Скверная женщина

Вспоминать свою радость от того, что проклятье позволит задержаться в этом мире надолго, смешно. Последствия смертельной магии – вовсе не страх принцессы, с которым Инга без проблем могла справиться, не холод, даже не резкая чудовищная боль. Проклятье не мучает, оно убивает, мгновенно останавливает сердце и превращает кровь в гниль. Но беозар сопротивляется, и противостояние двух полярных сил – смертельной и исцеляющей – оборачивается для Инги непрекращающейся болью. Эта пытка не самая тяжелая, Инге доводилось испытывать страдания куда более сильные, но она постоянна и прерывается лишь для того, чтобы с утроенной силой впиться в сердце. Безумный дракон. Падение. Поле. Дорога. Оберст. Печать. Этого слишком много для одного дня, слишком много для неё одной. Инга не может забыться сном, не может даже провалиться в обморок – боль надёжно держит её в сознании. Сколько людей она видела и слышала сегодня? Сколько из них касались её? Инга так много времени провела в одиночестве, что не способна даже вообразить в себе настолько острого желания вновь остаться одной. Минуты и секунды сливаются в часы. Ощущение времени теряется совсем как в камере, Инге кажется, что она давно уже не в теле принцессы и вернулась в свою тюрьму. Нет желания думать. Нет сил шевелиться. Она так и сидит, прислонившись щекой к двери, пока чьи-то тёплые руки не касаются её лица, пока кто-то, трагически причитая, не тащит её в глубь комнаты. Те же руки бережно снимают с неё платье, трепетно проводят по почти зажившим ранам. Инга слышит тихий встревоженный голос, чувствует, как обнаженное тело обнимает горячая вода, и становился чуточку легче. О ней, едва ли не впервые в жизни, заботятся, не оставляют одну, когда действительно тяжело. Нет, такое уже было. Опустошенное сознание заполняется ярким воспоминанием о раскалённой ладони в золотой чешуе. Инга помнит ласковую воду и эйфорию от первого прикосновения. Она всё ещё голодна и хочет этого снова. Ладони на плечах узкие и тонкие, укусить такую нет и мысли, потому Инга льнёт к ним, надеясь, что не оттолкнут. И её не только не отталкивают, её обнимают. Кто-то прижимается к ней сзади, осторожно, но крепко обхватывает руки и сбивчиво шепчет о том, как Инга настрадалась, какая она молодец, что выдержала. Никогда, даже в детстве, никто не говорил ей об этом. Страдать было можно, но вот признаваться в этом – нельзя. И уж тем более запрещалось называть боль другого человека. Хороший гражданин должен плакать лишь тогда, когда не смог защитить своё Государство. Других поводов нет и быть не может, пока Государство едино, все слёзы – ложь. А лжецов надо наказывать. Но голос не лжет. Инге и правда плохо. Ей больно. Она устала. И когда кто-то признаёт её право на слабость, она в первые в жизни по-настоящему расслабляется. Если бы возможно было заплакать не пустыми слезами принцессы, а своими собственными, то она заплакала бы. Много позже, успокоившись, Инга отпускает тёплые руки и узнаёт, что утешительницу её зовут Даце и она служанка, приставленная к ней. Девушка чем-то похожа на принцессу, у неё светлая кожа и прямые чёрные волосы. Наверное, они родом из одной страны, потому что все, кого Инга встречала здесь до этого, были светловолосы. Даце невысокая и очень худенькая, но ловко справляется с объёмным платьем. Голос у Даце тихий и нежный, но она с чувством проклинает того, кто уничтожил прекрасные длинные волосы Инги. От тяжелой копны до пола осталась едва ли половина, да и та свисала неровными обгоревшими клоками. Сама Инга не видела в этом беды, так было даже удобнее, но Даце плакала, когда срезала очередную изувеченную прядь. – Какие же они, наверное, были длинные! – причитала она. – Совсем как у принцессы Эвии. – Нет, совсем не длинные, ­­– неожиданно для себя врёт Инга. От чего-то ей не хочется сильнее расстраивать девушку. Даце вытирает слёзы и улыбается, хоть и не верит ей. А Инга думает, почему она сравнивает её с Эвией, ведь она та самая Эвия и есть, и почему совсем не обращает внимания на большое чёрное пятно на груди. Должно быть, в этом заключалась суть того символа, который маг опустил ей на макушку: искажать самые яркие отличительные черты, оставляя лишь общий образ. Наверняка Даце сможет узнать её в толпе, но вот описать подробно уже не сумеет. Закончив с волосами, которые теперь едва доходили до талии, Даце принялась обтирать Ингу губкой, тщательно обходя все синяки и ссадины. Это было очень странно. Раньше Инга и подумать не могла, что можно мыться не самостоятельно. Сначала она хочет отобрать губку, но потом решает подчиниться, чтобы не обидеть служанку, которая с таким рвением выполняет свою работу. Слово «слуга» ей хорошо знакомо. «Правительство – слуги народа!» – гласил один из постулатов Единого Государства. А за границей всё совсем не так, там правящий класс зовёт слугами простых людей. Инга давно поняла, что на самом деле всё совсем иначе, но называть Даце слугой всё равно не хотелось, хоть она и сама представилась так. Девушка помогала с искренним рвением, словно Инга была её давней подругой, а не новой обязанностью. Долгое время Даце молчит, лишь сдавленно всхлипывает, натыкаясь на особенно сочный синяк. Она не задаёт вопросов, хоть Инга и видит, что ей очень хочется узнать, кто она такая и что с ней случилось. Наверное, ей вообще запретили открывать рот, и теперь девушка корит себя за то, что не сдержалась и сказала лишнего. Инга так не считает. Ей очень хочется поговорить с тем, кто не ненавидит её. – А какие волосы у принцессы Эвии? – спрашивает она. – Самые восхитительные! – тут же оживляется Даце. – Лучшему магу королевства было позволено выбрать любую награду за своё мастерство, но он не попросил ни богатства, ни титула, а захотел принять прядь волос принцессы из её рук. Такая история просто не могла быть правдой. Инга не верила, что кто-то мог предпочесть любые блага подобной ерунде. Но Даце рассказывала с таким восторгом, что спорить она не стала. – Наверное, дракону тоже понравились волосы Эвии, и он не стал убивать её! Это предположение было ещё более нелепым, но и его оспаривать Инга не стала. Напротив, она улыбнулась и согласилась с тем, что именно так, наверное, и произошло. – Удивительно, что Вы не знаете. Я думала, что всем уроженцам Венты знакома эта история… – Я выросла не на родине. – Ясно… – погрустнела Даце, а затем встрепенулась снова: – Тогда, наверное, Вы совсем не знаете, какая замечательная у нас страна! После этого открытия на Ингу обрушивается поток невероятных историй о королевстве Вента и его монаршей семье. Даце прерывается лишь затем, чтобы принести ужин, и у Инги появляется время подумать, что этот разговор нужен девушке не меньше, чем ей самой. Инга хочет слушать. Даце хочет говорить. Не просто так она была единственной брюнеткой в стране светловолосых и сероглазых людей. После ужина Даце сообщает, что ей пора идти, но Инга умоляет её остаться. Девушка соглашается, неловко садится на край кровати, но Инга тянет её к себе и обнимает уже сама. И снова тихий ласковый шепот убеждает, что всё закончилось, что это место безопасно и боли больше не будет. Инга верит ему ровно наполовину. Обманываться так сладко, но ноющая боль в груди не позволяет отдаться иллюзии потухших свечей и нежных пальцев, медленно перебирающих её волосы. Конечно же, Инга не может уснуть, но не хочет волновать Даце, потому закрывает глаза, старается дышать ровно и унять дрожь в руках. Ей это удаётся весьма успешно, и устроившаяся у неё под боком девушка, кажется, засыпает по-настоящему. Инга счастлива, она готова лежать так до самого утра. Нет, до конца жизни. Но, когда в окно спальни заглядывает луна, дверь с лёгким скрипом открывается, и в тёмном проёме вырисовывается мужская фигура. Инга прекрасно видит гостя, но не двигается и продолжает следить из-под прикрытых ресниц. Мужчина подходит к кровати, протягивает руку, но касается вовсе не её, а Даце. Девушка тут же вздрагивает, но не вскакивает, а аккуратно выскальзывает из-под одеяла и бросается к мужчине, вставшему у окна. С минуту они молчат, сжимая друг друга в объятьях, а потом Инга узнаёт голос Мариса: – Что ты здесь делаешь, душа моя? – Прости… Она… Она очень просила остаться! Ей так страшно и больно! Ты бы видел, как она ранена! – жарко шепчет Даце. – Я видел, – прерывает её Марис. – Ещё сегодня утром она вся была в ожогах и, клянусь, у неё были сломаны кости. – Но… – Эта женщина демон, Даце, не верь ей и не привязывайся! Она заставила меня помочь ей и… – Прекрати! – тихий голос остаётся тихим, но в нём появляется такая твёрдость, что Марис осекается и лишь гневно дышит, глядя на девушку. А Даце продолжает: – Может, и демон, вот только на ней такая же рабская печать, как и на мне. Я чувствую. И ей по-настоящему больно. Марис не отвечает долго. Он греет ладони Даце в своих, хоть в комнате тепло, переминается с ноги на ногу, но не уходит, а потом всё же говорит: – Я понимаю, но… Мне нельзя рассказать тебе, кто она, и у меня нет времени, чтобы убеждать! Эта женщина опасна. Просто поверь мне и уходи отсюда. Утром к ней пришлют другую служанку. Инга чувствует, как её руки и ноги холодеют под толстым одеялом. Ей до белых пятен перед глазами не хочется расставаться с Даце. Она тот человек, которого не может быть в её родном мире, и которого Инга не надеялась встретить здесь. – Какая другая служанка?! – Даце злится, отнимает свои руки у Мариса и делает несколько шагов назад. – Кроме неё, я единственная здесь женщина из Венты, ты же знаешь, я единственный раб во всём дворце! Кого, кроме меня, могут приставить к подобной гостье? Да даже будь на это место десяток кандидаток – я всё равно бы не ушла! – Почему же ты меня не слушаешь! – ярится Мирис и делает шаг вперёд. – Она дурит тебе голову… – Это ты не слушаешь меня! Ты ведёшь себя так же, как все те, что с детства обвиняли меня во лжи! Помнишь, что они говорили? «В Венте самые хитрые женщины!» – Дело не в том, что она из твоей страны! Она… Договорить Марис не успевает. Даце вдруг прижимается к нему, хватает за плечи так крепко, словно у неё под ногами пропасть, и прижимается губами к губам Мариса. Они стоят так долго, будто бы продолжают разговор, не выпуская звук наружу, а потом Даце отстраняется и шепчет: – Поверь лучше ты мне, пожалуйста… Инга скорее догадывается, чем видит, как Марис улыбается, и слышит его ответ: – В Венте и правда самые хитрые женщины. Только ты знаешь, когда нужно поцеловать меня. Поцелуй. Так вот, что значило то слово. Инга испытывает странное чувство, словно заглянула во что-то личное, увидела то, что для неё не предназначалось. Против её воли щёки загораются, словно от болезни, и она накрывается одеялом с головой, этим движением выдавая себя. Даце и Марис ещё долго говорят о чём-то, но уже тише, и Инга разбирает только отдельные слова: «Прости», «Скучала», «Пожалуйста», «Люблю». Марис снова целует Даце, касается губами её лица и волос, а она смотрит на него во все глаза, бережно прижимает его руку к груди и, кажется, почти не дышит. Инга не понимает, что происходит. Они ведут себя так, словно являются друг для друга величайшей драгоценностью, и нет в целом мире иной радости, кроме прикосновений и шепота. Когда небо за окном бледнеет, Марис уходит, а Даце садится на край кровати и трогает Ингу за плечо. – Мы ведь разбудили тебя, да? – виновато говорит она. – Да, – соглашается Инга. Если сначала они и разговаривали шепотом, то потом Марис уже почти кричал, и не проснуться от такого было невозможно. – Ничего страшного, не переживай. – Извини… Ты так устала, а я… – Прекрати, я не сержусь. Даце вздыхает, аккуратно ложится рядом поверх одеяла и внимательно смотрит на Ингу. На её лице словно написан вопрос: «Кто же ты? Что с тобой случилось?». И ничего не мешает ответить. У Инги не было приказа скрывать свою личность, но она молчит, потому что от её признания никому не будет ничего хорошего. Вместо этого она сама спрашивает: – Что у тебя за отношения с Марисом? – Мы любим друг друга, – просто отвечает Даце. – Но есть… Сложности. Я рабыня и чужестранка, меня тут даже за человека не считают, а Марис молодой офицер. Я не могу стать его женой. С концепцией брака Инга знакома только через агитационные экраны. Этой теме был посвящен ролик, где мужчина и женщина озлобленного вида терзали своего ребёнка. Голос за кадром пояснял, что брак – вредоносный пережиток прошлого, до сих пор имеющий силу во вражеских странах. Суть его в том, что мужчина и женщина сходятся, повинуясь инстинктам или выгоде, и последствием этого преступного союза становится искалеченная психика их ребёнка. В Едином Государстве такой проблемы нет, так как пары подбираются исключительно по медицинским показаниям, и ребёнок их воспитывается в государственных учреждениях. Однако Даце говорила о замужестве как о чём-то хорошем, бесконечно желанном, и Инга в очередной раз убедилась, как много в её настоящей жизни было лжи. – А почему ты рабыня? – спрашивает она. – Ох… – Даце морщится, эта тема ей неприятна, но всё же отвечает: – Меня привезли сюда ещё ребёнком, я была служанкой много лет. Не так давно Утроя и Вента наконец договорились об обмене пленными, и все ушли, только я пожелала остаться здесь, с Марисом. Конечно же, в мои намерения никто не поверил, они решили, что я собираюсь шпионить, и управляющего замком обязали лично поставить мне печать. Такого просто не может быть. Даце настолько восторженно рассказывала о своей стране, что невозможно было представить причину, по которой она захочет отказаться от возвращения туда. Но Даце отказалась. Не только от родины, но и от свободы. И зачем? Всего лишь ради мужчины. – Марис очень хороший, – словно прочитав мысли Инги, утверждает Даце. – Мне жаль, что ты видела его не с самой лучшей стороны. Никогда, даже в самую тяжелую минуту, он не бросал меня одну. Любить – значит не оставлять в одиночестве. На самом деле Инга не считает Мариса плохим человеком. Только он из всей армии мог увидеть в ней не врага, а попавшую в беду девушку, так напоминающую его возлюбленную. Да и сама Даце, наверное, видела в Инге себя много лет назад. Слишком знакомой для неё была история раненой и напуганной девочки из Венты, которой во вражеском королевстве неоткуда ждать сочувствия. Ингу прошибает страшной догадкой: «А если у всех солдат стоит такая же рабская печать, и она напрасно обвинила своих сопровождающих в бездействии». На этот вопрос Даце лишь нервно улыбается и качает головой. – Нет, – говорит она. – Рабская печать ложится на хозяина тяжелым бременем, едва ли кто-то способен повторить её хотя бы дважды. О целой армии и думать не стоит. Задавать вопросов больше не хочется, потому Инга просит рассказать ещё что-нибудь. Даце вздыхает, гладит ту самую щёку, на которой горит невидимое клеймо, и рассказывает о быстрых реках Венты, о широких равнинах и горах, на вершинах которых живут боги. Это так похоже на те сказки, что Инга слышала в детстве, что почти получается уснуть, и она не замечает, когда Даце целует её в лоб и ласково называет большим ребёнком. На четвёртый день Даце догадывается, что Инга совсем не спит. Ей приходится признаться, что кроме ран, от которых не осталось и следа, есть проклятье, причиняющее постоянную боль. Даце обнимает её и плачет так, словно страдает сама. Инга думает, что никогда до этого момента не встречала хорошего человека. Если бы не Даце, то она давно бы рехнулась от бессонницы и боли. Комната ничем не напоминает привычную Инге камеру, но по сути является такой же тюрьмой. Её не выпускают, и лишь когда дверь ненадолго открывается, можно мельком увидеть часть коридора и охраняющих его товарищей Мариса. Единственное окно находится слишком высоко над землёй, из него видны только крыши и внутренний двор далеко внизу. Что там происходит разобрать невозможно, понятно лишь, что принцессу держат в самой отдалённой части замка. На пятый день пространство начинает кружиться, Инга падает несколько раз, и Даце больше не позволяет ей встать с постели. Она даже зовёт мага, который нехотя осматривает Ингу и, дойдя до пятна на груди, отшатывается в ужасе. – Я стояла у окна и наблюдала за сражением, когда проклятье какого-то недоучки угодило прямо мне в грудь, – повторяет девушка слова Саула, как только Даце покидает комнату. Мужчина бледнеет и нехотя признаётся, что, скорее всего, это был он, так как других магов у подножья башни в тот день быть не могло. Инга видит его растерянность и совсем не удивляется, когда слышит вопрос: – Почему ты жива? – Умудрилась проглотить беозар. Мужчина заливается нервным смехом, а после спрашивает снова: – И почему ты жива? – Бессмертие Деклаты. На этот раз он не смеётся. Смотрит на Ингу долго, пристально, и глухим шепотом интересуется, знает ли она, чем платят за такой дар. Конечно же, Инга не знала. – Деклата богиня судьбы, она покровительствует младенцам, потому бессмертие дарует в обмен на тысячу жизней новорождённых. И что с того? Люди умирают постоянно. Дети, старики, взрослые. Умирают все. Большинство вообще без смысла или по более смехотворным причинам. Маленьких детей не жалко, они не жили и не понимают, что такое смерть. А ещё им никогда не испытать боли, потому в чём-то их участь даже завидна. Эта новость не трогает Ингу. Маг видит её реакцию, кривится и быстро уходит. Даце пробует позвать его снова, но безуспешно. Шестой день начинается с суматохи. В спальню вламывается дюжина служанок и огромное золотое платье. Девушки шумят, суетятся и тащат безвольную Ингу к зеркалу. Она едва может стоять, и о том, чтобы сопротивляться, не смеет и думать, к тому же, ничего плохого с ней делать не собирались ­– только запихнуть в это чудовищного вида платье. Лиф из плотной тёмной ткани, искусно прошитой золотой нитью, крепко сжимает рёбра и талию. Высокий воротник-стойка почти душит, но не позволяет опустить голову. В контраст к узкому лифу и плотно схваченным предплечьям идут пышные рукава, в которых едва получалось свести руки. Страшнее всего выглядит юбка. Она состоит из множества слоёв, широким колоколом ложащихся от талии до пола. А пуговиц на это платье нашили целую тысячу, и пока их застёгивают в десять рук, кто-то настойчиво дёргает Ингу за волосы и пытается сделать её лицо меньше похожим на посмертную маску. Инга видит своё отражение и понимает, что это будет не так просто: кожа приобрела синеватый оттенок, щёки впали, а под глазами залегли тёмные круги. Почти неделя без сна никому не пойдёт на пользу. Истерзанный мозг отказывался работать, и лишь когда приготовления почти закончены, Инга может разобрать, о чём же шепчутся служанки: «Дракон прилетел!». Эта новость по началу не вызывает ни страха, ни радости. Ну, прилетел дракон, и что? Он либо не заинтересуется ей, и её убьют, либо заберёт обратно в башню. Инге так плохо, что собственная судьба становится неинтересна, с ленивым любопытством она думает, как сработает бессмертие, если она всё-таки рехнётся. Только когда Ингу выводят из комнаты, она видит грустные глаза Даце и понимает, что при любом раскладе они больше не увидятся. Сердце сжимает сильнее, чем от проклятья, и она подаётся к ней, но успевает лишь мельком дотронуться до руки девушки. Широкое платье застревает в дверном проёме, и служанкам приходится толкать Ингу в спину, чтобы она пробкой вылетела в коридор. Должно быть, со стороны это выглядит смешно, но никто не смеётся. Служанки подгоняют Ингу так, словно от этого зависит их жизнь, но она просто не может идти быстрее, и, в конце концов, Марис не выдерживает и подхватывает её на руки. Так они несутся через залы, коридоры и лестницы, пока не оказываются у высокой богато украшенной двери. Марис опускает Ингу на пол, торопливо поправляет ей шпильки в волосах и смотрит… Сочувственно? Сейчас рядом с ней только он и двое его товарищей, до этого охранявших комнату, стайка служанок незаметно растворилась где-то в лабиринте дворца. – Даце будет плакать из-за тебя, – зачем-то говорит мужчина и отворачивается. Будто Инга и сама не знает, что так и будет. – Постарайся не умереть, мне будет сложно врать ей, – добавляет он. Инга кивает и протискивается в приоткрытую для неё дверь.