Скверная женщина

Чувство такое, будто глотнула расплавленной меди. Желудок горит и сжимается, скрученный болезненным спазмом, а горло заткнуто колючей металлической пробкой. Инга заходится кашлем и бьёт кулаком по груди, чтобы хоть как-то облегчить вдох. Не помогает. Она крутится на полу и в отчаянии царапает ногтями горло, задыхаясь. Когда сознание почти покидает её, неожиданно становится легче, пелена перед глазами отступает, и Инга может разглядеть узор ковра в комнате принцессы. – Вставай. Я скучал, – раздаётся сверху до тошноты знакомый голос. Саул. И Инга встаёт. Её мутит из-за только что пережитого удушья и боли, но от мысли, что она будет валяться в ногах у мага, ещё хуже. Саул сидит за круглым столиком, перед ним вычурная чашка, а ближе к месту, которое, наверно, занимала принцесса, стоит блюдо с небольшими цветастыми шариками. У Инги дрожат колени, потому она торопится опуститься на стул и унять сбившееся жадное дыхание. – Для начала решим технические вопросы: это я отравил тебя. В пирожных (он кивнул на блюдо перед Ингой) сильнейшие яды этого мира. Однако на тебя они действуют, мягко говоря, не так эффективно, потому придётся жрать их на протяжении всего разговора. Поняла? Вместо ответа Инга схватила один из шариков и надкусила. От чрезмерной сладости рот тут же наполнился слюной, язык закололо, и девушка едва смогла подавить рвоту и проглотить кусочек. Должно быть, вся степень её неудовольствия отразилась на лице, потому внимательно наблюдавший за ней Саул меланхолично отметил: – А принцессе нравилось. Набросилась и даже не спросила, откуда угощение и кто его принёс. Инга покачала головой. На её вкус, яблоки были куда лучше. –  О чём ты хочешь со мной поговорить? – О том, как ты будешь развлекать меня дальше. Яд действительно был лучшим, его действие ощущается уже через несколько секунд после попадания в организм: горло снова опухает, а в глазах начинает двоиться. Каждый следующий вдох даётся с большим трудом, но Инге и в половину не так плохо, как было в начале. Должно быть, она съела куда меньше, чем принцесса. – Тот солдат… Это ты впустил его в башню? – выдавливает из себя Инга. – Ты забыла? Я не отвечаю на глупые вопросы. Конечно, это был он. Сидя в камере, Инга много думала о том, как же тот мужчина смог добраться до неё. Едва ли дракон оставил своё логово без защиты, да и другого входа, кроме проёма в сокровищнице, у башни, наверное, и не было. Только Саул, ошивающийся здесь, когда ему заблагорассудится, мог «помочь» похитителю. Только ему это и было нужно. – Тогда… кто он? Принц Утрои? – Уже лучше! – похвалил Саул, а у Инги от его слов свело скулы. – Последний принц Утрои, если быть точнее. Теперь вы с драконом перебили всю их королевскую семью. Жжение в желудке стало утихать, и Инга поторопилась вцепиться зубами в невыносимо сладкое пирожное. Ей ещё многое требовалось узнать, потому она не могла вернуться прямо сейчас. Слишком хорошо она знала, что бывает, когда меняется власть. – И как там… Теперь? – Весело! – охотно отозвался Саул, хоть и вполне мог посчитать вопрос недостойным ответа. – Страной теперь управляют военные. Они запугивают соседние королевства ужасным драконом, не за что спалившим большую часть аристократии, и склоняют их объединиться перед общей угрозой. Скоро на вас пойдут войной не только северные королевства, но и западные. Инга лишь пожала плечами, разговаривать было трудно. От боли она едва могла держать нить разговора и до побелевших костяшек сжимала столешницу пальцами. Ни за себя, ни за дракона Инга не боялась. Даже все люди мира едва ли могли составить для него угрозу. Но вот Даце… – Что ты хочешь от меня? – хрипит Инга. – Самую малость: не давай дракону спать. Сотни армий будут веками штурмовать башню, а эта ящерица спокойно может уснуть и даже не плюнуть в их сторону. Подобное меня совсем не развлекает. – Хорошо. Но я требую… Ответную услугу. Тонкие брови Саула ползут вверх, губы кривятся так, словно это он, а не Инга, запихивает себе в глотку отравленные пирожные. – Ты… Требуешь… – шипит он и подаётся вперёд. – Да. Есть… Два человека. Даце и Марис. Сделай так… Чтобы они выжили. Услышав просьбу, Саул расслабляется, снова откидывается на спинку стула, и ничто в его лице не напоминает о только что пережитой ярости. По его мнению, Инга попросила сущую ерунду. Что-то настолько забавное, что можно сделать даже ради собственного развлечения. Однако до этого он разозлился, и Инга обещает себе подумать о причинах позже. – Как интересно… – с удовольствием протягивает Саул. – Ты, убийца, и вдруг заботишься о чьей-то жизни? Эта мысль Инге и самой смешна. С большинством людей, убитых ею, она не была знакома, но с некоторыми прожила бок о бок многие годы, и, несмотря на это, не чувствовала разницы, нажимая на курок. Однако за те дни, что Инга провела с Даце, девушка стала для неё особенной. Ценной. Незаменимой. Убить её Инга уже не сможет. И причинять боль смертью Мариса не хочет тоже. Не дождавшись ответа, Саул продолжает: – Если расскажешь, кого, как и почему убила, то я подумаю над тем, чтобы выполнить твою просьбу. Инга давится пирожным и пытается смеяться. Она убила многих. Очень многих и разными способами. Рассказывать тут нужно много и долго, а из-за яда она едва может выдать больше пары коротких фраз. Саул, видимо, понимает её затруднение, потому коротко советует не брать больше красные пирожные и есть только голубые. Инга слушается и вскоре перестаёт задыхаться, но вместо этого чувствует, как болезненно деревенеют мышцы и по щекам текут горячие слёзы. Это состояние ничуть не лучше, но говорить теперь можно почти свободно. – Первым я убила своего начальника. Это было скучно, тебе не понравится. Задушила шнуром переговорника, пока он пытался меня раздеть. – Действительно, скучно, – вздохнул Саул и разочарованно закатил глаза. – Только не говори, что все твои преступления лишь попытка сохранить девичью честь. – Девичью честь? – удивилась Инга. – Не понимаю, о чём ты. Нам нужен был доступ к каналам и аппаратуре, чтобы заменить агитационные ролики своей трансляцией. Тот человек мешал. Саул смеётся. Долго. Заливисто. Ритмично подрагивая острым кадыком. До того, как он успокаивается, Инга успевает проглотить кусок пирожного и перетерпеть приступ отравления. Её мутит, и от этого так некстати вспоминается совсем другая шея: такая же тонкая, но смуглая, с плохо сбритой щетиной и бурой полоской от провода. Начальник был сутулым и хлипким, как и все, кто занимал административные должности. Инга могла справиться с ним в любой момент, но до того дня и не думала сопротивляться, когда он трогал её. – А второй? Кто был вторым? – Девушка, моя напарница. Она увидела, что я сделала, и хотела убежать. Я догнала её у лестницы и столкнула вниз. Она сломала шею. Голос у Инги спокойный. Если и дрожит, то от боли и яда, а не из-за отголоска пережитых эмоций. Ей не жаль тех двоих ни сейчас, ни тогда. Начальник – редкостная тварь, а с напарницей они так и не стали близки, несмотря на месяцы совместной работы. Инга хорошо помнит, как стояла на вершине лестницы и смотрела вниз на неестественно вывернутое неподвижное тело. Такая же, как у неё, серая юнифа. Такие же блёклые коротко стриженные волосы. На её месте вполне могла быть сама Инга. Между ними не было существенной разницы. Лидер вполне мог выбрать эту девушку, а не её. Однако выбрал Ингу. В тот год её замечали слишком часто: сначала перевели со станка в съёмочный цех, а после и Лидер сопротивления обратил на неё внимание. Цех Инги был совсем небольшим и охранялся только автоматической пропускной системой, потому, наверное, и стал целью террористов. В тот день там находились всего два человека. Инга справилась с ними даже без оружия и смогла вынести всё необходимое для трансляции оборудование. Тащить камеру с портативной станцией оказалось куда тяжелее, чем убивать. Уже в камере Инга много думала о том, что, будь у неё выбор, предпочла бы лежать у подножья лестницы со сломанной шеей, а не стоять на её вершине. Но выбора не было. – А дальше? – А дальше я уже не могу сказать точно. Сначала мы хотели уничтожить оборудование на центральном заводе моего города, но станки оказались неожиданно крепкими. Пришлось уничтожить людей. Мне дали пистолет, поставили перед камерой и сказали: «Стреляй!». – Зачем? ­– спросил Саул. – Удивительно бессмысленный план. – Мы хотели показать людям, что Единому Государству нет до них дела. Пустили трансляцию в прямой эфир и стреляли рабочих по очереди. Я стреляла. За полтора часа нас никто не остановил. Даже трансляцию не заглушили, хотя сигнал у портативной станции слабый, покрывает пару соседних городов, не больше. Инга давится пирожным. Саул скалится и двигает к ней свою чашку. Точно такая же валяется на полу у её ног. Возможно, там тоже яд, но во рту так гадко от сладости и подступающей рвоты, что Инга с радостью выпила бы что угодно. Ей всё равно, понимает Саул или нет. Половина слов наверняка ему не знакома, но он не переспрашивает, лишь требует рассказать о каждом убитом рабочем. А Инга не может. Они все слились для неё в один бесконечный выстрел. Даже финальной цифры она не запомнила, хоть и считала на камеру. Лишенный подробностей Саул сразу же поскучнел. Сначала Инга обрадовалась, что говорить больше не придётся, ведь подходящих пирожных больше не осталось, но после похолодела от мысли, что теперь её просьбу он может и не выполнить. Словно подтверждая её опасения, Саул ухмыляется и говорит, что сделает так, как Инга хочет, только если она удивит его. – Беозар… Я могу лишиться беозара? – торопливо спрашивает Инга. – Конечно, но только если кто-то распорет тебе живот и вытащит камень. Беозар создан для того, чтобы находиться в желудке, и другого способа его извлечь не существует.  Вопрос глупый: любой ответ не изменил бы принятого решения. Инга исполнила бы задуманное даже без ультиматума, выставленного магом. Она хотела увидеть дракона. Она должна была увидеть дракона. И, стоило Саулу озвучить условия её прибывания здесь, поняла, как это сделать. Инга глотает последний кусок пирожного, сгребает оставшиеся в юбку и бросается к двери. Длинный прямой коридор, заканчивающийся лестницей, Инга преодолевает легко. Слишком легко. Яд уже не действует, ей почти не больно, и девушка не глядя запускает руку в свёрнутую на манер мешка юбку. Уже нет разницы какого рода отравление ей грозит. Главное не вернуться в камеру до того, как она увидит дракона. Встреча с ним почему-то кажется очень важной.  Необходимой. Значимой настолько, что ради неё стоит перетерпеть агонию всех ядов этого мира. Эффект от проглоченного на бегу куска оказывается весьма неудобным: ноги отнимаются на десятой ступеньке, и Инга падает как подкошенная. От досады она низко воет и одной рукой пытается тянуть себя наверх. Мышцы ощущаются скрученной мокрой тканью, сознание меркнет, и девушка не может понять, лежит она на месте или всё же ползёт по ступеням Где-то сверху хохочет Саул, не забывая комментировать её состояние: – Ты похожа на пережёванную рыбу! Так и не скажешь, что когда-то считалась самой прекрасной женщиной юга. Прекрасной. Знакомое слово неприятно режет слух. Инга так и не смогла понять, что оно значит, однако, её нынешний вид, очевидно, являлся полной его смысловой противоположностью. Человек, отчаянно цепляющийся за границу смерти, прекрасным быть не может. Паралич отступает, и Инге удаётся доползти до вершины лестницы и подняться на ноги. Она пробует бежать, но почти сразу падает, окончательно сминая в кашу и без того раздавленные пирожные. Яды смешались во что-то совершенно невообразимое; о том, чтобы это съесть, страшно даже думать. Инга и не думает. Она просто ковыляет по коридору так быстро, как может, и пытается представить короткий путь к сокровищнице. Бесполезно, мысли путаются. Ей доводилась бывать в этих коридорах всего трижды и не при самых благоприятных обстоятельствах. Построить маршрут такой опыт помогает мало. Нужно просто идти наверх. И Инга идёт, пока очередная волна облегчения не вынуждает её проглотить новую порцию яда. Язык обжигает тут же, в глазах темнеет, но ноги почти в порядке, и она продолжает шагать, оперевшись о стену. То, что в этот раз обошлось без паралича, сначала радует, но огонь во рту становится всё сильнее, распространяется выше, обжигая слизистую носа и глаз. Лица Инга не чувствует, только раскалённые угли, тлеющие под кожей. От боли она не сразу понимает, что ослепла. Это не проблема. Зрение сейчас ей и не нужно: коридор прямой, длинный, а к его концу действие яда наверняка ослабнет. Так и происходит. По лестнице Инга почти бежит и только на её вершине снова запихивает в себя отравленное месиво. Желудок скручивает спазмом, и ей едва удаётся сдержать рвоту. Из ушей течёт что-то горячие, кости будто плавятся, и Инга снова падает. Слышится хруст. Наверное, в ней что-то сломалось. Это не имеет значения, срастётся. Девушка досадует лишь, что не способна теперь двигаться быстро. Остаётся только ползти. Путь до сокровищницы сливается в одну монотонную пытку. Инге так плохо, что она не разбирает уже эффектов ядов и лишь обречённо стонет, когда после очередной порции у неё отказывают ноги или тело вовсе перестаёт подчиняться. Если бы она могла думать, то посмеялась бы над собой не хуже Саула. Жалкая. Безумная. Почти мёртвая. На какой-то из лестниц её всё-таки стошнило. В каком-то из коридоров она оставила половину окровавленного платья. Кожа истёрлась. Мышцы разъело язвами. Кости рассыпались пылью. Органы стали камнем и встроились в плотную кладку ступеней. От Инги остались одни нервы. Они, выделанные и связанные в тугой канат, тянулись к золотому блеску, сияющему в конце последнего коридора. До арки десятка два шагов, не больше, но для того, чтобы идти, нужны ноги, которых у Инги нет уже давно. Она ползёт медленно, едва заметно. Даже у разрубленного дождевого червя получалось бы быстрее. От пирожных не осталось и крошки, но яда в организме так много, что даже беозар едва справляется. Ингу отпускает только у самой арки, и она, тяжело хватая ртом воздух, вываливается в кучу золота. С нервами сплетаются мысли и снова тащат девушку вперёд, к центру зала. Однако она уже знает, что всё бесполезно. Сокровищница огромна, дракона ей не найти. Даже закричать она не может – горло сожжено в пепел. Остаётся только ползти и проклинать принцессу, которой вздумалось жить так далеко от дракона. Зачем ей вообще своя комната? Спала бы в сокровищнице. Тут даже кровать была! А от холода всегда можно спрятаться под большим чешуйчатым крылом. Инга всё же пробует закричать, но вместо звука вырывается только хрип. Бесполезно. Она пытается встать, загребает руками монеты и снова заваливается на бок, едва поднявшись на колени. Бессмысленно. Цель недостижима, а без неё трудно заставить себя даже дышать. Холод придаёт искорёженному телу новую форму, немного бодрит и заставляет думать, что где-то здесь, рядом, должен быть проём в стене. Инга начинает ощущать морозный сквозняк, забирающийся под платье, тянет за него, словно за нити, ползёт вперёд. Встать она больше не пытается. Спустя тысячу хриплых вздохов и острых монет, застревающих между рёбрами, Инга выбирается из-за огромной золотой горы и видит пятно света, заключённое в каменную арку. Там должно быть невозможно синее небо, но свет ослепляет, и искристые облака остаются лишь в её воображении. Хочется приблизиться, снова окунуться в ветер, но это – её придел. Инга может только смотреть. И она смотрит. Разглядывает свои бледные посиневшие руки с набухшими змеями вен. Щурится на солнце. Вместо холодных золотых монет под пальцами представляет горячую чешую. Это так странно. Окружающие люди всегда казались Инге одинаковыми. Они, в отличие от неё самой, были образцовыми гражданами и ничем не отличались друг от друга. Одни и те же усталые лица. Один и тот же набор эмоций. Даже свою собственную внешность Инга помнит только наощупь. Но с драконом всё иначе. Он самое невероятное, что ей доводилось видеть, и его образ до малейшей детали клеймом впечатался на внутреннюю сторону век. Глаза дракона совсем чёрные, и кажется, что даже в человеческом облике они остаются такими же, но Инга видела их вблизи и точно знает, что вокруг зрачка есть узкая золотистая полоска. Брови широкие и тёмные, в противовес тяжелым чертам лица они неожиданно подвижны. Когда дракон удивлён, - изгибаются мягкой дугой. Когда дракон не понимает или растерян, - между ними появляется вертикальная складка. А если дракон зол, - сходятся в жесткую линию. Некрупные золотые чешуйки лежат на шее, огибают челюсть и высокие скулы, прячутся за линией волос. Инга всё время царапает о них ладони и щёки, но убрать их ей почему-то не хочется. Саул назвал дракона ящерицей, но, на самом деле, он больше похож на огромную золотую птицу. На крыльях чешуя длинная и узкая, словно перья, а пластина на вытянутой морде напоминает клюв. Оказываясь в темноте, Инга всегда вспоминает три пары глаз, обращенных на неё. Под этим взглядом она чувствует себя живой. Пятно света на мгновение гаснет, перекрытое массивным тёмным силуэтом. Поднимается ветер, Инга смаргивает мгновенно выступившие слёзы и пытается закрыться от вихря монет. Её густо засыпает золотом, от тяжести становится сложно дышать, а на задворках сознания ворочается мысль, что ещё немного, и она задохнётся вовсе. Но этого не происходит. Ингу выдёргивает обратно, в свет и холод, и она почти кричит от обжигающего жара на своих плечах. До этого момента она не замечала, как сильно замёрзла. Дракон смотрит на неё… С ужасом. Должно быть, Инга совсем плоха, раз её вид шокирует даже его. Она чувствует себя куда лучше, чем десять минут назад, но всё ещё не может стоять и вытолкнуть из себя хоть что-то, кроме стона и хрипов. А так хочется. Инга до боли напрягает связки, ей необходимо говорить, но с губ срывается только невнятный шепот. – Ты звала меня, – говорит дракон и медленно опускает девушку на золото. Инга мельком отмечает, что такая аккуратность ему совсем не свойственна. Она сегодня слишком хрупкая. Совсем не прекрасная. Обращаться с ней менее бережно не может даже безумное чудовище. Дракон ведёт себя странно и говорит странные вещи. Инга едва способна на шепот и никак не могла позвать его из безграничного неба. – Глупая… Что ты с собой сделала? Дракон выдыхает как-то устало, садится рядом с Ингой и прижимает её к себе. Ему, наверно, кажется, что он делает это осторожно, но в плече девушки всё равно что-то хрустит. От яда кости стали слишком ломкими. Инге всё равно. Даже сломай он позвоночник, она не стала бы возражать. Куда важнее хвататься за горячие предплечья, обдирать щёку о покрытую чешуёй грудь и одними глазами умолять не размыкать объятия. «Люби меня!» Из них двоих только ей одной известна великая тайна: любить – значит не оставлять в одиночестве. От того, что дракон не знает об этом, больно и страшно. Инга хочет поделиться своим секретом. Сейчас. Немедленно. Но может лишь беззвучно смыкать и размыкать искусанные губы. Взгляд дракона становится совсем, как у Даце. «Глупая» – повторяет он и наклоняет ниже, к самому лицу девушки. Его длинные волосы падают на бок и заслоняют свет. Инга смотрит в удивительные чёрные глаза и стремительно проваливается в пустоту без холода и боли.