Скверная женщина

Холодно. Как и раньше, как и всегда — холодно. Зубы стучат против воли, окоченевшие руки тянутся к замёрзшим плечам. Только ими и можно согреться: одежда и тонкие простыни не хранят тепла. Просыпаться от холода так привычно, что всё прошедшее кажется сном, и после привычной секундной слабости нужно будет встать и снова идти на работу. Инга хочет подняться, растереть замёрзшие ступни, чтобы хоть немного согреться, но удаётся ей лишь открыть глаза. Место всё тоже. Огромное. Невозможное. Холодное. Под веки будто насыпали игл, но Инга заставляет себя моргнуть несколько раз, и зрение проясняется: серые пятна становятся каменной стеной, а ослепляющий блеск рассыпается золотом. Оно повсюду. Острой мелочью стелется по полу и поднимается вверх сияющими горами. Столько Инге даже не снилось — за всю жизнь она видела едва ли крошку, потому не могла и представить, что в мире существует столько драгоценностей. Они реальны настолько, что впиваются в щёку и колют голые ноги. Всё здесь реально. И нужно двигаться, чтобы не умереть от холода. Инга пробует пошевелиться — искалеченное промёрзшее тело на удивление отзывается. Пусть и с трудом, но ей удаётся приподняться и перевалиться на спину. Тяжело дыша, она вглядывается в далёкий, находящийся на высоте нескольких этажей, свод. Комната с настолько высоким потолком не функциональна, а значит, не должна быть создана. Но она есть. И это поражает едва ли не больше, чем наполняющее её золото. — Долго собираешься валяться? Со слухом у Инги всё в порядке. Она слышит своё дыхание, слышит шуршание монет под собой. Но чужой голос обтекает сознание как вода камень. Она одна так давно, что и не вспомнить точно, потому вера в безусловное одиночество сильнее, чем в органы чувств. — Не прикидывайся дохлой! Если голос ещё мог почудиться, то монета, прилетевшая прямо в лоб – нет. Инга дёргается как от удара током, пытается заорать, но давится воздухом и лишь хрипит содранным горлом. Её охватывает паника, возбуждённая горячей убеждённостью, что если она немедленно не увидит, кто заговорил с ней, то упустит важнейший шанс в жизни. Важнее даже, чем сама эта жизнь. В чужие от холода колени впиваются рёбра монет. Ноги разъезжаются, совсем не держат, потому Инга оставляет попытки встать и, вцепившись в край простыни, тянет себя наверх. Ей кажется, что она очень торопится, но невидимый собеседник недобро насмехается над её медлительностью и снова и снова кидает в лицо монеты. Висок. Щёки. Лоб. Боль от растревоженных ран перекрывает новые ссадины, удары почти не ощущаются, но с каждой брошенной монетой всё меньше хочется встретиться с тем, кто бросает их. Страдание не должно вызывать смеха. Инга делит людей на две части: те, кто падает, и те, кто наслаждается чужим падением. Сама она из первых. Ей никогда не захочется смеяться над болью другого, потому что она точно знает, что будет следующей. Если человек впереди спотыкается, то через шаг споткнётся и она сама, потому что все идут по одной дороге. Таков постулат, вбитый в голову каждому: что бы ни случилось, ты – следующий. Всегда. Но какой бы дрянью ни был человек сверху, Инга не может сдержать счастья от своего не одиночества. Тупая животная радость вытесняет все остальные мысли и даже боль. Главное – слышать человеческий голос. Чужой, не только свой собственный. Одного взгляда на мужчину, вальяжно устроившегося на кровати, Инге достаточно, чтобы понять: её насиловал вовсе не он. Кажется, что его растянутые в тонкую усмешку губы вот-вот разойдутся, чтобы извергнуть приказ: «Бейте! Топчите! Ломайте!». Они точно не встречались раньше, но таких, как он, Инга знает хорошо. Номенклатура. Власть. Те, кто смеётся. Те, кто не марает рук. Невольно она отшатывается, едва не соскальзывает снова в кучу монет и крепче хватается за простынь. В её больной неловкости нет ничего смешного, ничего, но звон металла под ногами снова заглушает смех. — Ты забавная... — проговаривает незнакомец, а Инга кривится от его голоса и отвращения к себе. Этот человек неприятен. Ему хочется засунуть пистолет в глотку, а не вслушиваться в каждое слово, но она не может унять восторга от того, что рядом кто-то живой, а не плод её воображения. — А ты мразь, — шепчет Инга и попробует подтянуться, чтобы сесть на край кровати, но снова падает коленями в золото. — Я Саул, — смеётся он и смотрит на неё холодно, без жалости и одобрения. — Впредь называй меня так и никак иначе. — А то что? Мужчина щурится и раздражённо кривит губы, но молчит, а Инга продолжает: — Бесполезно угрожать тому... У кого ничего нет. Длинная фраза даётся с трудом. Голос дрожит едва ли не сильнее рук, но у Инги всё же получается забраться на край кровати. Острая боль во всём теле давно сменилась болезненной слабостью. Кажется, если не двигаться, то она пройдёт вовсе. Упасть и лежать — лекарства проще не придумаешь. Но Инга не может отвернуться. Не может. Не может. Не может. Смотреть снизу-вверх на такого, как Саул, для неё недопустимо. — Думаешь, мне нечем тебя напугать? — Не думаю... Знаю, — выдыхает она. — У меня ничего нет. Отнимать тебе нечего. — А жизнь? — скалится он. — Я буду сопротивляться. — Ты? Сопротивляться?! Саул смеётся снова, но совсем по-другому. Он запрокидывает голову назад и хохочет так, что кажется, будто его кадык вот-вот соскочит с длинной тощей шеи. Успокоившись, мужчина опять смотрит на Ингу, и глаза его совсем другие, шалые, он словно опьянел за эти несколько секунд. — И что же, даже боли не боишься? — вытянутое лицо трескается улыбкой, и он демонстративно проводит руками по шёлку рядом с собой. Инга невольно следит за движением и пропускает вдох. Все простыни в крови. В её крови. Пятно выглядит куда больше, чем показалось в первый раз. Промокшая бордовая ткань задубела, и теперь мягкие жемчужные складки соседствуют с изломами застывшей крови. Саул расположился на том самом месте, где не так давно истязали девушку. Он лежит на боку, уютно закинув ногу на ногу, и подпирает подбородок запястьем. — Боль была вчера. — Он придёт снова. — Это будет завтра. Эйфория от встречи с живым человеком медленно тает, хоть Инга по-прежнему сделала бы всё, что угодно, чтобы продолжить этот омерзительный диалог. Будь у неё выбор — она никогда бы не заговорила с таким, как Саул, но выбора нет. Голод оказывается слишком силён. Самое неприятное —– её ответы веселят ублюдка. Он не скрывает своего удовлетворения и даже открыто хвалит: — Ты настолько идеально подходишь, что даже не верится. — Подхожу для чего? — Ну наконец-то пошли правильные вопросы! — Саул ухмыляется и картинно закатывает глаза. — У нас не так много времени, и, если хочешь понять хоть что-то, не трать его зря. Инга пожимает плечами. Ей всё равно, для чего она подходит и о чём вообще вести беседу. Лишь бы говорить. Любой бред сойдёт. — Кроме той реальности, к которой ты привыкла, существует множество других. В этой, например, есть магия, на небесах драконы соседствуют с богами, а землю делят десятки человекоподобных рас. У всех этих существ, само собой, полно различных проблем. Вот у нескольких близлежащих королевств, например, такая забота: злобный дракон требует золота к столу и принцессу в жёны. Золото добыть можно, но вот девушки после первой ночи мрут как мухи, и такими темпами принцесс надолго не хватит, а гневить дракона ой как небезопасно. Вот и решили правители скинуться и выделить ему одну, но многоразовую. То есть, тебя. Точнее, истинную хозяйку этого тела. Истинную хозяйку? Если всё, происходящее до этого, ещё хоть как-то укладывалось в рамки возможного, то смена тела – уже нет. За неимением зеркала Инга ощупывает своё лицо. И не узнаёт его. Списывает на не до конца вернувшуюся чувствительность. Проводит по волосам – длинные и гладкие. У неё никогда таких не было. Наверное, искусственные. Смотрит на свои ладони. Изящные и ровные, ни разу не ломанные пальцы с аккуратными пластинками ногтей. Ни одного шрама или мозоли. Эти руки не могут принадлежать ей. Никто, наверное, не знал своё тело лучше, чем Инга. Она разглядывала собственные руки и ноги часами, могла мысленно повторить каждую линию в отпечатках пальцев. И те натруженные и исстрадавшиеся конечности не имели ничего общего с теми, что сейчас подчинялись её воле. — Есть множество способов изначально смертное существо сделать относительно вечным. На мой взгляд, один из самых занятных – «Бессмертие Деклаты». Его ещё называют вечностью удачи или бессмертием вероятностей. Суть его заключается в том, что, если у обладателя есть хоть один, пусть самый ничтожный и невероятнейший шанс выжить, он не умрёт. Например... Как часто ты жрёшь драгоценные камни? Сначала Инга не понимает, о чём речь, но быстро догадывается: перед тем, как потерять сознание, она со злости проглотила какой-то острый камушек. Глупый и странный поступок. — Нечасто, — коротко отвечает она. Не объяснять же, что никаких драгоценностей до этого дня она не касалась вовсе. — Сделай так при драконе, ему понравится, — почти искренне советует Саул и продолжил: — Ты проглотила не просто стекляшку, а безоар. Единственный, между прочим, на всю сокровищницу. Обычно люди делают из него зелье для самых крайних случаев. Безоаровый напиток лечит любые раны, правда за счёт резервов самого организма, чем сокращает жизнь на десятки лет. Однако тебе такой побочный эффект не грозит — молодость у этого тела вечная. Дальше Саул с упоением рассказывает о том, как и откуда этот камень добывают, но Инга уже не слушает. Его речь понятна ей лишь наполовину, но одно слово, одновременно знакомое и чужое, захватывает мысли: Дракон. Инга слышала его в детстве, когда все книги, кроме Канона, уже запретили, а упоминания о них ещё нет. Кто рассказывал сказки о драконах и принцессах — не вспомнить. Куда ярче воспоминаний наркотические сны, в которых она неизменно видела Её занимает не содержание речи, а то, как Саул говорит. Его лицо дёргается и меняет выражение быстрее, чем это поддаётся логике. Он и манеру речи тасует как карты. От неприкрытой издёвки в голосе переходит к интонациям, уместным на допросе, а потом вдруг заливается старинной сказкой. Инга слышала что-то подобное в детстве, когда все книги, кроме Канона, уже запретили, а упоминания о них ещё нет. Кто рассказывал о драконах и принцессах – уже не вспомнить. Даже пытаться не стоит. — Ты сумасшедший, — говорит Инга, грубо перебив разошедшегося Саула. — Конченный псих. Никто не станет лежать в луже чужой крови и самозабвенно вещать о камне из желудка козы. — Все бессмертные в той или иной степени сходят с ума, — на удивление легко соглашается мужчина. — А ты сумасшедшая и без вечной жизни. — Я не думаю о том, что было вчера. Это не безумие, а способ выжить. — Тогда не осуждай мои способы не сдохнуть от скуки. Инга задумывается. Верить словам этого чокнутого невозможно, но она верит, потому что альтернатив у неё немного. Если бред – действительно правда, то существование её наконец-то изменится. — А какое отношение к этому всему имеешь ты? ­ — Самое прямое! — не скрывая самодовольства, Саул ухмыляется и добавляет: — Я тот маг, что наделил принцессу бессмертием. За баснословную сумму, между прочим. Тому, как сладко этот гад устроился в жизни, оставалось только позавидовать. Он получит не только деньги, но и отличное развлечение в её, Инги, лице. Как он там сказал? Самый занятный способ. — А теперь самое вкусное: чем это всё чревато для тебя, — Саул делает паузу, чтобы насладиться появившейся на лице Инги заинтересованностью. — Местный дракон не такой уж плохой парень, и большую часть времени обращается со своей женой весьма недурно, но вот в те моменты, когда он всё же теряет над собой контроль, её место будешь занимать ты, а настоящая принцесса, чтобы не сойти с ума раньше времени, окажется в твоём теле. Как, кстати, ей там живётся? — Просто прекрасно, — давит из себя Инга. — Тюремная камера три с половиной на четыре шага. Питательные пилюли в разное время. Случайным образом включающийся и гаснущий свет. Несколько уровней охраны. Никаких развлечений, работы или контактов с людьми.­­ — Идеально... ­— вздыхает Саул и клонится к Инге так, словно хочет поцеловать её. Или откусить часть лица. — Не только ты сама идеально подходишь – настоящая принцесса точно бы тронулась рассудком от любвеобильности вашего дракона – но и твоё собственное тело находится в безупречном положении. Сложно представить место более безопасное, чем описанная тобой тюрьма. Возразить на это нечем. В камере Инги даже убить себя не представляется возможным. — А за что ты сидишь, если не секрет? — За убийство. — У вас так строго карают за такую ерунду? — искренне удивляется Саул. — Я убила много людей. — И что? Твой благоверный на днях выжег целый город, просто потому что он портил пейзаж. Вы, люди, такие идиоты! Каждые лет пятьсот-шестьсот забываете, что селиться так близко к драконьей горе ­– плохая идея. Инга снова пожимает плечами. Она никогда не считала себя невиновной, а своё наказание незаслуженным. Но это не означало, что ей не хотелось свободы. Больше всего на свете Инга желала жить.