь, потому что отходящий от запоя Киён злится из-за каждого малейшего звука. Не шуметь не получается, Чонгук даже с ноткой радости позволяет себе натирать щёткой подоконник, оттирая с него налипшие жвачки. Это ведь теперь его комната. И он может делать здесь что угодно. Он наведёт здесь порядок, потому что ему хочется чистоты. Чонгук переставляет кровать и стол в другие места комнаты и за лишний шум получает пару подзатыльников, но он нисколько не расстраивается из-за этого. Он чувствует себя взрослым, когда начинает жить один. Сам встаёт в школу, сам готовит себе завтрак, сам ходит в школу. Он знает, что может зайти в гости к соседке и та всегда накормит его или даст то, что будет нужно. Женщина всегда ругается на Дохи в его присутствии. — Уехать бы тебе в Сеул, там настоящая жизнь, — говорила женщина, — выучись хорошо, будешь умным — сможешь поступить даже без денег. Уедешь подальше от отца, начнёшь хорошую жизнь. Глянь как исхудал, небось не кормит тебя. — Я сам готовлю, — Чонгук доедает рис. — А продукты-то он часто покупает? Херовый из него родитель, да и из Дохи тоже не вышло путёвой матери. Главное не иди по их стопам, лучше выучись и уезжай подальше от этого места. Начнёшь новую жизнь, найдёшь себе девушку, знаешь как приятно влюбиться? Вот узнаешь. — Не хочу, — тянул Чонгук. — Ну и дурак. Останешься тут — сопьёшься, как и твой отец. Лучше уходи и беги как можно дальше, у тебя есть все шансы сбежать из этого места и начать нормальную жизнь. Молодой такой, всё в твоих руках, ничего не мешает! — Я подумаю. — И начни прямо сейчас! Я тебе книг насобирала, читай их и учись, Бога ради, только учись. Будешь умным и никому не будешь должен, честное слово тебе говорю. — Ладно-ладно. Чонгук не особо верил в её слова. Женщина порой была очень настойчивой и импульсивной и она совсем не понимала, что Чонгук не сможет сбежать. Не сможет, потому что даже если он не ночует дома, Киён ищет его. Он выходит из дома в злом расположении духа и приходит к соседке посреди ночи, чтобы забрать сына домой. И если пару раз женщина пыталась уговорить Киёна не будить паренька и дать ему выспаться, то чаще всего такой трюк с мужчиной не срабатывал. Киён вламывался в дом и громко матерился, а Чонгук заранее слышал его голос и поджимал губы, сжимая руки в кулаки. — Быстро домой, — яростно ругался Киён, хватая подростка за плечи, встряхивая и отвешивая первый удар. Не последний за этот вечер. — Да пожалей же ты мальчика! — кричала вслед соседка, — алкаш ты старый! Оставь мальчика в покое! Киён не слушал причитания соседки, он тащил сопротивляющегося сына домой. Чонгук начинал получать прямо с порога. В коридоре он пытался ловить кулаки отца, пытался отбиваться как мог — своими слабыми руками, ногами, пинаясь и ударяя локтями и коленями. Чонгук кричал и просил его не трогать, но в его речи ни разу не всплывало слово «пожалуйста». Из-за того что он отбивался, Киён бил сильнее. Он бил кулаками, а не ладонями, и Чонгук всегда плакал, сидя в ванной комнате или в своей новой спальне. Его тело горело от ударов, мысли путались, а застывшая в груди обида разгоралась каждый раз, когда он думал о том, сколько ещё это будет продолжаться. Киён от своего не отступал. Он ругался на сына. — Это из-за тебя она ушла, дрянь такая. Потому что тебя не хотела рожать, ублюдка! Лучше бы и не рожала! Тварь ты неблагодарная, не мог даже остановить её, чтобы она не уезжала! Мразь, придушу тебя как-нибудь! Чонгук терпел. Терпел и молчал, терпел и изредка плакал, терпел и учился. Решил поступить так, как посоветовала ему соседка — стал читать все книги, которые она ему приносила, чтобы хорошо сдать экзамены. Со временем он и сам заметил, как легко ему даются знания, как быстро он запоминает нужную информацию. В успешных баллах Чонгук был полностью уверен. Он шёл с экзаменов уверенный и гордый, потому что знал, что сдал их. Идея уехать от отца не покидала его. Он думал об этом каждый раз, когда ложился спать. Думал и представлял, как возьмёт деньги, которые отец прячет, потом отправится на вокзал и уедет. Подальше от родного дома. В Сеул. Да. Туда было бы просто отлично. В некоторые моменты пьяных истерик своего отца Чонгук понимал — в этом есть его вина. Если бы Дохи не рожала его, ничего бы не случилось. Они бы жили хорошей семьёй, а Чонгук всё испортил. Отец стал пить ещё сильнее после ухода жены, стал не просто упиваться, но и употреблять наркотики. Лёгкие совсем, но накрывало его сильно, и порой Чонгук боялся выходить из своей комнаты, чтобы не попасть на упоротого и злого отца. Последней точкой во всём это стало маленькое и незначительное событие. Ещё с ранних классов Чонгук понимал, что ему не нравится ни одна девочка из класса, но в старших классах ему начал нравиться одноклассник. Тот выглядел смело, ярко, был приветливым и живым человеком. С ним Чонгук ощущал себя по-настоящему счастливо, хоть и не пытался построить отношения, потому что точно решил уехать после сдачи экзаменов от отца. Отец пресёк эту попытку раньше — увидел, как Чонгук целовался с этим мальчиком за углом одного из домов. В тот вечер он кричал Чонгуку обидные слова, называя его отбросом общества, пидором, грешником, мразью, которую надо истребить. Чонгук знал, что отец будет зол, что он готов будет его убить, поэтому, заперевшись в своей комнате, он ждал, пока Киён уснёт. Ждал и собирал необходимые вещи и документы, обещая себе больше никогда не возвращаться в родительский дом. Чонгук выкрал из дома все деньги, которые только мог найти, и без проблем купил билет до Сеула. И в поезде он всё ещё чувствовал страх, потому что не знал, что его ждёт. Не знал, стоит ли ему ехать дальше и куда стоит идти. Чонгук думал только о том, что должен уехать, но он совсем не думал о том, что он будет делать дальше, как только уедет. Где он будет ночевать? Куда там стоит идти учиться? Как заплатить за комнату, которую он снимет и сколько денег ему потребуется для оплаты на следующий квартал? Раздумывая о многом, Чонгук даже решил, что его попытка сбежать из дома — это мимолётный порыв. Может… не всё так страшно, как ему могло бы показаться. Может, он смог бы перетерпеть это и… Нет. Милая женщина, живущая по соседству была права — он должен бежать от родного дома как можно дальше. Там его не будет ждать ничего хорошего. Его жизнь будет загубленной и ужасной. Чонгук не хотел бы губить свою жизнь. Он ведь ещё не узнал, как это — жить счастливо.***
На вокзале было много людей — они все спешили к выходу, пытаясь не толкаться и не трогать друг друга. Чонгук ощущал себя потерянным, продолжая стоять в толпе. Ему на глаза попался небольшой квадратный кошелёк, валяющийся на земле. На него никто не обращал внимания и поднимать никто не торопился, а Чонгук… просто не думал, что сделает что-то плохое, если поднимет чужую вещь. В кошельке оказалось несколько карточек, наличка и социальная карточка. На фотографии он увидел молодого симпатичного парня. Там было написано Ким Сокджин. Решая не трогать чужие деньги, Чонгук покрепче сжал кошелёк в руке и вышел из здания на улицу. Вечерняя погода навевала прохладу. Около скамейки крутилось несколько парней, один из которых яростно ковырялся в своём рюкзаке. — Да не-е-ет, — протянул он гнусаво, — ну не мог же он выпасть! Там же моя карточка! — Блять, какой же ты лох, — выдал стоящий рядом парень, закуривая сигарету. — Джин, лучше иди обратно в здание, подойди к охране, может они- — Здравствуйте, — ноги Чонгука сами подвели его к компании парней, посмотревших на него, — это ваше? Он протянул кошелёк с карточками одному парню. Джин, как только увидел свой кошелёк, облегчённо закатил глаза, глубоко вздохнув. Он взял кошелёк и кивнул, открывая его, быстрым взглядом просматривая карты и наличку. — Чёрт, парень, ты просто… Спасибо тебе! — Джин поддался вперёд, легко и без стеснения затянув Чонгука в быстрые объятия. — Да не за что… — тихо ответил Чонгук, на секунду прикрыв глаза, чуть не замерев от неожиданности, — скажите, а вы знаете, где здесь можно переночевать? — Ты серьёзно? — Намджун выдохнул никотиновый дым в сторону, — из дома сбежал что ли? — Ну да, — вяло кивнул Чонгук, перехватывая сумку, висящую на его плече. — Стой, серьёзно? — выдал Тэхён, широко раскрыв глаза, — ну дела! Ошалеть! Реально из дома сбежал? — Да, — смелее ответил Чонгук, улыбнувшись. — Не волнуйся, я тебе за кошелёк точно помогу, — сказал Джин, доставая телефон, — смотри, мы сейчас поедем в общагу заселяться, потому что приехали поступать. А ты что планировал делать? — Тоже! — выкрикнул Чонгук, — тоже поступать! Куда-нибудь! Мне всё равно куда! — Вау, ну тогда поехали с нами, — смело выдал Тэхён, — ну а что, это будет отличным началом нашей будущей дружбы. Представляете такое? Судьба же, не иначе. Мы тебе поможем, так что не бойся. — Спасибо, — Чонгук улыбнулся ещё шире, почувствовав ладонь Намджуна на своём плече. — Меня зовут Тэхён, это Намджун, а кошелёк потерял Сокджин. Ты это и сам, наверное, понял, если карточку читал. А тебя как зовут? — Чонгук, — он счастливо вздохнул. — Ну, погнали с нами, Чонгук. Будет пиздец как весело! Чонгук был уверен — будет. Ещё как будет. Будет всё — заселение, поступление, учёба, знакомства с другими людьми, будет… Будет человек по имени «Чимин». Просто Чонгук ещё не до конца понимает, что этот человек с таким интересным именем — это его будущая жизнь. Его жизнь, его судьба, его счастье и его любовь. Всё в одном человеке. Всё то, чего он был лишён всю свою жизнь. Чимин = жизнь. Он будет винить себя довольно долго. Винить себя в поступках своих родителей. В их ошибках. Он будет вспоминать каждый удар и каждое обидное слово. Он будет улыбаться и говорить, что не вспоминает прошлое, что оно его больше никак не касается, оно ведь осталось в прошлом. Он будет плакать из-за трогательных фильмов и будет учиться понимать… как это — принимать любовь? Как это — принимать заботу? Внимание? Поддержку? Объятия покажутся самыми приятными ощущениями на свете, потому что руки обнимающих всегда сильные и надёжные, и они поддерживают, не дают отстраниться, а в груди почему-то из-за этого становится так тепло и радостно, так хорошо, что хочется широко улыбаться и плакать от счастья. И не хочется больше злиться, не хочется проявлять ненависть, потому что ненависть — это слабость, это боль, которую другие люди не заслуживают. Он будет улыбаться, потому что его улыбка будет радовать друзей. Он будет смеяться, потому что ему этого хочется. Он будет жить так, что его родители позавидуют. Он будет учиться принимать любовь, потому что восемнадцать лет своей жизни он знал от этого только само слово. Он будет плакать каждый раз в тайне ото всех, потому что знаки внимания будут… трогательными. Чонгук познает всё самое прекрасное, потому что его жизнь только-только набирает обороты и начинается. Рядом с Чимином. Его жизнь станет важной, нужной и особенной. Он сам станет важным, нужным, особенным и безгранично любимым. Безгранично. Скромный маленький мальчик наконец познает, что такое крепкие объятия любимого человека, комплименты и слова о сильной любви. Его любят. Его ценят. Без него не видят дальнейшей жизни. Он ещё не раз подумает — заслуживает ли такое ощущение, но до этого будет учиться самым простым и банальным вещам — принимать это. Как реагировать на комплименты? Как не краснеть и просто сказать спасибо? Чонгук будет учиться с каждым действием Чимина. Чонгук будет долго осознавать, что он кому-то всё же нужен, что кто-то его всё же любит. Просто за то, что он есть. Просто за то, что он — вот такой, необычный и ничего не понимающий, существует. Просто за что, что он рядом. Просто за его мысли, за его чувства. За всё, что его окружает. В этой жизни не всегда будет всё хорошо. После чёрной полосы обязательно наступает белая. Даже если самые родные люди вдруг перестанут любить, бросят и уйдут, найдётся тот, кто заставит пылать от счастья и желания жить. Найдётся тот, кто будет смотреть как на сокровище и чудо. Как на своё счастье. Как на любовь. Найдётся тот, кто будет защищать от всего на свете, оберегать и ценить, уважать и заботиться. Не на словах, а на поступках. Поступки говорят больше слов. Уважение и воспитание всегда будут стоять на первом месте. С ними под руку будет идти любовь и счастье. Просто так будет. Обязательно будет. Когда-нибудь точно.