Скверная женщина

Инга глохнет от шума, слепнет от света и едва может дышать – грудь сдавлена так же крепко, как совсем недавно её щиколотка. В первое мгновение ей кажется, что это какая-то пытка, придуманная Саулом. От него не приходится ждать ничего хорошего, и та настойчивость, с которой он велел ей надеть обруч, не оставляет и шанса для иного вывода. Но глаза постепенно привыкают к свету, и в сплетении ослепительных огней Инга различает высокий позолоченный потолок и множество людей, снующих вокруг неё. Их одежды ярки и громоздки настолько, что на некоторые наряды нельзя смотреть не щурясь, а если снять со всех женщин юбки, то в переполненный зал поместится ещё пара сотен человек. Вслед за картинкой появляется звук. Из общего гула вырываются голоса отдельных людей и тонкая торжественная мелодия. Инга вслушивается, ей хочется разобрать больше, но в толпе людей музыка едва ощутима. Музыка. Ещё одно слово, настоящее значение которого для Инги раньше было скрыто. В её мире существовали только гимн Единого Государства и навязчивое сопровождение агитационных роликов. Когда-то в далёком детстве кто-то пел ей, но сейчас ни слов, ни мелодии уже не вспомнить. Инга хочет понять, откуда идёт звук и подойти ближе, но тело не двигается, не подчиняется ей. Ни закричать, ни моргнуть, ни задержать дыхания. Ингу охватывает паника. Она будто опять оказалась в камере, которая сжалась до границ её тела. Настолько абсолютная несвобода пугает сильнее, чем что бы то ни было, но прежде, чем Инга успевает отдаться ужасу, кто-то касается её локтя, зовёт, и тело само собой поворачивается к собеседнику. – Ты сегодня сама не своя, Эвия! – восклицает девушка в маске и невероятно пышном блестящем платье. Губы раскрываются, язык шевелится, и голос складывается в слова: – Всё в порядке, просто немного скучно. – Тебе не будет скучно, если примешь хоть одно приглашение на танец! – Танцевать тут не с кем. Паника уступает место растерянности. Этот голос Инга слышал множество раз, но раньше он всегда подчинялся ей. Она явно всё ещё была в теле принцессы, вот только тело это точно находилось за пределами башни и действовало по своей воле. Диалог продолжился, но слов второй девушки было уже не разобрать, хоть та и стояла рядом. Принцесса даже отвернулась от собеседницы и крутила головой в попытке высмотреть кого-то в толпе. Должно быть, от её желания зависело не только то, что Инга видит и чувствует, но и то, на что может обратить внимание. Это было непривычно, но, вместе с тем, удивительно знакомо, и Инга никак не могла вспомнить, что же её нынешнее положение напоминает ей. – Слышала про Олиту? Она, наверное, уже мертва. – Бедняжка… Принцесса всё же отвечает, и Инга чувствует, как её лицо брезгливо кривится. Нет, эту Олиту ей вовсе не жаль. – Говорят, теперь твоя очередь… – Вздор! Отец меня ни за что не отдаст! – вскрикивает Эвия и протискивается в толпу. Эта тема ей, очевидно, неприятна, и она поспешно сбегает от собеседницы. А вот Инга хотела бы узнать больше и хоть немного понять, что с ней случилось. Пока ей удалось понять только одно: происходящее напоминает видеозапись от первого лица, где она не сторонний зритель, а находится на месте главного героя, и кроме картинки получает ещё и полный спектр ощущений. Словно не своё воспоминание или чужой сон. В толпе принцессу тут же кто-то подхватывает за талию и ведёт к центру зала. Там людей заметно меньше, и они не просто стоят, а кружатся в одном ритме. – Прекрасная незнакомка не желает осчастливить меня танцем? Инга/Эвия вздрагивает от голоса мужчины, держащего её за талию, но кивает и позволяет увлечь себя в круговорот пар. Танец. Вот, что это такое. Мужчина значительно ниже дракона, почти одного роста с принцессой. В его лицо, тоже скрытое маской, она смотрит прямо. Рука, обхватившая её ладонь, кажется неправильной, холодной, хоть Инга и понимает, что это нормальная температура человеческого тела. Не дракон. Обычный скучный мужчина. Эвии он, видимо, тоже не по душе, потому что она совсем не слушает его и продолжает высматривать кого-то среди танцующих. Но для Инги в этом нет никакого интереса, потому она пытается сосредоточиться на деталях, доступных ей. Несмотря на то, что глаза уже привыкли к свету, всё вокруг кажется смазанным, словно картинка под мутным стеклом. Нельзя разобрать черт в лицах, мелькающих перед глазами, и даже стройная музыка кажется невнятной. А костюмы, напротив, видны очень чётко: сложная вышивка на маске мужчины, кружево его рукавов, драгоценные камни в вырезе платья танцующей рядом женщины. Всё это привлекало внимание Эвии, она хотела смотреть на блестящие заколки и пышные юбки, потому Инга не могла не подумать о том, что подобные вещи принцесса считает красивыми. Музыка сменилась, и мужчина напротив поменялся тоже. Этот другой, более высокий и широкоплечий, но всё такой же неправильный. Не дракон. Отвлёкшись от разглядывания нарядов и украшений, Инга представляет, что на её плече не шелк чужих перчаток, а жесткая горячая ладонь, и глаза за маской не серые, а бесконечно чёрные. От этого образа становится почти смешно. Дракон – и среди этих людей? Сама идея нелепа, но Инга не смеётся. Она скучает. От быстрого ритма и без того стеснённое дыхание сбивается, а детали вокруг окончательно смазываются. Эвия увлечена танцем, и Инга невольно увлекается тоже. Носки её туфель едва касаются каменного пола, пышные юбки на поворотах взметаются почти до колен, и ладони на талии сменяются быстрее, чем она успевает заметить. Платье принцессы такое же объёмное, как и у других женщин в зале, оно даже более неудобное чем то, что в которое когда-то засунули Ингу, но Эвия кружится в нём легко, словно на ней нет ничего, кроме перчаток и туфель. От этого дыхание захватывает не хуже, чем от полёта. Инга чувствует каждое движение как своё собственное, хоть и понимает, что сама никогда не смогла бы так. Её настоящее тело хоть и было тонким, но не обладало и сотой долей необходимой грации и гибкости. Люди вокруг тоже восхищены, они следят за каждым поворотом головы принцессы или взмахом руки. Для них она тоже прекрасна. Череда стремительных мелодий прерывается чем-то медленным и тягучим. Инга, как и Эвия, чувствует облегчение и с наслаждением отдаётся в руки очередного мужчины, позволяет вести. В какой-то из витиеватых поворотов танца они оказываются возле стены с огромным, почти до потолка, зеркалом. Отражение в нём кажется Инге чужим. Раньше она не задумывалась ни о своей внешности, ни о внешности принцессы. В её обществе внешний вид никогда не имел значения. Граждане должны быть равны во всём, и единственная забота – не отличаться. Но здесь всё иначе. Практически у каждой женщины в зале были чёрные прямые волосы, но настолько длинным и блестящими могла похвастаться только принцесса: даже собранные в сложную причёску они почти касались пола и плотным потоком закрывали спину. За время танца Эвию множество раз назвали незнакомкой – из-за маски лица, действительно, не было видно, – но эти волосы не могли принадлежать никому другому. Каждый, заговоривший с ней, без сомнения, знал, кто она такая. Тёмно-синее платье с открытыми плечами контрастирует с белоснежной, словно подсвеченной изнутри, кожей. И без того токая талия сжата до несовместимой с жизнью ширины. От этого фигура кажется хрупкой, почти нереальной, и принцесса, прогибаясь в спине, лишь чудом не ломается пополам. Новый акцент мелодии, поворот, и копна волос, словно крыло огромной птицы, влетает вверх, а вышивка на платье вспыхивает как блики на тёмной поверхности моря. Не смотреть на Эвию невозможно. Инга с сожалением удаляется от зеркала, но очень скоро её захватывает очередная мелодия и очередной партнёр. Неожиданно в её руке оказывается прозрачный бокал с чем-то шипящим и, стоит ей сделать глоток, так же незаметно исчезает. Жидкость сладко обжигает рот, пузырьки переливаются на языке, и Эвия негромко смеётся. Её смех приятный, словно звон колокольчика, но Инга от чего-то вспоминает сорванное криком горло и зудящие из-за слёз глаза. Сейчас принцесса абсолютно счастлива, ей хорошо здесь, среди разодетых женщин и рассыпающихся в похвалах мужчин, а Инге хорошо рядом с драконом. Она хочет быть в башне так же сильно, как Эвия – в этом зале.          – Здравствуй, звезда моя…                                                                     От этого шепота тело пробирает дрожь, и лицо мужчины, подхватившего принцессу в танце, становится неожиданно чётким. Его глаза также скрыты маской, но широкий подбородок и твёрдая линия изогнутых в улыбке губ притягивают взгляд. Для Эвии он особенный. – Здравствуй… – шепчут её губы.                                                     Что творится с принцессой – не передать. Её бросает в жар и внутри закручивается что-то сладко-томительное. Это ощущение знакомо Инге. С ней так бывает всякий раз, когда она касается щекой горячей чешуи. – Сегодня ты прекрасна.                                                – Я всегда прекрасна! – улыбается принцесса и прижимается к мужчине, наверное, теснее, чем того требует танец. Их движения похожи на игру. То ближе, то дальше. И вроде бы другие пары делают всё тоже самое, но в их движениях нет и намёка на то чувство, что тянется между Эвией и её партнёром. Инге это нравится. Кажется, что дракон где-то рядом, и она танцевала бы так ещё долго, но что-то, недоступное ей, меняется, улыбка сползает с лица мужчины и он повторяет: – Слышала про Олиту? Эвия не отвечает, лишь крепче сжимает зубы и на повороте отдаляется так, что два не теряется в потоке других танцующих. – Дракон принёс её тело к воротам дворца в Берзе. Она продержалась две недели. – Олита – малолетняя дура! – шипит принцесса. – И меня это не касается. – По договору твоё королевство следующее, Эвия. В Венте нет других принцесс, кроме тебя. Голос мужчины глубокий и тихий. В нём не чувствуется издёвки или праздного любопытства как у той девушки, что заговорила с Ингой вначале. Но принцесса от чего-то злится и со всей силы сжимает ладонь мужчины. – Вот именно! Я единственная! Отец меня не отдаст. – Он не отдаст тебя… Просто так. Зайга тоже была единственной наследницей. А Лайма, Далия, Санита… – Хватит. Если бы принцесса не была так зла, то это единственное слово вышло бы у неё похожим на мольбу, а не на приказ. – Если ты прав, – продолжает она, – то это мой последний бал. И наша последняя встреча. Они говорят о чём-то ещё, но Инга уже не разбивает слов. Лишь обрывками слышит: «дракон», «убил всех», «лучше бы никогда не просыпался», «люблю тебя». Эвии скоро умирать. Она зла. Но Инга сейчас куда злее. Раньше любое сходство с принцессой раздражало, она считала, что, если не будет отличаться достаточно сильно, то дракон не увидит разницы и не будет выделять её. Однако сейчас Инга чувствует по-другому: драконья башня ненавистна принцессе также, как ей – камера. Это сходство рождает понимание такое глубокое, что свою ненависть к системе, к обстоятельствам, лишившим её свободы, Инга переносит и на этот мир. Нельзя уже осуждать Эвию за страх, за её очевидный сговор с Саулом, ведь она просто делала всё, чтобы вырваться из клетки. Инга поступала также. Вспомнились отравленные пирожные и чашки, которых было две. Маг не просто обманул принцессу, они разговаривали и, должно быть, он предложил её нечто настолько для неё ценное, что она согласилась не только залезть на лапу к дракону, но и засунуть собственную ногу в капкан. Это, по сути, такой же ультиматум, какому подчинена старая жизнь Инги. Сделай – и получишь. Не высовывайся – и не умрёшь. Попытка повернуть этот механизм в другую сторону привела в тюрьму. Однако это не означало, что саму идею невозможно воплотить в жизнь. Инга точно знала, что их бунт провалился лишь от того, что они так и не нашли, куда выстрелить. У Единого Государства не было ни ценностей, ни слабостей. В отличие от Саула.