Казалось, что, живя с Томом вот уже второй год, привыкаешь к любой дряни, которую он может выкинуть. Эль и расслабился однажды — ну, что Том может ещё сделать?
После того, что Том устроил месяца четыре назад, Эль уже не боялся.
Зря.
Это была ночь; Элю казалось, что он даже успел задремать, прямо так, сидя, облокотившись на стену. Может, он даже начинал видеть сон — Элю теперь каждую ночь снятся яркие, больные сны, слишком осязаемые и цветные, пропитанные вкусом чего-то химического и сладкого.
Том разбудил его. Не стал долго звать — пощёчина вышла весомой, тяжёлой. Эль попытался вскочить на ноги и упал, в него швырнули рубашкой, прямо в лицо — мятой, испачканной в чём-то.
— Одевайся живее, — и Эль торопился, дрожащими руками пытался сменить футболку с чужого плеча на рубашку, потому что Том так сказал. Что-то подсказывало — молчи! Нельзя было спрашивать, тормозить, Том был зол, не говорил, а рычал, был не против сходу ударить — значит, всё плохо.
На лестничную площадку вылетели быстро, пяти минут не прошло. Эль застёгивал пуговицы и завязывал шнурки, сидя на переднем сидении и ничего не понимая. За руль сел Том — хлопнул дверью так, что, кажется, должен был её сломать нахрен; не включил музыку, ничего, сразу поехал — даже насмешек не было. И Элю страшно было спрашивать.
Луна была высоко в небе. Ехали сначала по пустынным широким улицам, и всевозможные витрины-кафе, расположенные вдоль дороги, казались мёртвыми. Эль сначала вглядывался, почему-то ожидая разглядеть битые стёкла. Потом перестал — в глазах рябило, Том выжимал столько скорости, сколько мог.
С ним было страшно ехать. Даже с Бек было спокойнее, Эль знал, что у неё очень быстрая реакция, что её руки никогда не дрожат, даже когда она пьяная настолько, что не может внятно говорить. Том же… он водил примерно так же, на самом деле. За одним исключением. Он мог вдруг выехать на встречную полосу или повернуть в стену, не сбрасывая скорости, не паркуясь — просто ехать в стену.
Честное слово, Эль как-то раз закричал, когда ехал с Томом.
Он знал, что Том самоубийца, что ему в любой момент может показаться, что сейчас самое время. Ртуть рассказывала; сам Том показывал шрамы — вскрытые вены, следы катетеров, операций, всякая такая дрянь.
Сейчас Том ехал очень быстро. Было видно, что держит он руль не особо крепко, готовый в любой момент его бросить, нажать на гудок и повернуться к Элю — говорить. Свернул куда-то; машину немного занесло на повороте, а Эль окончательно проснулся. В мозг врезалось осознание — они едут к выезду из города.
— Том?.. — сердце рухнуло вниз. — К…
— Молчи, — зло отрезал мужчина.
Элю казалось, что он задыхается. Он вжался в спинку кресла и прикрыл глаза.
Бек говорила, что Том может вдруг… ёбнуться. Да, она говорила именно так — «ёбнуться». Без предупреждений, уведомлений и причин. Просто… просто так бывает. Она говорила это и хлопала Эля по плечу — живи, мол. Перетерпишь, и плевать, что он там хочет, хоть скальпель тебе в глотку запихать. Терпи. Немым тоже жить можно, Эль, тебе даже пойдёт.
Будешь меньше истерить.
Эль смотрел на то, как они выезжают из города. Заборы, заборы, какой-то пустырь — потом промзона. Деревья. Они ехали в лес, и зелёное мелькало так быстро, что нельзя было разглядеть. Элю захотелось глянуть на скорость, но поворачиваться к Тому было страшно. Казалось, это был абсолютно другой человек — немногословный и равнодушный.
Они свернули куда-то, и стало темно. Потряхивало — асфальтирована дорога была весьма условно. Эль зажал себе рот ладонью, уставился на дорогу перед собой. Его трясло, а в голове было так странно пусто, что это должно бы напугать. Но Элю не было страшно. Просто… никак. Просто трясло так сильно, что, казалось, вот-вот вывернет наизнанку.
— Том, — Эль знал, что его не услышат. Но позвать был обязан. — Том!..
— М?
— Куда мы… — он ударил по гудку, затормозил резко. Эль хотел зажать уши, но руки не слушались его, просто дергались пальцы, как в каком-то припадке. Нельзя спрашивать про место назначения!.. — Пожалуйста, я могу… я могу что-то сделать?
Не хочу умирать, понимаете?
Том огляделся. Посмотрел на часы. Такие… с подсветкой.
— Выходи из машины.
Повторять ему было не нужно. Выскочил Эль тут же, даже не ожидая от себя такой скорости. Было темно — только светили фары; пахло лесом, сыростью — так пахнет только по ночам.
Но это неважно совсем. Главное, что было страшно; Эль озирался по сторонам, заглядывался в темноту, в кромку леса у края неровной дороги, слушал тишину, и ему казалось, что он умрёт прямо на месте. Непонятно, жутко… омерзительно, блять, всё это. Это отношение, привычки — как будто это действительно так, и на самом деле нормально вывезти человека в лес ночью.
Вывезти.
Эль прищурился, всматриваясь в темноту. Потом кинулся к Тому.
Кажется, сначала спрашивал, какого хрена вообще происходит. Боязливо, тихонько; держал за руку, целовал пальцы, ободранные костяшки, просил не дурить. Заметил кобуру — сердце рухнуло вниз куда-то; Эль упал на колени перед Томом, упрашивал простить, хотя не знал, что сделал, почему Том… ёбнулся. Неважно было совсем. Только бы стрелять не начал — вокруг никого нет.
Ударили сразу лопатой. Эль не успел заметить, когда Том её достал, наверное, из багажника; осознал уже после, получив по лицу. Из носа хлынула кровь, очень много, она заливалась в рот, стекала по подбородку и шее, затекала под рубашку — больно было, как будто сломали, Эль сидел на коленях у чужих ног и скулил, и, получается, вытирал кровь о чужие штаны. Честное слово, не запомнил, что именно говорил — просто
просил умолял не вредить, поехать домой, обещал сделать что угодно, что Том скажет, просил прощения, не зная за что. Только бы потрепали по голове и отпустили.
Том не отпускал. Том держал за волосы крепко-крепко, накрутив отросшие — такие ему больше нравились — пряди на кулак. Том редко бил — и от того было страшнее, потому что Эль не знал, чего ожидать потом.
Пули в лоб?
И он падал на колени, он плакал и умолял, хватался за чужие ноги, цеплялся за руки. И — просил, просил, просил, задыхаясь. Кричать не получалось — горло сводило, сжимало что-то гадливое, разъедающее голосовые связки.
Эль умолял; долго, срываясь в истерику — сначала громкую, потом почти безмолвную; размазывал по лицу слёзы и кровь из разбитого носа, хватался за штанину Тома и просил монотонно, на одной ноте — пожалуйста. А сверху смотрели — пристально и насмешливо; Том веселился, Том получал удовольствие от того, что перед ним ползают на коленях по земле.
Они были за городом. Совсем одни, только лес кругом, светят фары, да и только. И никого нет, кроме них.
Была ещё лопата, которую бросили Элю; попали больно по пальцам, потом — наступили, добили. Разбили нос — кровь ляпает древко.
Эль не хотел опускать глаз. Умолял уже одними губами — горло сводило от боли при малейшей попытке что-то сказать. Задыхался.
— Возьми лопату, Эль, — голос абсолютно спокойный. Топлёное серебро в чужих глазах; в венах — концентрированный хлороводород. Вскрой Тому прозрачные запястья — и повалит кислотный дым вместо крови. Кровь будет идти у Эля.
Или не будет, если его закопают поглубже.
Что случилось-то?!
— Я не собираюсь тратить время. Возьми лопату, — Том не целится. Но держит в руках свой пистолет — уже пристрелянный, с тщательно выверенным прицелом, с вычищенным дулом и механизмом, со смазанными детальками — мужчина мог провести выходные, занимаясь своим оружием. Это Тому приносило непонятное спокойствие.
Оружие, жестокость.
И ещё кое-что.
Слабыми пальцами Эль коснулся ремня чужих брюк. Брови ломаются — Том смотрит со злой усмешкой, будто задумал что-то. Руки Эля не слушались, как и мысли — но он решил, что не должен отступать, пусть жить не хочется ни капли. Но… не так ведь.
Не заживо. Пожалуйста, Том.
За что вы так.
Слёзы жгли глаза. Привкус крови застыл во рту — гадливый, металлический, вязкий.
Ремень не поддавался. Эль правда пытался, украдкой смотрел Тому в глаза — страх того, что мужчина потеряет всякое терпение, захватывал с головой. Руки задрожали ещё сильнее, Эль весь сжался — и просто дёргал ремень, не понимая, что он делает.
Больное состояние; Эль не мог себя контролировать, руки — они ведь были не его, перемазанные в разводах и земле, с почему-то чёрными ногтями. Эти руки, ни на минуту не замиравшие, каждую секунду колеблющиеся из стороны в сторону, двигались сами по себе.
Эль попробовал закричать — но опять вышло только больное сипение, и он задохнулся, он упал снова на землю и забился, причитая одними больными губами и переносицей тыкаясь в древко лопаты. Всё ещё держа руки вверху.
Пряжка звякнула и больно ударила по косточке запястья; Элю было плевать, он пытался запихать свою истерику поглубже в себя и сделать то, что могло дать минимальный шанс на то, что Том передумает.
Ему нельзя было ошибаться; он уже ошибся — и, чёрт возьми, понял, почему Ртуть в его спину цедила не кличку, а это чуждое, рвущее слух «
шурале».
В губы упёрся ствол пистолета, и Эль в нерешительности замер. Это другой металл. Не такой, как от крови.
Блик вспыхнул на линзах нулёвок дважды и погас, оставаясь зелёными полосами по низу стекла — Том кивнул головой. И Эль послушно открыл рот, надеясь, что угадал.
Очень больно языку и нёбу; Эль давился слюнями и странным привкусом, задыхался, пытался отодвинуться — и заставлял себя снова и снова. Не сводил взгляда с лица Тома, уже зная, что это его разозлит. Лишь раз зажмурился — когда Том наступил на его пальцы; было больно, Элю казалось, что сейчас он почувствует, как крошатся кости. Но Том не стал доводить до этого. Ему и не было нужно.
Ему достаточно было не ставить ствол на предохранитель прежде, чем пихать его в чей-то рот. Дрогни у мужчины палец — и Элю бы вышибло мозги.
Всё равно лучше, чем копать себе могилу. Элю казалось, что он сейчас готов сделать что угодно, пусть самое ужасное и стыдное, насколько угодно болезненное и бесчеловечное — но только не так.
Не умирать хуй знает за что, просто потому что Тому не спалось и он решил прогуляться. Знаете, по лесу. С лопатой. Так все делают.
— Остановись, — просто слушайся. Просто слушай его. Даже если задыхаешься. Даже если так больно. — А теперь бери лопату.
Вниз.
Эль не смог подняться с земли.
Нет, не так.
Он поднялся — и его даже хватило на то, чтобы на дрожащих, болящих ногах с коленями, что не гнулись, сделать два неровных шага по земле. Наверняка она не мягкая; нет, холодная, стылая земля.
Лопата выпала из рук; Эль рухнул следом и разрыдался — снова. Давился слезами и хриплым шёпотом умолял. Хватал за руки, когда Том подошёл. Целовал пальцы, костяшки, выступающую косточку на запястье и тоненький-тоненький шрам вдоль вены — Эль бы его не заметил, если бы Том не показал. Шептал в ладонь, лёгшую на лицо. Умолял, умолял, умолял.
— Извинишься. Ты понял? — Эль дёрнулся всем телом; носом уткнулся в землю, на секунду окунулся в запах мха и земли, и снова дёрнулся — вверх; голова закачалась, перед глазами у Эля всё беспорядочно поплыло от резких интенсивных кивков.
Потом он снова схватил ладонь Тома; но тот с лёгкостью выдернул её и потрепал Эля по растрёпанным волосам.
— Сейчас вернёмся, — Том шало ухмыльнулся. — Ты всё ещё мелкий паршивец, понял?
И Эль снова закивал и зашептал — уже благодарности. И снова рухнул — в ненависть и презрение к себе. Стыд, казалось, сжигал изнутри.
— Сначала разберёмся с твоими связками, — Том жестом показывает Элю, что пора бы в машину. На заднее сиденье. Сам садится тоже, гладит по голове, целует перемазанное кровью, слезами и землёй лицо.
Том влажной салфеткой вытирает Элю лицо и целует в лоб, гладит по взмокшей спине, по волосам, кончиками пальцев водил по губам и шее. Шепчет на ухо — что-то, что Эль не слышал, утыкаясь в чужую грудь и жалея сейчас, что не хватило сил выкопать для себя яму.
Лопата с пятнами крови на древке лежала в салоне. Том спокойно, насмешливо рассказывал, какой Эль ублюдок. И, кажется, они до рассвета сидели в машине вот так.
